Текст книги "Эмма. Любовь и дружба. Замок Лесли"

Волосы были закручены, служанка отпущена, и Эмма наконец погрузилась в мысли и терзания… Какой кошмар! Все ее мечты рухнули! Хуже не придумать! Какой удар для Харриет!.. Именно последняя мысль задевала ее более всего. О произошедшем невозможно было думать без боли и унижения, но в сравнении со злом, причиненным Харриет, все это было ничто. Эмма с радостью согласилась бы на еще большие страдания, боль и унижение, лишь бы последствия ее ужасного заблуждения коснулись ее одной.

– Ах, если бы только я не убедила Харриет влюбиться в него! Я бы вынесла что угодно, стерпела бы, будь он хоть вдвойне наглее… Но бедная Харриет!

Как она могла так обмануться!.. Он заявил, что никогда не имел видов на Харриет… никогда! Эмма постаралась вспомнить события прошедших недель, но в голове ее все смешалось. Сделанное предположение овладело ею, и все его поступки она толковала лишь так, как желала. Но, вероятно, и он вел себя неопределенно, держался двусмысленно и колебался, иначе не ввел бы ее в такое заблуждение.

А портрет! Как увлечен он был портретом!.. И шарада!.. И сотни других мелочей… Все они, казалось, так ясно указывали на Харриет. Надо признать, что строки про «острый ум» сразу ее удивили, но ведь в шараде упоминался и «нежный взгляд»… Словом, стих не подходил ни одной из них. Все намешано в одну кучу, попробуй тут разберись! Безвкусный, бессмысленный бред.

Конечно, Эмма часто, особенно в последнее время, замечала, что мистер Элтон с ней чрезмерно любезен, однако полагала, что это всего лишь своеобразная манера держаться – а точнее, неумение держаться в силу недостатка опыта и вкуса, лишь очередное свидетельство, что он не всегда вращался в лучшем обществе, что при всей его обходительности ему все же не хватало естественной, природной утонченности. Но до сего дня ей никогда, ни на одну секунду не приходила в голову мысль, что все это значит нечто иное, чем просто благодарное уважение к ней как к подруге Харриет.

Первыми закравшимися к ней подозрениями она была обязана мистеру Джону Найтли. Он, как и его брат, оказался довольно проницателен. Она вспомнила, как мистер Найтли однажды предупреждал ее о мистере Элтоне, с какой уверенностью говорил, что тот никогда не женится необдуманно. Ее бросило в краску при мысли о том, как прав был мистер Найтли на его счет и как далека от правды, выходит, была она сама. До чего же унизительно… Во многих отношениях мистер Элтон оказался полной противоположностью тому, каким представляла его Эмма: заносчивым, высокомерным, напыщенным, тщеславным и корыстным. Чувства других людей его заботили мало.

Вопреки тому, что обычно происходит в подобных случаях, ухаживания мистера Элтона лишь опустили его в глазах Эммы. Его признания и предложения сослужили ему плохую службу. Она не придавала никакого значения его заверениям, будто бы он к ней неравнодушен, и была глубоко оскорблена его притязаниями. Он хотел найти себе выгодную партию и посмел обратить свой взор к ней, прикинувшись влюбленным, но Эмма была уверена: обманутые ожидания не разбили ему сердца. Ни в его словах, ни в его поведении не было и намека на истинное чувство. Он сыпал вздохами и красивыми словами, но ни лицо его, ни голос не выражали искренней любви. Так и жалеть его нечего. Он всего лишь хотел возвыситься и обогатиться, и коли мисс Вудхаус из Хартфилда, наследницу тридцати тысяч фунтов, заполучить оказалось не так-то просто, то вскоре он попытает удачи с еще какой-нибудь мисс откуда бы то ни было с наследством в двадцать или десять тысяч.

И он посмел утверждать, будто бы она его поощряла, будто знала о его намерениях и принимала его знаки внимания, словом, собиралась выйти за него замуж! Он посмел счесть себя равным ей по рождению и по уму! Посмел свысока смотреть на ее подругу, так презрительно отзываясь о тех, кто ниже его по положению, однако совершенно не замечая разницы в положении с самой Эммой! Ему хватило наглости сделать ей такое предложение! Все это ужасно ее злило.

Возможно, несправедливо ожидать, чтобы он был способен прочувствовать, как сильно уступает ей и по одаренности, и по уму. Именно от недостатка этих качеств он, вероятно, этого и не осознавал. Но ведь не мог он не знать, насколько она превосходит его по богатству и положению. Не мог он не знать, что Вудхаусы, младшая ветвь старинного рода, уже не первое поколение живут в Хартфилде, между тем как Элтоны – никто. Разумеется, земельные владения Хартфилда невелики и со многих сторон окружены обширными имениями аббатства Донуэлл, на землях которого стоит и Хайбери, однако богатые доходы Хартфилда из других источников ставят его практически на одну ступень с Донуэллом во всем прочем. Вудхаусы уже давно завоевали особое расположение в местном приходе, куда мистер Элтон прибыл, чтобы зарабатывать свой хлеб, всего два года назад. Происходя из семьи торговца, никаким особым родством он похвастать не мог и как приходской священник имел возможность полагаться лишь на свой род занятий да собственную учтивость, которые и позволяли ему вращаться в высшем обществе. И он смел себе вообразить, будто она в него влюблена! Вероятно, на этом и строились его замыслы… Понегодовав по поводу ужасного несоответствия между его внешней обходительностью и внутренним тщеславием, Эмма вынуждена была все же признать, что сама была с ним столь услужлива и любезна, столь учтива и внимательна, что немудрено, как такой ограниченный и ненаблюдательный человек, вроде мистера Элтона, не догадавшись о ее истинных намерениях, возомнил себя ее избранником. Если даже она сама не смогла верно истолковать чужие чувства, то что говорить о нем, ослепленном, ко всему прочему, собственной корыстью?

Первую и самую ужасную ошибку совершила она сама. Глупо было так рьяно пытаться соединить двух людей. Глупо и неправильно! Она зашла слишком далеко, взяла на себе слишком много, слишком легко отнеслась к тому, в чем требуется серьезность, и чересчур усложнила то, где необходима простота. Эмму терзали стыд и совесть, и она дала себе слово никогда больше так не поступать.

«Ведь это я сама, – сокрушалась она, – вызвала в Харриет интерес к этому негодяю. Она бы, может, никогда о нем и не подумала, если бы не я, и уж точно никогда бы не питала никаких надежд. Она для этого слишком скромна и застенчива. Подумать только, как я могла приписывать эти качества и ему! Ах, надо было мне остановиться на том, что я уговорила ее отказать молодому Мартину. Тогда-то я была совершенно права, но тем и стоило довольствоваться, положившись в остальном на время и счастливый случай. Я ввела ее в хорошее общество, предоставила возможность найти человека достойного, но ни к чему было стремиться к большему. А теперь-то что будет с ней, бедненькой? Плохой я оказалась подругой. Как она расстроится… А я ведь и замену придумать не могу… Уильям Кокс? Ах, нет! Терпеть не могу Уильяма Кокса, этого наглого адвокатишку!»

Тут она запнулась, покраснела и посмеялась над собой, обнаружив, что повторяет свои же ошибки, а затем вновь погрузилась в серьезные и удручающие раздумья о том, что было, что может быть и что теперь будет. Она думала, как ей придется рассказать все бедняжке Харриет и как та будет страдать, представляла неловкость, которую будут испытывать они трое при встречах, и не могла решить, продолжать ли знакомство с мистером Элтоном. Ей придется подавлять свои истинные чувства, скрывать презрение и избегать огласки… Все эти мрачные мысли еще некоторое время занимали разум Эммы, покуда она наконец не легла спать, так ни к чему и не придя, а лишь убедившись, что совершила ужасную ошибку.

С приходом нового дня юная и жизнерадостная особа вроде Эммы всякий раз воспрянет духом, даже если с вечера ее терзали мрачные думы. Юность и жизнерадостность самого утра немало влияют на подобные натуры и придают им сил, и если уж ночные муки все же не лишили их сна, то новый день облегчит их боль и принесет новые надежды.

Утром Эмма проснулась с более спокойными мыслями, чем накануне, с большей готовностью обнаружить в случившихся злоключениях даже преимущества и с надеждой скорее обо всем забыть.

Немало утешало, что, во-первых, мистер Элтон не был в нее действительно влюблен, да и не настолько они дружны, чтобы беспокоиться о его чувствах. Во-вторых, Харриет не относится к тем возвышенным натурам, которые переживают все чувства глубоко и долго. В-третьих, совсем необязательно кому-то, кроме них троих, знать о том, что произошло, а уж тем более ее батюшке – это убережет его от лишних расстройств.

Эти мысли очень подбодрили ее, а при виде выпавшего за ночь снега она обрадовалась еще больше: какой чудесный повод для них троих пока что не видеться!

Погода ей благоприятствовала, ведь несмотря на день Рождества, можно было не идти в церковь. Мистер Вудхаус и так наверняка бы лишь с болью в сердце отпустил дочь по столь заснеженной дороге, так что совпало все как нельзя лучше: ей не пришлось ни придумывать отговорки, ни выслушивать причитания. Сугробы и переменчивая погода – то заморозки, то оттепель – совершенно не располагали к прогулкам. Каждое утро начиналось то с дождя, то со снега, а к вечеру неизменно крепчал мороз. Словом, немало дней Эмма провела в своем благородном заточении. Никакого общения с Харриет, кроме переписки, никакой церкви по воскресеньям по той же причине, что на Рождество, и никакой необходимости выдумывать, почему вдруг мистер Элтон перестал навещать Хартфилд.

В такую погоду любой предпочтет остаться в домашнем тепле, и хотя Эмма верила и надеялась, что мистер Элтон просто нашел себе другое приятное общество, она радовалась, что ее батюшка полагает, будто тот сидит один дома и благоразумно не выходит на улицу. Ей приятно было слышать, как мистеру Найтли, которого никакая непогода не могла удержать от визитов в Хартфилд, отец говорит:

– Ах, мистер Найтли, ну почему же вы не останетесь дома, как наш бедный мистер Элтон?

Если бы не душевное смятение, овладевшее Эммой, то эти дни заточения доставили бы ей одно удовольствие: подобное уединение благотворно действовало на ее зятя, расположение духа которого в большой степени влияло и на всех остальных. К тому же весь поток своей сварливости он уже обрушил на них в Рэндаллсе, а потому в течение всего оставшегося визита был неизменно благодушен. Со всеми он держался приветливо и любезно, обо всех отзывался доброжелательно. Однако, несмотря на все радостные надежды и такую удобную отсрочку, Эмму настолько тяготила мысль о скором объяснении с Харриет, что она ни на секунду не находила покоя.

Чете Найтли не пришлось надолго задержаться в Хартфилде. Погода вскоре наладилась достаточно, чтобы те, кому нужно было ехать, могли ехать. Мистер Вудхаус, как и всегда, попытался убедить дочь с детьми остаться, однако, как и всегда, потерпел неудачу и был вынужден проводить их всех в дорогу, после чего вновь принялся оплакивать судьбу бедняжки Изабеллы. Сама же бедняжка Изабелла, окруженная обожаемыми ею людьми, в которых видела лишь достоинства и не замечала недостатков, проводила жизнь в постоянных мелких хлопотах и являла собой пример подлинного женского счастья.

Семейство Найтли уехало, а вечером того же дня мистеру Вудхаусу принесли записку от мистера Элтона – длинную, вежливую, официальную записку, в которой тот, выражая глубочайшее почтение мистеру Вудхаусу, сообщал, что на следующее утро уезжает из Хайбери в Бат, где по настоятельным просьбам друзей проведет несколько недель, и очень сожалеет, что ввиду разных причин – из-за дел и непогоды – не имеет возможности лично попрощаться с мистером Вудхаусом, за чье дружеское расположение он будет вечно благодарен, и ежели у мистера Вудхауса появятся к нему какие-либо поручения, то он будет счастлив их исполнить.

Эмма была приятно удивлена. Еще несколько недель не видеть мистера Элтона – лучше не придумаешь. Она мысленно похвалила его за такое ловкое решение, однако выбранный им тон ее вовсе не порадовал. Такая подчеркнутая учтивость к ее отцу и совершенно ни слова о ней – все письмо было пропитано злой обидой. Ее имя не стояло даже в обращении! Столь разительную перемену, казалось, трудно не заметить. Кроме того, в его благодарности читалась столь неуместная напыщенность, что Эмма была уверена: ее батюшка наверняка что-то заподозрит.

Однако не заподозрил. Мистер Вудхаус был так удивлен этим внезапным отъездом и так волновался за судьбу и жизнь бедного мистера Элтона – ведь дорога может быть опасна! – что не заметил ничего необычного. И все же эта записка пришлась как нельзя кстати, составив главный предмет мыслей и разговоров на весь остаток их одинокого вечера. Мистер Вудхаус высказывал свои опасения, а Эмма с привычной готовностью его успокаивала и убеждала, что безопасности мистера Элтону ничто не угрожает.

Эмма твердо решила, что пора рассказать обо всем Харриет. Она, вероятно, уже почти выздоровела и чем раньше узнает о произошедшем, тем скорее оправится и от недуга душевного, и желательно до возвращения мистера Элтона. На следующий же день она отправилась в пансион к миссис Годдард, чтобы понести свое наказание – и, надо заметить, тяжелое. Ей предстояло разрушить все надежды, которые она так старательно взращивала в душе Харриет, выставить себя в неблагоприятном свете предпочтенной подруги и признать, что все ее суждения, наблюдения, убеждения и предсказания оказались ошибочны.

Признание вернуло ей то первое чувство стыда, от которого она за эти дни сумела избавиться. При виде слез ее дорогой подруги Эмма подумала, что больше никогда не сможет жить с собой в мире.

Харриет стойко приняла удар: никого не винила и к тому же явила собой такую бесхитростность и такую скромность, что заслужила еще пущую благосклонность подруги.

Эмме невероятно ценными казались сейчас простота и кротость, и все эти прекрасные и очаровательные добродетели показала Харриет, а не она. Харриет считала, что не вправе сетовать. Расположение такого джентльмена, как мистер Элтон, было бы для нее слишком большой честью. Она его совершенно не заслуживала, и никто, кроме столь доброй и пристрастной подруги, как мисс Вудхаус, не мог бы представить их союз.

Слезы лились ручьем, и это искреннее горе вызвало у Эммы куда больше уважения, чем могли бы любые притворные попытки сохранить достоинство. Она слушала ее и изо всех старалась утешить, пребывая к тому моменту в полном убеждении, что из них двоих именно Харриет является созданием более возвышенным и что ей самой было бы куда полезнее и лучше походить на подругу, а не полагаться на свой ум и таланты.

Конечно, становиться простодушной и недалекой было уже поздно, но Харриет она покинула, утвердившись в решимости всю оставшуюся жизнь быть смиреннее, скромнее и не давать чрезмерной воли воображению. Теперь ее главным долгом, не считая забот об отце, стало стремление утешить Харриет и проявить свою любовь способом лучшим, нежели сватовство. Она пригласила ее в Хартфилд и проявила безграничную заботу, стараясь отвлечь и развлечь ее чтением и беседами и таким способом вытеснить из ее головы мысли о мистере Элтоне.

Эмма понимала, что полностью исцелить сердечные раны Харриет сможет лишь время. Она не считала себя беспристрастным судьей в таких вопросах, а тем более не могла в полной мере посочувствовать ее привязанности к такому человеку, как мистер Элтон. Тем не менее Эмма надеялась, что в своем возрасте Харриет успеет оправиться от полного крушения надежд до возвращения предмета воздыханий и что они трое даже, возможно, смогут и дальше видеться как простые знакомые, не рискуя выдать или усугубить те или иные чувства.

Правда, оказалось, что Харриет считает мистера Элтона самим совершенством, какому нет равных ни по красоте, ни по добродетелям, и что она влюблена в него куда больше, чем предполагала ее подруга. И все же Эмма была уверена, что долго эти чувства не продлятся, ведь невозможно хранить в себе подобную привязанность, встретив невзаимность.

Мистер Элтон, вернувшись, всеми силами постарается показать свое равнодушие – в этом она не сомневалась. Стало быть, Харриет осознает, что не ему суждено составить ее счастье.

Каждый из них троих был тесно привязан к Хайбери, что было весьма неудачно. Ни один не мог уехать или избрать иное общество. Им предстояло встречаться и стойко переносить компанию друг друга.

Харриет не повезло с тем, что все учительницы и старшие воспитанницы пансиона говорили о мистере Элтоне с неизменным благоговением, так что лишь в Хартфилде она могла услышать, как о нем отзываются с прохладной сдержанностью и раскрывают его истинную личину. Где нанесли рану – там ее и следует лечить, и Эмма понимала, что до тех пор, пока ее подруга не встанет на путь исцеления, душе ее покоя не будет.

Мистер Фрэнк Черчилль не приехал. Когда настала назначенная им дата, опасения миссис Уэстон подтвердились: от него пришло письмо с извинениями. В настоящее время он, к его величайшему сожалению и не меньшему разочарованию, не может отлучиться в гости, но все же не теряет надежды в скором времени посетить Рэндаллс.

Миссис Уэстон ужасно огорчилась, даже, пожалуй, больше, чем ее муж, хотя куда меньше его действительно рассчитывала на этот визит. Мистер Уэстон был оптимистом и потому обычно надеялся на лучшее, хоть это лучшее и не всегда сбывалось. Однако эта же черта помогала ему быстро оправиться от разочарования и вновь обрести надежду. Около получаса он поражался и грустил, а затем задумался о том, что будет даже лучше, если Фрэнк приедет не сейчас, а месяца через два-три: и время года будет приятнее, и погода, и остаться он сможет, несомненно, подольше.

Эти мысли его быстро успокоили, между тем как миссис Уэстон, будучи более чувствительной к такого рода неудачам, предвидела в будущем лишь новые отговорки, отсрочки и огорчения и, предполагая будущие страдания мужа, страдала вдвойне.

После всего случившегося Эмму не слишком заботил приезд мистера Фрэнка Черчилля, она лишь сочувствовала друзьям в Рэндаллсе, которых постигло разочарование. Знакомство с ним ничуть ее сейчас не привлекало. Напротив, Эмме хотелось тишины, покоя и поменьше соблазнов. Однако она понимала, что ей следует держаться как обычно, а потому изо всех сил старалась проявить участие и разделить печаль мистера и миссис Уэстон, как и подобает столь близкому другу.

Она первой сообщила эту новость мистеру Найтли и, негодуя, пожалуй, даже больше положенного – ведь она все же играла роль, – высказала ему все, что думает о Черчиллях, которые не подпускают сына к родному отцу. Затем Эмма принялась горячо рассуждать о вещах, которые ее, по правде сказать, не так уж волновали: о том, как приятно дополнил бы мистер Фрэнк Черчилль их небольшое общество, как замечательно было бы увидеть новое лицо и каким праздником стал бы его приезд для всего Хайбери, а напоследок еще раз упрекнула Черчиллей. Она тут же оказалась вовлечена в спор с мистером Найтли и внезапно с весельем осознала, что пытается отстаивать мнение, противоположное ее собственному, прибегая к доводам, высказанным миссис Уэстон в их недавнем споре.

– Вполне вероятно, что Черчилли виноваты, – холодно заметил мистер Найтли, – однако посмею предположить, что если бы он действительно хотел приехать, то приехал бы.

– Не понимаю, почему вы так говорите. Он всем сердцем желает приехать, но тетя с дядей его не пускают.

– Не верится, что при желании он ничего не может сделать. Без доказательств я в это поверить не смогу.

– Какой вы странный! Что же такого сделал мистер Фрэнк Черчилль, чтобы заслужить от вас такое недоверие?

– Дело не в недоверии. Я лишь подозреваю, что он привык ставить себя и свое собственное удовольствие превыше своей семьи, ведь он живет с теми, кто подает ему именно такой пример. Куда как естественно, что молодой человек, воспитанный надменными, привыкшими к роскоши эгоистами, и сам вырастет надменным и привыкшим к роскоши эгоистом. Если бы Фрэнк Черчилль и правда хотел повидаться с отцом, то уж за все это время с сентября придумал бы способ. Мужчина в таком возрасте – сколько ему там? двадцать три – двадцать четыре? – вполне в состоянии уладить подобную малость. Уж в этом можете быть уверены.

– Легко вам рассуждать, ведь вы всю жизнь сами себе были хозяином. Все-таки не вам, мистер Найтли, судить о трудностях зависимого положения. Вы не знаете, каково это – приноравливаться к чужому характеру.

– Уму непостижимо, чтобы мужчина в таком возрасте совершенно не обладал свободой самостоятельно принимать решения и действовать. Он не нуждается ни в деньгах, ни в свободном времени. Напротив, нам известно, что и того и другого у него в таком достатке, что он с радостью проматывает свое состояние в излюбленных всякими бездельниками местах. Нам постоянно приходят вести, как он отдыхает то на том курорте, то на другом. Вот совсем недавно был в Уэймуте. Стало быть, Черчиллей он покидать может.

– Да, иногда.

– То есть тогда, когда сочтет нужным, другими словами – когда его ждут развлечения.

– Несправедливо судить о поступках человека, не ведая достоверно его жизненных обстоятельств. Лишь близкие родственники и друзья могут сказать, с какими трудностями сталкивается тот или иной член семьи. Нужно прежде познакомиться с порядками в Анскоме и с нравом миссис Черчилль, а уж потом рассуждать, что ее племяннику дозволено и не дозволено. Возможно, в некоторых случаях у него больше свободы, чем в других.

– Понимаете, Эмма, ежели мужчина желает исполнить свой долг, то он его исполнит, причем прибегая не к хитрости и изворотливости, а действуя настойчиво и решительно. Оказать внимание отцу – долг Фрэнка Черчилля. Судя по его письмам и обещаниям, он и сам это осознает, однако почему-то исполнять его не спешит. Настоящий мужчина сказал бы миссис Черчилль прямо и решительно: «Ради вашего удобства я всегда готов пожертвовать любыми развлечениями, однако сейчас я должен ехать к отцу. Я знаю, что причиню ему боль, если не окажу необходимое уважение. Посему завтра же я выезжаю». Если бы он без колебаний, решительно, как и подобает мужчине, заявил ей об этом, то она не стала бы препятствовать его отъезду.

– Да, – откликнулась Эмма, посмеиваясь, – но, возможно, стала бы препятствовать возвращению. Чтобы полностью зависимый молодой человек говорил в таком тоне!.. Такое только вам, мистер Найтли, могло прийти в голову. Вы и понятия не имеете, как следует вести себя в положении, прямо противоположном вашему. Да чтобы мистер Фрэнк Черчилль произносил такие речи дяде и тете, которые его вырастили и которые собираются обеспечить его будущее!.. Еще скажите, выйдя на середину комнаты и закричав во весь голос!.. Как вы вообще могли себе представить возможным подобное поведение?

– Эмма, поверьте мне, разумный мужчина не увидел бы здесь никаких трудностей. Он осознавал бы свою правоту, и подобное заявление – для которого человек здравомыслящий, несомненно, подобрал бы подходящий тон и слова – принесло бы ему больше пользы и куда больше возвысило бы его и его интересы в глазах людей, от которых он зависит, чем всяческие уловки и хитрости. К их любви добавилось бы уважение. Они бы поняли, что могут на него положиться, ведь племянник, верный своему долгу перед отцом, будет так же верен и своему долгу перед ними. Они, точно так же, как и он, точно так же, как и все остальные, прекрасно знают, что он обязан нанести визит отцу. Используя свою власть, чтобы этот день отсрочить, в душе они презирают его за то, что он подчиняется их прихотям. Всякий невольно чувствует уважение к человеку, верному долгу. Если бы он действовал последовательно, постоянно и следуя принципам, то их мелкие душонки бы уступили.

– Очень в этом сомневаюсь. Вам весьма нравится покорять себе мелкие душонки, однако когда это душонки богатых и властных людей, они, я полагаю, раздуваются до таких размеров, что становятся неуправляемы, совсем как души великие. Вполне могу представить, что если бы сейчас вы, мистер Найтли, таким, какой вы есть, предстали в Анском на месте мистера Фрэнка Черчилля, то смогли бы сказать и сделать все то, что советуете ему, и даже, возможно, произвели бы необходимый эффект. Вероятно, Черчилли бы даже не нашлись что ответить, однако не стоит забывать, что и у вас нет привычки с малых лет повиноваться и не перечить. Ему же было бы гораздо сложнее вот так, в одночасье, обрести полную независимость и пренебречь всеми их притязаниями на его вечную благодарность и почтение. Он, может, не хуже вашего понимает, каков его долг, но при настоящих обстоятельствах не способен действовать столь же решительно.

– Значит, все-таки хуже. Если он не способен исполнить свой долг, значит, не считает его таким важным.

– Какая же разница в положении и привычках! Если бы вы только могли понять, что станет испытывать незлобивый молодой человек, вынужденный пойти наперекор тем, кого с детских лет привык почитать.

– Этот незлобивый молодой человек – совершенно бесхарактерный молодой человек, если впервые столкнулся с необходимостью решительно поступить правильно вопреки воле других. К его возрасту уже должно было войти в привычку следовать долгу, а не выгоде. Страхи ребенка я бы еще мог понять, но уж никак не мужчины. Повзрослев, он должен был расправить плечи и противостоять всем их бесчестным способам оказать подобное влияние. Он должен был воспротивиться первой же их попытке заставить его пренебречь своим долгом перед отцом. Тогда сейчас никаких трудностей бы не возникало.

– Мы с вами можем вечно спорить на этот счет, – не выдержала Эмма, – впрочем, ничего удивительного. Мне он совершенно не представляется бесхарактерным молодым человеком, я уверена: все совсем не так. Мистер Уэстон не стал бы закрывать глаза на простую блажь, пускай даже и собственного сына. Вероятнее всего, мистер Фрэнк Черчилль просто обладает нравом более покладистым, уступчивым и мягким, чем требуют ваши представления об идеале настоящего мужчины. Смею полагать, что он таков, и хоть это и лишает его некоторых преимуществ, несомненно, дает взамен них другие.

– Несомненно. Преимущество сидеть на месте, когда следовало бы действовать, да преимущество вести праздную жизнь и придумывать этому всяческие оправдания. Ведь всегда можно просто сесть и написать высокопарное письмо, полное лживых уверений, убеждая себя, что это наилучший способ сохранить мир в доме и избежать упреков от отца. Его письма мне отвратительны.

– Только вам. Все остальные вроде бы довольны.

– Подозреваю, миссис Уэстон не из их числа. Вряд ли подобные письма понравятся столь рассудительной и чуткой женщине. Хоть она в силу своего положения и может называться его матерью, материнская любовь ее не ослепляет. Ради нее он вдвойне должен оказать Рэндаллсу необходимое внимание, и она же вдвойне ощущает его недостаток. Посмею предположить, что если бы она была более влиятельной особой, то он бы уже давно приехал, причем значило бы это гораздо меньше. Полагаете, ваша подруга об этом не задумывалась? Не говорит себе это каждый день? Нет, Эмма, этот ваш незлобивый молодой человек может быть мягок и покладист в том смысле, в котором это понимают французы: обладать хорошими манерами, сыпать красивыми речами – однако ему не хватает нашей английской чуткости к чувствам других людей.

– Похоже, вы решительно настроены думать о нем дурно.

– Я? Что вы! – запротестовал мистер Найтли, задетый этим замечанием. – Я не хочу думать о нем дурно и готов бы признать все его достоинства, ежели о них было бы хоть что-то известно. Но мы знаем лишь то, что он высок, хорошо сложен, красив собою, а его непринужденные манеры легко вызывают чужое доверие.

– Ну даже если он не обладает другими достоинствами, для Хайбери такой молодой человек все равно станет драгоценной находкой. Не часто к нам приезжают хорошо воспитанные и любезные джентльмены. Не можем же мы в обмен на нашу доброжелательность просить от него все добродетели на свете. Мистер Найтли, представьте только, какой шум поднимется по его приезде! В Донуэлле и в Хайбери все будут сгорать от любопытства и без умолку судачить лишь о нем – о мистере Фрэнке Черчилле! Ни о ком другом мы не сможем ни говорить, ни думать.

– Уж прошу меня извинить, но если он покажется мне интересным собеседником, то я несомненно буду рад этому знакомству, однако ежели он окажется всего лишь болтливым щеголем, то не займет ни моего времени, ни мыслей.

– Насколько я понимаю, он умеет поддержать беседу с любым собеседником и с удовольствием находит со всеми общий язык. С вами он будет говорить о земледелии, со мной – о рисовании и музыке, и так с каждым о своем, поскольку ему позволяет это его кругозор: он сможет поддержать любую тему и излагать свои мысли не просто достойно, как того требует приличие, а великолепно. Таким он мне представляется.

– А мне, – стал горячо отвечать мистер Найтли, – представляется, что если он действительно таков, то это самый невыносимый человек на свете! Как! В двадцать три года играть хозяина общества, важного человека, умелого кукловода, для которого легко прочесть других людей и на их фоне показать себя гением. Расточать лесть, чтобы все остальные казались дураками! Милая моя Эмма, да когда вы столкнетесь с таким пижоном, вы – с вашим-то здравым смыслом – сами его с трудом потерпите.

– Ни слова больше о нем не скажу! – вскричала Эмма. – Вы во всем найдете дурное. Мы оба настроены предвзято: вы против него, а я за – так что, пока он сюда не приедет, мы с вами ни за что не сойдемся.

– Предвзято! Я не предвзят.

– А вот я – да, и не стыжусь этого признать. Из любви к мистеру и миссис Уэстон я решительно настроена в его пользу.

– Меня вообще его личность волнует мало, – сказал мистер Найтли с таким раздражением, что Эмма тут же поспешила сменить тему, хотя и не поняла, отчего он так разозлился.

Невзлюбить кого-то лишь потому, что он отличается характером, было недостойно человека широких взглядов, коим она всегда считала мистера Найтли, и хоть она часто упрекала его за чересчур высокое мнение о себе, но прежде и на миг не предполагала, что он может быть столь несправедлив к чужим достоинствам.