Текст книги "Скрытые картинки"

– Ты опять спала!

Я вскакиваю на ноги.

– Прости, Тедди-медведик.

– Мы пойдем плавать?

– Обязательно. Беги переодевайся.

Я чувствую себя в миллион раз лучше. Дневной сон подзарядил меня, вернул к нормальному состоянию. Тедди несется наверх переодеваться, и я вижу, что на кофейном столике лицом вниз лежит новый рисунок, который он успел за это время нарисовать. Я знаю, что мне следовало бы там его и оставить. Пусть бы его родители сами разбирались. Но я ничего не могу с собой поделать. Любопытство берет верх. Я переворачиваю лист бумаги, и это становится последней каплей.

Слушайте, я знаю, что родители бывают самые разные: либеральные и консервативные, атеисты и религиозные, гиперопекающие, трудоголики и неисправимо токсичные. И у всех этих родителей могут быть абсолютно полярные идеи относительно того, как правильно воспитывать детей. Но когда я смотрю на картинку и вижу на ней Аню с зажмуренными глазами и чьи-то руки, сжимающие ее горло, – думаю, тут все родители согласятся, что это уже что-то совершенно за гранью допустимого.

9

Каролина возвращается с работы в пять тридцать, и я сопротивляюсь искушению выложить ей все, едва она переступает через порог. Ей не до того, голова у нее занята совершенно другими вещами, ей нужно поздороваться с сыном и начать готовить ужин. Так что, когда она спрашивает, как прошел наш день, я лишь улыбаюсь и говорю, что все в порядке.

Я выхожу на пробежку, но последствия бессонной ночи все еще дают о себе знать, и через полчаса я сдаюсь. На обратном пути я прохожу мимо Цветочного замка, но ни Адриана, ни его родителей нигде не видно. Я иду домой и принимаю душ, потом разогреваю себе в микроволновке замороженный буррито и пытаюсь отвлечься на какой-нибудь холлмарковский фильм. Но сосредоточиться не получается. Я продолжаю снова и снова возвращаться мыслями к последнему рисунку, на котором чьи-то руки сжимают Анино горло.

Я дожидаюсь девяти часов, когда Тедди уже точно должен крепко спать в своей постели, и, прихватив три последних рисунка, выхожу из коттеджа. До меня доносятся приглушенные голоса, и я различаю в темноте у бассейна две фигуры. Тед с Каролиной, оба в белых купальных халатах, пьют вино. Они выглядят в точности как счастливая семейная пара из рекламы круизов – как будто они только что взошли на борт роскошного лайнера, отправляющегося в семидневное путешествие по Карибскому морю. Голова Каролины лежит на коленях у Теда, а он нежно массажирует ей плечи.

– Окунемся по-быстренькому? – предлагает он. – Чтобы ты расслабилась.

– Я уже и так расслаблена.

– Тогда идем наверх?

– А Тедди?

– А что Тедди? Он спит.

Я неслышно ступаю по пружинистой траве и дохожу до середины двора, когда моя пятка неожиданно опускается на головку автоматической поливалки. Лодыжка у меня подворачивается, я с размаху плюхаюсь на копчик, ударившись локтем о землю, и невольно вскрикиваю от боли.

Тед с Каролиной уже мчатся ко мне по двору.

– Мэллори? Ты не поранилась?

Я хватаюсь за локоть. Боль резкая и острая, и я совершенно уверена, что разбила его до крови. Но когда я отрываю пальцы, чтобы посмотреть, то обнаруживаю под ними синяк, а не рану.

– Все в порядке. Я просто споткнулась.

– Давай-ка посмотрим на тебя на свету, – говорит Тед. – Встать сможешь?

– Погодите минуточку.

Вместо того чтобы подождать, Тед просовывает руку под мои колени и, подхватив меня на руки, словно ребенка, несет к бассейну и аккуратно укладывает на шезлонг.

– Со мной все в полном порядке, – уверяю его я. – Честное слово.

Каролина все равно внимательно осматривает мой локоть.

– Что ты делала во дворе? Тебе что-то понадобилось?

– Это может подождать.

Несмотря ни на что, я ухитрилась не выпустить рисунки из рук, и Каролина их замечает.

– Это Тедди нарисовал?

Я решаю, что терять мне уже нечего.

– Он просил меня не показывать их вам. Но я думаю, что вы должны на это взглянуть.

Каролина внимательно изучает рисунки, и лицо ее мрачнеет. Она сует их мужу.

– Это все ты виноват, – говорит она.

При взгляде на первую же картинку Тед начинает смеяться.

– О господи. Ее тут что, душат?

– Да, Тед, ее тут убивают, а тело тащат по лесу. Хотела бы я знать, откуда наш милый нежный малыш набрался таких ужасных идей?

Тед в комическом раскаянии вскидывает руки над головой.

– Это все братья Гримм, – поясняет он. – Я каждый вечер перед сном читаю ему по одной сказке.

– Тед у нас не признает диснеевских адаптаций, – говорит мне Каролина. – А сказки в оригинальной версии куда более кровожадные. Помнишь ту сцену из «Золушки», где мачехина дочка примеряет хрустальную туфельку? В оригинале она отрубает себе пальцы, чтобы туфелька налезла. И туфелька наполняется кровью. Это просто ужас что такое!

– Он же мальчик, Каролина! Мальчики любят такие вещи!

– Слышать ничего не желаю. Это вредно для психики. Завтра же поеду в библиотеку и возьму нормальные диснеевские сказки. Никаких удушений и убийств, только развивающее детское чтение по возрасту.

Тед доливает из бутылки вина себе в бокал и делает большой глоток.

– По мне, так вот где настоящий ужас, – говорит он. – Но что я могу знать? Я ведь всего лишь отец.

– А я – дипломированный психиатр.

Они смотрят на меня с таким видом, как будто ждут, на чью сторону я встану.

– Мне кажется, это не сказка, – говорю я. – Тедди утверждает, что идеи для рисунков ему подсказывает Аня. Что это она говорит ему, что рисовать.

– Ну разумеется, – пожимает плечами Каролина. – Тедди знает, что мы не одобрим такие рисунки. Он знает, что плохо рисовать женщин, которых душат, убивают и закапывают в землю. Но если Аня говорит ему, что это нормально, значит он может продолжать. Он оказывается в состоянии когнитивного диссонанса.

Тед кивает, как будто находит слова жены совершенно логичными, я же понятия не имею, о чем она говорит. Когнитивный диссонанс?

– Тедди утверждает, что рисует Анину историю. Он говорит, что мужчина с картинки украл Анину маленькую дочку.

– Типичный сюжет из сказок братьев Гримм, – поясняет Тед. – У них там каждая вторая сказка про пропавших детей. «Гензель и Гретель», «Гамельнский крысолов», «Смерть в кумовьях»…

– «Смерть в кумовьях»? – качает головой Каролина. – Пожалуйста, Тед. Это уж слишком. С этими историями пора завязывать.

Тед смотрит на рисунки и в конце концов сдается.

– Ладно, ладно, уговорила. Впредь только доктор Сьюз. Или Ричард Скарри. Но только не эти ужасные медведи Берентштейн. Всему есть предел! – Он одной рукой обнимает Каролину за плечи. – Твоя взяла.

Он ведет себя так, как будто вопрос закрыт и можно расходиться. Но я боюсь, что, если я не спрошу сейчас, второго шанса у меня не будет.

– Мне тут в голову пришла одна мысль, – говорю я им. – А что, если Аня – это Энни Барретт?

Каролина явно озадачена.

– Кто?

– Женщина, которую убили в моем коттедже. В сороковых годах прошлого века. А что, если Тедди уходит к себе в комнату на тихий час и там общается с ее духом?

Тед смеется, как будто я сказала что-то очень забавное, и Каролина бросает в его сторону еще один сердитый взгляд.

– Ты это серьезно? Ты имеешь в виду призрака?

Теперь пути назад нет. Нужно объясниться.

– Просто имена очень похожи. Энни и Аня. И потом, вы говорили, что в Барселоне Тедди не демонстрировал склонности к рисованию. Но как только вы переехали обратно в Соединенные Штаты – как только вы поселились здесь, где исчезла Энни Барретт, – он немедленно начал рисовать как одержимый. Это были ваши собственные слова: «как одержимый».

– Я всего лишь имела в виду, что у него живое воображение.

– Но он с кем-то разговаривает. У себя в комнате. Я стою у него под дверью и слушаю. Он ведет долгие разговоры.

Каролина прищуривается.

– Ты и призрака тоже слышишь? Ты слышишь печальный зловещий голос Энни Барретт, которая дает указания моему сыну? – Я признаю, что не слышу, и Каролина так торжествует, как будто это что-то доказывает. – Он разговаривает сам с собой, Мэллори. Это признак высокого интеллекта. Одаренные дети все время так делают.

– А остальные его проблемы?

– Проблемы? У Тедди есть проблемы?

– Он писается по ночам. Он изо дня в день надевает одну и ту же полосатую футболку. Он отказывается играть с другими детьми. А теперь он рисует сцены убийства какой-то женщины. Не знаю, Каролина, как вам, а мне все это не нравится. Я считаю, что его нужно показать врачу.

– Я сама врач, – говорит Каролина, и я запоздало понимаю, что задела ее за живое.

Тед тянется за ее бокалом и наливает в него вина.

– Вот, дорогая, выпей.

Она отмахивается от мужа.

– Я в состоянии самостоятельно оценить психическое здоровье моего ребенка.

– Я знаю…

– Да? А по твоим действиям так и не скажешь.

– Я просто беспокоюсь. Тедди такой милый невинный малыш. А эти рисунки… такое чувство, что они происходят из другого источника. Они кажутся мне грязными. Нечистыми. Митци считает…

– Митци? Ты что, показывала эти рисунки Митци?

– Она считает, что вы могли что-то потревожить. Когда делали ремонт в гостевом домике.

– Ты говорила с Митци, прежде чем пойти к нам?

– Потому что я знала, что вы так отреагируете!

– Если ты имеешь в виду «рационально», то да, ты права, я не верю ни одному слову этой женщины. И ты тоже не должна верить. Она же совершенно опустившаяся личность, Мэллори. Долбанутая, конченая наркоманка!

Эти слова повисают между нами. Я никогда прежде не слышала, чтобы Каролина употребляла бранные слова. И чтобы она использовала подобную лексику для описания человека с наркотической зависимостью.

– Послушай, Мэллори, – вступает Тед. – Мы очень признательны тебе за неравнодушие. – Он кладет ладонь на колено жены. – Правда же, дорогая? Мы считаем, что откровенный разговор – лучшее средство для решения любой проблемы.

– Но мы не станем обвинять призраков в том, что Тедди писается по ночам, – говорит Каролина. – Ты ведь это понимаешь, правда? За такое меня лишили бы лицензии. Писаться по ночам – нормально. Быть застенчивым – нормально. Иметь воображаемого друга – нормально. Что же касается рисунков…

– Мама?

Мы все как по команде оборачиваемся и видим Тедди. Он стоит в дальнем конце бассейна, по ту сторону защитной ограды, одетый в пижаму с пожарными машинами и с плюшевым Годзиллой в руках. Я представления не имею, сколько он там простоял и что успел услышать.

– Я не мог уснуть.

– Возвращайся к себе в комнату и попробуй еще раз, – говорит Каролина.

– Уже поздно, дружище, – говорит Тед.

Их сын принимается разглядывать собственные босые ноги. Подсветка бассейна озаряет его фигурку призрачным голубым светом. Выражение лица у него боязливое, как будто он не хочет возвращаться обратно один.

– И знаешь что, приятель? – добавляет Тед. – Никаких больше картинок с Аней, договорились? Ты пугаешь Мэллори.

Тедди поворачивается ко мне. В его широко раскрытых глазах читается боль от такого предательства.

– Нет, нет, нет, – твержу я ему. – Все в порядке…

Тед взмахивает рисунками.

– Никому не нравится смотреть на такие вещи, приятель. Они слишком страшные. Впредь, пожалуйста, рисуй что-нибудь хорошее, ладно? Лошадок, цветочки.

Тедди разворачивается и бежит по лужайке к дому.

Каролина бросает на мужа сердитый взгляд.

– Не надо было этого говорить.

Тед пожимает плечами и делает глоток вина.

– Рано или поздно ему все равно пришлось бы это услышать. Через два месяца он пойдет в школу. Думаешь, у его учителей не возникнут те же самые вопросы?

Каролина поднимается.

– Я иду в дом.

Я тоже встаю.

– Извините меня, Каролина. Я не хотела вас обидеть. Я просто беспокоилась.

Не останавливаясь и не оборачиваясь, она направляется по лужайке к дому.

– Все в порядке, Мэллори. Спокойной ночи.

Но ничего совершенно определенно не в порядке. Это даже хуже, чем когда она накричала на меня в прошлый раз. Она так сердита, что не хочет даже смотреть на меня. Глупо плакать, но я все равно не могу удержаться.

Зачем я вообще упомянула Митци?

Кто тянул меня за язык?

Тед привлекает меня к себе, и моя голова каким-то образом оказывается у него на груди.

– Послушай, ничего страшного, ты просто повела себя честно. Но когда речь идет о воспитании детей, мать всегда права. Даже когда она не права. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Я просто беспокоилась…

– Предоставь это Каролине. Она будет беспокоиться сразу за вас обоих. Она очень трепетно относится к Тедди, если ты не заметила. Он очень непросто нам дался. Это была долгая борьба. И, судя по всему, то, что ей пришлось ради этого пережить, не прошло для нее даром. А теперь вдобавок ко всему она еще и вышла на работу и чувствует себя из-за этого виноватой. Так что каждый раз, когда что-то идет не так, моя жена воспринимает это как свой личный провал.

Раньше я об этом не задумывалась, но теперь все, что говорит Тед, кажется мне абсолютно логичным. По утрам, убегая на работу, Каролина всегда ведет себя так, как будто чувствует себя виноватой в том, что уходит из дому. А может, даже как будто завидует, что я, а не она, каждый день остается дома и печет с Тедди кексы. Я так восхищалась Каролиной, что мне и в голову не пришло, что она может завидовать мне.

Я беру себя в руки и прекращаю плакать. Теду, похоже, хочется поскорее вернуться домой и взглянуть, как там его жена, и у меня к нему напоследок только одна просьба. Я протягиваю ему рисунки, снимая с себя всю ответственность.

– Заберите их, пожалуйста, ладно? Чтобы мне не пришлось больше на них смотреть.

– Разумеется. – Тед складывает рисунки пополам и рвет на мелкие кусочки. – Ну вот, ты никогда больше их не увидишь.

10

Сплю я плохо и просыпаюсь в ужасном состоянии духа. Каролина Максвелл обращалась со мной лучше, чем я заслуживаю, – приняла в свою семью, доверила своего ребенка, дала все необходимое, чтобы я могла начать новую жизнь, – и мне невыносима мысль о том, что она на меня сердита. Я лежу в постели и мысленно извиняюсь перед ней сотней разных способов. И в конце концов понимаю, что не могу больше это откладывать. Я должна встать и поговорить с ней лично.

Когда я прихожу в большой дом, Тедди уже внизу, что-то собирает под столом из деревянного конструктора, все еще одетый в пижаму. Каролина у раковины моет посуду, и я предлагаю взять это на себя.

– И еще я хотела извиниться.

Каролина выключает воду.

– Нет, Мэллори, это я должна извиниться. Я выпила слишком много вина и зря сорвалась на тебе. Это не дает мне покоя все утро.

Она раскрывает мне объятия, мы обнимаемся и еще раз одновременно извиняемся друг перед другом. Потом дружно начинаем смеяться, и я понимаю, что все будет хорошо.

– Наше предложение перебраться в большой дом по-прежнему в силе, – напоминает она мне. – Ты могла бы жить в комнате по соседству с Тедди. Мне нужен всего день, чтобы ее подготовить.

Но мне не хочется причинять ей дополнительные неудобства.

– Коттедж меня более чем устраивает, – заверяю я ее. – Мне там нравится.

– Ну ладно, но если передумаешь…

Я забираю у нее кухонное полотенце и киваю на часы на микроволновке. Уже 7:27, а я знаю, что Каролина всегда старается выйти из дома до 7:35, пока не начались пробки.

– Давайте я домою, – говорю я ей. – А вы поезжайте на работу. Хорошего дня!

Каролина уходит, и я принимаюсь за дела. Уборки немного – всего несколько чашек и тарелок да вчерашние бокалы из-под вина. Загрузив все в посудомоечную машину, я опускаюсь на четвереньки и забираюсь под кухонный стол. Тедди построил из конструктора двухэтажную ферму и теперь окружает ее крошечными пластмассовыми зверюшками.

– Во что мы играем?

– Они семья. Они живут вместе.

– Можно я буду свинкой?

Тедди пожимает плечами:

– Пожалуйста.

Я беру фигурку свиньи и двигаю ее вокруг, бибикая, как будто это машинка. Обычно Тедди эта шутка очень веселит. Он любит, когда его пластмассовые зверюшки у меня в руках сигналят как грузовик или гудят как паровоз. Но сегодня утром он молча отворачивается от меня. И разумеется, я понимаю, в чем дело.

– Послушай, Тедди. Я хотела поговорить про то, что случилось вчера вечером. Я думаю, твой папа неправильно меня понял. Потому что мне нравятся все твои рисунки. Даже те, на которых Аня. Я всегда жду, что ты еще нарисуешь.

Тедди двигает пластмассовую кошку вверх по ножке стола, как будто она забирается на дерево. Я пытаюсь подобраться к нему спереди, вынудить его взглянуть на меня, но он упорно отворачивается.

– Я хочу, чтобы ты и дальше показывал мне свои рисунки, хорошо?

– Мама говорит, нельзя.

– А я говорю, что можно. Все в порядке.

– Она говорит, что ты нездорова и что из-за страшных картинок тебе может опять стать хуже.

Я так резко распрямляюсь, что с размаху бьюсь головой о столешницу. От боли из глаз у меня летят искры, и я на мгновение утрачиваю способность двигаться. Я сижу, зажмурившись, и держусь за ушибленную макушку.

– Мэллори?

Я открываю глаза и понимаю, что мне наконец удалось завладеть вниманием Тедди. Вид у него испуганный.

– Со мной все в порядке, – говорю я ему. – А теперь послушай меня очень внимательно. Никакие твои рисунки и вообще ничего, что ты делаешь, не может мне навредить. Тебе не о чем беспокоиться. Со мной все в полном порядке.

Тедди скачками перемещает пластмассовую лошадь по моей ноге и пристраивает ее у меня на коленке.

– Твоей голове уже не больно?

– Моей голове уже ни капельки не больно, – заверяю я его, хотя череп у меня все еще гудит от удара и я чувствую, как под волосами набухает шишка. – Мне просто нужно приложить к ней что-нибудь холодное.

Следующие несколько минут я сижу за столом, прижимая к макушке полиэтиленовый пакет со льдом. У моих ног Тедди разыгрывает в лицах сценки со своими зверюшками. У каждого из них свой голос и свой характер. Тут и упрямый мистер Козел и строгая Мама Курица, отважный черный жеребец и глупый утенок, и еще полтора десятка самых разнообразных персонажей.

– Я не хочу выполнять свои обязанности, – говорит конь.

– Правила есть правила, – напоминает ему Мама Курица. – Мы все должны им подчиняться!

– Это несправедливо, – возмущается мистер Козел.

И так далее, и так далее, и так далее – разговор перескакивает с обязанностей на еду, а с еды на клад, зарытый в лесу за амбаром. Я поражена способностью Тедди помнить всех персонажей и их голоса. Но разумеется, это именно то, о чем мне с самого начала говорили Тед с Каролиной: у их сына непомерно живое воображение, вот и все.

Позднее, когда Тедди поднимается к себе в комнату на тихий час, я выжидаю несколько минут, а потом иду по лестнице наверх. Когда я прижимаюсь ухом к двери его комнаты, разговор уже в самом разгаре.

– …или можно построить крепость.

– . . . . . . . . . . . . . . .

– Или поиграть в пятнашки.

– . . . . . . . . . . . . . . .

– Нет, я не могу. Мне не разрешают.

– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Они сказали, мне нельзя.

– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Прости, но…

– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Я не понимаю.

– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тут он смеется, как будто она предложила что-то страшно забавное.

– Я думаю, мы можем попробовать.

– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Но как мы… А, хорошо. Ладно.

– . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Ай, холодно же!

На этом разговор заканчивается, но, когда я напрягаю слух, чтобы понять, что происходит, до меня доносится какое-то шуршание – звук карандаша, царапающего бумагу.

Рисует?

Он снова рисует?

Я иду вниз, сажусь за стол на кухне и жду.

Обычно тихий час у Тедди длится немногим более часа, но сегодня он не выходит из комнаты почти вдвое дольше. А когда наконец спускается в кухню, в руках у него ничего нет.

Я улыбаюсь ему.

– Ну наконец-то!

Он забирается на стул.

– Привет.

– Сегодня рисунков не будет?

– Можно мне крекеров с сыром?

– Конечно.

Я иду к холодильнику и кладу на тарелку крекеры и сыр.

– Ну и чем ты занимался там наверху?

– А можно мне молока?

Я наливаю ему в небольшой стакан молоко и несу все к столу. Тедди тянется за крекером, и я замечаю, что все ладони и пальцы у него в черных разводах.

– Пойди-ка помой руки, – предлагаю я. – Они у тебя все в карандаше.

Он без единого слова бежит к раковине и моет руки с мылом. Потом возвращается к столу и принимается поедать крекеры.

– Будешь играть в лего?

Следующие несколько дней проходят без потрясений. Мы с Тедди играем в лего и кукольный театр, лепим из пластилина и делаем поделки, раскрашиваем раскраски и строим всякую всячину из конструктора, а также ежедневно ходим в супермаркет. Тедди обожает пробовать непривычную и экзотическую еду. Иногда мы идем в Вегманс и покупаем там хикаму или кумкват – только ради того, чтобы узнать, каковы они на вкус.

Тедди – один из самых любознательных детей из всех, кого я знаю. Он засыпает меня самыми немыслимыми вопросами. А откуда берутся облака? А кто изобрел одежду? А как устроена улитка? Я вынуждена постоянно хвататься за телефон и лезть в Википедию. Однажды, когда мы с ним плещемся в бассейне, Тедди указывает на мою грудь и спрашивает, что это за два пупырышка торчат у меня сквозь купальник. Я небрежным тоном отвечаю, что они часть моего тела, а торчат потому, что твердеют от холодной воды.

– У тебя они тоже есть, – сообщаю я ему.

Он хохочет.

– А вот и нету!

– Еще как есть! Они у всех есть.

Позднее, ополаскиваясь в уличной кабинке под душем, я слышу, как Тедди стучит в деревянную дверцу.

– Мэллори?

– Что?

– А ты можешь увидеть свои девочковые части тела?

– В каком смысле?

– Если ты посмотришь вниз? Ты можешь их увидеть?

– Это сложно объяснить, Тедди. Не совсем.

Повисает долгая пауза.

– Тогда откуда ты знаешь, что они у тебя есть?

Я очень рада, что нас разделяет дверь и он не видит, как я смеюсь.

– Я просто это знаю. Они совершенно точно у меня есть.

Вечером я вскользь упоминаю об этом происшествии Каролине, и вместо того, чтобы посмеяться, она выглядит встревоженной. На следующий день она возвращается с работы с огромной стопкой книг вроде «Это абсолютно нормально!» и «Откуда я взялся?». Они куда более откровенные, чем те, что были у меня в моем детстве. В них приведены подробные определения, что такое анальный секс, куннилингус и небинарная гендерная идентичность. С цветными картинками и прочим. Я осторожно замечаю, что, на мой взгляд, для пятилетки это все же немного чересчур, но Каролина со мной не соглашается. Она говорит, что это основы человеческой биологии и что она хочет, чтобы Тедди узнал факты в раннем возрасте, пока его не дезинформировали друзья.

– Я все понимаю, но куннилингус? Ему же пять лет.

Каролина косится на крестик у меня на шее, как будто дело исключительно в нем.

– Когда он в следующий раз начнет задавать вопросы, просто отправь его ко мне. Я хочу сама на них ответить.

Я пытаюсь убедить ее, что в состоянии ответить на вопросы Тедди, но она недвусмысленно дает мне понять, что разговор окончен, и, открыв шкафчик, принимается греметь посудой. Впервые за долгое время она не приглашает меня остаться и поужинать с ними.

Двухчасовые тихие часы становятся делом все более и более обычным, и я понятия не имею, чем Тедди занимается все это время. Иногда я прокрадываюсь к нему под дверь и слышу, как он разговаривает сам с собой – до меня доносятся странные невразумительные обрывки фраз. А иной раз он точит карандаши или вырывает страницы из альбома. Очевидно, он по-прежнему рисует, но каким-то образом ухитряется прятать свои работы от меня и родителей.

Поэтому в пятницу днем я решаю устроить небольшой обыск. Я дожидаюсь, когда Тедди пойдет в туалет по-большому, поскольку знаю, что у меня будет добрых десять или даже пятнадцать минут (он долго сидит на горшке, листая книжки с картинками). Как только я слышу, что он запирает дверь на защелку, я спешу по лестнице на второй этаж.

У Тедди светлая, залитая солнцем комната, в которой постоянно присутствует легкий запах мочи. Два больших окна выходят на задний двор, и Каролина велела мне весь день держать их открытыми, даже когда включена система центрального кондиционирования; думаю, это позволяет уменьшить запах. Стены жизнерадостного небесно-голубого цвета украшены постерами с динозаврами, акулами и персонажами «Лего фильма». Обстановка состоит из кровати, невысокого книжного стеллажа и комода, так что, можно надеяться, поиски не займут много времени. Впрочем, я кое-что знаю о том, как правильно прятать вещи. На первом году употребления оксикодона я еще жила дома и хранила запасы таблеток и прочих принадлежностей у себя в комнате, рассовав их по таким местам, куда моя мать никогда в жизни не додумалась бы заглянуть.

Я отгибаю ковер, вынимаю с полок одну за другой все книжки, вытаскиваю ящики комода и заглядываю в дырки. Я трясу занавески и забираюсь на кровать, чтобы внимательно осмотреть полог. Я перерываю гору мягких игрушек, большой кучей сваленных в углу спальни, – тут и розовый дельфин, и облезлый серый ослик, и еще какие-то разноцветные плюшевые зверюшки. Я заглядываю под простыню и под наматрасник и даже поднимаю весь матрас целиком, поставив на ребро, чтобы можно было увидеть, что делается на полу под кроватью.

– Мэллори? – кричит из-за двери туалета на первом этаже Тедди. – Можешь принести мне туалетную бумагу?

– Секундочку!

Я еще не закончила. Осталось посмотреть в шкафу. Я перебираю восхитительные одежки, которые нам с Каролиной так ни разу и не удалось убедить Тедди надеть: хорошенькие рубашечки, миниатюрные слаксы и дизайнерские голубые джинсы, крохотные ремешки из натуральной кожи. Потом замечаю на верхней полке три коробки с настольными играми: «Клуэдо», «Мышеловка» и «Сорри!» – и с облегчением выдыхаю, уверенная, что наконец нашла тайник Тедди. Но потом я открываю коробки и, вытряхнув картонные поля, не обнаруживаю ничего, кроме игральных фишек и карт. Рисунков там нет.

– Мэллори! Ты меня слышишь?

Я убираю игры обратно в шкаф, закрываю дверцу и обвожу комнату взглядом, чтобы убедиться, что она приблизительно в том же состоянии, в каком была до моего вторжения.

Потом хватаю в прачечной рулон туалетной бумаги и спешу на первый этаж.

– Вот тебе твоя бумага, – говорю я Тедди через дверь туалета.

Он слегка приоткрывает ее, ровно настолько, чтобы я могла просунуть в щелку рулон.

– Где ты была? – спрашивает он.

– Наводила порядок.

– Ну ладно.

Он закрывает дверь, и я слышу, как щелкает язычок замка.

Все выходные я провожу в убеждении, что у меня разыгралась паранойя. У меня нет никаких доказательств того, что Тедди до сих пор рисует свои картинки. Шуршание за дверью его комнаты может быть чем угодно. Темные разводы у него на руках могут быть следами земли от наших садоводческих экспериментов или просто самой обычной грязью как у самого обычного пятилетки. Все ведь нормально, так что же я беспокоюсь?

В понедельник с утра меня будит шум мусорной машины, которая медленно едет по Эджвуд-стрит. Она приезжает дважды в неделю: по понедельникам за отходами на переработку и по четвергам за обычным мусором. И тут я вспоминаю про одно место, проверить которое мне не пришло в голову: это мусорная корзина в рабочем кабинете Теда-старшего на втором этаже. Тедди каждый раз проходит мимо кабинета, когда идет на первый этаж. Сунуть в корзину рисунки по пути к лестнице проще простого.

Я выскакиваю из постели, радуясь, что сплю в спортивных шортах и футболке, и выбегаю из коттеджа. Трава все еще мокрая от утренней росы, и я, огибая угол дома, поскальзываюсь и едва не падаю. Мусорная машина останавливается через три дома от нашего, так что на все про все у меня не больше минуты. Я со всех ног мчусь к концу подъездной дорожки, куда вечером в воскресенье Тед вытаскивает голубые мусорные контейнеры – один для стекла и металла, другой для бумаги и картона. Я лихорадочно роюсь в обрывках рекламных листовок и счетов, меню ресторанов, работающих навынос, и банковских выписок, ворошу каталоги магазинов хозяйственных товаров и одежды – каждый день мы извлекаем их из почтового ящика десятками.

Рядом со мной тормозит мусорная машина, и тощий парень в рабочих рукавицах улыбается мне. На бицепсе у него вытатуирован дракон, обвивающий его кольцом.

– Что-то потеряли?

– Нет-нет, – говорю я. – Можете забирать.

Он подхватывает бачок, и тут его содержимое перемещается и на поверхности показывается огромный ком смятой бумаги с такими же круглыми дырочками по краю, как листки из альбома Тедди.

– Погодите!

Парень протягивает мне бачок, я хватаю бумажный ком и несу его к себе в коттедж.

Очутившись у себя, я ставлю чайник, завариваю себе чашку чая и принимаюсь разглядывать свою добычу. Это примерно как чистить луковицу. Листов в общей сложности девять, и я тщательно разглаживаю ладонью каждую складочку. На первых нескольких рисунках нельзя разобрать вообще ничего. Это просто каракули. Но чем дальше, тем более отчетливыми и проработанными они становятся. Композиция улучшается. Появляются свет и тень. Такое впечатление, что передо мной коллекция набросков к какой-то причудливой работе; часть листков почти полностью покрыты рисунками, многие из которых не окончены.

11

Простите, конечно, но Тедди никоим образом не мог нарисовать эти картинки. Так рисовать способен далеко не каждый взрослый, не говоря уж о пятилетнем мальчике, который спит с плюшевыми зверюшками и умеет считать только до тридцати.

Но каким образом тогда они оказались в мусорном бачке?

Это Тед их нарисовал? Или Каролина?

Максвеллы что, на досуге изучают иллюстраторское мастерство?

Все мои вопросы порождают лишь новые вопросы, и вскоре я уже жалею, что вообще встала с кровати. Лучше бы мусорная машина увезла все улики, тогда бы мне не пришлось ломать голову над тем, что все это значит.

Понедельник проходит как в тумане: лего, макароны с сыром, тихий час, бассейн, – но к вечеру я готова к серьезным изысканиям. Я принимаю душ, мою голову и надеваю один из самых романтичных нарядов Каролины – воздушное голубое платье чуть ниже колен с красивым узором из белых цветов. Потом иду в «Раконтер», местный независимый книжный магазин.

К моему удивлению, несмотря на вечер понедельника, там яблоку негде упасть: один из местных авторов только что закончил читать свое произведение, и в зале царит праздничная атмосфера, как на вечеринке. Люди пьют вино из пластиковых стаканчиков и едят пирожные с маленьких картонных тарелочек. Мне приходится протискиваться сквозь толпу, чтобы добраться до отдела литературы для родителей, но я этому даже рада: не хочу, чтобы сотрудники подходили ко мне с предложениями помощи. Если бы они узнали, что́ я ищу, то сочли бы меня сумасшедшей.