Текст книги "Комментарии к жизни. Книга первая"

Слова

Он много читал, и, хотя был беден, он считал себя богатым знаниями, что приносило ему некоторое счастье. Он тратил много часов, сидя за книгами, и большее количество времени проводил один. Его жена умерла, а его двое детей жили с какими-то родственниками. И, как он добавил, он был совершенно доволен, что был подальше от суматохи взаимоотношений. Он странно изолировал себя, был независимым и спокойно уверенным. Он сказал, что проделал длинный путь, чтобы обсудить вопрос о медитациях и особенно рассмотреть использование некоторых песнопений и фраз, постоянное повторение которых очень способствовало умиротворению ума. К тому же, в самих словах было некое волшебство. Слова должны петься верно и быть произнесенными правильно. Эти слова передавались с древних времен. И сама красота слов, ритмичная интонация, создавали атмосферу, способствующую концентрации. И тут же он начал петь. У него был приятный голос, и чувствовалось наслаждение, рожденное любовью к словам и их значению. Он пел с непринужденностью из-за длительной практики и увлечения. В то мгновение, когда он начал петь, он забыл обо всем.

Через поле доносился звук флейты. Она звучала с остановками, но тон был чистым и нежным. Играющий сидел в густой тени большого дерева, а за ним вдалеке возвышались горы. Молчаливые горы, песня и звук флейты, казалось, встречались и исчезали, чтобы начаться снова. Шумные попугаи взлетали, и вновь слышалось звучание флейты и глубокая обладающая силой песнь. Было раннее утро, и солнце поднималось из-за деревьев. Люди, болтая и смеясь, шли из деревень в город. Флейта и песнь привлекали внимание, и несколько прохожих остановились, чтобы послушать. Они сели на дорожку, и красота песни, и прелесть утра пленили их, что не было нарушено свистом отдаленного поезда никоим образом. Напротив, все звуки, казалось, смешались и наполнили землю. Даже громкое карканье вороны не мешало.

Как удивительно нас пленяют звуки слов, и как для нас стали важны сами слова: страна, бог, священник, демократия, революция. Мы живем словами и восхищением от ощущений, которые они дают. И именно эти ощущения стали так важны. От слов получают удовольствие, потому что их звуки повторно пробуждают забытые ощущения. Удовлетворение от них еще больше, когда словами заменяют фактическое, то, что есть. Мы пробуем заполнить нашу внутреннюю пустоту словами, звуком, шумом, деятельностью. Музыка и песнь – счастливое спасение от нас самих, от нашей мелочности и скуки. Слова заполняют наши библиотеки, а как много мы говорим! Мы едва осмеливаемся побыть без книги, быть незанятыми, побыть в уединении. Когда мы один на один с собой, ум взволнован, блуждая повсеместно, беспокоясь, вспоминая, сражаясь. Поэтому уединения нет, ум никогда не молчит.

Очевидно, ум можно заставить успокоиться повторением слова, песни, молитвы. Ум можно излечить, погрузить в сон. Его можно погрузить в сон ненавязчиво или насильно, и в течение этого сна можно увидеть сны. Но ум, который успокаивают с помощью дисциплины, ритуала, повторения, никогда не сможет быть внимательным, чувствительным и свободным. Это принуждение ума, нежное или грубое, – не медитация. Приятно петь и слушать того, кто может сделать это хорошо, но ощущения живут только следующим ощущением, а ощущения приводят к иллюзиям. Большинство из нас любит жить иллюзиями. Есть некоторое удовольствие в обнаружении более интересных и более захватывающих иллюзий, но именно страх потери наших иллюзий заставляет нас отрицать или прятаться от реального, фактического. Не то, чтобы мы неспособны к пониманию фактического, но то, что пугает нас, – это наше неприятие фактического и цепляние за иллюзии. Погружение глубже и глубже в иллюзии, это как красивая клетка, которая держит нас, это не медитация. Без необходимости выбора осознание путей ума, который является «отцом» иллюзии, это начало медитации.

Забавно, как легко мы находим замену реальной вещи и как довольны мы этим. Символ, слово, образ становятся существенными, и вокруг этого символа мы строим крепость самообмана, используя знание, чтобы усилить ее, так что опыт становится помехой для понимания реального. Мы даем названия не только, чтобы общаться, но и чтобы укрепить опыт. Это укрепление опыта есть самосознание. И будучи однажды охваченным этим, просто необходимо дать опыту вчерашнего и ощущениям сегодняшнего исчезнуть, иначе возникает повторение, а повторение акта, ритуала, слова является бессмысленным. В повторении не может быть никакого обновления. Потеря опыта есть созидание.

Идея и факт

Она была замужем в течение множества лет, но детей у нее не было, она была неспособна иметь их и была серьезно встревожена этим фактом. Ее сестры имели детей, а за что она была проклята? По традиции она вышла замуж будучи совсем молодой и познала много страданий, но знала она и тихую радость также. Ее муж был в некотором роде чиновником в большой корпорации или правительственном департаменте. Он также был обеспокоен тем, что у них нет детей, но казалось, что он смирился с этим фактом, и к тому же, добавила она, он был очень занятым человеком. Было ясно, что она оказывала на него влияние, хотя не слишком сильное. Она зависела от него и поэтому не влияла на него. Так как у нее не было детей, она пробовала занять себя своим мужем, но она разочаровалась в нем, поскольку он был слаб, и ей приходилось брать ответственность за все на себя. В офисе, она сказала с улыбкой, его считали яростным спорщиком, тираном, который подавлял всех своим авторитетом. Но дома он был мягким и податливым. Она хотела, чтобы он вписывался в определенные рамки, она «фаршировала» его своей «начинкой», но, конечно, очень осторожно. А он никак не вписывался туда. А больше у нее не было никого, на кого можно было бы положиться и кто бы дал ей любовь.

Идея для нас более важна, чем факт. Понятие того, чем кто-то должен был бы быть, имеет больше значения чем, какой он есть. Будущее всегда более очаровывает, чем настоящее. Образ, символ имеет большую ценность, чем фактическое, и на фактическое мы пробуем наложить свою идею, образец. Так мы создаем противоречие между тем, что есть, и тем, что должно быть. Что должно быть– это идея, фикция. Так появляется противоречие между фактическим и иллюзией – не в них, а в нас. Нам больше нравится иллюзия, чем фактическое. Идея более притягательна, более удовлетворяющая, и поэтому мы цепляемся за нее. Таким образом, иллюзия становится реальностью, а фактическое становится неправильным, и мы оказываемся в ловушке этого противоречия между так называемым неправильным и так называемым реальным.

Почему мы цепляемся за идею, преднамеренно или подсознательно, и отбрасываем фактическое? Идея, образ – они самоспроецированные, это форма самопоклонения, самоувековечивания и, следовательно, удовлетворения. Идея дает силу возвышаться, самоутверждаться, руководить, формировать, и в идее, которая самоспроецирована, никогда нет отрицания «я», распада «я». Так образец или идея обогащают «я». И это, как полагают, является любовью. Я люблю своего сына или своего мужа, и я хочу, чтобы он был этим или тем, я хочу, чтобы он был кем-то другим, чем он сейчас является.

Если нам нужно понять то, что есть, нужно отбросить образец или идею. Избавиться от идеи становится трудным только тогда, когда нет никакой необходимости в том, чтобы принять то, что есть. В нас существует противоречие между идеей и тем, что есть, потому что самоспроецированная идея приносит большее удовлетворение, чем то, что есть. Только когда то, что есть, фактическое, предстает перед нашим лицом, образец ломается. Поэтому вопрос не в том, как освободиться от идеи, а в том, как смело встретиться с фактическим. Это возможно только, когда есть понимание процесса удовлетворения через него, понимание движения собственного «я».

Мы все ищем самоудовлетворения, хотя различными способами: через деньги или власть, через детей или мужа, через страну или идею, через служение или принесение в жертву, через доминирование или подчинение. Но является ли это самоудовлетворением? Объект удовлетворения всегда самоспроецирован, выбран по собственному желанию, так что эта тяга к удовлетворению есть форма самоувековечивания. Или сознательно, или подсознательно, мы сами выбираем способы самоудовлетворения, это основывается на желании удовлетворения, которое должно быть постоянным. Так что поиск самоудовлетворения – это поиск постоянства желания. Желание является всегда кратковременным, оно не имеет никакого постоянного местонахождения. Оно может на какое-то время увековечить объект, за который оно цепляется, но у самого желания нет никакого постоянства. Мы инстинктивно знаем об этом, так что мы пытаемся сделать постоянной идею, веру, любой предмет или взаимоотношения. Но, поскольку это также невозможно, возникает необходимость создания переживающего как постоянной сущности, «я» отделенного и отличного от желания, думающего, отделенного и отличного от своих мыслей. Это разделение явно ложное, ведущее к иллюзии.

Поиск постоянства – постоянная мольба самоудовлетворения. Но «я» никогда невозможно удовлетворить, «я» является непостоянным, и то, в чем оно находит удовлетворение, также непостоянно. Продление себя – это распад, в нем нет никакого элемента преобразования, нет дыхания нового. «Я» должно закончиться для того, чтобы возникло новое. «Я» – это идея, образец, пучок воспоминаний, и каждое удовлетворение есть дальнейшее продолжение идеи, опыта. Опыт всегда принимает меры для собственного сохранения, так как переживающий вечно отделяется и дифференцирует себя от опыта. Поэтому всегда должна быть свобода от опыта, от желания испытать. Удовлетворение – это способ скрыть внутреннюю бедность, пустоту, а в удовлетворении присутствуют горе и боль.

Продолжение

Человек, сидящий напротив, начал с представления себя, так как он хотел задать несколько вопросов. Он сказал, что читал практически каждую серьезную книгу о смерти и будущей жизни, прочел книги древних времен, также современные. Он был чоОбщества, посетил много сеансов с участием именитых и уважаемых медиумов и видел много проявлений загробной жизни, которые никоим образом не были фальшивыми. Поскольку он глубоко изучал этот вопрос, несколько раз он и сам видел вещи метафизического характера. Но, конечно, добавил он, они могли бы быть порождены его собственным воображением, хотя, как считал он, они были реальными. Однако, несмотря на то, что он читал необычайно много, говорил со многим людям, которые были хорошо информированы, и видел бесспорные физические проявления тех, кто был мертв, он все еще неудовлетворен тем, что он понял суть вопроса. Он серьезно обсуждал проблему веры и неверия. У него были друзья среди тех, кто твердо верил в жизнь после смерти, а также среди тех, кто отрицал ее полностью и придерживался того, что жизнь заканчивалась после смерти физического тела. Хотя он и приобрел знания и значительный опыт в психологических вопросах, у него в голове оставался элемент сомнения, и, поскольку годы его шли, он хотел познать истину. Смерти он не боялся, но хотел знать правду о ней.

Поезд прибыл на станцию, и как раз мимо проезжала двухколесная повозка, запряженная лошадью. На повозке лежал человеческий труп, обернутый в грязную ткань и привязанный к двум длинным зеленым бамбуковым свежевырубленным шестам. Из какой-то деревни его везли к реке, чтобы сжечь там. Как только повозка двигалась по неровной дороге, тело под покрывалом сильно дергалось, и хуже всего, очевидно, приходилось голове. В повозке помимо извозчика был еще один пассажир, должно быть, близкий родственник, поскольку его глаза были красны от долгого рыдания. Было начало весны, и небо было нежно-голубое. Дети играли и кричали в грязи дороги. Смерть, должно быть, была обычным зрелищем, так как каждый продолжал делать то, чем он занимался. Даже следователь по установлению причины смерти не смотрел на повозку и ее ношу.

Вера определяет опыт, и тогда опыт подкрепляет веру. Во что вы верите, то и переживаете. Ум указывает и интерпретирует опыт, одобряет или отклоняет его. Сам ум – это результат опыта, и он может признать или испытать только то, что ему знакомо, что он знает, на любом уровне. Ум не может пережить то, что еще неизвестно. Ум и его отклик имеют большее значение, чем опыт, и полагаться на опыт как на средство понимания истины означает быть загнанным в клетку невежества и иллюзии. Желать пережить истину значит отрицать истину, поскольку желание обуславливает, а вера – это очередное прикрытие желания. Знание, вера, убеждения, выводы и опыт – это помехи для истины, они – та самая структура «я». «Я» не может быть, если нет накопленного результата опыта, а страх смерти – это страх не быть, не переживать. Если бы была уверенность, определенность переживаемого, не было бы никакого страха. Страх существует только во взаимоотношениях между известным и неизвестным. Известное вечно пытается охватывать неизвестное, но охватить оно может только уже известное. Неизвестное никогда не может быть пережито известным, нужно забыть пережитое, чтоб появилось неизвестное.

Желание пережить истину должно быть найдено и понято, но если есть какая-то причина для поиска, то истина не проявит себя. А может ли быть поиск без причины, сознательной или подсознательной? А с причиной бывает ли поиск? Если вы уже знаете то, что вы хотите, если вы сформулировали результат, тогда причина – это средство достижения того результата, который является самоспроецированным. Тогда поиск происходит ради потворствования, а не ради истины, и средство удовлетворения его будет выбрано. Пониманию того, что есть, не нужно никакой причины. Причины и средства мешают пониманию. Поиск, который является осознанием без необходимости выбора, проделывается не ради чего-то. Он проделывается, чтобы осознать стремление к цели и средства для ее достижения. Это осознание без необходимости выбора приводит к пониманию того, что есть.

Удивительно, насколько мы жаждем постоянства, продолжения. Это желание принимает многие формы, от самых грубых до самых тонких. С очевидными формами мы хорошо знакомы: имя, размер, характер и так далее. Но более тонкое стремление намного труднее раскрыть и понять. Идентичность таких понятий как идея, бытие, знание, становление, на любом уровне, трудно прочувствовать и обнаружить. Нам знакомо только продолжение, и никогда наоборот. Мы знаем продолжение опыта, памяти, событий, но нам неведомо то состояние, в котором нет продолжения. Мы называем это смертью, неизвестным, таинственным и так далее, и через обозначение этого мы надеемся так или иначе уловить это, что опять же является желанием продолжения.

Самосознание – это опыт, обозначение опыта и поэтому сохранение его, и этот процесс продолжается в различных глубинах мышления. Мы цепляемся за этот процесс самосознания, несмотря на его проходящие радости, его бесконечные противоречия, смущение и страдание. Это то, что мы знаем, это наше существование, продолжение самого нашего бытия, идеи, памяти, слова. Идея продолжается, вся или частично, та идея, которая составляет «я». Но разве это продолжение дарит свободу, единственно в которой возможно открытие и обновление?

Что имеет продолжение, никогда не сможет быть чем-то другим, чем оно есть, лишь незначительно видоизменяясь. Но эти изменения не придают тому новизну. Оно может накинуть другое покрывало, принять иную окраску, но это – все еще идея, память, слово. Такая часть продолжения – это не часть духовного, поскольку она все еще в пределах области мысли, памяти и времени. «Я» может переживать только свои собственные проекции, и через этот самоспроецированный опыт оно наделяет себя дальнейшим продолжением. Таким образом, пока существует продолжение, оно никогда не сможет переживать то, что находится вне его. Оно должно угаснуть, оно должно прекратить продолжать себя через идею, через память, через слово. Продолжение – это упадок, а жизнь есть только в смерти. Обновление появляется только с прекращением этого. Тогда возрождение – не продолжение, тогда смерть равна жизни, вместе они обновление от мгновения до мгновения. Это обновление и является творением.

Самозащита

Он был известным человеком, и у него имелась возможность вредить другим, что он, не колеблясь, и делал. Он был хитер и мелочен, лишен всякого великодушия и работал ради собственной выгоды. Он сказал, что он не был любителем обсуждать, но обстоятельства вынудили его прийти, и вот он здесь. Из всего сказанного им и не сказанного, что было совершенно ясно, что он был очень честолюбив и судил людей по себе. Он был безжалостен, когда это было выгодно, и нежен, когда он хотел чего-то. Он питал уважение к тем, кто выше него, относился к равным со снисходительной терпимостью, а тех, кто находился ниже его, он совершенно не признавал. Он даже ни разу не поглядел на шофера, который привез его. Деньги его сделали подозрительным, и у него было мало друзей. Он говорил о своих детях, как если бы они были игрушками для его развлечения, а оставаться в одиночестве он терпеть не мог, сказал он. Кто-то причинил ему ущерб, и он не мог принять ответные меры, потому что тот человек был вне его досягаемости. Поэтому он выместил это на тех, кого он мог достать. Он был неспособен понять, почему он был излишне груб, почему хотел делать больно тем, кого, как он сказал, любил. Пока он говорил, он медленно начинал таять и стал почти дружелюбен. Это было минутное дружелюбие, теплота которого немедленно испарилась бы, если этому что-то помешало бы или возник какой-нибудь вопрос об этом. Поскольку о этом ничего не спрашивали, он был раскрепощен и временно нежен.

Желание причинять ущерб и вредить другим, словом ли, жестом ли, или чем-нибудь другим, сильно в большинстве из нас. Оно обыденно и пугающе приятно. Само желание не быть обиженным кем-то приводит к желанию причинения вреда другим. Вредить другим – это способ защититься самому. Эта самозащита принимает специфические формы в зависимости от обстоятельств и тенденций. Как легко травмировать других, и какая чуткость необходима, чтобы не обидеть! Мы обижаем других, потому что нас самих обижают, и мы так изранены нашими собственными противоречиями и печалями. Чем больше мы внутри терзаемы, тем больше побуждение быть внешне агрессивным. Внутренняя неразбериха заставляет нас искать защиту снаружи, и чем больше каждый защищает себя, тем больше нападок на других.

Что это мы защищаем, что мы так тщательно охраняем? Конечно, это – идея о нас самих, на любом уровне. Если бы мы не охраняли идею, наш центр, не было бы «я» и «мое». Тогда мы были бы очень чувствительны, уязвимы из-за возможностей собственного бытия, сознательных, так же как и скрытых. Но поскольку большинство из нас не желает обнаружить процесс внутри своего «я», мы сопротивляемся любому вторжению в идею нас самих. Идея нас самих полностью поверхностна, но поскольку большинство из нас живет на поверхности, мы довольствуемся иллюзиями.

Желание причинить вред другому – это глубокий инстинкт. Мы накапливаем негодование, которое придает специфическую живучесть, чувство взаимодействия и жизни. А то, что накоплено, должен быть израсходовано через гнев, оскорбление, разрушительные действия, упрямство и через их противоположности. Именно это накопление негодования требует прощения, которое становится ненужным, если нет никакого накопления страданий.

Почему мы накапливаем в себе лесть и оскорбление, страдание и привязанность? Без этого накопления опытов и реакций на них нас нет, мы ничто, если у нас нет никакого имени, никакой привязанности, никакой веры. Этот страх быть ничем заставляет нас накапливать это. И именно этот самый страх, осознанный или подсознательный, несмотря на наши действия по сохранению всего этого, вызывает распад и разрушение нас. Если мы можем осознать суть этого страха, то именно эта суть освободит нас от него, а не наше целенаправленное намерение быть свободным.

Вы ничто. У вас может быть имя и титул, собственность и счет в банке, вы можете обладать властью и быть известным, но, несмотря на все эти гарантии безопасности, вы все равно ничто. Вы можете абсолютно не осознавать эту пустоту, это небытие, или вы можете просто не хотеть знать об этом, но это так, чтобы вы ни делали, чтобы избежать этого. Вы можете пробовать убежать от этого окольными путями, через личное или коллективное насилие, через индивидуальное или коллективное поклонение, через знание или развлечение. Но спите ли вы или бодрствуете, оно всегда присутствует. Вы можете смело встретиться с вашим отношением к этому небытию и боязнью его, только если без необходимости выбора осознаете свой побег от него. Вы не связаны с этим как отдельная, индивидуальная сущность, вы не наблюдатель, наблюдающий за этим, без вас нет ни думающего, ни наблюдателя этого. Вы и небытие едины. Вы и небытие – это единое явление, а не два отдельных процесса. Если вы как думающий боитесь этого и относитесь к этому как к чему-то противоположному и противопоставленному вам, то любое действие, которое вы можете предпринять по отношению к этому, должно неизбежно привести к иллюзии и, как следствие, к дальнейшему противоречию и страданию. Когда есть открытие, переживание этого небытия как себя, тогда страх, существующий только, когда думающий отделяет себя от собственных мыслей и таким образом пытающийся установить отношения с ними, полностью исчезает. Только тогда возможно молчание ума, и в этом спокойствии рождается истина.