Текст книги "Пробуждение разума"

Н.: На какой-то момент.

К.: Я действительно не знаю. Я знаю только это, и я действительно не знаю, может ли мышление функционировать в каком-то другом поле, кроме этого. Я действительно не знаю. Когда я говорю: «Я действительно не знаю», – а это не означает, что я надеюсь узнать, – когда я это говорю, что происходит? Я спускаюсь вниз по лестнице. Тогда это состояние «не-знания» и есть разумность, оно и есть разум. Тогда он и может функционировать в поле известного и волен действовать где-то ещё, если захочет.

Малибу, Калифорния

26 марта 1971 г.

2. О внутреннем пространстве; о традиции и зависимости

Джейкоб Нидлман (Н.): В своих беседах вы придали новый смысл необходимости для человека стать авторитетом для самого себя. Однако не может ли это утверждение с лёгкостью превратиться в форму гуманистической психологии без какой-либо соотнесённости со священным, трансцендентным измерением человеческой жизни на земле среди гигантского разумного Космоса? Разве не должны мы стараться увидеть себя не только в данном моменте, но и как космических существ? О чём я пытаюсь сказать, так это о данном вопросе космического измерения.

Джидду Кришнамурти (К.): Как только мы употребляем слово «измерение», оно подразумевает пространство: иначе нет измерения и нет пространства. Говорим ли мы о пространстве, внешнем пространстве, бесконечном пространстве?

Н.: Нет.

К.: Или об измерении пространства внутри нас?

Н.: Должно быть, последнее, но и не без первого, я думаю.

К.: Есть ли разница между внешним пространством, которое безгранично, и пространством внутри нас? Или в нас вообще нет пространства и мы знаем только внешнее пространство? Мы знаем пространство в себе в форме центра и периферии. Наличие некоего центра и того, что его окружает, и есть то, что мы обычно называем этим пространством.

Н.: Внутренним пространством, да.

К.: Да, внутренним пространством. А если есть центр, то это пространство всегда должно быть ограничено и, следовательно, мы отделяем внутреннее пространство от внешнего.

Н.: Да.

К.: Мы знаем только это очень ограниченное пространство, но считаем, что нам приятно было бы достичь иного пространства, иметь огромное пространство. Этот дом существует в пространстве, иначе не могло бы быть дома, и четыре стены этой комнаты составляют его пространство. И пространство во мне – это то пространство, которое центр создал вокруг себя. Как этот микрофон…

Н.: Да, центр интереса.

К.: Не только центр интереса – он обладает своим собственным пространством, иначе он не мог бы существовать.

Н.: Да, верно.

К.: Точно таким же образом и человеческие существа могут иметь центр, и из этого центра они создают пространство – центр создаёт пространство вокруг себя. И это пространство всегда ограничено; так должно быть, оно ограничено из-за центра.

Н.: Оно определено, это некое определённое пространство, да.

К.: Когда мы произносим слова «космическое пространство»…

Н.: Я не употреблял слова «космическое пространство», я говорил о космическом как об измерении Космоса. Я не спрашивал о внешнем пространстве и путешествиях к другим планетам.

К.: Значит, мы говорим о пространстве, которое центр создаёт вокруг себя, а также о пространстве между двумя мыслями – существует пространство, интервал между двумя мыслями.

Н.: Да.

К.: И этот центр создал пространство вокруг себя, пространство вне своих пределов. Существует пространство внутри мышления, между мыслями, пространство вокруг самого центра и пространство за пределами колючей проволоки. Так в чем же вопрос, сэр? Как расширить пространство? Как войти в иное измерение пространства?

Н.: Не «как», а…

К.:…Не «как». Существует ли иное измерение пространства, кроме пространства вокруг центра?

Н.: Или иное измерение реальности?

К.: Пространство – в данный момент, говоря об этом, мы можем использовать это слово. Прежде всего я должен очень ясно увидеть пространство между двумя мыслями.

Н.: Интервал.

К.: Этот интервал между двумя мыслями. Интервал означает пространство. И что же происходит в этом интервале?

Н.: Ну, признаюсь, я не знаю, потому что мои мысли всё время накладываются одна на другую. Я знаю, что интервалы есть, есть моменты, когда этот интервал возникает, и я его вижу, и в этот момент присутствует свобода.

К.: Давайте немного углубимся в это, хорошо? Существует пространство между двумя мыслями. И существует пространство, которое центр создаёт вокруг себя, то есть пространство изоляции.

Н.: Верно, да. Это пугающее слово.

К.: Он отсекает сам себя. Я считаю себя значительным – с моими амбициями, моими разочарованиями, моим гневом, моей сексуальностью, моим ростом, моей медитацией, моим достижением нирваны.

Н.: Да, это изоляция.

К.: Это изоляция. Мои отношения с вами есть образец этой изоляции, которая и представляет собой это пространство. С созданием этого пространства остаётся и пространство по ту сторону колючей проволоки. А есть ли пространство совершенно другого измерения? Вот в чём вопрос.

Н.: Да, он включает и предыдущий.

К.: Как нам выяснить, существует ли пространство вокруг меня, вокруг центра? И как я могу отыскать иное? Я могу рассуждать об ином, я могу изобретать любое пространство, какое мне по душе, но это слишком абстрактно, слишком глупо!

Н.: Да.

К.: Так возможно ли быть свободным от центра, чтобы центр не создавал пространства вокруг себя, не создавал вокруг себя стену, изоляцию, тюрьму, называя это пространством? Может ли этот центр прекратить существование? Иначе я не могу выйти за его пределы, ум не может выйти за пределы этого ограничения.

Н.: Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Это логично, разумно.

К.: Что же такое этот центр? Этот центр есть «я» и «не-я»; этот центр – наблюдающий, мыслящий, переживающий, и в этом же центре также и наблюдаемое. Центр говорит: «Вот колючая проволока, которой я окружил себя».

Н.: Таким образом, этот центр тоже ограничен.

К.: Да. Поэтому он отделяет себя от забора из колючей проволоки, который становится наблюдаемым. Центр – это наблюдающий. То есть между наблюдающим и наблюдаемым существует пространство – верно, сэр?

Н.: Да, я это вижу.

К.: И это пространство он пытается преодолеть. Это и есть то, чем мы занимаемся.

Н.: Он пытается преодолеть его.

К.: Он говорит: «Это нужно изменить, а того не должно быть, это узко, то широко, я должен стать лучше». Всё это есть движение в пространстве между наблюдающим и наблюдаемым.

Н.: Я это понимаю, да.

К.: И отсюда конфликт между наблюдающим и наблюдаемым. Потому что наблюдаемое – это та колючая проволока, через которую нужно перескочить. Так начинается борьба. Как может этот наблюдающий – который есть центр, который есть мыслящий, знающий, который есть переживание, опыт, который есть знание, – как может этот центр быть безмолвным?

Н.: Почему он должен этого хотеть?

К.: Если он не безмолвен, пространство всегда ограничено.

Н.: Но центр, наблюдающий, не знает, что он таким образом ограничен.

К.: Но вы можете это увидеть, смотрите. Центр – это наблюдающий, давайте назовём его на данный момент наблюдающим; это тот мыслящий, переживающий, знающий, борющийся, ищущий, который говорит: «Я знаю, а вы не знаете». Верно? Если есть центр, он должен иметь пространство вокруг себя.

Н.: Да, я понимаю.

К.: И когда он наблюдает, он наблюдает через это пространство. Когда я наблюдаю эти горы, между ними и мной есть пространство. И когда я наблюдаю себя, есть пространство между мной и тем, что я в себе наблюдаю. Когда я наблюдаю свою жену, я наблюдаю её из центра её образа, который есть у меня, а она наблюдает меня, исходя из моего образа, который есть у неё. И потому всегда существуют это разделение и пространство.

Н.: Если полностью сменить подход к этому предмету, есть нечто, называемое священным. Священные учения, священные идеи – священное, которое на какое-то мгновение, похоже, показывает мне, что этот центр и это пространство, о котором вы говорите, – иллюзия.

К.: Подождите. Человек научился этому от кого-то другого. Мы ведь собираемся выяснить, что значит священное? Мы смотрим потому, что кто-то сказал мне: «Вот священное», или потому, что священное присутствует? Или это только моё воображение, потому что я хочу чего-то святого?

Н.: Очень часто так и есть, но бывает…

К.: Так что же это такое? Желание чего-то святого? Навязывание моему уму другими, которые говорят: «Это святое»? Или моё собственное желание, потому что ничто не является святым, а я хочу чего-то святого, священного? Всё это проистекает из центра.

Н.: Да. Тем не менее…

К.: Подождите. Мы выясним, что такое священное. Но я не хочу принимать традицию или то, что кем-то сказано о священном. Сэр, я не знаю, экспериментировали ли вы? Несколько лет назад я ради забавы взял кусок камня из сада, положил его на каминную полку и развлекался с ним, поднося ему цветы каждый день. К концу месяца он стал ужасно священным.

Н.: Я знаю, что вы имеете в виду.

К.: Я не хочу такого рода фальшивой святости.

Н.: Это фетиш.

К.: Священность и есть фетиш.

Н.: Согласен. По большей части так и есть.

К.: Поэтому я не хочу принимать ничего сказанного кем-то о священном. Традиция! Как брахман я был воспитан в традиции, которая переплюнет любую другую традицию, уверяю вас!

Я говорю вот о чём: я хочу выяснить, что представляет собой святое – та святость, которая не создана человеком. Я могу это выяснить только тогда, когда ум обладает безмерным пространством. А он не может обладать этим безмерным пространством, если существует центр. Когда центр бездействует, тогда присутствует безмерное пространство. В этом пространстве, которое является частью медитации, действительно есть что-то священное, не изображённое моим глупым маленьким центром. Есть что-то безмерно священное, что вы никогда не найдёте, пока есть центр. И воображать эту святость неразумно – вы понимаете, что я имею в виду?

Может ли ум быть свободен от этого центра с его ужасно ограниченным объёмом пространства, которое может быть измерено, расширено, сжато и так далее? Может? Человек сказал, что не может, и потому Бог стал ещё одним центром. Поэтому истинная моя забота такова: может ли этот центр быть совершенно пустым? Этот центр – сознание. Этот центр – содержание сознания; сознание и есть содержание; сознания нет, если нет содержания. Вы должны проработать этот момент…

Н.: Несомненно, это то, что мы обычно называем сознанием, да.

К.: Нет дома, если нет ни стен, ни крыши. Содержание и есть сознание, но нам нравится разделять их, теоретизировать на эту тему, измерять площадь нашего сознания. Тогда как центр есть сознание, содержание сознания, и содержание есть сознание. Без содержания – где находится сознание? И оно же является пространством.

Н.: Я немного понимаю, о чём вы говорите. И мне захотелось спросить: хорошо, и что для вас в этом ценного? Что в этом такого важного?

К.: Я поставлю этот вопрос после того, как выясню, может ли ум быть свободным от содержания.

Н.: Хорошо.

К.: Кроме того, есть кое-что ещё, что будет действовать, будет функционировать в поле известного. Но если мы не выясним это, то говорить просто так…

Н.: Нет, нет, это так.

К.: Давайте пойдём дальше. Есть пространство между двумя мыслями, между двумя факторами времени, двумя периодами, потому что мышление – это время. Так?

Н.: Да, так.

К.: Вы можете иметь десятки периодов, но это всё равно мышление, здесь есть это пространство. Тогда присутствует пространство вокруг центра и пространство за пределами «я», за пределами колючей проволоки, за пределами стен центра. Пространство между наблюдающим и наблюдаемым – это пространство, которое мышление создало в виде образа моей жены и моего образа, который есть у неё. Вы понимаете, сэр?

Н.: Да.

К.: Всё это произведено центром. Спекулировать о том, что за пределами всего этого, лично для меня не имеет смысла, это развлечение для философа.

Н.: Развлечения философа…

К.: Меня не интересуют.

Н.: Я согласен. И меня не интересуют – иногда, в мои лучшие моменты, но тем не менее…

К.: Извините, вы ведь философ!

Н.: Нет, нет, вам незачем вспоминать об этом, пожалуйста.

К.: Итак, вопрос у меня такой: может ли центр быть безмолвным, или может ли центр исчезнуть? Потому что, если он не исчезает или не ведёт себя очень тихо, содержание сознания продолжает создавать пространство внутри сознания и называет его безграничным пространством. В этом заключён обман, а я не хочу обманывать себя. Я не говорю, что моя кожа не коричневая, если она коричневая. Итак, может ли этот центр быть поглощён? Что означает: может ли не быть никакого образа? Ведь именно образ разделяет.

Н.: Да, это и есть пространство.

К.: Этот образ говорит о любви, но любовь образа не есть любовь. Поэтому я должен выяснить, может ли центр полностью поглотиться, раствориться или пребывать в качестве смутного фрагмента в отдалении. Если такой возможности нет, то я должен принять тюрьму.

Н.: Согласен.

К.: Я должен признать, что свободы не существует. Тогда я могу вечно украшать свою тюрьму.

Н.: Но эта возможность, о которой вы говорите, если не искать её сознательно…

К.: Нет, не ищите её.

Н.: Я хотел сказать, что если не искать её сознательно, жизнь или что-то ещё внезапно показывает мне, что это возможно.

К.: Как бы не так! Жизнь мне не показала. Она показала мне, когда я смотрел на эти горы, что во мне есть образ; когда я смотрю на свою жену, я вижу, что во мне есть образ. Это факт. Мне не нужно ждать десять лет, чтобы узнать об этом образе! Я знаю, что он есть, поэтому я спрашиваю: «Можно ли смотреть без этого образа?» Образ – это центр, наблюдающий, мыслящий и так далее.

Н.: Я начинаю видеть ответ на свой вопрос. Я начинаю видеть – я говорю это себе – я начинаю видеть, что нет разницы между гуманизмом и священными учениями. Есть либо просто истина, либо не-истина.

К.: И всё. Истинное и ложное.

Н.: Только и всего. (Смеётся.)

К.: Мы спрашиваем: «Может ли сознание очистить себя от своего содержания?» Чтобы не кто-то другой это сделал.

Н.: В этом и заключается вопрос, да.

К.: Не божественная милость, не высшая сущность, не какое-то фиктивное внешнее воздействие. Может ли сознание опустошить себя от всего своего содержания? Прежде всего, сэр, увидьте красоту этого.

Н.: Я её вижу.

К.: Потому что оно должно опустошить себя безо всякого усилия. В момент, когда появляется усилие, появляется наблюдающий, который прилагает это усилие, направленное на то, чтобы изменить содержание, являющееся частью сознания. Я не знаю, видите ли вы это?

Н.: Я понимаю. Это опустошение должно быть безусильным, мгновенным.

К.: Не должно быть никакого фактора, производящего это, будь то внешний фактор или внутренний. Итак, может ли это произойти без всякого усилия, без какого-либо приказа, говорящего: «Я изменю это содержание»? Это означает опустошение сознания от всякого желания, от «быть» или «не быть». Сэр, посмотрите, что получается.

Н.: Я наблюдаю.

К.: Я задал этот вопрос себе. Никто мне его не задавал. Потому что это проблема жизни, проблема существования в этом мире. Это проблема, которую должен решить мой ум. Может ли ум со всем его содержанием опустошить себя и всё же остаться умом, а не просто расплыться?

Н.: Это не самоубийство.

К.: Нет.

Н.: Здесь есть своего рода тонкое…

К.: Нет, сэр, это слишком незрело. Я задал вопрос. Мой ответ таков: «Я действительно не знаю».

Н.: И это правда так.

К.: Я действительно не знаю. Но я намерен выяснить – но не в том смысле, что я буду ждать, пока это выяснится. Содержание моего сознания – это мои несчастья, моё ничтожество, моя борьба, мои скорби, образы, которые я накопил за жизнь, мои боги, разочарования, удовольствия, страхи, страдания, ненависть – это и есть моё сознание. Может ли всё это быть полностью выброшено? Не только на поверхностном уровне, но и из так называемого бессознательного? Если это невозможно, тогда я должен жить несчастной жизнью, я должен жить в нескончаемой, бесконечной скорби. Нет ни надежды, ни отчаяния, я в тюрьме. Значит, ум должен узнать, как опустошить себя от всего своего содержания, и всё же жить в этом мире, не стать идиотом, а иметь мозг, функционирующий эффективно. Так как же это сделать? Можно ли это сделать? Или у человека нет выхода?

Н.: Я понимаю.

К.: Поскольку я не вижу, как выбраться из всего этого, я изобретаю всех этих богов, храмы, философии, ритуалы – вы понимаете?

Н.: Понимаю.

К.: Это медитация – подлинная медитация, а не всё это надувательство. Увидеть, может ли ум – с мозгом, который развился во времени, который является результатом тысяч переживаний и который эффективно функционирует только в полной безопасности, – может ли такой ум опустошить себя и всё же иметь мозг, функционирующий как чудесная машина. Он видит также, что любовь – не удовольствие, любовь – не желание. Когда есть любовь, образа нет, но я не знаю, что это за любовь. Я хочу любви лишь в качестве удовольствия, секса и всего такого. Должна быть какая-то взаимосвязь между опустошением сознания и тем, что называют любовью, между неизвестным и известным, составляющим содержание сознания.

Н.: Я вас понимаю. Должна существовать такая взаимосвязь.

К.: Они должны быть в гармонии. Опустошение и любовь должны быть в гармонии. И возможно, что необходима только любовь и ничего больше.

Н.: Это опустошение – другое название любви, – вы говорите об этом?

К.: Я только спрашиваю, что такое любовь. Находится ли любовь внутри поля сознания?

Н.: Нет, этого не может быть.

К.: Не ставьте предварительных условий. Никогда не говорите «да» или «нет» – выясняйте! Любовь внутри содержания сознания – это удовольствие, амбиции и всё такое. Тогда что же такое любовь? Я действительно не знаю. Я ни на что больше не претендую. Я не знаю. Есть в этом определённый фактор, который я должен прояснить. Является ли опустошение сознания с его содержанием любовью, которая представляет собой неизвестное? Каково отношение между известным и неизвестным? Не таинственным неизвестным, Богом или как вы ещё это назовёте. Мы придём к Богу, если пройдём через это. Взаимосвязь между неизвестным, которого я не знаю и которое может быть названо любовью, и содержанием сознания, которое я знаю (оно может быть неосознанным, но я могу раскрыть его и узнать), – какова эта взаимосвязь, это отношение между известным и неизвестным? Движение между известным и неизвестным есть гармония, разумность, не так ли?

Н.: Несомненно.

К.: Поэтому я должен узнать – ум должен узнать, – как опустошить своё содержание. То есть как не иметь образа, а потому не иметь и наблюдателя. Образ означает прошлое, будь это образ, который имеет место сейчас, или образ, который я проецирую в будущее. Значит, никакого образа – ни доктрины, ни идеи, ни идеала, ни принципа: всё это подразумевает образ. Можно ли не формировать никакого образа вообще? Вы причиняете мне вред или доставляете мне удовольствие, и потому у меня есть некий ваш образ. Следовательно, никакого формирования образа, когда вы вредите мне или доставляете удовольствие.

Н.: Это возможно?

К.: Конечно. Иначе я обречён.

Н.: Вы обречены. Иными словами, я обречён.

К.: Мы обречены. Возможно ли, когда вы оскорбляете меня, быть полностью бдительным, внимательным так, чтобы это не оставило следа?

Н.: Я знаю, что вы имеете в виду.

К.: И когда вы льстите мне – никакого следа. Тогда нет образа. Значит, я это сделал, ум это сделал, то есть нет никакого формирования образа. Если вы не формируете образ сейчас, то и прошлым образам нет места.

Н.: Этого я не понял. «Если я не формирую образ сейчас…»?

К.: Прошлым образам нет места. Если вы формируете образ, тогда вы связаны с ним.

Н.: Вы связаны с прошлыми образами. Это верно.

К.: А если вы не формируете никакого образа?

Н.: Тогда вы свободны от прошлого.

К.: Увидьте это! Увидьте!

Н.: Очень чётко.

К.: Следовательно, ум может опустошить себя от образов, не формируя какой-либо образ сейчас. Если я формирую образ сейчас, я соотношу его с прошлыми образами. Значит, сознание, ум, может опустошить себя от всех образов, не формируя образ сейчас. Тогда есть пространство – не пространство вокруг центра. И если человек ныряет, погружается в него гораздо глубже, то там есть нечто священное, не изобретённое мыслью, не имеющее ничего общего с какой-либо религией.

Н.: Благодарю вас.

* * *

Н.: У меня есть ещё вопрос, который я хотел задать вам. Мы видим глупость столь многих традиций, почитаемых людьми сегодня, но разве нет определённых традиций, передававшихся из поколения в поколение, которые ценны и необходимы и без которых мы бы утратили ту небольшую человечность, которой сегодня обладаем? Разве нет традиций, основанных на чём-то реальном, которые продолжают передаваться?

К.: Продолжают передаваться…

Н.: Способны жить, даже если только во внешнем смысле.

К.: Если бы меня с детства не научили не выбегать на дорогу перед автомобилем…

Н.: Это было бы простейшим примером.

К.: Или быть осторожным с огнём, остерегаться рассерженной собаки, которая может укусить вас, и так далее. Это тоже традиция.

Н.: Да, несомненно так.

К.: Другого рода традиция заключается в том, что вы должны любить.

Н.: Это другая крайность.

К.: И традиция ткачей в Индии и других местах. Знаете, они могут ткать без образца, и всё же ткут по традиции, которая так глубоко укоренилась, что им даже не нужно думать о ней. Она у них в руках. Я не знаю, видели ли вы это когда-нибудь? В Индии существует поразительная традиция, и они производят чудесные вещи. Есть также традиция учёного, биолога, антрополога, представляющая собой традицию накопления знаний, передаваемых одним учёным другому, одним врачом другому, традиция обучения. Очевидно, что такого рода традиция сущностно необходима. Я бы даже не стал называть это традицией, а вы?

Н.: Нет, это не то, что было у меня на уме. Под традицией я имел в виду образ жизни.

К.: Я бы не называл это традицией. Разве под традицией мы понимаем не какой-то другой фактор? Разве доброта – фактор традиции?

Н.: Нет, но возможно, есть добрые традиции.

К.: Добрые традиции, обусловленные культурой, в которой человек живёт. Доброй традицией среди брахманов было не убивать никаких человеческих существ или животных. Они приняли её и действовали соответственно. Мы спрашиваем: «Разве доброта традиционна? Может ли доброта действовать, процветать в традиции?»

Н.: Тогда я задам вопрос по-другому: существуют ли традиции, сформированные разумом индивида или коллектива, которые понимают человеческую природу?

К.: Разве разумность традиционна?

Н.: Нет. Но может ли разум создавать или формировать образ жизни, который способен помочь другим людям с большей охотой находить себя? Я знаю, что то, о чём вы говорите, – нечто проистекающее изнутри, но разве нет очень разумных людей, которые могут сформировать для меня внешние условия, чтобы мне было не так трудно прийти к тому, что увидели вы?

К.: И что это означает, сэр? Вы говорите, что вы знаете.

Н.: Я не говорю, что я знаю.

К.: Я это предполагаю. Предположим, вы – великий человек невероятной разумности, и вы говорите: «Мой дорогой сын, живи так-то».

Н.: Ну, я не должен этого говорить.

К.: Вы излучаете свою атмосферу, свою ауру, и тогда я говорю: «Я попытаюсь – он этого достиг, а я нет». Может ли доброта расцвести в вашем окружении? Может ли доброта расти в вашей тени?

Н.: Нет, но я не был бы разумен, если бы поставил это условием.

К.: Следовательно, вы заявляете, что доброта не может функционировать, действовать, цвести ни в каком окружении.

Н.: Нет, этого я не говорил. Я спрашивал, существует ли окружение, которое может способствовать освобождению.

К.: Мы этим займёмся. Человек, который каждый день, день за днём, ходит на фабрику и находит освобождение в пьянстве и всём прочем в этом роде…

Н.: Это пример несчастного окружения, скверной традиции.

К.: Тогда что человек, который разумен, который озабочен изменением окружающих условий, делает для этого человека?

Н.: Возможно, он изменяет окружающие условия для самого себя. Но он понимает кое-что в человеке в целом. Я говорю сейчас о великом учителе, что бы это ни означало. Он помогает, он представляет нам некий образ жизни, который мы не понимаем, который мы не проверяли сами, но который каким-то образом воздействует на что-то в нас, чтобы сблизить нас немного.

К.: Это сатсанг – благая компания. Приятно быть в благой компании, потому что мы не будем ссориться, не будем бороться друг с другом, не будем проявлять насилия, – это хорошо.

Н.: Ладно. Но, может быть, благая компания будет означать, что я буду ссориться, но буду видеть это лучше, я буду больше от этого страдать и буду лучше это понимать?

К.: Таким образом, вам нужна благая компания, чтобы более ясно увидеть себя?

Н.: Да.

К.: А это означает, что в том, чтобы увидеть себя, вы зависите от окружения.

Н.: Ну, может быть, в начале.

К.: Начало есть первый шаг и последний.

Н.: Я не согласен.

К.: Давайте немного углубимся в это. Смотрите, что получилось. Я нахожусь с хорошими, благими людьми, потому что в таком окружении, в такой атмосфере я вижу себя более ясно, – поскольку они ясные, я вижу собственные идиотские свойства.

Н.: Иногда так и бывает.

К.: Предположим.

Н.: Это один из примеров, верно?

К.: Или я тоже хороший и поэтому живу с ними. Тогда я в них не нуждаюсь.

Н.: Да, тогда мы в них не нуждаемся. Верно.

К.: Если я хороший, я в них не нуждаюсь. Но если я не хороший и появляюсь в их присутствии, то могу видеть себя ясно. Тогда, чтобы видеть себя ясно, они мне нужны. Это то, что обычно происходит. Они становятся важными, а не моя «хорошесть». Это происходит каждый день.

Н.: Но разве нет такого приёма, как отлучение ребёнка от груди путём её зачернения? Случается, что я действительно нуждаюсь в этих людях; может быть, в начале.

К.: Я намерен усомниться в этом, я хочу выяснить. Прежде всего, если я хороший, я в них не нуждаюсь. Я подобен этим холмам и птицам, которые не нуждаются.

Н.: Верно. Мы можем это исключить.

К.: Когда я не хороший, я нуждаюсь в их компании, поскольку в их компании я вижу себя ясно; я чувствую дыхание свежести.

Н.: Или насколько я плох.

К.: В момент, когда я сам себя пугаюсь, в самом широком смысле слова, я просто сравниваю себя с ними.

Н.: Нет, не всегда. Я могу разоблачить собственный образ, который у меня есть, как ложь.

К.: Теперь я сомневаюсь, нужны ли они вам, чтобы разоблачить себя как лжеца.

Н.: В принципе, нет.

К.: Нет, не в принципе. Либо это так, либо нет.

Н.: В этом и вопрос.

К.: Это означает, что, если я нуждаюсь в них, я пропал. Тогда я буду всегда зависеть от них. Сэр, это происходило с тех пор, как начались человеческие отношения.

Н.: Да. Но бывает также, что я зависим только на время, а потом исправляю положение.

К.: А значит, почему бы вам, хорошему человеку, не сказать мне: «Давайте, начните, вы не нуждаетесь во мне. Теперь вы можете видеть себя ясно».

Н.: Может быть, если бы я вам это сказал, вы восприняли бы это совершенно неправильно и совсем не поняли бы меня!

К.: Что же мне тогда следует делать? Продолжать зависеть от вас, бегать за вами?

Н.: Не что вам следует делать, а что вы делаете?

К.: Что они обычно делают, так это бегают за ним.

Н.: Обычно они так и делают, да.

К.: И держатся за его подол.

Н.: Но может быть, это потому, что учитель не разумен.

К.: Нет. Он говорит: «Послушайте, я не могу учить вас, друг мой, мне нечему учить. Если я действительно хороший, то мне нечему учить. Я могу только указать».

Н.: Но он этого не говорит, он это делает.

К.: Я говорю: «Послушайте, я не хочу учить вас, вы должны учиться у самого себя».

Н.: Да, верно. Положим, он так говорит.

К.: Да, он говорит, что учиться нужно у самого себя. Не зависеть. Это и означает, что вы, будучи хорошим, помогаете мне смотреть на самого себя.

Н.: Привлекая вас.

К.: Нет. Вы ставите меня в угол, чтобы я не мог сбежать.

Н.: Я понимаю, о чём вы говорите. Но сбежать – самая лёгкая вещь в мире.

К.: Я не хочу сбегать. Сэр, вы говорите мне: «Не будьте зависимым, потому что в хорошести нет зависимости». Если вы хотите быть хорошим, вы не можете от чего-то зависеть.

Н.: От чего-то внешнего, да, верно.

К.: От внешнего или от внутреннего. Не будьте зависимым от чего бы то ни было. Это не значит не зависеть от почтальона, это значит быть независимым внутренне.

Н.: Верно.

К.: Что это означает? Я зависим. Он говорит мне только одно: «Не будьте зависимым ни от меня, ни от кого-либо другого – от жены, мужа, дочери, политика – не будьте зависимым». Вот и всё. Он уходит. Он оставляет меня с этим. Что мне делать?

Н.: Выяснить, прав ли он.

К.: Но я зависим.

Н.: Это я и имею в виду.

К.: Я действительно зависим от жены, от священника, от какого-то психоаналитика – я зависим. Тогда я начинаю. Потому что он говорит мне истину – вы понимаете, сэр? Она здесь, я должен её осуществить. Итак, я должен выяснить, истина это или ложь. Это значит, я должен пустить в ход мой рассудок, мои способности, мой разум. Я должен работать. Я не могу просто сказать: «Ладно, он ушёл». Я зависим от своей кухарки! Поэтому я должен выяснить, я должен увидеть истинное и ложное. Я увидел истину. Это не зависит ни от кого.

Н.: Верно.

К.: Даже благая компания не научит меня тому, что хорошо, что ложно и что истинно. Я сам должен это увидеть.

Н.: Несомненно.

К.: Таким образом, я не завишу ни от кого в том, чтобы выяснить, что истинно, а что ложно.

Малибу, Калифорния

26 марта 1971 г.