Текст книги "Гарриет"

Глава 3

Войдя в гостиную Саймона, Гэрриет с интересом огляделась: такого она еще не видела. Меховые лохматые коврики, разлапистые пальмы, изумрудно-зеленые шелковые шторы, языки пламени в камине и красноватые блики на корешках книг – в основном пьес и порноизданий. На каминной доске небрежно брошенной карточной колодой рассыпалась пачка приглашений. С черных стен глядели собственноручно подписанные фотографии знаменитых актеров и актрис, между пальмами, как звери в джунглях, разгуливали ослепительные гости, и Саймон – ослепительнее всех, – сверкая сине-зелеными глазами, уже спешил ей навстречу.

Он снял с Гэрриет пальто, потом шарф, потом очки.

– Не хочу, чтобы ты сразу разглядела все мои недостатки, – пояснил он, чмокнув ее в щеку, и обернулся к Марку. – Смотри, какая она славная!

– Да уж, – сказал Марк. – Для тебя даже слишком славная, вот это меня и смущает.

К ним приблизился индиец с красивым скучающим лицом.

– Угораздило же тебя выкрасить стены в черный цвет, – буркнул он. – Я теряюсь на их фоне.

– Выйди на улицу, – посоветовал ему Саймон. – На снегу тебя будет очень хорошо видно.

Подавая Гэрриет бокал охлажденного белого вина, он словно невзначай провел мизинцем по ее пальцам.

– Вот, остынь немного после консультации, – сказал он. – Как Тео понравился твой очерк?

– Как будто понравился, хотя это редко бывает.

– А что за тема?

– Кого из шекспировских героев я считаю лучшим… лучшим сексуальным партнером.

– Старый кобель! Нашел способ себя возбуждать. Ты теперь, стало быть, специалист по сексу?

Некоторое время Гэрриет не могла заставить себя поднять глаза, а когда наконец подняла, Саймон смотрел на нее таким взглядом, от которого внутри у нее все перевернулось. Заливаясь румянцем, она отвернулась к окну и придушенно пробормотала:

– Снег такой красивый, правда?

– Вот и прекрасно, – с улыбкой сказал Саймон. – Сядь и наслаждайся видом из окна. Не беспокойся, знакомиться со всей этой толпой совершенно не обязательно.

Гэрриет опустилась на черное бархатное сиденье у окна и попыталась раствориться в зелени занавески. Ей еще никогда не приходилось видеть сразу столько странных людей и вдыхать в себя столько странных запахов. В экзотический букет из дорогих духов, которыми, кажется, пульсировала каждая жилка в этой гостиной, вплетался дымок от яблоневых поленьев в камине, слабый дух фимиама и тяжелый аромат целой охапки пестрых фрезий в голубой вазе на столе. Над всем этим витал еще один запах, навязчивый и сладковатый – чего, Гэрриет не могла разобрать.

Неожиданно раздался устрашающий стук в дверь, и в гостиной появился красивый седовласый мужчина. Гэрриет узнала в нем лучшего, по итогам последней недели, драматического актера.

– Саймон, дружище, у тебя тут такое амбре, что слышно с того конца улицы. Смотри, не вылети в трубу вместе со своими благовониями. Салют, детка! – Он шагнул к потрясающей блондинке в белой шелковой рубахе и, вынув сигарету у нее изо рта, глубоко затянулся. Когда Гэрриет уже решила, что он умер от восторга, он наконец выдохнул дым и обернулся к двум изящным юношам, пришедшим вместе с ним.

– Они тезки, – сообщил он Саймону. – Обоих зовут Джереми, и оба влюблены друг в друга до безумия. Это создает кое-какие трудности.

Юноши дружно захихикали.

– Знакомьтесь, Джереми-Джереми, – сказал красивый актер. – Это Саймон.

– Мы так много о вас слышали, – в унисон заговорили Джереми-Джереми. – Говорят, что вы восходящая звезда!

– Саймон, когда мы наконец задернем занавески? – капризно протянула рыжеволосая модель с губами, похожими на велосипедную камеру. – Каждый дурак норовит заглянуть в окна.

– А мы не будем их задергивать, – сказал Саймон, улыбаясь Гэрриет. – Некоторым нравится вид из моего окна.

Рыжая обменялась взглядом с блондинкой в белой рубахе.

– Саймон, как поживает Борзая? – спросил актер, снова затягиваясь сигаретой блондинки.

– Борзая уехала в Штаты, – сказал Саймон.

– Надолго?

– Надеюсь, что навсегда. – Он снова наполнил бокал Гэрриет.

Аккуратно выщипанные брови актера поползли вверх.

– Даже так? Представляю, как она тебя допекла.

– Борзая есть Борзая. – Саймон пожал плечами. – Теперь, если она решит вернуться, ее придется шесть месяцев выдерживать в карантине, как суку, гулявшую без присмотра.

Все рассмеялись. Гости продолжали прибывать. Гэрриет разглядывала силуэты чаек в небе. Снег уже почти завалил узорную ограду под окном.

– Мне срочно надо что-то сделать с волосами, – говорила экстравагантная брюнетка.

– Попробуй их причесать для разнообразия, – посоветовал ее спутник.

Когда Саймон, актер и Джереми-Джереми начали обмениваться пикантными подробностями из жизни звезд театра и кино, все смолкли, прислушиваясь к их разговору.

– Не с мальчиками, мой милый, а с девочками, зато с двумя сразу, – говорил актер. – Его жене на все плевать: в конце концов, у нее тоже есть своя девочка.

– Ну, положим, не на все, – возразил один из Джереми. – Думаю, последние отзывы в «Приложении» ее все-таки задели. Рецензенты разругали ее в пух и прах.

– Что делать, она и правда в этой роли, как император Веспасиан в санях, – сказал Саймон.

Гэрриет принялась изучать кладку подпорной стены за окном.

В дверях появилась томная красавица в брюках и шубке. Поскольку никто не обратил на нее внимания, она вышла и появилась еще раз.

– Дейрдре! – радостно возопили все.

– Я умираю, – объявила красавица. – Всю ночь сегодня провела на ногах, глаз не сомкнула.

– Золотко мое, – сказал актер, целуя ее. – Одетую я тебя не признал.

Кто-то поставил пластинку, и голос Фэтса Уоллера зазвучал в гостиной.

– «Мой старый друг, молочник, мне сказал, что можно умереть без сна…»

Марк Макалей подсел к Гэрриет и налил ей еще вина.

– Как копчик? – спросил он. – Я после обеда должен быть в колледже – но ничего, обойдутся без меня.

– У вас скоро экзамены на степень, – сказала Гэрриет. – Уже решили, чем будете заниматься?

– Попробую заработать учительский диплом.

– Учительский диплом – ты?! – изумилась Дейрдре. – Марчик, ты же детей на дух не переносишь.

– Ну и что, зато у меня будет целый год, чтобы как следует осмотреться. У них, говорят, учеба не пыльная, а за этот год я как раз решу, куда податься.

– А у меня на той неделе собеседование с каким-то военным издателем, – сообщил длинноволосый блондин в джинсах. – Военные, кажется, любят, чтобы все было по форме. Марк, у тебя нет подходящего костюмчика взаймы?

– Возьми у Саймона, у него есть, – сказал Марк. – И не забудь заодно постричься.

Снегопад поглотил почти все уличные звуки, и гул машин на Терле был еле слышен. Кучка демонстрантов с лозунгами медленно двигалась против ветра и снега.

– О, прыщавые борцы за справедливость пожаловали, – заметил Марк. – Кого они там сегодня обличают, красных или фашистов?

– Кажется, отстаивают права учителей, – сказала Гэрриет, пытаясь без очков разобрать слова.

– Вон те двое в точности король Венцеслав с пажом, да? – оживилась Дейрдре. – «Пробиваясь сквозь метели…» – ну и так далее.

– Мне всегда казалось, что у славного Венцеслава с этим пажом что-то было, – сказал Саймон.

– И почему у меня нет принципов? – вздохнул Марк, глядя на демонстрантов.

– Лично мне интересны люди, а не принципы, – заметил Саймон. – И интереснее всего – люди без принципов.

– Оскар Уайльд, – пробормотала Гэрриет.

– Умница, – сказал Саймон. – Дориан Грей – моя следующая роль в университетском театре. Скоро уже допишут инсценировку. – Он отошел наполнить чью-то рюмку.

Он будет в ней неотразим, подумала Гэрриет, глядя ему вслед. Даже здесь, в этом скопище диковинных зверей, в этих пальмовых джунглях, он своей красотой затмевает всех.

Две девицы прильнули к окну.

– Эта машина тут, по-моему, стоит уже целую вечность. Пойдем напишем на ней что-нибудь!..

Они исчезли за дверью и вскоре снова появились в поле зрения, уже на улице. Взвизгивая и высоко поднимая тонкие, как у породистых пони, ноги, они скачками продвигались по глубокому снегу.

С постера на противоположной стене на Гэрриет смотрела необыкновенно красивая девушка с длинными, прямыми, словно выгоревшими на солнце волосами и выступающими, как у японки, скулами.

– Кто это? – спросила она у Марка.

– Борзая, бывшая пассия Саймона.

– Почему они расстались?

– А что им оставалось делать? Оба слишком много времени проводили перед зеркалом – никак не могли выяснить, кто из них красивее. К тому же в последнее время у Борзой дела шли лучше, чем у Саймона, что тоже подливало масла в огонь. Борзой, знаете ли, трудно угодить. – Марк окинул Гэрриет любопытным взглядом. – Вот он и решил переключиться на вас.

– На меня? Да нет, что вы.

– Не нет, а да. Вон, глядите, Хлоя чуть не лопается от злости. – Он кивнул в сторону рыжеволосой модели, которая угрюмо и решительно флиртовала на диване с красивым актером. – Она-то рассчитывала, что следующая очередь будет ее.

Этого не Может быть, подумала Гэрриет, но что-то горячее и тревожное опять шевельнулось у нее внутри.

Вернулись выбегавшие девицы.

– Я только успела написать «Жо…», как появился полицейский, – возбужденно сообщила одна.

– На улице все такое белое, девственное, – сказала вторая, присаживаясь на корточки у огня.

– Девственное? Я уже забыл, что это такое, – заметил актер. – Девственницы теперь в некотором роде музейная редкость.

– В таком случае наша Куколка Уилсон ценный музейный экспонат, – сказала Дейрдре. – Она сроду ничего не обнажала – кроме души, конечно.

– Для кого она себя бережет? – спросил Марк.

– Для будущего супруга. По-моему, она собирается преподнести ему свою невинность в день свадьбы, как запонки.

– Я бы выбрал запонки, – буркнул Марк и опрокинул в себя очередную рюмку.

– По-моему, в постели с девственницей можно помереть от скуки, – сказала Хлоя, не сводя глаз с Саймона. – Она же не знает, что к чему.

Когда Гэрриет подняла глаза, Саймон смотрел прямо на нее, и на его губах блуждала насмешливая улыбка. Он все знает, с ужасом подумала она и снова почувствовала, что краснеет. Дернул же ее черт напялить красный свитер! Она отвернулась к окну, чтобы остудить пылающие щеки.

– В детстве я любил прокалывать воздушные шары и бутоны фуксии, – негромко сказал Саймон. – А теперь люблю протыкать пальцем бумажку на банке с кофе и люблю девственниц. С ними можно делать все, что тебе хочется – благо они еще не успели подхватить ничьих дурных привычек.

После его слов все почему-то замолчали. Не выдержав, Гэрриет встала и поплелась в туалет. Сердце ее бешено колотилось, но в голове носились блаженные и странные, как сон, видения. Биде в ванной Саймона выглядело как произведение искусства. На полке перед зеркалом отыскалась коробочка с тальком. Слегка припудрив им лицо, Гэрриет вернулась в гостиную.

Актер уже собрался уходить.

– Ну, мне пора, дорогой мой. У меня сегодня дневной спектакль. Боюсь, если я выпью еще рюмашку, то просто свалюсь со сцены в партер. Джереми-Джереми, за мной, – приказал он юношам, которые скармливали друг другу виноград.

– Замолви за меня словечко перед Борисом, – небрежно обронил Саймон. – Он несколько раз собирался посмотреть нашу «Кошку», но так и не собрался. Скажи ему, что весной я буду играть Дориана Грея.

– Обязательно скажу, – заверил его актер. – На следующей неделе мы как раз собираемся все вместе пообедать.

– «И чтобы мне без сна не умереть, я лучше на тебе женюсь», – пропел Фэтс Уоллер.

– Саймон, где мы будем обедать? – спросила Хлоя – Как ты насчет «Парижской кухни»?

– Выкладывать десятку за кучу старых костей, тушенных со сливками? Нет уж, увольте, – сказал Саймон.

Хлоя наградила его свирепым взглядом.

– Мне пора, – торопливо сказала Гэрриет.

– А как же обед? – возразил Саймон.

Но Гэрриет было сейчас не до обеда. Она вдруг почувствовала, что должна немедленно бежать отсюда, иначе этот человек, с которым столкнула ее судьба, попросту проглотит ее, как удав кролика. Ей было страшно, мерещились какие-то великие жизненные перемены. Хотелось побыть одной и все обдумать.

– Я обещала детям Тео покататься с ними на санях.

– Да ладно тебе, – сказал Саймон. – Дети перебьются.

– Я обещала.

– Ну хорошо, но, когда накатаетесь, обязательно возвращайся сюда.

– Думаю, к тому времени вам уже никого не захочется видеть.

– Кое-кого наверняка не захочется, но тебя я еще не успел даже рассмотреть.

Он помог ей надеть пальто и, вытягивая волосы из-под воротника, пропустил свежевымытые прядя между пальцами.

Гэрриет непроизвольно отшатнулась.

– Я отвезу тебя, – сказал он.

– Н-нет, – пролепетала она. – Я пешком.

На тропинке он поймал ее за концы красного шарфа и притянул к себе почти вплотную.

– Ну так как, обещаешь вернуться?

Она кивнула. Перед самыми ее глазами маячила горбинка его носа с бледными веснушками и чуть выше – прекрасные сине-зеленые глаза. Ему даже не пришлось наклоняться, чтобы ее поцеловать. На Гэрриет пахнуло белым вином и французскими сигаретами. В животе у нее вдруг все поплыло, ноги обмякли, в точности, как описывалось в книгах, – но с Джеффри этого почему-то не было.

Вырвавшись от него, она побежала вперед. Дул ледяной ветер, как и утром, но теперь она его не замечала. За поворотом она вдруг расхохоталась как сумасшедшая, сильно удивив двух замерзших старшекурсников с лозунгами наперевес.

Глава 4

Гэрриет заразила своим буйным весельем детей. Карабкаясь на Хийкси-Хилл, они что было мочи орали «Оп, хлоп, прямо в лоб», а когда серебристо-красные сани с шипеньем съезжали по бугристому склону, ныряя в снежные ямы и замирая на каждой вершинке, все четверо визжали от восторга. Внизу они вываливались из саней и тотчас снова тащили их обратно на холм, кидая по дороге друг в друга снежками. Потомки Даттонов то и дело вонзали зубы в собственные снаряды, и так продолжалось до тех пор, пока все не промерзли и не взмокли окончательно.

Саймон ее поцеловал! Гэрриет готова была кричать об этом во все горло, чтобы слышали дальние холмы. Счастье выплескивалось из нее, и она с хохотом тискала ошалелых детей. После катания они не хотели ее отпускать.

– Оставайся пить с нами чай, ну, пожалуйста! – умоляли они. – Будут лепешки, шоколадный торт и «Доктор Икс» по телевизору.

– У Гэрриет, по всей видимости, на сегодня другие планы, – заметил вышедший на звонок Тео Даттон. – И все же будьте осторожнее, милая. Читайте свои сонеты и – не ходите тропой небесной, когда она ведет вас прямо в ад.

Наверное, у меня на лбу все написано, думала Гэрриет, лавируя между сугробами. Возле кинотеатра она скользнула взглядом по афише фильма с Робертом Редфордом и отвернулась без малейшего сожаления. Жизнь дана, чтобы жить, а не глазеть на экран.

У себя в комнате она долго всматривалась в карточку Джеффри, на которой он был запечатлен с ракеткой в руке и смущенной улыбкой на губах. И это еще удачный снимок, подумала она, тут он гораздо лучше, чем в жизни. Потом ее взгляд задержался на фотографии старшей сестры Сузи, в ослепительном подвенечном платье, с Питером Нивом под ручку. Сузи была вечной проблемой в жизни Гэрриет. Их всегда сравнивали – и это при том, что у красавицы Сузи была гладкая чистая кожа, стройная фигурка и железная воля, которая вовремя подсказывала ей не слишком увлекаться жареной картошкой и не выказывать своего интереса к мужчине, пока он не втюрится в нее по уши. Гэрриет помнила, как Сузи страдала и томилась по своему Питеру Ниву, самому богатому и красивому из всех местных женихов, как целый день грызла ногти около телефона, а когда он наконец зазвонил, у нее хватило выдержки ответить: «Нет, сегодня не могу, и завтра не могу, и послезавтра, а на выходные я уезжаю». Она дразнила его своей недосягаемостью несколько недель подряд, так что в конце концов бедный Питер буквально на коленях умолял ее стать его женой. Вот так. А на что можно рассчитывать, когда живешь в тени такой вот Сузи, уминаешь сдобные булочки и отпугиваешь мужчин своим дурацким умничаньем? Клуша, обругала себя Гэрриет. Размечталась о Саймоне Вильерсе.

Пора было одеваться, вот только во что? У серой рубахи было пятно на самом видном месте, бордовый джемпер после стирки растянулся и теперь воротник у него висел, как хомут, коричневое платье она однажды надевала на вечеринку, где ей пришлось понервничать, и под мышками появились белесые круги от пота. На джинсах не было никаких пятен, но они закрывали ноги – главное достоинство Гэрриет – и вдобавок так обтягивали, что на теле, когда она их снимет, останутся некрасивые рубцы… Но почему она должна их снимать? – строго одернула себя Гэрриет.

Вскоре вся ее одежда ровным слоем устилала пол комнаты. Ванна уже почти наполнилась, но вода в ней была еле теплая. В полувменяемом состоянии Гэрриет дважды умылась, трижды порезалась, пока сбривала волосы на ногах, а вытеревшись насухо, тотчас залезла обратно в ванну и принялась мыть ноги между пальцами – на случай, если Саймон привык целовать женщин во вое места. Потом она намазалась хозяйкиным кремом для рук и припудрилась каким-то «Французским папоротником».

В спальне она нагишом подошла к зеркалу и некоторое время разглядывала свои прелести. Есть ли, собственно, чем прельщать? Груди, пожалуй, великоваты – хотя мужчин это, как правило, не огорчает, – ноги в порядке, разве что немного порезаны, но в целом слишком много тела, сурово заключила она. Сняв со стены зеркало, Гэрриет улеглась на кровать и, держа его над собой на вытянутых руках, попробовала взглянуть на себя в новом ракурсе. Во всяком случае, живот не торчит, и волосы легли довольно милым веером. «Ну хватит, – вконец разозлилась на себя она. – Ты идешь выпить с молодым человеком бокал вина, больше ничего!»

Послышался стук в дверь. Гэрриет как ужаленная вскочила с кровати и прикрылась полотенцем.

– Собираешься уходить, милочка? – осведомилась хозяйка, миссис Гласе. – Может, сперва покушаешь? Я сегодня поджарила славный кусочек свинины.

Миссис Гласе вечно жаловалась, что на жильцов приходится тратить уйму денег, но все равно ей больше нравилось, когда по вечерам все сидели дома. Мисс Пул была скромная, славная девушка, жаль только, что неряха.

– Вряд ли твоя мама обрадуется, если узнает, что ты тут моришь себя голодом. – Миссис Гласе была твердо убеждена, что всех, кто недотягивает до семидесяти килограммов, нужно откармливать.

– Я иду на вечеринку, – сказала Гэрриет. – Вероятно, переночую у подружки, так что не беспокойтесь, если сегодня меня не будет. – А лихо я умею врать, порадовалась она за себя.

– И правильно, милая, – кивнула миссис Гласе. – Все лучше, чем ехать на ночь глядя с молодыми людьми по таким дорогам. Не век же тебе над книжками корпеть, надо и отдохнуть иногда.

– Завтра обязательно приберусь, – пообещала Гэрриет и поморщилась: под мышками защипало от дезодоранта. Порезанная нога все еще кровоточила – вероятно, кровь сегодня просто бурлила у нее в жилах.

Она влезла в черные кружевные трусики и черный бюсттальтер с красным бантиком впереди, купленный ради Джеффри. Трусики почти ничего не прикрывали, а бантик показался Гэрриет слишком вульгарным, и она его оторвала.

Под кроватью отыскался наконец черный свитер, который неплохо сочетался с красной юбкой. Уже вечерело. А если Саймону надоест ждать и он уйдет? – запаниковала она.

Волосы, как ни странно, сразу легли как ей хотелось. Она щедро окропила себя духами, подаренными Сузи на Рождество, надеясь, что они как-нибудь поладят с «Французским папоротником». Интересно, мелькнула у нее нелепая мысль, чем французские папоротники отличаются от английских? Наверное, они изысканнее, – предположила она.

Гэрриет выскочила из дома и бегом пустилась по улице. Стало заметно холоднее. Снег под уличными фонарями светился бледным загадочным светом, дыхание морозным облачком застывало в воздухе. Над головой Гэрриет светилась белая ночь, а сама она была одновременно и закутанная в меха Анна Каренина, спешащая на свидание к Вронскому, и Наташа, тревожно замирающая в ожидании Анатоля Курагина.

От волнения ее начало трясти. А вдруг у нее во рту неприятный запах? Она остановилась у газетного киоска, чтобы купить себе жвачку. В окнах Саймона было черно. Ушел? Гэрриет похолодела. Какая-нибудь сногсшибательная блондинка или брюнетка умыкнула его. Но нет, из-за зеленой шелковой занавески пробивалась полоска света. Дверь открылась, и из нее высыпало сразу несколько человек. Какие у них всех самоуверенные голоса!

– По-моему, просто подло со стороны Саймона выгонять нас на улицу в такой мороз. Хлоя, наверное, посинеет от холода, – сказала какая-то девушка. Слепив снежок, она метнула его в своего спутника, и вся компания шумно удалилась в ночь. Выплюнув жвачку и проследив за тем, как мерзлый комочек бесшумно канул в снег, Гэрриет ступила на тропинку. Дверь все еще была распахнута. Из темноты появился Саймон, его волосы блестели под фонарем.

– Я уже думал, что ты совсем сбежала, – сказал он.

– Я промокла. Пришлось переодеваться.

Он протянул руку и коснулся ее щеки:

– О, да ты совсем окоченела. Пойдем в дом.

Почти все гости уже разошлись, осталось только трое. Дейрдре красила губы перед зеркалом, какой-то блондин кружил вокруг подносов в поисках недопитых бутылок, Хлоя сидела на диване сердитая и нахохленная, как замерзший воробей на проводах.

«Бедняжка, – подумала Гэрриет. – Я бы тоже переживала, если бы мне пришлось потерять Саймона».

– Баста, дорогие гости, – сказал Саймон, забирая у блондина бутылку. – Пора выметаться.

Невыносимо смущаясь, Гэрриет подошла к огню. Хлоя строптиво вскинула голову, но Саймон уже вынес из спальни светлую меховую шубку и подал ей.

– Прошу вас, мадам, – твердо сказал он.

На щеках у Хлои вспыхнули два ярких пятна. Выхватив у Саймона шубу, она оделась сама.

– Какой ты мерзавец, Саймон, – прошипела она и обернулась к Гэрриет. – А ты… Думаешь, тебе это так просто сойдет с рук? Не надейся! – Всхлипнув, она выбежала из комнаты.

Дейрдре поцеловала Саймона в щеку.

– Мы ведь еще увидимся сегодня у Серены, да? – сказала она. – Не забудь, она тебя ждет.

– Сегодня вряд ли. Передай Серене, что я встретил старую… – Он взглянул на Гэрриет. – Нет, передай, что я встретил новую знакомую. Все, мои хорошие, спокойной ночи! – Дверь за Дейрдре и блондином захлопнулась.

Саймон обернулся и одарил Гэрриет такой ослепительной улыбкой, что она тут же почувствовала себя поверженной.

– Если хочешь взять от жизни то, что хочешь, приходится иногда быть жестоким.

– Она так огорчилась, – сказала Гэрриет.

– Ничего, она переживет, – усмехнулся Саймон.

Он подбросил в огонь несколько поленьев, пододвинул ширму, отчего комната погрузилась в полутьму, и подал Гэрриет запотевший бокал с вином. Она взяла его двумя руками, чтобы унять дрожь в пальцах, и отхлебнула сразу большой глоток. Вспомнилось, что после утренних бобов она сегодня ничего не ела.

Когда Саймон вышел в другую комнату, ей вдруг показалось, что она заперта в одинокой лачуге посреди леса, между деревьями, к ней крадутся враги – возможно, индейцы, – и неизвестно, когда и с какой стороны они нападут. Но Саймон скоро вернулся, неся на тарелке остатки пирога.

– Мы сегодня так и не пообедали. Отрезать тебе?

Она помотала головой.

Саймон стал есть, держа кусок над тарелкой.

– Как себя чувствуешь после падения? – спросил он с набитым ртом. – Ничего себе не отбила?

– Нет. Отделалась синяками.

– Обязательно взгляну на них… позже.

Сердце Гэрриет бешено заколотилось. В волосах Саймона играли красноватые блики. Когда недогоревшее полено перевалилось через каминную решетку, она испуганно вздрогнула.

– Послушай, – сказал Саймон, – объясни мне, ради Бога, почему у тебя такой затравленный вид. Тебя что, изнасиловали в детстве? Или родители были строгие? Или в школе дразнили? – Он явно подтрунивал над ней, но его голос все равно ласкал, как прикосновение.

Гэрриет отпила еще глоток. Саймон выел начинку из пирога и собрался бросить тесто в огонь.

– Может, покрошим птицам? – сказала Гэрриет.

– Можно. – Он открыл окно, и в комнату ворвался морозный воздух. Снег за окном поблескивал жемчужными россыпями. Саймон поставил на проигрыватель концерт для фортепиано Моцарта.

– Ты все еще грустишь. Отчего?

– Никак не могу забыть лицо Хлои.

– Брось, она этого не стоит – самая обыкновенная потаскуха. Между прочим, мы с ней всего только два раза поужинали. Такие девицы, как она, напоминают мне яичницу: их легко сделать, но потом невозможно отскрести от сковородки.

Гэрриет прыснула.

– Вот это уже лучше, – сказал Саймон. – А теперь иди сюда и садись. Да нет, вот тут, а не на другом конце дивана.

Ее все еще трясло, но страх постепенно отступал, а волнение, наоборот, росло. Саймон поднес ее руку к губам.

– Мне кажется, в «Кошке на раскаленной крыше» ты играл просто здорово, – жизнерадостно проговорила она.

– Поскольку я и так это знаю, – сказал Саймон, – то тему можно считать исчерпанной.

Его рука скользнула по темно-зеленому бархату диванной спинки к волосам Гэрриет, но остановилась, даже не коснувшись ее плеча. Он все еще медлил и не дотрагивался до нее, так что в конце концов она испугалась: а что, если он вовсе не собирается ее трогать? В комнате было жарко, и скоро Гэрриет почувствовала, как по ложбинке между ее грудями ползет капелька пота.

– Какая ты милая, – раздался совсем рядом его тихий хрипловатый голос, и наконец его губы прижались к ее губам. Сначала она сидела как деревянная, вытянув руки по швам, но вдруг дернулась, словно ее стукнули молоточком под колено, руки ее сами собой обвились вокруг шеи Саймона, и она со всей страстью, которая в ней накопилась, ответила на его поцелуй. Сообразив, что руки Саймона движутся по всему ее телу, она поспешно втянула в себя живот.

– Не надо.

– Надо, девочка.

– Ты… будешь думать, что меня слишком легко сделать.

– Не буду. Зато я думаю, что на тебе надето слишком много лишнего. – Он аккуратно вытащил у нее из ушей сережки и положил на столик, потом снял с нее туфли и отключил телефон.

Она откинулась на диванную спинку, готовясь к продолжению атаки.

– У тебя такое нежное тело. – Саймон налил вина ей и себе.

Через минуту он сказал:

– Ей-Богу, нашему брату нужны какие-нибудь курсы по расстегиванию ваших лифчиков. А-а, понял, застежка впереди, – немного повозившись, сообщил он.

Руки Саймона гладили ее спину под свитером, он целовал ее глаза, и волосы, и губы. Она не могла даже предположить, что он окажется таким нежным.

Тут его пальцы скользнули под пояс красной юбки, и Гэрриет невольно дернулась.

– Нет! – вырвалось у нее.

Как объяснить ему, что она бы вовсе ничего ему не позволила, не будь она так очарована им и его талантом?

– Ну, не упирайся, малышка, – прошептал он. – Или ты надеешься, что меня тоже можно выставлять на ночь за дверь, как цветы из больничной палаты?

Гэрриет открыла рот от изумления.

– Ты читал письмо Джеффри?!

– Оно валялось на снегу, и я его поднял. Я тоже рад, что ты села на таблетки, – возможно даже, не меньше его.

– Нельзя читать чужие письма, – сердито сказала она.

– Нельзя, но иногда приходится: например, если надо знать, что люди пишут друг другу о тебе. Так кто такой этот Джеффри? Чем он занимается?

– Он морской биолог.

– Ничего, не всем же быть гениями.

– Он очень умный, – обиделась она за Джеффри. – Он приехал из Плимута.

– Крошка, из Плимута не приезжают. Из Плимута бегут, – пробормотал Саймон, пытаясь расстегнуть пояс ее юбки.

– Пожалуйста, не надо так сразу, – слабо взмолилась она. – Я же еще совсем тебя не знаю.

– Много лишних слов, – сказал он. – Зачем вообще говорить о том, что надо просто сделать? Ведь это так прекрасно.

Тут в нос и глаза Гэрриет полезли шерстяные ворсинки, потому что Саймон начал стягивать с нее свитер.

– Там сзади застежка, – жалобно пролепетала она, чувствуя, что сейчас у нее оторвутся уши.

– Ну же, не бойся. – Он наконец высвободил ее из черного мешка и за руку стянул ее на пол. К дыму яблоневых поленьев примешивался лавандовый лосьон Саймона и звериный запах белого мехового коврика под ее спиной. Последние силы покинули Гэрриет. Сейчас это случится, стучало у нее в висках.

– Будет… очень больно?

– Когда до этого дойдет, я так тебя заведу, что ты ничего не почувствуешь, – шепотом пообещал он.

Через несколько минут отзвучали последние жизнерадостные аккорды Амадея Моцарта, и теперь в комнате слышалось только прерывистое дыхание Гэрриет да потрескивание поленьев в камине.

Позже они с Саймоном перебрались в спальню, а ночью она вышла в туалет и долго рассматривала себя в зеркале ванной комнаты, пытаясь отыскать признаки грехопадения. К ее немалому разочарованию, выглядела она так же, как прежде, разве что щеки пылали сильнее обычного, и глаза горели. Потом она спросила себя, почему ее совсем не гложет вина, и ответила: потому что я люблю его.