Текст книги "Гарриет"

Глава 5

– Это было прекрасно, – сказала она утром, когда они с Саймоном проснулись.

Саймон расплылся в улыбке.

– Скоро ты поймешь, что это отличный способ проводить время, притом такой дешевый. А кстати, как тебя зовут?

Она тихонько засмеялась.

– Гэрриет. Гэрриет Пул.

– Надо же, у меня раньше не было ни одной Гэрриет, – откидываясь на подушку, сообщил он. – И вот вам пожалуйста, первая же Гэрриет свела меня с ума! – Он со смехом затащил ее на себя.

В следующие две недели Гэрриет без конца приходилось себя пощипывать, чтобы убедиться, что это не сон. Невозможное свершилось, Саймон Вильерс был ее возлюбленным. Они почти не выбирались из постели, если не считать редких вылазок в кафе-закусочную, где можно было наскоро позавтракать, или на Хинкси-Хилл – однажды они решили проверить, каково заниматься любовью на снегу. Оказалось, жутко холодно, вдобавок Гэрриет чуть не получила разрыв сердца, когда прямо над ними сквозь загородку просунулась коровья морда и замычала устрашающим басом.

Никогда еще она не была так счастлива, как сейчас. Она радостно готовила для Саймона еду, кое-как гладила его рубашки, выполняла мелкие хозяйственные поручения и снова, и снова с непреходящим восторгом отдавалась ему в постели.

– Девочка, – изумлялся Саймон, – ты же просто создана для этого!..

Снег, видимо, выпал всерьез и надолго. Проезжали снегоочистители и посыпали дороги смесью соли с песком, но дома и деревья в парках все так же слепили глаз своей белизной. К очерку Гэрриет даже не притрагивалась. Саймон запретил ей надевать очки, и через пять минут работы у нее все равно заболела бы голова. Она позвонила Тео Даттону и Джеффри и сказала обоим, что у нее грипп. На своеобразной диете из любви и вина она заметно постройнела, сбросив не меньше семи килограммов.

Никогда еще Гэрриет не встречала такого человека, как Саймон: тонкого, остроумного, обаятельного. Пожалуй, в этот сказочно-счастливый период жизни ее смущало только одно: она никак не могла сколько-нибудь сносно описать Саймона в своем дневнике. В нем была странная неопределенность: казалось, он постоянно играет какую-то роль и в то же время наблюдает за собой со стороны. Вся его квартира была набита книгами, однако она ни разу не видела, чтобы он читал что-нибудь, кроме газетных рецензий да изредка статьи в каком-нибудь театральном журнале. В фильмах, которые показывали по телевизору, его гораздо больше интересовало, кто кого и как играет, чем сюжет.

Только к концу третьей недели идиллия постепенно начала распадаться. В пятницу Бакстон Филипс назначил Саймону прослушивание, и ему нужно было ехать в Лондон. Забыв, что в этот день все закрывается раньше обычного, Гэрриет прибежала в химчистку слишком поздно и не успела забрать серый вельветовый костюм Саймона. Буря упреков, которыми встретил ее Саймон, оказалась для нее полной неожиданностью.

– У тебя же этих костюмов пруд пруди… – начала она.

– Да, – прошипел Саймон, – но я хотел надеть именно этот. – И ушел, даже не попрощавшись.

Гэрриет давно пора было садиться за очерк по сонетам, но из-за слез она ничего не могла делать. В конце концов она отодвинула работу, написала стихотворение Саймону, а потом пошла на кухню и до вечера готовила его любимую мусаку.

Саймон вернулся из Лондона последней электричкой, еще мрачнее, чем до отъезда.

– Ну как? – волнуясь, спросила она.

– Что как? Бакстона Филипса вообще не было.

– Не может быть! – Гэрриет всплеснула руками. Назначить Саймону и не явиться – как так можно?!

– А его секретарша, старая вобла, еще его оправдывала: «Ах, простите, мистер Вильерс, надо было позвонить мистеру Филипсу утром, проверить, сможет ли он вас принять. Он такой занятой!»

– Бедный Саймон! – Она подошла и обняла его, но он все еще кипел и не мог усидеть на месте.

– Налей мне чего-нибудь, – бросил он через плечо, вышагивая по комнате. – Через несколько лет этот мерзавец еще приползет ко мне… на коленях. Вот тогда он вспомнит и пожалеет. «Ах, простите, мистер Филипс, мистер Вильерс так занят, он не может вас сегодня принять!..»

– Он пожалеет, – заверила его Гэрриет. – Ты станешь настоящей звездой, Саймон. Все так говорят.

Она подала ему рюмку и, краснея, сказала:

– Я так скучала без тебя, что даже написала стихи. Я еще никогда никому не писала стихов.

Пробежав глазами стихотворение, Саймон усмехнулся.

– «И в небе радуга нашей любви дрожит, как один бесконечный оргазм», – с нарочитым надрывом прочел он. – Только один оргазм? Наверное, я стал сдавать в последнее время.

Гэрриет еще больше покраснела и прикусила губу.

– Еще я отыскала для тебя вот этот сонет, – она торопливо пододвинула к нему томик Шекспира. – В нем мои чувства к тебе описаны гораздо лучше.

Он лишь мельком заглянул в книгу и вздохнул.

– Господи, Гэрриет! Если бы ты знала, сколько женщин уже цитировало мне этот сонет. Неужто и ты становишься сентиментальной? Знаешь, милая, я уважаю в женщинах высокие романтические чувства, но сентиментальность – нет, этого я не вынесу!

Она предприняла еще одну попытку.

– Я приготовила мусаку на ужин, хочешь?

– Гэрриет! Я устал от твоей мусаки.

Когда он пришел спать, она все еще плакала.

– В чем дело? – спросил он.

– Я люблю тебя, – глухо проговорила она.

– Любишь, – тихо повторил он. – Любишь, так привыкай саночки возить.

На следующее утро он проснулся в более миролюбивом настроении. Они занимались любовью, потом пили кофе и до обеда читали в постели газеты. Вчерашние обиды как-то очень быстро забылись, и Гэрриет, с послеобморочным облегчением, радовалась тому, что сегодня у них опять все хорошо.

Просматривая гороскоп, она хихикнула.

– Тут пишут, что у меня сегодня удачный день для романтических знакомств. Возможно, мне встретится высокий брюнет. Кстати, я всегда мечтала влюбиться в высокого брюнета. Забавно, что ты оказался маленьким блондином, да?

– С чего ты взяла, что я маленький? – ледяным тоном осведомился Саймон.

Его пальцы лениво забарабанили по ночному столику, и она пожалела, что ляпнула глупость: он еще припомнит ей этого «маленького». Саймон тем временем принялся за статью про личную жизнь какого-то знаменитого актера. Дочитав, он сказал:

– Вот почему я так хочу пробиться на самый верх. Мало того, что можно будет послать Бакстона Филипса ко всем чертям, – еще и женщины сами вешаются на шею. Если уж ты звезда, то стоит тебе только захотеть – и любая из них у тебя в постели.

Гэрриет молчала. Она представила Саймона в постели с другой женщиной, и ей чуть не стало дурно. На лежавшую перед ней газету капнула слезинка, за ней другая, третья.

– Какая муха тебя укусила? – спросил он.

Гэрриет, без очков и с полными слез глазами, кое-как встала, сделала шаг – и задела ночной столик, отчего стоявшая на нем фигурка далматинца из рокингемского фарфора – подарок Саймону от Борзой – упала и разбилась вдребезги. Поняв, что произошло, Гэрриет в ужасе застыла на месте.

– Саймон, я куплю тебе точно такого же далматинца. Честное слово, Саймон!

– Очень сомневаюсь, учитывая, что он стоит около восьмидесяти фунтов, – процедил он. – И, ради Бога, прекрати реветь. Сама разбила, и сама же устраиваешь мне из-за этого концерт. Хватит! Я хочу есть. Иди поставь в духовку свою мусаку. И прими ванну, только воду потом не сливай.

Лежа в ванне, Гэрриет, чтобы не плакать, представляла себя женой Саймона. «Гэрриет Вильерс» – звучит, как в семнадцатом веке. Саймон скоро станет знаменитостью. Сумеет ли она справиться с ролью его жены? Между прочим, и в театральном мире встречаются счастливые семейные пары. Она будет ему не в тягость: во время его гастролей она научится посвящать себя сочинительству. У нее появятся новые стихи, романы. Когда-нибудь, возможно, она даже напишет для него пьесу.

Ей уже мерещилась газетная рецензия на их премьеру: «Автора пьесы – и жену Саймона Вильерса – нельзя назвать красавицей в классическом смысле, однако удивительная женственность и обаяние невольно привлекают к ней взоры зрителей…» Машинально она вытащила пробку.

Когда вошел Саймон, зевая и ероша волосы, Гэрриет сидела в пустой ванне и мечтательно глядела в пространство.

– Черт побери, я, кажется, просил тебя не выливать воду!

Распаренная Гэрриет залилась краской.

– Ой, прости меня! Я сейчас посмотрю, может, в баке еще осталась горячая вода.

Но воды не оказалось.

На кухне ее ждал новый удар: выяснилось, что она включила духовку, но забыла поставить в нее мусаку, и когда Саймон, злой и замерзший после холодного душа, пришел ужинать, ужина тоже не оказалось. Потом было что-то жуткое. Саймон высказал все, что он о ней думает, а ей даже нечего было сказать в свое оправдание.

После этого она опять плакала в спальне, а он ушел, хлопнув входной дверью. Поздно ночью, когда, обессилев от слез, она наконец уснула, он вернулся и разбудил ее.

– Ну, малышка моя, разве можно быть такой чувствительной? Ты же все время переигрываешь. Бедняжка! – ласково говорил он. – Бедненькая моя девочка. Ты думала, я не вернусь?

Никогда еще он не любил ее так нежно, как в эту ночь.

Глава 6

Гэрриет проснулась необъяснимо счастливая. Истинная любовь только крепнет от ссор, теперь она в этом не сомневалась. Было первое марта, и значит, уже можно было идти получать скромное ежемесячное пособие. Тихо, чтобы не разбудить Саймона, она выскользнула из кровати и оделась. Получив деньги и выйдя из банка, она купила свежие хрустящие рогалики и апельсиновый сок. С востока еще дул холодный ветер, но крыши уже истекали капелью, и бурые ноздреватые сугробы таяли на обочинах.

Наступала весна. Она представляла, как они с Саймоном будут бродить по цветущему парку и как потом их лодка тихо заскользит под зелеными лентами ивовых ветвей. В июне, в день поминовения, они будут танцевать до утра на Большом Оксфордском балу… Настоящая любовь без боли не родится, думала она.

Вернувшись, Гэрриет вынула из ящика почту и отнесла ее в спальню. Саймон еще не проснулся как следует, поэтому она пошла на кухню, чтобы сделать кофе и подогреть рогалики. Сейчас ее беспокоил только большой прыщ, выскочивший, ночью на носу. Как она ни старалась его замаскировать, он упрямо светился сквозь толстый слой крем-пудры. Да, пора было начинать питаться по-человечески.

Когда она вошла с завтраком в спальню, Саймон уже вполне проснулся и пребывал в отличном расположении духа. Оторвавшись от чтения писем, он одним махом осушил стакан апельсинового сока и сообщил:

– Бакстон Филипс прислал свои извинения. Скоро он сам приедет в Оксфорд и пригласит меня на обед.

Он встал и отдернул занавески.

– Вот видишь, как все прекрасно складывается, – сказала Гэрриет.

Разливая кофе, она старательно отворачивала от Саймона ту сторону носа, на которой сидел прыщ.

– Кстати, малышка, ты можешь начинать собирать вещи, – сказал он, щедро намазывая рогалик маслом.

– Что, твоя мама приезжает погостить?

– Нет. – Он покачал головой, почему-то очень ласково глядя на Гэрриет. – Просто я думаю, что нам с тобой пора разбегаться.

Гэрриет застыла от неожиданности, кровь отлила у нее от лица.

– Но почему? Неужели из-за того, что я разбила твоего далматинца, выпустила воду из ванны и забыла про твой костюм? Или это из-за мусаки? Так прости меня, впредь я постараюсь быть внимательнее.

– Дело не в этом, крошка, – сказал он, намазывая на рогалик толстый слой джема. – Просто все хорошее когда-нибудь кончается. Тебе нужно жить, набираться опыта с другими мужчинами.

– Но мне не нужны другие мужчины. Мне нужен только один.

Саймон молча пожал плечами.

– К-когда я тебя увижу? – Ее начало трясти.

– Неужели ты не понимаешь, что ты меня только мучаешь? – тихо сказал он.

Гэрриет опустилась на стул.

– Мои рубашки! – Он торопливо выхватил из-под нее рубашки, выглаженные ею накануне.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

– Скажи, что я сделала не так?

– Ради Бога, Гэрриет, ты все делала так.

Это дурной сон, стучало у нее в висках, – сон, не явь. Счастье, как мартовский ноздреватый снег, стремительно таяло вокруг нее.

– Тогда почему мы больше не можем быть вместе?

– Но, малышка, всему свой срок. Ты чертовски славная девочка, и мы с тобой хорошо повеселились. По-моему, я откупорил тебя очень нежненько, твой следующий парень будет от тебя в восторге, но согласись, нам обоим пора двигаться дальше.

– Но… – Она запнулась. – Я люблю тебя.

Саймон вздохнул.

– Это твои проблемы, малышка. Я ведь ни слова не говорил тебе о любви и не обещал, что все это продлится вечно.

На ее лице появилось жалкое, несчастное выражение.

– Я не верю тебе, – прошептала она.

Разговор, вопреки расчетам Саймона, складывался не очень легко, точнее, совсем не складывался. Черт возьми, и почему все женщины вечно норовят вцепиться в одного мужчину? Он молчал и сосредоточенно обгрызал кожу вокруг ногтя. Гэрриет вдруг показалось, что он уменьшился в размерах, словно усох, и смотрит на нее затравленным зверем. Она облизнула пересохшие губы.

– У тебя теперь будет другая, да?

– Разумеется, будет другая, – буркнул он. Недовольство собой придало ему жестокости. – Борзая возвращается. Я получил от нее письмо.

– Значит, она возвращается… и меня можно выгнать на улицу, как надоевшую собаку, да?

Только теперь она медленно начала осознавать, что в его будущем нет и не было для нее места.

Саймон попробовал новый ход.

– Понимаешь, Гэрриет, ты слишком хороша для меня.

– Нет. – Она беспомощно помотала головой.

– Правда, слишком хороша. Борзая, конечно, страшная сука, но это как раз то, что мне надо.

В окно вдруг заглянуло солнце, чего уже давно не было, и осветило беспорядок в комнате – неубранную постель, свисающие со всех стульев вещи Гэрриет, переполненные пепельницы.

– Не грусти, – сказал Саймон. – Видишь, какой отличный сегодня денек? Ну давай, малышка, уже поздно, пора собирать вещички.

Пока он ходил с ее чемоданом по комнате и бросал в него без разбору шарфы, пластинки, книги и косметику, ей казалось, будто он большим ластиком стирает ее след из своей жизни. Он с трудом сдерживал радостное возбуждение и простился с нею кое-как: шлепок по попе, небрежное «пока» – и все. Когда дверь за Гэрриет захлопнулась, ей даже послышался вздох облегчения. Тут же раздались удаляющиеся шаги: это Саймон бросился наводить порядок к приезду Борзой.

Дома Гэрриет вывалила вещи из чемодана и упала на кровать. С минуту она лежала, слушая перезвон часов на оксфордских башнях. Ей предстояло прожить целый день, а потом еще целую жизнь – без Саймона. Она встала, включила газ и опустилась на колени возле плиты. Через десять секунд газ кончился, и стрелка застыла на нуле.

Зашла миссис Гласе и начала крикливо требовать деньги за прошлый месяц, но, увидев лицо Гэрриет, тут же умолкла. «Белая, как смерть, бедняжка, – говорила она потом своему мужу. – Знать, грешить тоже не сладко».

Потом Гэрриет вышла и долго бродила по улицам, чавкая жижей в сапогах. Пальтишко было тонковато для межсезонья, но она не замечала холода. От Саймона у нее не осталось ничего: ни писем, ни подарков. Как она могла быть такой идиоткой, как могла хоть на минуту вообразить, что сможет его удержать? Это все равно, что пытаться удержать солнце рыболовной сетью. Обойдя раза три вокруг кладбища, она пошла к остановке, села в автобус и отвернулась к окну. Взгляд равнодушно скользил по мокрым веткам оттаявших деревьев. У Хедингтона она вышла из автобуса и снова побрела не ведая куда. Она перебирала дни, проведенные вместе с Саймоном, как бусины в четках. Никогда больше она не вздрогнет от его прикосновения и не услышит его голоса – будет только чья-то дурацкая болтовня о его последних похождениях, или о том, что он получил новую роль, или о его жизни с Борзой.

Нет, этого не может быть. Борзая вернется, Саймон поймет, что все это бессмысленно, и пришлет Марка Макалея за ней, Гэрриет. Меся ногами снежную слякоть, она наконец добралась до дома и без сил рухнула на кровать.

Теперь со всех сторон она слышала одно и то же: «Ну, что мы тебе говорили?» Джеффри явил сперва неожиданное великодушие, потом оскорбился, что она не оценила этого великодушия, потом пришел в ярость оттого, что Саймон его обскакал, потом пытался силой затащить Гэрриет в постель. Подружки по колледжу, завидовавшие ее роману с Саймоном, втайне радовались крушению ее надежд. Тео Даттон издевался над ее бездарным очерком.

Да, его лучшая студентка явно была не в форме. Видимо, у нее в жизни что-то не клеилось.

– Эх, Гэрриет, Гэрриет, – вздохнул он. – И кто же он такой?

– Какая разница, кто, – пробормотала она. – Никто. Саймон Вильерс.

– Да? Разве он еще не вышел из моды? Все мои студентки переболели этой заразой еще прошлым летом. Но вы меня разочаровываете, Гэрриет. Я был лучшего мнения о вашем вкусе. Ваш Саймон – просто бездна пошлости, самый безмозглый из всех моих учеников.

Но тут он, в точности, как миссис Гласс, взглянул на ее лицо и понял, что говорит не то, совсем не то.

Гэрриет перестала есть и с каждым днем все больше худела. Бесцельно слоняясь по Оксфорду, она останавливалась у реки, часами смотрела на воду и лениво думала, не броситься ли с моста. Вечерами она кружила вокруг Саймонова дома в надежде хоть издали увидеть своего возлюбленного. Чаще всего ей приходилось наблюдать, как он выходил из дома, садился в машину и, куря сигарету за сигаретой, нетерпеливо барабанил пальцами по рулю. Потом, прыскаясь на ходу духами, из дверей выпархивала Борзая, в мерцающем великолепии своих золотых волос и летящих шарфов, и они уезжали, яростно жестикулируя и доказывая что-то друг другу, словно продолжая давно начатый спор.

Глава 7

Только через месяц Гэрриет начала беспокоиться, но это беспокойство было ничто в сравнении с потерей Саймона. А еще через неделю она помыла голову, надела черное платье Сузи, в которое раньше не могла влезть – теперь оно болталось на ней, как на вешалке, – и пошла к Саймону.

Она выбрала наблюдательный пункт неподалеку от его дома и стала ждать. Прошло много времени, прежде чем в дверях появилась Борзая, за ней Саймон, видимо, вышедший ее проводить. На пороге они остановились, и Саймон ее поцеловал. Гэрриет чуть не до крови закусила губу. Потом Борзая села в машину и уехала, а Саймон скрылся за дверью.

Когда он наконец вышел на звонок, она долго стояла перед ним, не говоря ни слова. Как странно, думала она, разглядывая его лицо, неужели этот человек принес мне столько страданий? Неугасшие чувства с прежней силой нахлынули на нее.

– Привет. – Он, видимо, не сразу ее узнал. – А, это ты! Ты что-то хотела?

– Можно мне войти?

Он взглянул на часы.

– Я сейчас убегаю.

– Я постараюсь тебя не задерживать… но это важно.

– Что ж. – Он вздохнул. – Тогда заходи.

В комнате все было вверх дном. Всюду, где только можно, стояли переполненные пепельницы, немытые бокалы и чашки с засохшей кофейной гущей. На стульях громоздились горы одежды, от шуб до вечерних платьев.

– Борзая никогда не отличалась аккуратностью. – Саймон вынул из вазы давно засохшие цветы и бросил их в золу камина. – Слава Богу, завтра придет женщина, которая у меня убирает.

Вытащив одну сигарету – для себя, – он спрятал пачку обратно в карман.

– Ну, как дела? – спросил он, всматриваясь в ее покрасневшие глаза. – А здорово ты похудела. Что, села на диету?

Гэрриет глубоко вздохнула и сказала:

– Саймон, я беременна.

Вспыхнула спичка, и конец его сигареты засветился.

– Ты уверена? – Он бросил спичку в огонь.

– Я получила вчера результаты теста.

– Но ты же принимала противозачаточное.

– Да, но я тогда только недавно начала. А в тот день, когда мы первый раз… спали вместе, я с утра была в таком состоянии, что могла и забыть.

– Эх ты, дуреха, – усмехнулся Саймон, впрочем, довольно беззлобно. – Ты уверена, что ребенок мой?

Она вскинула на него полные слез глаза.

– А чей же? У меня больше никого не было.

– А этот… Джереми, Гордон или как его там?

– Джеффри? Нет. Я… Мы с ним не…

И она заплакала.

– О Господи, – скучным голосом сказал Саймон.

Гэрриет почувствовала себя маленьким неудобством в его жизни, вроде оторванной пуговицы или забытых в такси солнечных очков.

Он вышел на кухню поставить чайник.

– Тебе надо как можно скорее съездить в Лондон, к доктору Уоллису.

– Зачем?

– Как зачем? За абортом, зачем же еще.

– Н-но… я не могу.

– Ты что, наслушалась бабских рассказов про ужасные последствия абортов? Так это ж было сто лет назад. Теперь зародыш просто высасывают через трубочку, как пылесосом.

Гэрриет вздрогнула.

– Доктор Уоллис по этому делу классный специалист, – безмятежно продолжал Саймон. – Борзая была у него уже дважды. И Хлоя, и Анна-Мария, и Генриетта. Честно говоря, я столько раз присылал к нему пациенток, что ему давно пора ввести для меня скидку.

– Но я не хочу… – начала Гэрриет.

– Возможно, потом некоторое время ты будешь чувствовать себя подавленной – это не страшно. Через неделю у тебя конец занятий – вот, съездишь домой, отдохнешь.

– Но я слышала, это дорогая операция. Я совсем не хочу тянуть из тебя деньги…

– Нашла о чем волноваться! Я же не такой подонок, чтобы не дать девочке деньги на аборт. «Нескафе» будешь? Борзая признает только кофе в зернах, но это такая гадость! Эти чертовы кусочки зерен все время застревают в зубах.

Он налил себе и Гэрриет растворимый кофе и подал ей чашку.

– Если хочешь, – продолжал он, бросая в свою чашку две таблетки сахарина, – я могу хоть сейчас позвонить доктору Уоллису и обо всем договориться. Правда, так будет лучше: у него на телефоне сидят такие стервы! Если девочка звонит им в первый раз, они ей сперва всю душу вымотают, а потом уже запишут на прием.

Кофе был обжигающе горячий, но после него Гэрриет почувствовала себя немного лучше.

– Саймон, а если я оставлю его – что ты скажешь?

– Ангел мой, ну посуди сама, какая из тебя мать-одиночка? Уж кому-кому, а тебе оставлять ребенка – это просто смешно. Бывает, конечно, рожают девушки без мужа, но всем им потом приходится туго… разве что, если они богаты и могут позволить себе содержать няню и любовника.

Превозмогая тошноту, Гэрриет в десятый раз перелистывала один и тот же журнал и разглядывала пациенток в приемной доктора Уоллиса. Одни были бледные и напуганные, как и она; другие, видимо, умудренные опытом, спокойно переговаривались друг с другом и вообще вели себя так, словно ожидали очереди в парикмахерской.

В дверях столкнулись две фотомодели.

– Ой, Фанни, привет!

– Мегги! Ты когда?..

– В пятницу утром. Постарайся записаться на то же время, зайдем вместе, ладно?

Доктор Уоллис, холеный мужчина с лицом, смуглым от зимнего загара, ослепил ее своими белыми манжетами.

– Мисс Пул, вы уверены, что не передумаете? Может быть, лучше выйти замуж и оставить ребенка? Вы принимаете серьезное решение.

– Отец ребенка не хочет на мне жениться, – прошептала Гэрриет, избегая глядеть доктору в глаза. – Но он согласен оплатить операцию. Я привезла от него письмо, вот, пожалуйста.

Доктор Уоллис лишь мельком взглянул на листок синей почтовой бумаги, какой всегда пользовался Саймон, и улыбнулся.

– Надо же, опять мистер Вильерс. Вот что значит настоящий мужчина!.. Один из наших постоянных клиентов.

Гэрриет смертельно побледнела.

– Э-э, я вижу, у вас к нему серьезное чувство? А вот это уже лишнее, поверьте. В нем, конечно, море обаяния, но идеального супруга из него все равно не выйдет. Не огорчайтесь, все еще успеется! Да и стоит ли в ваши годы брать на себя такое бремя? Надо сначала закончить университет…

– Я знаю, – без всякого выражения произнесла Гэрриет.

– Остались еще кое-какие формальности – я покажу вашу медицинскую карту другому врачу, он ее подпишет, и тогда… В пятницу с утра пораньше вас устроит? Вот и славно. Вечером будете свободны. Ну, не надо, не надо плакать. Все скоро кончится.

Оставалась последняя надежда – родители. Под вечер она села в поезд и поехала домой.

У матери только что закончилась очередная вечеринка с бриджем, и дамы средних лет, слегка подогретые джин-тоником, шумно прощались друг с другом у порога, втискивались в свои машины и разъезжались по домам. Замедляя шаг, Гэрриет прислушивалась к голосу леди Нив – Сузиной свекрови, – который звучал громче остальных.

– Ну, всего хорошего, Элисон! – Леди Нив снисходительно приникла щекой к щеке хозяйки. – На той неделе мы все увидимся у Одри – да, Одри? – Внезапно она разглядела плетущуюся по тропинке Гэрриет. – О, привет! Домой на выходные? Обязательно загляни к Питеру и Сузи. Заодно посмотришь их новые обои в гостиной – на редкость удачный выбор.

Какая все-таки неотесанная девица, думала леди Нив, рассеянно и не всегда впопад нажимая на педали своего «Хамбера». Просто не верится, что они с Сузи из одной семьи, – тут леди Нив вовремя вывернула руль и не врезалась в железные ворота у выезда на шоссе. Конечно, Сузи – не совсем та, кого Нивы мечтали видеть рядом со своим единственным сыном, но она, во всяком случае, знает свое место, и со временем из нее может получиться вполне приличная жена для Питера.

Проводив гостей, миссис Пул вернулась в дом. Гэрриет уже сидела на стуле в кухне, и у нее на коленях урчала кошка. Господи, и почему она у меня такое пугало? – подумала миссис Пул. Сидит как куль, не накрашена, космы торчат во все стороны, да еще это жуткое пальтишко без единой пуговицы. Вся в отца, тому тоже ничего не нужно, кроме его дурацкого музея.

– Жаль, что ты меня не предупредила, – сказала она сухо. – На ужин ничего нет, одни сардельки. Ты как сегодня, переночуешь?

– Да, если можно, – сказала Гэрриет.

– Ну и хорошо – будем с тобой вдвоем.

– А папа?

– Папа уехал – у него опять какая-то заумная конференция по керамике.

Сердце у Гэрриет упало. Дома она могла говорить по душам только с отцом.

Миссис Пул сунула несколько сарделек в электрожаровню и начала мыть посуду.

– Мы теперь собираемся на бридж каждую неделю, – сказала она, погружая бокалы в тазик с мыльной водой. – Элизабет Нив – девчонка что надо.

Как можно быть «девчонкой» после сорока? – недоуменно подумала Гэрриет.

– Она все подбивает меня купить посудомоечную машину. Говорит, нельзя же каждую неделю принимать гостей и мыть все самой.

Гэрриет взглянула на резиновые перчатки, мелькающие в горячей пене. Как хирургические, пронеслась тревожная мысль. Сейчас введут трубку, и пылесос начнет высасывать зародыш. От запаха сарделек ее начало мутить, и она встала и отошла к окну. В саду ветер срывал с миндальных деревьев последние нежно-розовые лепестки.

Надо же, стоит себе сложа руки и смотрит в окно, поразилась миссис Пул. Сузи бы давно уже схватила полотенце и вытирала посуду.

– Как в колледже? – спросила она. – Ты что-то осунулась. Все горбатишься над книжками?

Гэрриет отвернулась от окна и сказала:

– Мама, я беременна.

– Что?!

– Я беременна.

Резиновые руки на миг замерли, потом вдруг замелькали очень быстро.

– Откуда ты знаешь?

– Я прошла тест.

– Все твой Джеффри! – визгливо заговорила миссис Пул. – Он мне сразу не понравился.

– Нет, это не он. Это совсем другой.

– Ах ты шлюшка! – прошипела миссис Пул.

Потом на Гэрриет обрушилась материнская истерика по полной программе: со слезами, с выкриками «после всего, что мы для тебя сделали», и «в лепешку расшибались, все выкраивали тебе на учебу».

– Я знала, знала, что этим кончится!.. – голосила она. – Все эти волосатики желторотые со своими идеями… Свободную любовь им подавай! И отец твой тоже хорош: рвался отправить доченьку в университет!.. Вот и дорвался. И где, где мы тебя упустили? Что теперь скажут Нивы?

И опять по новой, круг за кругом, одно и то же, одно и то же…

Гэрриет села. Кошка, которой дела не было до семейных распрей, лениво потерлась об ее ноги, прыгнула на колени и самозабвенно затарахтела. У Гэрриет опять начался приступ тошноты.

– Мама, выключи, пожалуйста, свои сардельки! – взмолилась она.

– Ну, и что ты теперь намерена делать? – спросила миссис Пул. – Молодой человек, как я понимаю, тебе кукиш показал?

– Если ты говоришь о женитьбе, то да, он не хочет на мне жениться.

– Мало ли, чего он не хочет… – угрожающе начала миссис Пул.

– Мама, сейчас двадцатый век, – вздохнула Гэрриет. – И потом, наши отношения были важны для меня, а не для него. Он не любит меня. Но, по крайней мере, он дал мне деньги на аборт.

Миссис Пул взяла чек, и на лице у нее появилось горестно-удовлетворенное выражение, какое бывает у пассажиров, прождавших полчаса на холодном ветру и наконец-то увидавших автобус.

– Он, стало быть, держит деньги у Куттса? Наверное, воображает, что он пуп земли. А аборты разве не запрещены?

– Нет, уже нет, – сказала Гэрриет. – Сегодня утром я ездила в Лондон, на прием к врачу. Все вполне законно. Меня записали на пятницу.

– Ну и ладно, – сказала миссис Пул, видимо, успокаиваясь. – Хорошо, что у твоего молодого человека хоть на это хватило соображения.

Гэрриет вздохнула.

– Ты правда хочешь, чтобы я сделала эту операцию? Может, лучше все-таки оставить ребенка?

Во взгляде миссис Пул отразился непередаваемый ужас, словно она только сейчас разглядела на автобусе табличку «Частный».

– То есть как оставить? Где ты собираешься его держать?

Будто речь идет о слоне, а не о ребенке, подумала Гэрриет.

– У нас нельзя, – продолжалa ее мать. – Только представь, что скажут люди – Нивы хотя бы. И в каком положении окажутся тогда Сузи с Питером? Нет, это невозможно. Где ты будешь жить? У тебя же ни гроша за душой.

– Но когда Аманда Сатклифф родила без мужа, ты как будто отнеслась к этому спокойно, – напомнила Гэрриет.

– Аманда Сатклифф – совсем другое дело. Все знают, что она с придурью, так что ее история никого не удивила. Может, это и не очень красиво звучит, но вот что я тебе скажу: хочешь окончить университет – от ребенка придется избавляться.

– Этот ребенок, между прочим, твой внук или внучка, – глухо проговорила Гэрриет. – Ты же всегда говорила, что хочешь внуков.

– Хочу. Но по-человечески, а не так. – Миссис Пул заплакала. – Что теперь скажут люди?

– Господи, какая разница, что они скажут? – крикнула Гэрриет и выбежала из кухни.

Наверху она толкнула дверь своей спальни и бросилась на кровать. Через некоторое время вошла мать и, присев рядом, стала гладить ее по голове.

– Прости, что я накричала на тебя, доченька. Все это так неожиданно. Но ты должна понять: родить – это еще не все, точнее, это только начало. Ребенку нужна семья, родители, деньги, в конце концов, – разве ты сможешь ему все это дать? А так – пройдет пятница, и снова все войдет в норму. Только представь, как расстроится папа, если ты не получишь степени: Тебе надо как следует отдохнуть, вот что. Скоро у тебя каникулы, можно съездить всем вместе на озера – ты ведь давно хотела посмотреть на домик Вордсворта, да?..