Текст книги "По зову сердца"

Джин Стоун
По зову сердца

Всем, кто любил, теряя, страдал,

Но нашел в себе мужество

избрать путь добра

и идти по нему

Пролог

Она стояла у окна своей уютной комнаты в мансарде и смотрела на остроконечные крыши домов Вайнард-Хейвена. За полосой серой морской воды можно было разглядеть землю. Как говорили жители Вайнарда, Большую Землю, или Америку.

Затем она повернула голову налево, в сторону островов Елизаветы, которые казались отсюда крошечными точками. Ее всегда раздражало, что густой сосновый лес закрывал от нее Уэст-Чоп, побережье и его дом. Дом, в котором она так много времени провела напрасно. Пока не узнала правду.

– Это же несправедливо, – прошептала она.

Услышать ее никто не мог, поскольку стоял февраль и в гостинице не было ни одного приезжего, только она и ее отец, да еще призраки, которые населяли эти двухсотлетние стены. Некому услышать ее жалобы, разделить гнев, увидеть слезы.

Она взглянула на бумаги, лежавшие на низком дубовом столике, и уже не в первый раз спросила себя: что скажет отец, когда узнает, что обнаруженные ею в потайном ящике письменного стола бумаги помогли сбросить завесу тайны с той лжи, которую ей навязывали долгие годы.

Ей лгали все.

Она достала из кармана горсть коричневых и темно-зеленых шариков – бутылочных осколков, отшлифованных морем, – и с силой сжала их в кулаке.

Шурх-шарх.

Интересно, а они-то раскаются, когда узнают о ее открытии?

Часть первая

Глава 1

Джессика Бейтс Рэндалл взглянула на часы, висящие над швейной машинкой на обитой ситцем стене.

Проклятие! Уже почти шесть, а она обещала не опаздывать со шторами, чтобы миссис Бойнтон успела на прием к семи тридцати. Бойнтоны жили в этом же небольшом городке в штате Коннектикут, в самой роскошной его части, там, где и Джесс жила когда-то. В те времена ей казалось, что внешний лоск много значит.

Ехать туда минут двадцать. Хорошо бы только, не исполнились предсказания метеорологов и февральское небо не разразилось снежной бурей.

Джессика поставила ногу на педаль и продолжила работу. Шов, скреплявший куски шелковой материи, получался идеально ровным, и она вспомнила, что прежде, до развода, шитье было ее любимым занятием, хобби.

А теперь оно стало ее работой; на вывеске у входной двери четкими буквами персикового цвета было написано: «Дизайн от Джессики». Шитье – это ее бизнес.

Конечно, она не задержалась бы с исполнением заказа, если бы не позвонила Мора. У дочери вновь возник неотложный вопрос, один из тех, которые мучали ее вот уже два года, с Самого отъезда в Скидмор.

– Мама! – завопила Мора. В Скидморе она быстро научилась вопить, словно истошный крик был традицией колледжа, как пикники или игра в кегли. – Мама, Лиз говорит, будто Коста-Рика – это круто, а Хетер хочет непременно в Лодердейл, потому что там, мол, интересные духовные традиции. Но Лиз отказывается. Прямо не знаю, что мне делать.

Они заявили, что решать должна я.

Джесс вздохнула:

– А почему ты так уверена, что я позволю тебе ехать?

Этот вопрос, прозвучавший как шутка, был отчаянной попыткой восстановить материнский контроль, который ослабевал с каждым годом.

– Мам! Что с тобой?

– Мора, тебе двадцать лет! – Джесс вдруг почувствовала, что устала ограничивать независимость дочери. – А твои счета, между прочим, все еще оплачиваю я.

Воцарилось молчание. Джесс представила, как надулись губы Моры, отчего та всякий раз становилась похожа на тринадцатилетнюю девочку.

– Папа обещал дать денег, – ответила Мора.

В груди Джесс все сжалось. Опять Чарльз. Несмотря на все старания, ей так и не удалось до конца избавиться от него. Должно быть, так и не удастся до конца дней.

Джесс хотелось сказать: «Он проявляет исключительную щедрость, так нежно заботясь о собственных детях». Но она удержалась, напомнив себе, что благосклонная судьба послала ей достаточное состояние и она никогда не нуждалась в деньгах Чарльза. И без него трое ее детей ни в чем себе не отказывали. Разозлилась она скорее из принципа или потому, что была уязвлена ее гордость.

– Тогда предложи им что-нибудь еще, – усмехнулась Джесс. – Если Хетер потянуло к духовным традициям, а Лиз непременно хочет быть крутой, отправляйтесь, например, в Седону.

Много лет назад, когда мир был моложе, Джесс ездила в Седону с Чарльзом. Пока она созерцала величественные, гордые горы Аризоны, Чарльз закупал напитки, майки и прочие сувениры, желая доказать членам своего клуба, что он действительно побывал в Седоне, и убедить их в том, что у него утонченный вкус.

– Седона! – снова завопила Мора. – Это же tres chiquenote 1Note1
  Шикарно (фр.). – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]!

Поняв, что дочь на время успокоилась, Джесс повесила трубку. От этого разговора у нее во рту остался легкий привкус горечи. Итак, она проиграла очередной раунд в схватке, ибо сама избаловала и испортила детей после развода.

Заварив чай, Джесс выпила две чашки и задумалась о том, как ей повезло в жизни. Хорошо, что Чак окончил Приметой (правда, сейчас он работает на Уолл-стрит в отцовской фирме), прекрасно, что Мора оправилась от пережитых травм и скоро станет дипломированным психологом, а восемнадцатилетний Тревис, ее солнышко, решил на следующий год поступать в Йель, а значит, будет ближе к дому. К ней.

Словом, Джесс отвлеклась. Забыла про работу, про ответственность, про часы, почему-то не напомнившие ей, что портнихи уже разошлись по домам, и про розовые шторы миссис Бойнтон, стоившие десять тысяч долларов.

Встав из-за машинки, Джесс проверила швы. Как ни странно, они оказались безупречными.

Расправив тонкую материю, она понесла ее к гладильному столу.

Наконец все было готово. Джесс повесила шторы на вешалку, прикрыла полиэтиленом и надела пальто, молясь о том, чтобы машин на улицах было поменьше, а снегопад не начался.

Задернув занавески на стеклянной входной двери, перед тем как запереть ее на ночь, Джесс вдруг взглянула на столик, где за четыре дня скопилась груда почты – счета, чеки и прочая дребедень. Она повесила шторы на руку и со вздохом сгребла почту. Нужно отвезти бумаги домой и там разобраться с ними.

Направляясь к двери черного хода, чтобы включить сигнализацию, она быстро перебрала почту и обратила внимание на длинный синий конверт. Имя Джессики Бейтс Рэндалл и адрес были выведены аккуратными печатными буквами; в левом нижнем углу значилось слово «личное», подчеркнутое красным; адрес отправителя отсутствовал. Зато штемпель оказался очень четким: «Вайнард-Хейвен, Массачусетс».

Что за Вайнард-Хейвен? Где это? А-а, наверное, это курорт Вайнард. Знакомых у Джесс там не было, и знала она об этом городке лишь то, что там любит проводить летний отпуск президент, а Барбра Стрейзанд, по слухам, хотела отпраздновать там свадьбу.

Загорелась красная лампочка.

«Селия Бойнтон, – мгновенно вспомнила Джесс. – О Боже!»

Она поспешила на улицу.

Если это письмо написали ей Клинтон или Стрейзанд, то они не подписались.

У первого же светофора пришлось остановить машину: горел красный свет. Охваченная внезапным любопытством, Джесс разорвала синий конверт.

Это было ошибкой.

Она застыла. Джесс сидела и невидящими глазами смотрела на выписанные четким почерком слова, предназначавшиеся ей лично. Ладони ее вспотели, сердце учащенно забилось, а мысли завертелись в голове с бешеной скоростью.

В верхнем углу письма, отправленного из Вайнард-Хейвена, значилось: «Джессике Бейтс Рэндалл». А ниже – полторы строчки, пронзившие Джесс словно током:

«Я – твоя дочь, от которой ты отказалась. Может, нам пора встретиться?»

И больше ничего – ни имени, ни подписи. И ни единого слова о том, что ребенок Джесс умер, как ей сказали.

Сзади кто-то загудел: загорелся зеленый. Джесс засунула письмо в сумочку и нажала на газ.

По улицам города мчалась машина, а за рулем сидела женщина, которая не могла дышать, и перед ее глазами все плыло.

Джесс не знала, каким образом ей удалось разложить шторы на обеденном столе в доме Бойнтонов. Селия Бойнтон все время торчала у нее за спиной, а она видела перед собой только лист бумаги из синего конверта и чувствовала себя примерно так же, как почти пять лет назад, когда впервые решилась встретиться с дочерью.

Тогда Джесс отправилась в соседний Стэмфорд и нерешительно подошла к кирпичному георгианскомуnote 2Note2
  Георгианский стиль – архитектурный стиль эпохи царствования английских королей Георга I (1714 – 1727), Георга II (1727 – 1760), Георга III (1760-1820) и Георга IV (1820-1830).


[Закрыть] особняку. На его белой деревянной двери была прибита табличка: «Готорн».

Ее переполняла решимость найти дочь.

Эти люди увезли девочку с собой двадцать пять лет назад… Да, именно столько времени прошло с тех пор, как чета Готорнов приняла в свой дом младенца, которого Джесс никогда не видела, не держала на руках и все-таки нежно любила…

Она разработала рискованный план. С помощью мисс Тейлор, хозяйки пансиона, Джесс узнала координаты приемных родителей, усыновивших ее дочь и детей ее тогдашних подруг – Пи-Джей, Сьюзен и Джинни. В шестьдесят восьмом году она жила с ними под одним кровом в пансионе для незамужних матерей «Ларчвуд-Холл». Через четверть века Джесс решила, что все они должны встретиться и найти своих детей, которых никогда не видели. Она, конечно, не знала, у кого из них хватит мужества приехать, но сама решилась.

Своего ребенка Джесс разыскала последним. Сначала она хотела поговорить с приемными родителями дочери, желая, чтобы именно они подготовили девушку к встрече с ней. До назначенного дня Джесс, как и другим, не было известно, приедет ли к ней ее дочь, захочет ли увидеть ее.

Но такого финала она не ожидала.

На пороге появилась приятная седовласая женщина по имени Беверли Готорн:

– Что вам угодно?

– Я хотела бы поговорить об Эми, – выпалила Джесс. – Я ее мать.

Миссис Готорн закрыла лицо руками.

– Милая моя, – пробормотала она сквозь слезы.

И потом рассказала Джесс, что Эми погибла. Девочка каталась на велосипеде, и ее сбила машина. Водитель был пьян.

Эми было одиннадцать лет.

Джесс воткнула в розовое полотно последнюю булавку, стараясь сдержать слезы. Почти пять лет, пытаясь смириться со своим горем, она оплакивала свою дочь и привыкала к утрате. И вот теперь какой-то бездушный негодяй разбередил ее рану.

Она не допустит, чтобы ее чувствами играли.

Но беда в том, что Джесси хотелось верить: дочь жива. И если так, она найдет Эми.

– Все, – сказала она.

Было семь часов двадцать три минуты, Селия Бойнтон осталась довольна. Выразив благодарность и услышав в ответ массу любезностей, Джесс вернулась к машине.

Она знала, куда поедет.

– Джесс, – улыбнулась пожилая дама, – прошу вас, заходите. Очень рада вас видеть.

Хотя Джесс всегда звонила Готорнам на Рождество и в годовщину смерти Эми, после той единственной встречи они не виделись.

Хозяйка пропустила Джесс в холл.

Гостья, сняв перчатки, повернула на пальце кольцо с алмазом и изумрудом. Это кольцо носила ее мать – в те дни, когда была жива, смеялась и несмотря ни на что любила свою Джесс. Наверное, миссис Готорн примерно одних лет с ее матерью. Джесс попыталась представить себе свою красавицу мать седой, сгорбленной, с выцветшими глазами и морщинистым лицом.

– Я не знала, застану ли вас дома.

– Мы на прошлой неделе вернулись из Флориды, – отозвалась миссис Готорн. – Пожалуйста, раздевайтесь, проходите в комнату и садитесь. Сегодня так холодно… Что привело вас к нам?

Джесс вошла в уютную гостиную, где возле горящего камина стояли мягкие стулья, а книжные полки вдоль стен были полны книг. Вспомнив, что миссис Готорн преподавала историю, а ее муж был адвокатом, она с удовольствием подумала, что ее дочь воспитывали культурные, образованные люди. Они не солгали бы ей, что Эми умерла. Джесс и сама была на кладбище, стояла у могилы дочери…

Коснувшись виска, она попросила прощения за то, что не позвонила заранее.

На столе Джесс заметила в серебряной рамке фотографию улыбающейся светловолосой девочки. Милая Эми, милая маленькая Эми… Сердце ее заныло, и она отвела взгляд.

Достав из сумочки синий конверт, Джесс протянула его миссис Готорн:

– Вот это я получила по почте. Не знаю, что думать, но я ужасно расстроилась.

Пока хозяйка читала письмо, Джесс осматривала комнату. Наверное, Эми играла здесь. Возможно, сидела на этом самом стуле…

– Боже, – прошептала миссис Готорн. – Я ничего не понимаю.

Ее серые глаза устремились в никуда. Наверное, в ее душе еще жили воспоминания о ребенке, которого она растила как своего собственного.

– Простите, миссис Готорн, – проговорила Джесс, – что я напомнила вам о горе.

Старая женщина смахнула слезу и попыталась улыбнуться.

– Что вы, моя дорогая. Эми нет уже давно. Но что я моту для вас сделать?

– Понимаете, мне бы хотелось выяснить, кто прислал это письмо и с какой целью.

– А не может быть, что Эми – не ваш ребенок?

«Да, – подумала Джесс. – Вот он, правильный ответ. Разве возможен другой?»

– Вы оформляли удочерение через «Ларчвуд-Холл», верно?

– Конечно. Видите ли, «Ларчвуд» – частное заведение, а с государственными агентствами мы не хотели связываться.

– Вы разговаривали с самой мисс Тейлор?

Джесс вспомнила, что именно мисс Тейлор, хозяйка «Ларчвуда», сообщила ей адрес Готорнов.

Между бровями миссис Готорн пролегла складка.

– Не помню… К нам домой приходила женщина из социальной службы…

– Может, ваш супруг вспомнит?

– О нет, память у Джонатана еще хуже моей. – Миссис Готорн положила руки на колени. – Не хотите ли чаю? У меня сегодня очень вкусное лимонное печенье.

Джесс покачала головой:

– Нет-нет, спасибо. Я слишком подавлена.

– Ну что ж, не знаю, чем вам помочь. Пока вы не пришли в первый раз, я не знала, кто родная мать Эми. Только от вас я об этом и услышала. А что, если произошла какая-нибудь путаница в документах?

Путаница?

– Не исключено.

Но Джесс сомневалась. Она не из тех, у кого бывают счастливые случайности. С такими, как она, чудеса не происходят.

– В таком случае, – негромко проговорила миссис Готорн, и Джесс показалось, что в ее голосе прозвучала зависть, – возможно, ваш ребенок жив.

– Возможно, – согласилась Джесс и взяла у миссис Готорн конверт. – Или же это чья-то очень жестокая шутка.

Приехав домой, Джесс расположилась на диване и задумалась: кто мог знать, что она родила в те времена, когда сама была почти ребенком?

Возможно, кто-то из этих людей и написал письмо. Неизвестно, правда, зачем.

Она взяла, лист бумаги и вывела на нем: «Отец».

Но отец и слышать не желал о том, что пятнадцатилетняя незамужняя Джесс беременна. Он отказывался видеть ее, «пока все не будет решено». Кроме того, отец умер более пятнадцати лет назад. И больше никто из родственников не знал о том, что она опозорила почтенный дом Джеральда Бейтса.

Вспомнив про «Ларчвуд-Холл», Джесс написала имена: мисс Тейлор, Пи-Джей, Сьюзен, Джинни. Подумав о докторе Ларриби и Баде Уилсоне, совмещавшего в Вествуде, где располагался «Ларчвуд-Холл», должности шерифа и почтмейстера, она включила в список и их. Эти двое тоже знали о ее беременности.

Просмотрев список, Джесс глубоко вздохнула. Дико предполагать, что кто-то из этих людей способен написать ей от имени дочери. Ни у кого из них нет никакого резона вводить Джесс в заблуждение.

Никакого резона…

Пока она задумчиво покусывала кончик ручки, ее посетила еще одна мысль. Да, один человек действительно знает все. Он многое потерял из-за нее: дом, семью и доступ к значительным денежным средствам. Чарльзу, бывшему мужу Джесс, было известно про ее первую дочь. Правда, когда она выгнала его, он только обрадовался и вскоре женился на молоденькой женщине. Джесс всегда удивляло, как ему удается делать вид, будто он богат. Она-то знала, что Чарльз заблуждается, считая себя лучшим в мире специалистом по инвестициям.

«Чарльз», – написала Джесс на листе и тут же добавила: «Чак, Мора, Тревис». Она обо всем рассказала детям, поскольку хотела, чтобы они знали правду.

Нет, конечно же, дети здесь ни при чем.

Джесс еще раз изучила увеличившийся список, но взгляд ее задержался только на одном имени: Чарльз. Неясно, зачем ему это, но так поступить мог только он.

Сжав кулаки, она мысленно выругалась, потом сняла телефонную трубку и набрала номер его городской квартиры в Манхэттене.

– Сейчас мы не можем поговорить с вами, – услышала она самодовольный голос Чарльза. – Мы вернемся в Нью-Йорк десятого марта.

Би-и-ип.

Джесс положила трубку. Итак, он уехал. Куда?

Ей стало нехорошо при мысли о том, что Чарльз и его молодая жена отправились на какой-нибудь курорт. В Вайнард, например.

Снова схватив трубку, она быстро набрала номер сотового телефона Чака. О том, где Чарльз, скорее всего знает его любимый сын.

– Привет, родной, – сказала Джесс, услышав голос Чака.

– Мама? Привет, как дела?

– Ты очень занят?

Чак рассмеялся:

– Пока я не стал взрослым, жить было проще.

– Я тебя понимаю.

– Тебе что-то нужно?

Джесс вдруг сообразила, что звонила сыну редко и никогда, ни разу не позвонила просто так, чтобы сказать «привет». В свое время Чак вполне ясно дал понять: ему не по душе постоянный контроль матери. Он очень похож на Чарльза, да и на ее отца. Как все это грустно…

– В общем-то да, – призналась Джесс. – Мне нужно потолковать с твоим отцом. Кое-какие вопросы по поводу налогов.

– Папа на Багамах.

На Багамах? Значит, не в Вайнарде.

– А что ему там Понадобилось?

На мгновение она забыла, что не имела права задавать такой вопрос. Но в разводе они четыре года, тогда как в браке были двадцать лет, а старые привычки сильны.

– Он говорил, что хочет купить яхту.

Джесс вздохнула, но не сказала, что, по ее мнению, Чарльз никогда не повзрослеет.

– Ну хорошо, родной. Спасибо. – Помолчав, она добавила:

– Дорогой, я по тебе скучаю. Может, как-нибудь заедешь пообедать?

– Боюсь, не получится. Я сейчас на семинаре в Бостоне.

– В Бостоне? – удивилась Джесс.

– Ну да. Сотовый телефон – удобная штука, правда? «Бостон, – подумала она. – А оттуда рукой подать до Вайнарда».

Джесс прикрыла глаза и попыталась отделаться от слишком ясной мысли. Пробормотав какие-то слова, которые матери обычно говорят взрослым сыновьям, она попрощалась. Потом Джесс долго сидела и твердила себе: то, что Чак в Бостоне, еще ничего не значит. Да, он похож на Чарльза, но из этого вовсе не следует, что он пойдет по его стопам. И Чак все-таки и ее сын, поэтому не станет издеваться над матерью.

Джесс еще раз пробежала глазами список.

Отец.

Хозяйка пансиона.

Четыре бывшие подруги.

Между прочим, только у Джинни жизнь в конце концов сложилась удачно. Интересно, как повела бы себя Джинни, окажись она в подобной ситуации? Заподозрила бы собственного сына?

Глава 2

Джинни Стивенс-Розен-Смит-Эдвардс считала, что мужей лучше оставлять, чем хоронить.

Сейчас она стояла в полутемном ритуальном зале Лос-Анджелеса и смотрела на дубовый гроб, украшенный камелиями – любимыми цветами Джейка.

– Сукин сын, – прошипела она себе под нос. – Грязный, подлый сукин сын.

Он не имел права умирать. Пять лет Джинни была верна ему. Черт возьми, она любила его, если, конечно, можно назвать любовью то чувство, которое заставляет женщину вытворять разные глупости, например, не изменять мужу или неизвестно ради чего заботиться о нем. И Джинни не изменяла ему и заботилась о нем целых пять лет. И к чему это привело? Да к тому, что она стоит здесь, таращится на то, что когда-то было любимым человеком, и задается вопросом, хороший ли выбрала гроб и что сказал бы Джейк насчет бледно-голубой шелковой обивки.

Всех, кроме Джинни, удивило, что Джейк не желал кремации, хотя это было принято в Калифорнии. Как-никак Лос-Анджелес – огромный город, и земля здесь невероятно дорогая. Но Джейк всю жизнь боялся огня, и Джинни об этом знала. Она вообще много знала о своем муже: например, он мечтал о карьере певца, не умея верно воспроизвести ни единой ноты. Джейк стал удачливым продюсером документального кино только потому, что первая жена, мать его двоих детей, алкоголичка, всячески этому противилась. И еще Джинни считала, что Джейк – самая большая удача, выпавшая ей в жизни.

А теперь он холодный как лед и неподвижный как бревно. Грязный, подлый сукин сын.

Кто-то тронул ее за локоть, но она не отвела взгляда от неподвижной головы на подушке.

– Джинни!

Это Лайза, дочь Джинни, звезда телевидения. Отныне единственный человек на земле, которому она небезразлична.

– Начинается служба. Сядь на скамью.

Джинни вздохнула и тут же ощутила сильный аромат цветов. Здесь были горшки, корзины, букеты, вазы от операторов, актеров, продюсеров – словом, от всего мира киноиндустрии, ошарашенного внезапной кончиной шестидесятичетырехлетнего Джейка Эдвардса. Конечно, огромное количество цветов прислали козлы, сходившие с ума от Лайзы в роли Мирны, злобной сучки из сериала «Девоншир-Плейс». Все-таки ее отчим угодил в гроб, она, должно быть, огорчена, и вот эти недоумки выразили ей сочувствие.

– Джинни, – опять негромко сказала Лайза – Мирна. Джинни запрокинула голову, чтобы не выкатилась слеза, бросила последний взгляд на покинувшего ее сукина сына и позволила Лайзе отвести себя к скамье, предназначенной для членов семьи усопшего.

Наверное, ей следовало оставить в доме Консуэлло, экономку, повариху и прачку в одном лице, с которой она никогда не ладила. Консуэлло всего лишь терпела Джинни, терпела ради Джейка, ибо за него готова была пролить последнюю каплю крови. Ведь только благодаря ему она получила разрешение на работу в США. Он сделал ее человеком, американкой! Поэтому Консуэлло заслуживала какой-то награды за преданность Джейку – и за выдающиеся кулинарные таланты. Скорее всего это она перекормила Джейка чересчур обильными завтраками – мясом и яичницей, и его сердце не выдержало.

«Черт возьми, – размышляла Джинни, глядя, как вносят блюда с гусями и прочими поминальными блюдами. – Да, Консуэлло стоило оставить хотя бы из-за того, что я терпеть не могу свою стряпню и ни разу в жизни не пропылесосила ковер». Наверное, Джейк этого и хотел. В конце концов, у Консуэлло никого нет, кроме боготворимого ею Джейка, двух его взрослых мерзавцев детей, неудачной второй жены и ее внебрачной дочери.

Джинни взяла себе артишок и задумалась. Почему в мире заведено так, что люди, которые всегда служили другим, вдруг сами заставляют других служить им? Взять хотя бы се мать. Она кормила свою ненаглядную дочь, а потом этой ненаглядной пришлось таскать домой замороженные обеды, пока мать не испустила последний вздох. Вот и Джейк…

К ней подошла Лайза под руку с лысым дородным господином.

– Познакомься, это Гарри Лайонс, мой режиссер. Гарри, это моя мама, Джинни Эдвардс.

Гарри Лайонсу удалось сделать из Лайзы телезвезду, и Джинни знала, что возился он с Лайзой ради Джейка. Джейк непрерывно терроризировал своих голливудских знакомых до тех пор, пока Лайзу не пригласили на пробы. А затем, опять-таки по настоянию Джейка, пробы перенесли в другую часть города – только для того, чтобы Джинни могла в любую минуту оказаться рядом с недавно обретенной дочерью.

Было это почти пять лет назад. Тогда Гарри Лайонс, тучный мужчина, стоявший сейчас перед Джинни, открыл Лайзе путь к вершинам.

– Миссис Эдвардс, – небрежно проговорил режиссер, – очень рад познакомиться с вами. Мне будет не хватать мистера Эдвардса.

Прожевывая артишок, Джинни подумала: «Да ему-то какое дело?»

– Благодарю вас, – произнесла она с набитым ртом. – Мне тоже будет его не хватать.

Он прокашлялся и с интересом оглядел стол.

– Я слышал, вы тоже были актрисой.. Вам удалось великолепно обучить вашу дочь, или же у вас необыкновенно творческие гены.

Естественно, Гарри Лайонс предпочитал говорить про Лайзу, которая давала ему хорошие прибыли, а не про покойного Джейка. А Джинни вовсе не собиралась сообщать ему, что впервые увидела Лайзу сравнительно недавно.

– Да, она моя дочь, – с гордостью подтвердила Джинни. Нет, совершенно незачем объяснять этому толстяку, что «необыкновенно творческими генами» Лайза более всего обязана отчиму Джинни. Тот когда-то изнасиловал падчерицу. Эта история была бы прекрасным предметом для беседы на светском приеме. Но сейчас они не на приеме, хотя люди, собравшиеся здесь, кажется, придерживаются другого мнения.

Прожевав наконец артишок, Джинни спросила:

– Лайза, ты видела Брэда и Джоди?

Прекрасные топазовые глаза Лайзы устремились во внутренний двор:

– Брэд лакает, а Джоди медитирует.

– Прошу меня простить, – обратилась Джинни к Гарри Лайонсу, – я должна поговорить с детьми Джейка.

На его лице не отразилось ровным счетом ничего, и ей захотелось заорать: «Ты здесь только потому, что Джейк умер!» Но она молча вышла во внутренний двор. Сняв по пути черный шарф, Джинни оставила его на столике. Пусть Консуэлло спрячет его, если, конечно, ее надоумит святой дух.

Брэд и в самом деле развалился в шезлонге с бокалом пива в руке. Его сестра сидела на земле, поджав под себя ноги; глаза ее были закрыты, руки скрещены на груди, а лицо обращено к небесам. Голову Джоди украшал венок из маргариток – символ Братства нового мира, которому она посвятила свою душу несколько лет назад. «Быть бы ей хиппи», – подумала Джинни. Но прожитые три десятилетия привели Джоди в объятия Братства.

– Дорогая мамочка, – заговорил Брэд при появлении Джинни, – почему же вы оставили гостей? Или вас слишком угнетает утрата незабвенного супруга?

– Не паясничай, Брэд. – Джинни уселась, скинула туфли па высоких каблуках и положила ноги на стул. – Нам нужно потолковать. Ты не мог бы вывести сестру из транса?

Тонкие бледные губы Джоди раскрылись, и она тихо пробормотала:

– Я вовсе не в трансе. Мне нужно связаться с духом папы.

– Духа вашего папы давно тут нет, – отрезала Джинни. – Открой глаза и выслушай меня.

Брэд отхлебнул из бокала, а Джоди открыла глаза.

Джинни, переведя взгляд с падчерицы на пасынка, перешла к делу:

– Полагаю, вы явились сегодня сюда из-за денег.

– Джинни! – с упреком бросила Джоди. – Это не правда. Меня не интересуют материальные блага. Мой дух выше их. Моя жизненная сила – в Новом мире.

Брэд усмехнулся.

– Если ты не знала, – продолжала Джинни, обращаясь к Джоди, – сообщаю, что твой отец ежемесячно укреплял твою «жизненную силу» неким подарком. Точнее, пятью тысячами долларов. – Она вытряхнула из лежавшей на столе пачки Брэда сигарету и закурила. – Именно столько он платил за то, чтобы ты стала выше материальных благ, Я буду продолжать присылать деньги, хотя мне претит мысль об этом.

Вообще-то Джинни опасалась, что, если откажется платить, дух Джейка будет преследовать ее. Новый мир помог вырвать Джоди из наркотического ада.

Джоди задержала дыхание и закрыла глаза:

– Новый мир – мой дом…

– Очень хорошо, – перебила ее Джинни, выпустив клуб дыма. Уже несколько лет она не курила. Дым был отвратителен ей и драл горло. Она повернулась к Брэду:

– Кстати, ты до сих пор не сказал ни слова.

Брэд пожал плечами. На его лице, покрытом двухдневной щетиной, появилась кривая усмешка, и он стал похож на Тома Круза и Дона Джонсона одновременно.

– Если сестре там хорошо…

– Заткнись, Брэд. Незачем изображать родственные чувства. Не сомневаюсь, деньги тебе небезразличны.

Он одарил се ослепительной улыбкой в духе Джона Кеннеди:

– Надеюсь, вы не забыли, что мой отец умер? Я пришел проститься с ним.

Джинни с трудом подавила желание выбить ему зубы. «Впрочем, – подумала она, – через минуту он пожалеет куда больше о смерти отца, которого за тридцать шесть лет своей жизни немало позорил и из которого немало вытянул».

Она стряхнула пепел на землю.

– Мне бы хотелось поверить в это, но мой жизненный опыт говорит о другом.

– Дорогая мамочка, мы не сомневаемся, что у вас есть опыт.

Она не обратила внимание на прозрачный намек.

– Не сомневайся и в том, Брэд, что денег для тебя не найдется.

Он, прищурившись, молча смотрел на мачеху. Джинни же сосредоточила внимание на струйке сигаретного дыма.

– Несколько лет назад, – продолжала она, – твой отец перевел свое имущество на мое имя. Дом, фирма, акции – все принадлежит мне.

Брэд, казалось, ничуть не разволновался, но на его щеках выступил румянец.

– Полагаете, я вам поверю?

Джинни пожала плечами:

– Он завещал тебе ресторан. Во всяком случае, дал деньги на него. Это твоя доля наследства. Ты волен распоряжаться ею как хочешь. Тони или выплывай.

Ни для кого не было секретом, что Брэд быстро шел ко дну. Обманом и шантажом он выудил у отца деньги и откупил популярный в то время ресторан; теперь же сын ее покойного мужа испытывал большие финансовые затруднения.

Брэд вскочил:

– Я должен видеть завещание. Пойду звонить адвокату.

– Завещание Джейка ты увидишь. Оно очень точно отражает чувства твоего отца. Что касается адвоката, советую тебе подумать, чем ты будешь с ним расплачиваться. – Джинни отбросила сигарету, встала, подошла к Брэду и заглянула ему в глаза. – Есть еще одна идея: может, вступишь в Братство нового мира по примеру сестры? Это твоя единственная надежда получить средства к существованию.

Джинни улыбнулась, а потом, босая, вошла в дом.

К семи часам вечера по дороге вдоль каньона потянулась вереница «бентли», «ягуаров» и «мерседесов»; их владельцы спешили домой, чтобы переодеться в вечерние наряды. Один прием закончился, но, как всегда, предстоял следующий.

Джинни презирала такой образ жизни, и все же он вошел в ее плоть и кровь.

Она сидела на краю огромной постели (никогда больше Джейк не ляжет рядом с ней) и прислушивалась к звяканью посуды, шуршанию выбрасываемого мусора, к голосам безымянных официанток в униформе, к грудному голосу Лайзы и к тому, что с сильнейшим акцентом говорила Консуэлло.

Почему-то Лайза решила остаться и помочь с уборкой.

Джинни казалось, что знакомые звуки помогут ей успокоиться. Она надеялась убедить себя, что закончился всего лишь очередной торжественный банкет, где ей, облаченной в прозрачное платье, пришлось беседовать со звездами Голливуда.

На самом деле все эти роскошные рауты (даже балы после вручения «Оскара») оставляли наутро только чувство стыда. К тому времени когда Джинни полюбила того, кто стал ее четвертым мужем, она уже была внутренне готова к тихому, спокойному существованию. Именно тогда в ее жизнь вошла Лайза. А та понятия не имела, что ее мать была шлюхой и прошла через самый грязный разврат. Лайза встретила добропорядочную женщину, преданную хорошему любящему мужу. А между тем эта женщина не заслужила и крупицы того счастья, которое обрела.

– Джинни! – послышался голос Лайзы. – У тебя все в порядке?

Джинни подняла голову. Она просидела здесь долго и не заметила, как стемнело.

– Все хорошо, – отозвалась Джинни.

Лайзе было почти тридцать, но нереализованный родительский инстинкт подсказывал Джинни, что дети всегда должны думать, будто у матери всегда все отлично.

Лайза решительно вошла в спальню и присела рядом с Джинни.

– Достойные вышли похороны, – заметила она. – Джейк удивился бы, узнав, кто придет.