Текст книги "Предчувствия в повседневной жизни: работа со спонтанной информацией, когда рациональное мышление не помогает"

Прошло почти 30 лет с тех пор, как я стояла в гостиной того старого дома в Сиэтле, и я более чем уверена, что мои воспоминания об этом времени изменились. К настоящему времени будет более правильным сказать, что у меня есть воспоминания о воспоминаниях, которые стали еще одним шагом, отдаляющим меня от того первого неожиданного момента узнавания. Сейчас я могу не помнить важные детали или даже добавить несуществующие факты.

Работа в социальной сфере научила меня думать о памяти как о мыслительном процессе ввода, хранения и поиска информации. Эта модель работает в большинстве медицинских учреждений и стала для врачей существенным методом оценки влияния болезни или травмы на мозг. В ходе своей работы я просила людей вспомнить дату и время, свое имя и место, где они находятся, а также три случайных слова, которые я попрошу их повторить через несколько минут. Эта модель отличается элегантной простотой. Память становится чем-то вроде большого шкафа для хранения вещей, наполненного переживаниями, мыслями и чувствами, доступ к которым можно получить в мгновение ока. Когда нам нужна определенная информация – «Как звали того парня в фильме, который нам понравился?» – мы открываем ящик с файлами и извлекаем необходимое.

Однако проблема подобных образов состоит в том, что до сих пор никто не понял, где именно в памяти находится хранилище этих данных. Ученые пока точно не знают, как работают функции ввода/вывода информации. Они не знают, как мы создаем воспоминания, где их храним, и вообще могут ли воспоминания сохраняться.

Другая проблема возникла, когда исследователи более внимательно рассмотрели здоровые, работающие функции памяти и обнаружили, что информация, которую наш мозг предпочитает хранить и извлекать, не всегда совпадает с объективной реальностью. Пять человек могут стать свидетелями железнодорожной катастрофы и дать пять разных описаний этого события; детали меняются в зависимости от того, где люди стояли, на чем сосредоточились и, что наиболее показательно, что было важно конкретно для каждого из них.

Некоторые эксперты уверены, что, поскольку наша память пластична, практически невозможно доверять какому-либо воспоминанию как факту. Доктор Элизабет Лофтус, психолог из Вашингтонского университета, обнаружила, что совсем не сложно заставить людей вспомнить то, чего они на самом деле не видели. Работа доктора Лофтус стала новейшим объяснением того, почему нельзя доверять своим воспоминаниям. В одном исследовании она показала добровольцам видеозапись автомобильной аварии, а затем попросила их описать это событие. Когда она намекнула им на детали, которых не было в видео, – например, упомянула знак остановки – добровольцы их «запомнили» и включили в свои описания аварии. Чем длиннее был промежуток времени между просмотром видео и просьбой описать увиденное, тем легче Лофтус было изменить показания добровольцев.

В другом эксперименте она попросила добровольцев вспомнить четыре события, которые якобы с ними произошли (эти истории рассказали их родственники), в том числе одно событие, придуманное исследователями и никогда не происходившее с участниками. Выяснилось, что, когда она позже спросила о нем, почти четверть добровольцев вспомнили выдуманное событие как реальное. Они запомнили конкретные детали и не могли поверить, что исследователи внушили им ложное воспоминание. Лофтус заключает: «Людей можно заставить вспоминать свое прошлое по-разному; их даже можно заставить вспоминать целые события, которые на самом деле никогда с ними не происходили».

Лофтус научно доказала, что человеческая память не заслуживает доверия в суде. Ее работа повлияла на судопроизводство и проникла в массовую культуру. Сейчас широко признано, что гипноз нельзя использовать при даче показаний в суде, возможны ложные воспоминания, и даже очевидцы могут вспомнить вещи, которых на самом деле никогда не происходило. Лофтус в своей работе никогда не фокусировалась на пси-событиях, таких как предчувствия, но ее наблюдения использовались для дискредитации воспоминаний людей, сообщающих о таких событиях.

Лофтус была не первой, кто заметил и дал критическую оценку пластичности человеческой памяти. Фрейд, Юнг и их последователи в сфере психического здоровья также замечали, что воспоминания со временем меняются. Практикующие врачи-психиатры опираются на гибкость памяти, чтобы помочь своим клиентам выявить реальные изменения. Для многих психиатров память – это пересказ события из прошлого с точки зрения настоящего, который может меняться по мере того, как меняется человек. Когда мы вспоминаем свое прошлое, глядя на него с новой точки зрения, прошлое меняется. Мы влияем на прошлое, интерпретируя его так, как это имеет значение для нас в данный момент. Мы не можем изменять реальные события, но, изменяя их значение, мы меняем то, как они будут влиять на нас с этого момента. Мы можем это сделать, потому что человеческая память лучше улавливает смысл событий, чем сами события. Даже когда мы думаем, что вспоминаем некий объективный образ, то на самом деле вспоминаем, какое значение это событие имеет для нас прямо сейчас, в настоящий момент.

Если бы человеческая память была более беспристрастной, она не была бы такой полезной. Если бы я целиком и в точности запоминала события своей жизни, для воспоминания каждого из них мне потребовалось бы столько же времени, сколько для его переживания. Например, когда я вспоминаю, как прошлой ночью гуляла с собакой, то мысленно представляю, как она бежит на поводке. Воспоминание о прогулке занимает у меня лишь долю секунды, как визуальная вспышка, когда я вижу, как выглядела и вела себя моя собака в тот день. Моя память не требует, чтобы я следовала за собой и своей собакой на всем протяжении пути, через квартал, дорогу и парк. Я могу вспомнить людей, которые нам встречались по пути, но мне не нужно заново переживать все моменты, проведенные с ними. Я не помню все возникшие у меня во время прогулки мысли или объекты, которые мне попались на глаза.

Как заметил психолог Роберт Сарделло, на меня влияет прошлое, но то, что я помню, зависит от того, что для меня важно сейчас. То, как я вспоминаю прошлое, зависит от того, как я думаю о нем в данный момент. Когда я рассказываю историю о любом событии из прошлого, ее оттенок меняется в зависимости от того, как я воспринимаю это событие с нынешней точки зрения, и от того, как я представляю его место в своем будущем.

Наше прошлое формируется новыми смыслами, которые мы ему придаем. Мы обладаем силой в любой настоящий момент формировать и лепить прошлое – так же как оно формирует и лепит нас. Очевидно, что мы не можем изменить уже произошедшие события, но, изменяя значение, которое они для нас имеют, мы меняем мысли о самих себе, о том, как устроен мир и что значит быть собой в настоящее время. Изменяя точку зрения, мы меняем настоящее, которое меняет прошлое, которое, в свою очередь, снова меняет настоящее, открывая новые возможности в будущем.

Мои воспоминания о доме родителей в Сиэтле сегодня свежи, как свежи все воспоминания. Они отражают мои теперешние мысли о том дне, когда мне было шестнадцать. Подробности того лета я вижу нечетко. Не помню, сколько еще домов мы объехали тогда, что ели на обед или какая одежда была на мне. Я не помню точно, что сказали родители, когда увидели крошечную кухню, кроме того, что она им не подходит. В моем воображении Том и родители ходят по дому, рассматривают литые украшения, считают туалеты, комментируют интерьеры, но они выглядят и говорят так, как сейчас, а я знаю, что это неправильно. На фотографии того года видно, насколько мы все выглядели моложе.

Означает ли это, что на мою память нельзя положиться? Не совсем. Я по-прежнему полагаюсь на нее и постоянно ей доверяю. В самом широком смысле моя память хранит в себе не только прошлое, но и все, что я люблю и не люблю, мои дружеские отношения и то, какой личностью я себя представляю. Я готова признать, что моя память несовершенна (какой там был номер телефона?), не отказываясь от своего прошлого, потому что я нашла способ жить внутри этих рамок. Мне не нужно выбирать «либо – либо»; не нужно ни принимать каждое воспоминание как абсолютно верное, ни отвергать их целиком и полностью. Я могу часами с удовольствием вспоминать дни учебы в колледже и при этом записывать номер телефона, который хочу запомнить, потому что я понимаю и принимаю как преимущества, так и ограничения своей памяти.

Мое предчувствие относительно дома, которое так сильно походило на ложное воспоминание, могло также быть и плодом воображения. Я даже задалась вопросом, не выдумала ли я эту связь целиком. Может, я почувствовала в доме что-то знакомое, а затем начала придумывать объяснения, соответствующие этому воображаемому переживанию. Или я могла видеть подобный дом во сне и забыть об этом до тех пор, пока не переступила его порог. Или, может быть, ничего из этого не происходило, просто мой мозг состряпал связь там, где ее не было и в помине.

Как и в случае с памятью, репутация воображения за последние десятилетия пошатнулась. Воображение зачастую понимается как нечто несуществующее. Конечно, воображаемые события не существуют физически, но слишком часто это понимается так, будто они не имеют никакого значения. Мы ограничиваем воображение сферой игры или фантазии.

Ученых больше всего беспокоит, что воображение мешает их экспериментам. Они знают, что их собственное воображение может заставить их рассматривать какие-либо данные как подтверждение своей теории, даже если на самом деле это не соответствует действительности. Ученых учат надеяться на положительные результаты и в то же время не доверять им. Они боятся, что позволят своему воображению неверно интерпретировать данные.

Как медико-социальный работник я часто сталкиваюсь с противоречием между тем, что мы называем «реальным миром», и воображением. В объективной реальности человеческого тела лекарства должны работать независимо от того, верят в них или нет. И все же иногда лекарства работают лучше, если пациенты верят, что они подействуют, и еще лучше – когда в это верят врачи. Иногда пациенты реагируют на новые препараты еще до того, как те подействуют. Это явление, так называемый эффект плацебо, описывается как способность воображения исцелять физические недуги, но оно вызывает у врачей тревогу, когда они пытаются выяснить, помогает лекарство или нет. Исследователи-медики пытаются уменьшить эффект плацебо в клинических испытаниях, не принимая во внимание данные участников, которые поправляются «слишком быстро», но плацебо неизменно проникает в различные клинические эксперименты. Мы представляем, как лекарство работает, и боль уходит, суставы двигаются более свободно, снижается кровяное давление, раны заживают быстрее, и даже мозг функционирует лучше. Фактически, плацебо работает настолько хорошо, что некоторые исследователи сейчас заняты изучением того, как и почему это происходит. Воображение может оказаться не просто неизбежной помехой, негативно влияющей на результаты эксперимента; оно вполне может сыграть правомерную и значимую роль в исцелении, а также в общем благополучии человека.

У эффекта плацебо есть родственник в сфере экспериментальных исследований пси. Сторонники пси (те, кто верят, что эти явления существуют) добились лучших результатов в исследованиях, чем пси-скептики (исследователи, не верящие в существование пси), и никто не знает, почему так получается. Все исследователи ищут наиболее объективные показатели, какие только могут существовать. Мысль о том, что их личное отношение может повлиять на результаты тестов, несмотря на тяжелую работу, многих расстраивает. Большинство не очень верят, что отношение может повлиять на тесты. Скептики, получающие неизменно отрицательные результаты, задаются вопросом, не были ли положительные результаты получены из тестов, которые нельзя считать полностью беспристрастными. С другой стороны, сторонники пси, получающие неизменно положительные результаты, задаются вопросом, не отмахиваются ли скептики от связей, выявленных в ходе исследований. Двое ученых – один сторонник пси, а другой скептик – были настолько заинтригованы возможным влиянием отношения к предмету на результаты экспериментов, что решили провести совместное исследование. Они согласовали постановку вопроса и методологию, использовали один и тот же протокол, выбрали добровольцев для исследования из одной выборки и применили одинаковые методы для обработки данных. И, как и в предыдущих экспериментах, их результаты существенно различались. Эксперимент сторонника показал положительный результат, эксперимент скептика не выявил ничего значимого.

Большинство из нас живет, полагая, что воображение надежно заперто в голове и не влияет на физический мир, но наиболее эффективные исследования показывают совершенно другую картину. Граница между субъективным воображением и объективной реальностью более размыта, чем мы могли подумать. Воображение вступает в контакт и смешивается с физическим миром во многом так же, как воспоминание вмешивается в реальные события и меняет их значение.

Если слишком поспешно отмахнуться от воображения, можно потерять его самые значимые возможности, такие как помощь в процессе исцеления или улучшение физических показателей профессиональных спортсменов и исполнителей. Исследователи выяснили, что простое воображение какого-либо события вызывает небольшие, но значимые нейронные изменения в мозгу почти так же, как и непосредственный опыт. Наблюдение за переполненным метро и представление переполненного метро влияет на одни и те же нейронные пути. Спортсмены мирового уровня используют эти знания для улучшения своих результатов: они визуализируют, как выступают и тренируются, представляя как можно отчетливее каждое свое движение. Они знают, что яркое воображение помогает мышцам реагировать так, как если бы они действительно двигались (хотя и в гораздо меньшем масштабе). Ораторы и актеры используют подобные методы, чтобы представить себе, как они хорошо выступают, и это одновременно снижает градус их беспокойства перед выступлениями и положительно влияет на результаты.

В аспирантуре я узнала, что люди могут ощущать время как объективно, так и субъективно. Конечно, наши тела стареют день за днем, независимо от того, чего мы хотим или во что верим. Но разум также взаимодействует со временем по огромным петлям, проходящим через настоящее, прошлое и будущее. Повседневная жизнь была бы невозможна без постоянного водоворота памяти и воображения, которые одновременно закрепляют нас в этом моменте, дне или году и втягивают в следующий. Память содержит в себе нашу историю, семью, знания и даже собственно личность. Воображение в самом широком смысле – единственная способность, которая позволяет предвидеть будущее, являющееся, в свою очередь, функцией настоящего. Мы представляем будущее, предвосхищаем отпуск и планируем карьеру. Даже составление списка дел на день требует готовности и способности расширить свое воображаемое «я» до ближайшего будущего. Мы в состоянии приготовить ужин, потому что можем заранее представить, какие ингредиенты нам понадобятся, или спланировать поездку в продуктовый магазин, если у нас нет чего-то, что потребуется для приготовления.

Даже для того, чтобы вставать из постели по утрам, необходим диалог между воображением и памятью. Я могу вскочить с кровати, предвкушая день, полный возможностей, или спрятаться с головой под одеяло, представляя скучную рутинную работу. То, что в моем представлении принесет этот день, исходит из воспоминаний о других подобных днях и из предвкушения еще более отдаленного будущего.

Я встаю, осознавая, что мне нужно работать ради своего дальнейшего благополучия, потому что я помню, как люблю свою работу, и надеюсь, что она изменит мир к лучшему. Иногда я встаю просто по привычке, но даже привычка основана на воспоминаниях о событиях предыдущих дней, моих ожиданиях, целях и представлении о том, кто я есть. Я встаю, потому что достаточно хорошо помню свою жизнь, и понимаю, для чего это нужно делать.

Каждый раз мой подъем по утрам основывается на разном сочетании памяти и воображения. Я представляю, что опоздала на работу, и ругаю себя за прошлое (то есть мое ближайшее будущее) после того, как провалялась в постели слишком долго. Я вспоминаю, что поступила так же вчера, и думаю о последствиях – стоило ли это дополнительных 10 минут сна? Я представляю себе будущее «я», которое помнит другое прошлое, в котором я проспала на 10 минут дольше, но приступила к работе вовремя, без проблем, потому что не стала тратить время на утренний кофе. В своем настоящем я выбираю, какое из этих времен – мое воображаемое будущее, мое прошлое из воспоминаний, прошлое моего будущего, или прошлое, которое также является прошлым моего настоящего, – заставит меня встать с постели прямо сейчас.

Более того, я знаю, как встать с постели, благодаря еще более глубокому, менее осознанному чувству памяти и воображения. Я умею стоять и ходить без усилий; думаю и планирую по привычке. Мой текущий момент наполнен воспоминаниями и представлениями о смысле моей жизни. В своем доме я чувствую себя в безопасности, потому что он мне знаком, потому что живу воспоминаниями о том дне, когда я его купила, и о дне, когда содрала обои на кухне и покрасила стены в другой цвет. Я знаю свою жизнь – и себя – и благодаря более глубокому уровню памяти не испытываю необходимости думать об этом сознательно.

Иногда воображение пугает нас на пустом месте. Иногда воспоминания не совпадают с историями, которые рассказывают наши супруги и друзья, и мы спорим о том, что же на самом деле произошло в нашем общем прошлом. Но несмотря на все ошибки, промахи и недопонимания большинство из нас научилось сохранять равновесие между прошлым, настоящим и будущим. Какими бы глубоко субъективными ни были память и воображение, мы знаем, что можем доверять им как основам своей личности. Психолог доктор Эрнест Кин продемонстрировал, как взаимодействие между памятью и воображением (по его словам, предвкушением) становится ядром нашей личности. «Я знаю, кто я (сейчас), потому что я знаю, кем я был (в прошлом) и кем я буду (в будущем). Знать свое прошлое и будущее – значит знать, кто я» (я признательна доктору Кину за этот пример. Д. В. Б.).

Джон Хорган, удостоенный нескольких наград научный писатель, взял интервью у ведущих ученых, изучающих человеческий мозг, и обнаружил, что во всех исследованиях в области неврологии, генетики, искусственного интеллекта, психофармакологии, разговорной терапии и эволюционной психологии самые главные вопросы о человеческом сознании остаются без ответа. Даже сейчас, когда прошло более 10 лет после публикации его книги, ученые так и не пришли к выводу, что такое сознание. Исследователи не знают, как человеческое сознание связано с мозгом, откуда берутся чувства и мысли, и как они хранятся в физических телах. Но отсутствие научного объяснения никому не мешает думать или чувствовать. Большинство из нас просто считает само собой разумеющимся, что мы живем интенсивной субъективной жизнью, о которой можно рассказать и описать ее, но нельзя повторить или дать ей исчерпывающее научное объяснение. Всем известно, что ученые не могут спрогнозировать ход нашего воображения, и нас это не беспокоит. Воспоминания и фантазия часто случаются у достаточного количества людей, чтобы причислить эти переживания к нашему общему жизненному опыту. Их трудно измерить и невозможно определить или объяснить с помощью современной науки, но все знают, что они существуют.

Когда мне было 16, я настолько поверила предчувствиям, что получила лучшую комнату в нашем новом доме. Я была почти уверена (но не полностью), что родители в конце концов купят этот дом, и победа была сладкой, но вызвала вопросы, на которые я не могла найти ответа. Означает ли мое предчувствие, что у родителей не было свободы воли, что они не могли выбрать другой дом? Как много людей не стали выставлять на продажу свой дом, что лишило родителей возможности выбрать вариант получше? Скольким людям агент по недвижимости показала этот дом и насколько она была убедительна? У меня не было ответов на эти вопросы. Все, что у меня было, – тот же теоретический парадокс, который на протяжении последнего столетия тревожил ученых и фантастов, пишущих о путешествиях во времени. Если будущее уже определено, что такое свобода воли? Если будущее не определено, что такое предчувствие?

В западной культуре свобода воли долгое время считалась правом человека от рождения, а предчувствия, похоже, представляют угрозу для права выбора собственного будущего. Всем известно, что время идет вперед, к новым возможностям, а не назад. Когда Дорис Дэй пела «Que Sera, Sera», она утешала себя (да и нас) тем, что нет необходимости знать прямо сейчас, что произойдет в будущем. Достаточно оставаться в настоящем, делать все возможное, надеяться на лучшее, расслабиться и позволить будущему складываться самому по себе.

Возможно, это одна из причин, по которым многие люди не обращают внимания на стартовый момент предчувствия. Они чувствуют, что вынуждены выбирать между доверием (возможно) единственному мимолетному моменту познания будущего и верой в то, что они знают о времени, законе причины и следствия и человеческой свободе. Имея столько веских причин отмахнуться от предчувствия, многие с большей легкостью игнорируют его, чем обдумывают пугающие последствия, на которые оно указывает.

Проблема свободы воли и фиксированного будущего не раз практически останавливала исследование предчувствий. Их изучение застревает на месте, потому что исследователи не могут найти подходящую теорию, которая бы объяснила, как можно согласовать между собой свободу воли и предчувствия. Даже ученые-парапсихологи не рискуют опровергнуть одно из самых базовых и распространенных человеческих убеждений.

Вернусь к своей истории с домом в Сиэтле: я поставила действительно хорошую спальню на то, что родители на самом деле не обладают такими широкими возможностями выбора, как они считают. Часть меня хотела, чтобы они вышли за эти рамки, выбрали другой дом, чтобы доказать, что у нас есть полная свобода воли… Но, чтобы не лишиться комнаты, я не так уж сильно этого хотела. Я была уверена, что если расскажу родителям о своем предчувствии, они могут отказаться от дома только для того, чтобы доказать мне, что предчувствий не бывает, поэтому я ничего им не сказала. Не обладая этой информацией, они не знали, что выбор кем-то уже был сделан, и пребывали в иллюзии, что время линейно.

Предчувствие отняло у меня эту иллюзию, по крайней мере на тот момент, но затем подкинуло мне другие варианты. Предчувствие не побудило моих родителей купить именно этот дом и никоим образом не повлияло на их решение. Если бы у меня не было предчувствия, родители все равно купили бы его, но, не будь предчувствия, я бы никогда не подумала, что они могут рассматривать его покупку всерьез. Тому досталась бы лучшая комната, а я бы следующие несколько лет провела наверху. Предчувствие дало мне возможность распознать один потенциальный вариант будущего, которое внезапно стало весьма вероятным, и я могла свободно пользоваться этой информацией на свое усмотрение.

Я нашла способ сместить грань между противоречивыми идеями абсолютной свободы воли и предопределенного будущего. Я пришла к выводу, что предчувствие насчет дома говорило мне о потенциальном, а не фиксированном будущем. Предчувствие дало мне новую информацию, которую еще необходимо было оценить на предмет полезности. Я знала, что могла ошибаться насчет дома. Брат мог отказаться от моего предложения. Кто-то другой мог купить дом прежде, чем родители созрели взглянуть на него еще раз, и тогда мы приобрели бы другой дом. Предчувствие не фиксировало ни одно из их действий как единственное возможное: вместо этого оно дало мне достаточно информации, чтобы я поверила в возможность изменить будущее в свою пользу.

Вы можете спросить, действительно ли я была настолько уверена в точности своего предчувствия? Почему я не смирилась с судьбой и не стала жить наверху? Но я видела всю эту ситуацию немного иначе. В том, что я почувствовала, не было никакой «предопределенности». Я доверилась предчувствию в достаточной степени, чтобы действовать в соответствии с полученной информацией, но не думала, что в этом случае мне придется безоговорочно следовать по определенному пути. Я не верила, что память подсказывает мне, где я должна жить, – будто предчувствие лучше знало, что мне нужно, чем я сама. Для меня предчувствие было скорее нейтральным: оно просто показывало мне комнату, где я вполне могла бы поселиться в ближайшем будущем. Я могла использовать информацию по своему усмотрению, в соответствии с собственными приоритетами.

Каждый день мы сталкиваемся с одним и тем же выбором. Доверять своей памяти или сомневаться в ней? Верить или отвергать то, кем мы себя представляем? Каждый день мы делаем выбор, как если бы у нас была свобода воли, несмотря на то, чему нас научила наука о генетике, биология или социальные ожидания. Даже язык, который мы используем, помогает формировать восприятие мира. Мы ценим право определять собственную жизнь среди всех неподвластных нам причин, мы снова и снова рассказываем историю о том, кто мы, откуда и куда идем. Предчувствия отнимают свободу воли в той же степени, в которой они повлияли на мой выбор спальни много лет назад. Наоборот, предчувствия дают нам больше информации, которую мы можем использовать для расширения своих возможностей.