Текст книги "Точки над «i»"

Глава девятая

В конце концов они обе решили, что начнут процесс решения Сариных проблем, поговорив сначала с Билли, и Ромашке как общепризнанному миротворцу выпало сделать первую попытку. Она решила позвонить Билли на работу, чтобы Сара ни о чем не догадалась, но потом поняла, что не знает, где он работает. Она тут же набрала номер Марты.

– А, это какая-то фирма в Уайтчепеле, – сказала Марта. – Все убийцы оттуда.

– Э-э?

– Да это я так, про Джека Потрошителя вспомнила.

– Нет, он убивал в Уайтчепеле, а не вышел оттуда.

– Откуда ты знаешь?

– Так, во-первых, никто не знает, кем он был на самом деле, поэтому откуда он родом – неизвестно, а во-вторых…

– Не утруждай себя насчет «во-вторых», меня не очень-то радуют истории об убийцах проституток.

– Ну да, ты у нас большая толстая феминистка и бунтарка.

– В любом случае у меня есть телефон Билли. Ручка есть?

Ромашка сжала зубы и набрала его номер, очень надеясь, что у него автоответчик, но трубку снял сам Билли.

– Алло, Билл Тэйлор слушает.

– Билл, это Ромашка.

Возникла небольшая пауза, в течение которой Билли принял информацию о том, что одна из подружек его девушки позвонила ему на работу. За секунду он прикинул: она либо хочет переспать с ним, либо его нагреть.

– И что я могу для тебя сделать?

Ромашку эта фраза разозлила. Про себя она сказала: «Ты ничего не можешь сделать, козел, это я хочу сделать из тебя нормального члена общества». На самом деле она сказала:

– Нам надо поговорить кое о чем. Мы можем встретиться?

– Очень загадочно, – ответил Билли.

– Я выступаю в среду в баре «Лягушка», – сказала Ромашка. – Ты не мог бы встретиться со мной до начала выступления. Скажем, в семь?

– Хоть намекни, зачем.

– Нет. Поговорим при встрече, – Ромашка повесила трубку.

– Кто это был? – спросил Чарли, чей радар вытащил его из ванной раньше времени.

– Никто. Ошиблись номером.

Чарли удивился, зачем Ромашке понадобилось лгать, никто ведь не верит в это «ошиблись номером», но на этот раз не стал поднимать шум и вместо этого пошел на кухню, чтобы заварит чаи, ужасный на вид, вкус и цвет.

Ромашку немного покоробило, что Чарли не закатил скандал третьего уровня. Возможно, он решил приберечь это для группы управления гневом, поход туда был намечен на тот же вечер, когда она должна была встретиться с Билли.

У Ромашки упало сердце, когда она представила себе худший сценарий развития событий: с Билли ничего не вышло, весь концерт насмарку, Чарли в бешенстве, узнав, что она встречалась с Билли и разговаривала с ним без свидетелей.

И почему кругом один напряг? Почему жизнь не может состоять из веселья, расслабухи и кайфа? Насколько легче было бы ничего не делать, чем решать людские проблемы. Ромашка вспомнила одно высказывание, которое ее отец постоянно повторял ей в детстве, таская с собой на демонстрации в Гайд-парке. Он говорил: «Чтобы зло восторжествовало, необходимо лишь, чтобы хорошие люди ничего не делали».

Как же больно это было слышать! Почему это не могло быть, например, так: «Для торжества добра нужно лишь, чтобы хорошие люди сидели на попе ровно и бухали вино»? Почему сование носа в чужие проблемы всегда оборачивается головной болью?

Среда пришла со скоростью молодого гопника, как и все дни, отмеченные мрачными предчувствиями, и Ромашка обнаружила себя идущей в направлении бара «Лягушка», повторяя текст своего выступления.

Человек, стоящий за «Лягушачьей» империей, состоявшей из единственного мрачного клуба на отшибе, решил вскочить на подножку экспресса комедийного жанра, понятия не имея, куда тот движется; удобства, как обычно, оставляли желать лучшего, и Ромашка не могла поверить, что ей придется переодеваться либо в вонючей кабинке туалета, либо на тротуаре снаружи.

Ромашка заметила в женском туалете Марти Маверс, амбициозную австралийскую комедийную актрису, которая вела счет своим и чужим заработкам и совала свой нос в дела соответствующих людей с телевидения так глубоко, что, будь ее нос длиной с рубильник Ромашки, у них бы давно кишки вылезли. Ромашка решила, что уж лучше она постоит на тротуаре с Данком, выпускником Кембриджа, который считал, что выступать в комедийных клубах Лондона куда опаснее и прикольнее, чем путешествовать по Южной Америке, к большому разочарованию родителей, поскольку они не знали, куда еще девать деньги. Отсутствие у них воображения было прямо пропорционально их состоянию.

Билли обнаружил болтающих Данка и Ромашку, но тут начался дождь, и они сбежали в относительную теплоту бара, хотя позже Ромашка обнаружила, что аудитория была на пару градусов холоднее точки замерзания.

– Ну что, на свидание меня пригласить хочешь? – спросил Билли.

– Размечтался, – Ромашка наглела по мере приближения к сцене.

– Тогда в чем дело?

– Хочу поговорить с тобой о Саре, – заявила Ромашка.

– Наши с Сарой отношения не твоего ума дело, – возмутился Билли.

Отдавая себе отчет в том, что она говорит как упертая феминистка, Ромашка выпалила:

– Сара – моя хорошая подруга, и я не хочу, чтобы ей вредили.

Она ожидала взрыва, но вместо этого Билли просто засмеялся.

– Что ты болтаешь, глупая женщина! О каком вреде может идти речь?

– Ну, той ночью… – Ромашка сникла. Ей не хотелось говорить об этом еще раз.

– Когда я случайно задел ее рукой, когда я пытался… – Билли тоже замялся, подыскивая нужные слова.

«Давай, давай. Это будет неплохо», – подумала Ромашка.

– …шлепнуть кошку?

«Ага. Кошку, которая летает на высоте человеческого лица», – подумала Ромашка, но ничего не сказала.

– Слушай, я уже извинился за сломанное запястье, я уже сказал, что не бил Сару той ночью. Я просто прикалывался, а вы все неправильно поняли.

Ромашка, как это случалось с ней уже сотни раз, начала сомневаться в своей правоте. Она чувствовала себя глупо – и чувствовала себя глупо потому, что чувствовала себя глупо. Дружеская речь о том, нужна ли Билли помощь, чтобы разобраться со своей агрессией, показала ей два пальца в неприличном жесте и вылетела в окно.

– Это все? – спросил Билли. – А то мне домой пора.

– Да, думаю это все, – ответила Ромашка, чувствуя себя злой и выжатой, и абсолютно не настроенной на выступление.

Она надеялась, что эта стерва Марти Маверс освободила туалет, и направилась в клуб. Ромашка попала как раз на середину выступления. Ей не нравилось смотреть это шоу, потому что оно заставляло ее чувствовать себя совсем не смешной.

Марта Мазерс открывала свое выступление трактатом о размере своей вагины и рассказом о том, грузовики каких марок могут туда въехать. Скучающая и депрессивная британская аудитория обожала ее и не обращала внимания на то, как она сканировала их лица, выискивая кого-нибудь более влиятельного, чем конферансье, с которым она переспала пару лет назад. Пока Марта веселила публику, появился выступающий последним Дес Пламптон. В прошлом он был десантником, но потом решил, что надо идти в ногу с молодежью, и сменил свои расистские и сексистские шутки на номера с матом и шутками про рекламу, хотя в последние годы он обнаружил, что старые номера становятся все более актуальными в постоянно меняющемся мире комедии. Ромашка и Данк были приглашенными гостями, и если бы Ромашка так не любила Данка, то радовалась бы, что ему приходится так трудно на сцене – обычно это значило, что после его выступления следующему будет легче.

Данк был милым аристократом, который стеснялся фамильного богатства, и даже предпринял слабую попытку отделиться от семьи, живя в сквоте и протестуя против охоты. Он несколько раз сталкивался с родителями на лисьих охотах и однажды стянул собственного отца с лошади, не узнав его.

Аудитория не велась на мягкий школьный юмор Данка.

– Вали отсюда, козел буржуйский, – эту фразу Данк слышал от публики чаще всего и уходил обиженный, так и не дав укорота обидчикам.

Ромашку всегда прижимало пописать в самый последний момент перед выступлением, и она слышала, как ее объявляют как раз в тот момент, когда тянулась за туалетной бумагой. За этим следовали панические попытки проверить, все ли застегнуто и подтянуто, и убедиться, что текст выступления убран в карман по пути на сцену. Сколько раз она говорила себе, что надо разобраться с этой проблемой, но всегда бежала в туалет в последнюю минуту. Это было в любом случае лучше, чем описаться на сцене. Воспоминание о том моменте, когда она вышла на сцену, забыв вынуть туалетную бумагу из-под резинки ужасных трусов, подаренных на Рождество, до сих пор вгоняло ее в краску. Она была слишком неопытна, чтобы обернуть этот конфуз себе же во благо или притвориться, что так было задумано, и, позволив публике нахохотаться до колик, тихо покинула сцену.

– Привет всем, – начала Ромашка, выйдя на сцену. – Я очень…

– Ого! Я бы хотел сесть на твое лицо, – крикнул кто-то из зала.

Публика захохотала.

Ромашка смутилась.

– Э-э… – сказала она.

– Да только она яйца на куски порежет этим носом, – продолжил тот же голос.

Публика снова засмеялась.

«Черт, – подумала Ромашка, – это же я должна была говорить», – не осознавая, что элементарное повторение этой фразы вслух могло бы вызвать симпатию в зале и аплодисменты в параллельной вселенной.

– Хорошие сиськи, – продолжал голос.

Публика снова засмеялась.

«И где же все эти феминистки-воительницы, когда они так нужны? – подумала Ромашка, теряя нить. – Надеюсь, Чарли куда веселее проводит время на курсах управления гневом».

Но Чарли было невесело.

Курсы управления гневом показались ему прикрытием для того, чтобы собрать в одной комнате как можно больше отъявленных психопатов. Единственным союзником из мира относительно стабильных, не склонных к убийству людей был комик Злобный Мэтт, который сломал нос одному насмешнику из зала, вынудив, таким образом, своего агента послать его сюда, поскольку тот увидел, как упадет рейтинг Мэтта, если он начнет избивать зрителей. Помимо комика, там было несколько условно осужденных, несколько мужиков, поколачивающих своих жен, и парень, который постоянно нападал на водителей автобусов, если те, как это часто случалось, подъезжали к остановке в компании двух других автобусов с тем же номером. К несчастью, на этого парня все смотрели как на Робина Гуда из Южного Норвуда, и многие пассажиры радостно приветствовали его, когда он нападал на несчастных, чьим преступлением была всего лишь небольшая задержка у местного кафе.

Руководитель группы – худенькая девушка-психолог Шейн выглядела абсолютно неспособной дать отпор разозлившейся белке, не говоря уже о тех головорезах, с которыми ей приходилось иметь дело, и поэтому ей просто приходилось надеяться на их способность контролировать себя, или на поддержку остальных членов группы, если такая необходимость возникнет, или, на самый крайний случай, на умение быстро бегать. Члены группы постоянно менялись. Одни отбывали свои сроки в тюрьме, другие просто переставали посещать занятия потому, что считали свою проблему скорее достоинством, нежели излечимым симптомом расстройства личности.

Чарли был единственным новичком в группе, и остальные мужчины переглянулись, когда этот неряшливый раздолбай просочился в комнату.

– Я могу вышибить этого педика отсюда одним пальцем, – пробормотал Дэйв, уголовник из Белема, который в качестве хобби бивал свою жену, но не имел понятия, что она регулярно посещает занятия Майкла Рэндалла, чтобы набраться достаточно опыта и шокировать мужа, как никогда в жизни. Сосед Дэйва, которому была адресована реплика, кивнул и что-то хрюкнул – это была, кажется, его единственная форма общения с остальными. Ему не нравились хиппи, а если этот еще и задрот – ему же хуже.

– Отлично, – сказала Шейн тоненьким голоском, очень подходящим к ее внешности. – Я вижу, у нас появился новенький. Давайте все сначала представятся, а потом он нам расскажет, почему оказался здесь.

Один за другим члены этого сгустка генов, неспособные контролировать свои импульсы, пробулькали свои имена, и тут же все внимание переключилось на Чарли, который очень боялся этого момента.

– Привет, – он поднял руку, но, осознав, что выглядит как социальный служащий, немедленно уронил ее на место. – Я Чарли, – начал он и, к своему удивлению, стал говорить о себе. О том, что он ужасный ревнивец и ему трудно позволить Ромашке жить собственной жизнью; о том, что он ее не бил, но не мог дождаться какой-нибудь демонстрации, чтобы набить полисмену рыло. Он еще больше удивился, когда эти отборные головорезы в комнате начали согласно кивать головами, а предметами для обсуждения стали ревность, неуверенность и их последствия, и выдвигалась версия о наследственной передаче этих черт.

Чарли был поражен. Он-то был готов к короткой интерлюдии, перед тем как его изобьют в кашу и отвезут в госпиталь, но теперь он видел, как эти парни стараются решить свои наболевшие проблемы. Он сидел с легкой улыбкой на лице, когда стул ударил его по голове.

Глава десятая

Стул, попавший Чарли по кумполу, был брошен с небольшого расстояния женой Дэйва, Дон, которая оставила подругу присмотреть за детьми, а сама приехала с намерением нанести удар и сделать заявление о том, что Дэйв посещает эту ненормальную группу уже несколько недель, а перемен в его поведении немного. Речь шла не о насилии со стороны Дэйва – если честно, оно было похоже на их сексуальные отношения – нечастые и кратковременные, – недовольство Дон скорее относилось к постоянным упрекам насчет ее внешности готовки уборки квартиры материнских способностей человеческих качеств. Именно это и доставало ее больше всего. Однажды Дэйв не смог прийти вовремя домой на ужин, и в приступе ярости Дон пришла в паб, неся поднос с едой, подошла к столику, за которым сидел очень удивленный Дэйв и три его приятеля, и, швырнув перед ним поднос, вышла. Реакция Дэйва, однако, оказалась не такой, какой она ожидала. Он взял в баре соль и перец и со счастливым видом стал есть, продолжив прерванный разговор о футболе.

К несчастью, попасть стулом в цель непросто, поэтому шансы на то, что он попадет в Дэйва, покинув руки Дон, были минимальными.

Дэйв не помог разрешить ситуацию, радостно заржав, когда увидел, что брошенный ему в голову стул приземлился на башку придурковатому хиппи. Это привело в ярость Дон и, как ни странно, соседа Дэйва – Фила; последнему нравилось вышибать дурь из мужиков, но три недели рассказов об избивании жены Дэйва и воспоминаний о матери довели его до ручки, и Фил не понимал, что Дэйв просто преувеличил масштабы своей агрессии ради красного словца. Поэтому Фил и Дон набросились на Дэйва и вместе принялись месить его изо всех сил.

Шейн никогда такого прежде не видела и, поняв, что ее голос не сможет перекрыть вопли Дон и пыхтение Фила, треснула первого попавшегося толстым томом «Психиатрии» по голове в попытке остановить драку. К несчастью, это снова оказалась голова Чарли, который подумал, что все сговорились, и ударил в ответ, попав Шейн по скуле. В этот момент Фил, увидев, что женщину, похожую на ребенка, атаковали, совсем съехал с катушек и, швырнув Чарли на пол, стал бить его головой о линолеум, в то время как бедный Чарли отчаянно пытался извиниться перед Шейн и объяснить все Филу.

В это время все остальные члены группы, большинство из которых, если быть честными, скучали по адреналину, с радостью влезли в общую кучу, и курсы управления гневом превратились в бедлам. Драка прекратилась только тогда, когда охранник, которому было девяносто лет от роду, сунул голову в класс посмотреть что за шум. Увидев, что происходит, он проковылял к куче-мале, вспомнив, как, будучи подростком, участвовал в кулачных боях на деньги в Ист-Энде.

«Такого даже я могу вырубить», – подумала Шейн, увидев, как он идет к ним, и, если честно, решила ему двинуть, поскольку никого никогда в своей жизни не ударила и хотела понять, что при этом чувствуешь. Однако, когда дошло до дела, она не смогла заставить себя заехать в этот красный нос, прилепленный к середине потрепанного лица, и бой остановился сам по себе так же неожиданно, как и начался.

Народ начал подниматься, отряхиваясь с непринужденным видом, кроме Чарли, который лежал в самом низу кучи-малы и боялся, что сломал еще один палец.

В это же самое время сердце Ромашки оказалось разбитым: она бежала со сцены, гонимая шутками злого насмешника, а бежать было некуда, кроме как в дамскую комнату, которую оккупировала Марта Маверс и, сочетая издевательскую усмешку с трагическим голосом, сочувствовала Ромашке.

– Нужно время, – назидательно произнесла она, и Ромашка почувствовала поднимающееся внутри желание врезать по глупой Мартиной физиономии. Вместо этого она невыразительно поблагодарила ее и собралась уходить. В этот момент в дверях появился один из зрителей:

– Мне кажется, ты была великолепна, – сказал он.

– Спасибо, – ответила Марти и протянула руку.

– Извини, но я имел в виду ее, а не тебя, – сказал парень.

Ромашка была так благодарна, что готова была разрыдаться, и с высоко поднятой головой покинула туалет, оставляя Марти Маверс стоять с дурацким видом и размышлять, почему единственный зритель, которому выступление Ромашки могло понравиться больше, чем ее номер, зашел в туалет.

На пути к выходу Ромашку остановил менеджер Том, и на одну прекрасную секунду ей показалось, что он предложит выступить еще раз, но увы. Он вручил ей записку.

– Кому-то ты нравишься, – хмыкнул он.

Ромашка развернула записку. Она была от того самого насмешника – подпись Насмешник не оставляла в этом сомнений, и в ней говорилось:

В этот раз победил я, но если ты будешь очень, очень, очень милой со мной, то я оставлю тебя в покое. Жди дальнейших инструкций.

Ромашка поежилась. «Отлично, – подумала она, – как раз то, что нужно». Она смяла и отшвырнула записку прочь, подумав, что если Чарли ее увидит, то вся польза от занятий на курсах управления гневом пойдет насмарку.

Увы.

Вся польза от курсов – для Чарли – состояла из разбитого носа, спины в синяках и порванных штанов. Когда он и Ромашка приползли домой с противоположных концов света, каждый пострадавший по-своему, оба почувствовали себя абсолютно разбитыми, в то время как голос Марты летел по проводам к Саре, которая делилась с ней роскошными ощущениями от проведенного в одиночестве вечера, когда не надо бояться сказать глупость или сжечь ужин, и счастливым голосом обсуждала с подругой, каким, в сущности, бардаком была их личная жизнь.

– Понимаешь, Марта, я люблю его, значит, вряд ли уйду? – сказала Сара. Фраза прозвучала, как строчка из песни девчачьей группы.

– Но, Сар, ты должна прежде всего подумать о себе, – возразила Марта – Я знаю, ты все держишь в секрете, но скажи честно, разве ты его не боишься?

– Иногда, – ответила Сара, скрывая правду.

– И что, по-твоему, это хорошая основа для отношений? – спросила Марта.

– Лучше, чем никакая, – отреагировала Сара, касаясь одного из главных жизненных вопросов для большинства женщин, которые чувствуют себя прокаженными, если их постоянно не сопровождает обладатель пениса.

– Спасибо, что напомнила.

– У тебя есть Живот, – заметила Сара, которая по-настоящему верила в способность ребенка заполнить пробел в отношениях между мужчиной и женщиной.

– Я же не могу трахать малыша, – съязвила Марта и тут же подумала, как же хорошо, что отец больше не слышит ее разговоров по телефону.

– Марта, ты говоришь ужасные вещи, – сказала Сара.

– Ну извини, – ответила обиженно Марта. Она настолько привыкла доставать своего отца, что иногда делала это и с другими.

Сара неуверенно попробовала закинуть удочку.

– Слушай, Марта, ты никому никогда до сих пор не рассказывала, кто отец Живота. Знаешь, мы ведь только помочь хотим, почему бы тебе не рассказать нам все?

Сара поймала Марту в момент, когда гормоны бушевали; вся ее решимость, как у больной туберкулезом героини викторианской эпохи, желающей сохранить в тайне происхождение Живота, исчезла, и она разрыдалась, всхлипывая.

– Извини, не хотела тебя расстраивать, – сказала Сара.

– Я не знаю! – проревела Марта, шумно втягивая сопли.

– Не знаешь, что? – спросила Сара. – Не знаешь, что делать?

– Не знаю, кто отец, – солгала Марта.

– А сколько вариантов?

– Три.

– Вот черт! Я и понятия не имела.

– Мне так стыдно, – сказала Марта высморкавшись.

– Может, тебе сделать один из этих анализов? – предложила Сара. – Да кто эти мужики вообще?

– Я сейчас не могу говорить, – свернула разговор Марта, – писать хочу – умираю. Давай встретимся все вместе в пабе, и я вам расскажу.

– Не беспокойся, все будет в порядке, – ответила Сара, уверенная в этом не больше, чем в успехе Ромашки на комедийной сцене, хотя сама много раз убеждала ее, что триумф неизбежен.

– Я пошла. Увидимся завтра вечером, о'кей? – сказала Марта.

Саре не хотелось говорить «если все будет нормально с Билли», но Марта почувствовала это и сказала:

– Ну если не завтра, то в пятницу, хорошо? – зная, что Билли по пятницам выпивает с коллегами по работе.

В ту ночь Сара легла в постель со списком кандидатов в голове и вдруг осознала, что странным образом чувствует зависть к положению Марты.

Пока она засыпала, она сократила список до четырех человек. В нем остался Алан-Планета, бывший бойфренд Марты, прозванный так из-за того, что его голова содержала больше фактов, чем головы большинства людей. Он переехал в другой район, и их отношения постепенно сошли на нет, поскольку его визиты к Марте стали все реже и реже. А может, это ее сосед, четырнадцатилетний Джуниор, с которым она флиртовала при каждой возможности? А может, это Тед, ее босс, чье уродство компенсировалось толщиной бумажника и прекрасным чувством юмора, или, может, тот парень, чье имя она не могла вспомнить, с которым они познакомились в клубе в Восточном Лондоне.

Она бы поставила на Теда.