Текст книги "Странная погода"

«Миссис Льюис? – произнесла Бекки вежливым, общительным тоном. – Привет. Это Бекки. Просто хотела сказать вам: что бы Роджер ни наговорил вам про меня, все это неправда, он просто не хочет, чтоб вы знали, что я его любовница. Он говорил, мол, если я когда попробую рассказать вам правду о нас, он устроит так, будто я украла что-то из магазина, и меня арестуют. Только я знаю, что в тюрьме и дня не проживу, даже ночи одной, и мне тошно от одной мысли, что я впала с ним в грех супружеской неверности. Мне вины своей перед вами не загладить, но я могу просить вас о прощении. И я так виню себя, миссис Льюис. Вам ни за что не понять, как сильно виню». И после этого она стреляется, прямо в его магазине, прямо у телефона. Так ему и надо. Пусть остается один на один с трупом и кровью по всему ворсистому белому ковру.

Или, может, она войдет так гордо к нему в контору, приставит револьвер к виску и спустит курок у него на глазах. Хотелось услышать, как он закричит, прежде чем она сделает это. Она уже с полчаса сидела в машине, мысленно выкрикивая слово «нет». Теперь его очередь. Появилось чувство, будто за услышанный всего один его вскрик: «НЕТ!» – едва ли стоило вышибать себе мозги. Ей нужно было увидеть ужас у него на лице, нужно, чтоб он знал: не все в его власти.

Но, с другой стороны, если хотелось увидеть ужас на его лице, так, может, лучше уж на него револьвер наставить. В член ему нацелить. Поглядеть, станет ли он умолять, как она умоляла. Или заставить его эсэмэску с правдой жене послать. Заставить съесть бриллиантов на десять тысяч долларов. Заставить послать по электронной почте сообщение всем в «Бриллиантах посвящения» с извинениями перед всеми ними лично за то, что трахал двадцатилетнюю продавщицу, выставляя себя на позор перед Господом и своей женой. Варианты крутились в голове, словно блистающие снежинки в стеклянном шаре, как переливающийся ярким бриллиантом колумбийский кокаин.

Не заметив как, она вновь влезла в нижнее белье. Так она чувствовала себя чуть менее грязной. Солнце уже здорово поднялось над деревьями, в машине становилось все душнее, и вдруг ей понадобилось выйти на свежий воздух. Оружие она прихватила с собой.

От подернутой дымкой яркости позднего утра у нее голова заболела. Она вновь залезла в машину за дешевенькими розовыми очками от солнца. Стало лучше. Заодно и налитые кровью глаза прикроют. Уверенности, что дальше делать, у нее не было, но она понимала: делая это, выглядеть нужно хорошо. Еще раз залезла в машину за цветастой банданой, которой подвязывалась, убирая волосы от лица, на стрельбище. Наконец, задрала юбку и прицепила кобуру на бедро.

Было еще рано, и внутри торгцентра оживления не было. Разрозненные посетители бродили меж магазинов. Каблуки ее выстукивали по мрамору, как выстрелы. С каждым шагом крепло ощущение, что позади остаются все раздумья, все тревоги.

Второй раз за утро Бекки поднималась по лестнице в центральном зале. На полпути кобура стала соскальзывать с бедра. Она вряд ли замечала это, пока кобура резко не скользнула до колена. Бекки неловко подтянула ее на ходу, не сбавляя шага. Она не смотрела, куда шла, и плечом врезалась в парня, спускавшегося по лестнице мимо нее. То был тот самый высокий и худой, как жердь, чернокожий юнец, работавший в обувном «БИГ» и несший в руках пару стаканов с охлажденным кофе. Она на него не взглянула и не оглядывалась, пытаясь приладить кобуру на место. Чуяла, будто малый остановился и пялился на нее.

Не было у нее никакого волнения. Типа так же остекленела и такая же неживая, как и одна из катающихся на коньках в ее старом стеклянном шаре. Вот и удивилась, когда – уже на самом верху лестницы – колено подвернулось и она споткнулась. Она даже не замечала, что ноги у нее трясутся. Какой-то пижонского вида жирдяй с вьющимися волосами, явившись из ниоткуда, схватил ее за локоть и помог сохранить равновесие. В свободной руке жирдяй держал свой завтрак, обернутую бумагой лепешку, напичканную всяким разным. Из нее вылетел омлет и разлетелся по полу.

– Вы в порядке? – спросил он ее. Прыщавый луноликий малый в слишком тесной полосатой тенниске, липшей к его мужским грудям. От него пахло горячим мексиканским соусом и невинностью.

– Отлепись, – поморщилась Бекки и вырвала руку из пухлой ладони жирдяя. От его касания ужас пробирал.

Малый отпрянул, и она нетвердо зацокала дальше, но кобура эта гребаная опять сползла на колено. Она слабо закрепила пряжками ремешки. Бекки выругалась, рванула пряжки, сорвала кобуру и прижала всю эту похабень к животу. Если б кто увидел, то, может, решил бы, что это сумочка.

«Бриллианты посвящения» внутри являли собой лабиринт стеклянных витрин, пуленепробиваемых гробов для искусно выложенных браслетов и серег, крестов и медальонов. Родж стоял в дальнем углу за прилавком. Он завершал расчеты с миловидной темнокожей женщиной в голубином плаще или платье и таким шарфом на голове, какой носят арабки. Хиджаб – вот как он называется. Бекки втихомолку гордилась тем, что знает это. Не такая уж она невежда, как Родж считает.

Родж принимал у дамы-мусульманки заказ с показным спокойствием, говорил ласковым, одобрительным тоном, который всегда пускал в ход, если предстояло вот-вот на ком-то деньги заработать. Он оставил проход в контору открытым, и Бекки устремилась в него, держа руки пониже, чтобы за витринами ему не было видно оружия. Поймав его взгляд, она кивком головы указала: давай за мной.

Он стиснул зубы. Мусульманка, заметив, как изменилось выражение его лица, полуобернулась. Бекки увидела, что на груди у нее, в рюкзачке-кенгуру с прорезями, висел младенец. Уткнулся личиком маме в грудь и спал под полосатой голубой шапочкой. У мамы над темными глазами мохнатились громадные ресницы: она и в самом деле была очень миловидна. Бекки подумала, а примеряла ли мусульманка что-нибудь, и не сказал ли ей Родж, что она непорочная.

Она миновала их обоих и прошла в контору, прикрыв за собой дверку-панель. Ее трясло от возбуждения. И мысли не было, что вокруг есть какие-то другие люди. Окно, выходившее на зады торгцентра, было все еще распахнуто, и Бекки прошла за стол, рассчитывая, что очередной глубокий глоток наружного воздуха сможет успокоить ее.

Потом Бекки увидела изображение на экране айфона Роджа и застыла. Сняла солнечные очки, положила их, мигая, и всмотрелась в экран.

– Минуточку, мэм, – донесся ровный, ласковый голос Роджа. Только Бекки вполне знала его, чтобы распознать едва скрываемое подспудное нетерпение. – Я сейчас же вернусь.

– Все в порядке?

– Да, в полном, в полном. Всего одну минуточку, и мы вас с благодарностью отпустим. Спасибо. Большое вам спасибо.

Бекки слышала его бормотанье, но едва ли вникала в него. То был попросту шумовой фон, как шорох воздуха в системе очистки и охлаждения воздуха.

На экране настольного компьютера была открыта программа обмена сообщениями. Родж обменивался посланиями с кем-то по имени Бо. Самой последней картинкой было фото Бекки, стоявшей на коленях в блестящих серебристых трусиках, с раскрытым ртом, тянущейся к чьему-то члену. А снизу последнее из посланий Роджа: «По крайней мере, у меня навсегда останется это, чтобы помнить о ней. Плюс, она ОБОЖАЛА это до усрачки. Даже просить не приходилось. Второе свидание».

И ответ Бо: «Черт, да ты пижон, аж противно, отчего это со мной ничего хорошего никогда не случается?»

Родж скользнул в контору, увидел, как она всматривается в компьютер, и приуныл.

– О’кей, – выдохнул он. – Признаю: это было опрометчиво. Мне ни с кем не следовало делиться этим фото. Я был в расстройстве и пробовал подбодрить себя, опускаясь до бессердечия и неприличия. Ну так застрели меня за то, что чувствовать способен.

Бекки разразилась лающим смехом.

10 час. 37 мин.

Услышав первый выстрел, Келлауэй расплескал свой кофе. На второй он никак не среагировал, просто стоял посреди дворика закусочных, склонив голову набок, и слушал. День независимости только-только прошел, и думалось, что, может, детишки выеживаются со всякими петардами. Он лишь стряхнул с руки обжигающее пойло, но остался недвижим, вслушиваясь в звуки. Когда же оружие выстрелило в третий раз, он швырнул стаканчик в бак для мусора. Промахнулся: бумажный стаканчик ударился о стенку и опрокинулся – только его уже на месте не было, чтобы полюбоваться на расплескавшийся повсюду кофе. Он уже бежал, приседая на полусогнутых, на звук пистолетной пальбы.

Пробежал мимо магазинов и ларьков, увидел женщин с детишками, сидевших на корточках позади колонн и витрин, и почувствовал, как туго отдаются удары сердца в барабанные перепонки. Что делать, знали все: насмотрелись всякого по телевизору. Низко присесть, быть готовым задать стрекача, если покажется стрелок. Резким шумом дала знать о себе рация: испуганные голоса и треск.

– В чем дело, парни? Парни? Парни? Кто-нибудь знает…

– Твою ж мать! Стреляют! Это выстрелы! Мать же твою!

– Я в «Сиэрсе», закрывать магазин? Может кто-нибудь сказать мне, оказались ли мы в ситуации закрытия, или я должен людей послать к выходам, или…

– Мистер Келлауэй? Мистер Келлауэй, это Майк Даулинг, как ваша двадцатка, повторяю, как ваша…

Келлауэй отключил рацию.

Толстяк лет двадцати с чем-то (круглым лицом малый смахивал на актера Джону Хилла[45]45
  Джона Хилл Фелдштейн – американский актер и сценарист, двукратный номинант на премию «Оскар» как лучший актер второго плана.


[Закрыть]) распростерся на животе по блестящему каменному полу прямо у дверей «Бриллиантов посвящения». Услышав подходящего Келлауэя, он оглянулся и принялся махать рукой, очевидно предупреждая: ложитесь, ложитесь. В другой руке он держал завернутый в бумагу сандвич или буррито.

Келлауэй припал на одно колено, полагая, что происходит, должно быть, вооруженное ограбление. В воображении рисовались люди в масках с прорезями, вдрызг разбивавшие кувалдами витрины, полными горстями хватавшие драгоценности. Правая рука копа потянулась к тяжелой железяке на левой лодыжке.

Тяжело дышавший толстяк все никак не мог слова вымолвить. Махал рукой в сторону «Бриллиантов посвящения».

– Расскажите мне, что вам известно, – прошептал Келлауэй. – Кто там внутри?

Толстяк выговорил:

– Мусульманка-стрелок. И хозяин магазина, он, думается, мертв.

Келлауэй сам дышал часто и с присвистом. Гребаная Аль-Каида, значит. Он-то считал, что все эти черные маски и смертников с взрывчаткой в Ираке оставил, а они – вот тебе. Задрав штанину, он отстегнул малышку «рюгер», который Джим Хёрст уступил ему за сто двадцать баксов. И потянул радующий душу груз из кобуры на лодыжке.

Келлауэй метнулся к зеркальной колонне у входа в магазин, вжался в нее до того, что от его дыхания стекло запотело. Бросил взгляд за угол. Витрины разбивали зал на зигзагообразные проходы. Панельная дверь в личную контору была приоткрыта. Зачерненный шар на потолке скрывал видеокамеру, из которой велось наблюдение за площадкой торгового зала. И это была не камера торгцентра, из которой наблюдают за общими площадями. Это, должно быть, частная охрана «Бриллиантов посвящения». Больше в магазине Келлауэй не видел никого, ни живой души.

Он двинулся, упал на четвереньки и пополз в магазин. В воздухе пахло пороховыми газами. Келлауэй расслышал шорох движения – справа от себя, в углу, возле места оформления покупок. Для позиции место, где он находился, было неудачным: плохой обзор, не прицелишься. Он перебрался в конец одного из витринных зигзагов. Приоткрытая дверь в контору оказалась всего в ярде[46]46
  1 ярд равен 91,44 см.


[Закрыть] от него. Настал момент. Может, последний момент. Келлауэй закрыл глаза. Он думал о сыне, думал о Джордже, ясно видел его, прижимавшего плюшевого пингвина к груди, потом поднявшего его повыше – папе поцеловать.

Он открыл глаза и, расправившись, бросился к стене, как раз по одну сторону от конторской двери. Подняв пистолет, стал поворачиваться, ставя под прицел уголок оформления. В это же время там поднялась женщина, миниатюрная, почти мусульманский эльф, в хиджабе, длинном платье, с поясом шахидки, закрепленным лямками на груди, который распирало от взрывчатки, и серебряным взрывателем в одной руке. И в тот же миг, уже сделав это, он осознал, что влепил пулю аккурат в уложенную взрывчатку. Ждал искры, вспышки, слепящего света, ждал, что унесет его под этот свет куда подальше. Но – не взорвалось. Женщина упала. Пуля прошла насквозь и попала в зеркало позади нее, по стеклу прошлась красная паутина трещинок.

Что-то грохнуло в конторе, слева от Келлауэя. Краем глаза он уловил какое-то движение, появилась еще одна женщина. На этой тоже был хиджаб, только покрасивее, цветастый, из тонкой ткани. В руке она сжимала серебристый револьвер с множеством гравированных узоров. Эта женщина была белой, но это его не удивило. Эти гады прилично наловчились обращать девчушек в воинов Аллаха в Интернете.

На полу между ними, прямо у их ног, лежал труп: Роджер Льюис, малый, владевший магазином. Лежал на животе, рубашка на спине промокла от крови. Выходило так, что он стал падать на стол, возможно, ухватился за свой комп, чтобы на ногах устоять, потом сполз на пол и перевернулся лицом вниз. Он почти стащил за собой со стола компьютер. На дальнем конце стола большой серебристый монитор опасно балансировал и вполне мог свалиться в любой момент.

Новообращенка находилась так близко, что он мог дотянуться и схватить ее. Часть ее белокурых волос выбилась из-под повязки на голове. Длинная золотистая прядь прилипла к влажной пылающей щеке. Девушка изумленно уставилась на него, потом заглянула в соседнее помещение, но из конторы ей не было видно тело в уголке оформления.

– С сообщницей твоей покончено, – сказал Келлауэй. – Положи оружие.

– Не стоит вам это делать, – сказала она ему совершенно спокойно.

Ее револьвер вновь выстрелил: треск, хлопок, вспышка света. Он – инстинктивно – выстрелил в ответ, и большая часть ее правого легкого, отлетев, шлепнулась на стол.

У него кожа на голове зудела. Ствол ее «смит-вессона» все еще смотрел в пол. Если его застрелили, то он этого не почувствовал бы, не сразу. Она же уставилась на него озадаченным, потрясенным взглядом. Когда попыталась заговорить, то захлебнулась кровью. Правая ее рука пошла вверх вместе с оружием. Он перехватил ее, вывернул револьвер из ее ладони и тогда же увидел, как компьютер свесился со стола и ударился об пол. Он мысленно проиграл треск, хлопок и вспышку света, потом отделался от наваждения, не давая тому полностью овладеть сознанием. Нет. Он слышал выстрел. Он уверен: то был выстрел. Уверен: то был выстрел, а не звук падающего компьютера. Ему была даже памятна пуля, пролетевшая так близко, что, похоже, дернула ткань его рубашки.

Новообращенная осела. Он едва не шагнул, чтобы подхватить ее, но в последний момент левой рукой отвел ее в сторону, чтоб она не упала на него. В ней не было уже человека. Одно лишь вещественное доказательство. Она плюхнулась поперек Роджера Льюиса и затихла.

В ушах стоял какой-то звон – ни пойми, ни разбери. Мир вокруг него разросся и воссиял, на миг у него мелькнула смехотворная мысль, будто он близок к потере сознания.

Воздух сделался сизым от пальбы. Келлауэй вышел из конторы, старательно обойдя кучу мертвецов.

Келлауэй увидел другую террористку: лежит на спине, глаза в потолок уставлены, рукой все еще стискивает взрыватель с кнопкой. Он шагнул поближе, пинком вышиб из руки взрыватель. Стало интересно, какой же взрывчаткой она начинила свой пояс, который немного смахивал на переделанный рюкзак-кенгуру для переноски младенцев.

Увидел пару маленьких смуглых кулачков, вцепившихся в перед ее платья, но увиденное для него было лишено смысла – поначалу. Он осмотрел взрыватель в ее правой руке и понял, что это серебряный нож для вскрытия писем с опалом на ручке вместо черной кнопки. Келлауэй нахмурился. Вновь взглянул на пояс шахидки со взрывчаткой. Шапочка, прикрывавшая головку младенца, сползла. Ему стал виден дюйм затылка, покрытого рыжевато-коричневым пушком.

– Ну не срань ли, блин, господня! – донесся голос справа.

Келлауэй повернулся и увидел толстяка, напоминавшего Джону Хилла. Он подошел справа и стоял позади Келлауэя, вошел, все еще держа в руке свое буррито на завтрак. Взглянул на тела, лежавшие кучей в конторе, потом на мертвую женщину с мертвым младенцем.

– Ее-то вы зачем застрелили? – изумился толстяк. – Она же просто пряталась, чел.

– Я тебя спрашивал, кто в магазине. Ты сказал, что мусульманка, женщина-стрелок.

– Не говорил я! – воскликнул толстяк. – Вы спросили, кто внутри находится. Я сказал: мусульманка, женщина-стрелок и хозяин. Срань господня. Я-то думал, вы пойдете и защитите ее, а вы, блин, ухандокали ее начисто, как безумец какой!

– Не я ее ухандокал, – произнес Келлауэй ровно и веско. – Эта сучка бешеная в конторе ее убила. Понятно? Это не я. Это она. Скажи, что тебе понятно.

Толстяк засмеялся, немного диковато. Он не понял. Совсем-совсем не уловил. Махнул рукой на зеркальную стену, куда ударила пуля, пройдя сквозь тело арабки и ее малыша. Серебристо-розовая паутина, расползшаяся по стеклу, отметила точку попадания.

– Да я ж, блин, видел, как вы ее пристрелили. Сам видел. Плюс, пулю извлекут из стены. Экспертиза, медицина судебная. – Он покрутил головой. – Я-то думал, вы остановите побоище, а не продолжите его сами. Вы убили людей больше, чем она! Иисусе, я просто рад, что вы и меня не подстрелили!

– Хм, – вырвалось у Келлауэя.

– Что?

– Раз уж ты о том заговорил, – сказал толстяку Келлауэй и поднял фасонистый узорчатый револьвер стрелявшей женщины.

10 час. 59 мин.

Харбо первым одолел лестницу, прогромыхав по ступеням в черной тефлоновой амуниции шестидесяти фунтов весом[47]47
  Более 27 кг.


[Закрыть]. На полпути он наступил на что-то мягкое и услышал крик. Тощий черный малый улегся на ступенях, и Харбо наступил ему на руку каблуком ботинка. И понесся дальше, не извиняясь. Когда ты в самой гуще массовой перестрелки, хорошие манеры – это первое, что летит к чертям собачьим.

Добравшись до верха лестницы, Харбо прижался спиной к круглой оштукатуренной колонне и бросил взгляд на галерею второго этажа. Картина, мать ее, прямо-таки из апокалипсиса: два акра полов из полированного мрамора, ярко освещенные, и всего несколько человек вокруг, причем все прячутся за растениями в кадках или лежат, распластавшись, на полу. Как в том кино про шагающих мертвяков, захватывающих торгцентр. По трансляции звучали мелодии группы «Матчбокс 20».

Харбо двинул вперед, проскочил коридор, еще двое из их команды бежали за ним вслед – Слотер и Веласкес. Всю дорогу он держал оружие на мушке. Ребята называли это временем игрищ, охоты и пальбы.

Он влип в стену с одной стороны входа в магазин и сунулся своей укрытой шлемом головой глянуть внутрь помещения. Впрочем, одного взгляда хватило, чтобы понять, и Харбо на несколько дюймов опустил оружие. В одном углу стоял один-единственный торгцентровский охранник лицом к разбитому зеркалу. Малый был в трансе, ошеломлен, тыркал пальцем в пулевое отверстие в центре стекла. Оружия на нем не было, но рядом с ним на витрине лежала пара пистолетов.

– Эй, – окликнул Харбо негромко. – Полиция.

Малый, похоже, взбодрился, тряхнул головой, отошел от разбитого зеркала.

– Можете отбой давать. Все кончено, – произнес он.

Копу торгцентра было за сорок, ладно скроен, сильные руки, сильная мускулистая шея, стрижка как у морпеха.

– Сколько слегло? – спросил Харбо.

– Стрелявшая в конторе, поверх одной из жертв, – стал перечислять охранник. – Оба мертвые. И тут у меня еще трое. Один – младенец. – Он не запнулся на этом слове, но вынужден был прочистить горло, прежде чем выговорил его.

У Харбо при этом все внутри перевернулось. У него самого дома девятимесячная кроха была, и ему вовсе не по нутру осматривать малютку с черепом, расколотым, как розовое яйцо. Тем не менее он зашел в магазин, почти неслышно ступая тяжелыми ботинками по толстому ковру.

Толстячка, лет, может, двадцати отбросило на витрину: пулевое отверстие почти точно меж глаз. Рот толстячок полуоткрыл, будто собирался возразить. Харбо бросил взгляд на мертвую девушку, блондинку, лежавшую в конторе поверх белого мужчины.

– Вы ранены? – спросил Харбо.

Охранник отрицательно повел головой:

– Нет… просто… мне бы присесть.

– Сэр, вам следует покинуть это место. Мои коллеги вас проводят.

– Мне просто хочется задержаться тут на минутку. С той женщиной. Просто хочу посидеть рядом с ней малость, сказать, что я сожалею.

Охранник смотрел себе под ноги. Харбо обошел взглядом его колени и увидел женщину в голубином платье с открытыми глазами, незряче уставившимися в навесной потолок. Младенец, помещенный в малышовую переноску, был совершенно недвижим, уткнулся личиком в мамину грудь.

Коп торгцентра оперся рукой о витрину и мягко опустился на ковер рядом с женщиной. Взял ее за руку, провел пальцами по тыльной стороне ее ладони, поднес ее к губам и поцеловал.

– Эта женщина и ее малыш не должны были умереть, – произнес охранник. – Я промедлил, и эта бешеная тварь в конторе убила ее. Ее убила и малыша, обоих. Одним выстрелом. Как мне жить с этим?

– Единственный, кого следует винить в случившемся, это того, кто нажал на спуск. Запомни это, – сказал ему Харбо.

Охранник вдумался в эти слова, потом медленно склонил голову. Взгляд его бесцветных глаз был отсутствующим, отнесенным куда-то вдаль.

– Я попробую, – выговорил он.

11 час. 11 мин.

Харбо, офицер СОБР[48]48
  Специальный отряд быстрого реагирования SWAT – многоцелевое и многофункциональное подразделение в ряде правоохранительных органов США муниципального, окружного и штатного уровня.


[Закрыть], помог Келлауэю подняться и, обняв его рукой за плечи, вывел в коридор. Оружие и трупы они оставили позади, на месте происшествия.

Харбо подвел Келлауэя к лавочке из нержавеющей стали, помог ему сесть на нее. Пара собровцев прокатили мимо каталку. Харбо, велев Келлауэю сидеть и держаться, ушел.

Проход наполнялся народом. Появились полицейские в форме. Келлауэй разглядел кучку подростков-индийцев (индийцев из Индии, не американских индейцев), стоявших ярдах в десяти, двое из них снимали все на свои сотовые телефоны. Кто-то криком приказал отогнать зевак. Пара копов прошли мимо, неся заграждение.

Майк Даулинг (из охраны торгцентра) опустился на другую сторону скамейки. Он до смешного походил на аиста с сильно выдававшимся кадыком и привычно избегал смотреть кому бы то ни было в глаза.

– Вы в порядке? – спросил Даулинг, глядя себе под ноги.

– Нет, – выдавил Келлауэй.

– Воды хотите? Могу вам воды принести.

– Хочу минутку один побыть.

– А-а. Лады. Ну да, я понял. – Даулинг, двигаясь боком, зашаркал прочь, как человек, крадущийся по высокому, узкому краю.

– Подожди. Майк, помоги мне. Меня, по-моему, стошнит, и мне не хочется, чтоб это по «Ютьюб» крутили. – Кивок в сторону пятнадцатилетних индийцев, или кто они там были.

– А-а, ну да. Лады, мистер Келлауэй, – засуетился Майк. – Пойдемте в «Лидс». У них толчок в кладовке есть. – Он взял Келлауэя за руку и поднял его на ноги.

Они прошли к «Лидс» по соседству с «Бриллиантами посвящения» и пошли вглубь магазина мимо рядов с бейсболками. Вместе с ними шагали с десяток Келлауэев, отраженных в зеркальных стенах: крупные, усталые на вид мужики с темными кругами под глазами и пятнами крови на форменных брюках. Сам Келлауэй не помнил, когда успел запачкаться. Майк, побренчав своей связкой ключей, отпер зеркальную панель, служившую дверью в кладовку. Только они собрались пройти в дверь, как Келлауэй услышал, как кто-то их окликнул.

– Слышь, – позвал полицейский в форме, толстощекий и розоволицый. Келлауэя удивило, как могли брать в органы таких изнеженных слабаков, городских папочкиных сыночков, а его вот не взяли. – Слышь, подождите. Ему нужно здесь оставаться. Он свидетель.

– Кем бы он ни был, а его тошнит, – отмахнулся Майк с резкостью, удивившей Келлауэя. – Не блевать же ему прямо тут на радость снимающим его придуркам. Его самого только что чуть не укокошили, когда он положил конец беспорядочной стрельбе по людям. Надо ж дать ему секунд тридцать, чтоб в себя прийти. Это просто дело приличия. – Он подтолкнул Келлауэя в кладовую, затем повернулся кругом и встал в дверях, преграждая путь всякому, кто пошел бы следом. – Давайте, мистер Келлауэй. Позаботьтесь о себе.

– Спасибо тебе, Майкл, – произнес Келлауэй.

По обе стороны у стен стояли пыльные стальные стеллажи, доверху заполненные ящиками и коробками. Замызганный диванчик в заплатках из изоленты был задвинут в дальний угол к заляпанной стойке со стоявшей на ней кофеваркой. Узкий дверной проход вел в грязную уборную. Со светящегося рычажка над унитазом свисала цепочка. Стены были исписаны: надписей он не читал.

Келлауэй закрыл дверку, запер ее на щеколду. Припав на колено, пошарил в кармане и извлек из него искореженный кусочек свинца, который выковырял из стены позади прострелянного зеркала. Пуля вывалилась сразу, стоило лишь тронуть ее отверткой из его набора инструментов. Он бросил ее в унитаз.

Свою версию происшедшего он уже обдумал полностью. Полиции он расскажет, что услышал выстрелы и подобрался к «Бриллиантам посвящения», чтобы оценить обстановку. Услышал он три выстрела, но заявит, что слышал четыре. И неважно, что скажет кто-то еще. Когда люди в панике, подробности легко и часто путаются. Три выстрела или четыре – кто с уверенностью мог бы сказать, сколько их прозвучало?

Он вошел и обнаружил трех мертвых: мусульманку, ее младенца и Роджера Льюиса. Столкнулся со стрелявшей, блондинкой, они обменялись фразами. Она сделала движение, собираясь стрелять, но он выстрелил первым, выпустив из своего пистолета две пули. Первая пуля попала в блондинку, вторая прошла мимо. Подумают, что, когда он промахнулся, пуля вылетела в открытое окно. Наконец, толстяк, напоминавший Джону Хилла, вошел в магазин, и стрелявшая, будучи при последнем издыхании, влепила пулю в его глупую толстую рожу. На самом деле Келлауэй выстрелил из ее револьвера два раза: раз в толстяка и раз в открытое окно. Когда эксперты покончат со своей арифметикой, стреляные гильзы сойдутся в счете: три – в Льюиса, одна – в арабку с малышом и одна – в толстяка.

Келлауэй дернул за цепочку, открывая смыв. Раздалось пустое звяканье. Насупившись, он еще раз дернул. Ничего. Кусочек свинца сплющенным комочком лежал на дне унитаза.

Кто-то постучал.

– Мистер Келлауэй? – прозвучал незнакомый ему голос. – С вами все в порядке?

Он кашлянул, прочищая горло:

– Одну минуту.

Взгляд его скользнул по стене, и он впервые увидел сделанную фломастером надпись: «УБОРНАЯ НАКРЫЛАСЬ – ПОЛЬЗУЙТЕСЬ ОБЩЕСТВЕННЫМ ТУАЛЕТОМ».

– Мистер Келлауэй, тут врач «Скорой» хотел бы осмотреть вас.

– Мне медицинская помощь не нужна.

– Хорошо. Только он все равно хочет вас осмотреть. Вы пережили то, что называется травмирующим событием.

– Минутку, – произнес он еще раз.

Келлауэй расстегнул левый рукав, засучил его по локоть, потом погрузил руку в воду. Выловил свинец, убивший Ясмин Хасвар и ее ребенка, Ибрагима, и положил его на пол.

– Мистер Келлауэй, если я могу вам чем-то помочь…

– Нет, спасибо.

Он поднял тяжелую крышку бачка за унитазом и очень осторожно положил ее на стульчак. С его левой руки капала вода. Он поднял кусочек свинца и бросил его в бачок. Затем осторожно поднял крышку и тихонько опустил ее на место. Еще будет время, через денек-другой (недельку, самое большее), вернуться, забрать пулю и отделаться от нее навсегда.

– Мистер Келлауэй, – донесся голос с той стороны дверки. – Вы должны позволить кому-то осмотреть вас. Мне хотелось бы вас осмотреть.

Он склонился к раковине, включил воду, вымыл руки с мылом, плеснул водой себе в лицо. Потянулся за бумажной салфеткой, но в автомате-раздатчике не осталось ни одной – ну разве не всегда так бывает? Туалетной бумаги тоже не было. Когда охранник открыл дверку, лицо его было мокрым, капельки блестели на бровях, на ресницах.

Мужчина по ту сторону дверки оказался больше чем на голову ниже Келлауэя, и на нем была синяя бейсболка с надписью «Полиция Сент-Поссенти». Голова его была похожа на почти идеальный цилиндр, и это впечатление усиливала короткая стрижка соломенных волос. Лицо было того оттенка красного, какой дает глубокий безболезненный солнечный ожог и какой все мужчины, ведущие родословную от шотландцев, приобретают, прожив хоть какое-то время в тропиках. Голубые глаза его блистали юмором и вдохновением.

– Вот он я, – произнес Келлауэй. – На что вам хотелось бы взглянуть?

Мужчина в бейсболке свел губы вместе, раскрыл рот, закрыл его, вновь открыл. Вид такой, что того и гляди расплачется.

– Видите ли, сэр, утром двое моих внуков находились в торгцентре, со своей мамой – моей дочерью. И все они по-прежнему живы, как и еще множество людей. Вот, полагаю, мне и захотелось просто выяснить, как выглядит герой.

С этими словами шеф полиции Сент-Поссенти Джэй Риклз обхватил Келлауэя руками и сжал в объятиях.

11 час. 28 мин.

Лантернгласс видела огни и слышала вой сирен, она двинулась к торгцентру еще до того, как Тим Чен позвонил ей, спрашивая, занята ли она.

– Вот-вот буду, – ответила она. – Я сейчас на пути к нему.

– Торгцентру?

– Угу. Что у них там значится?

– Произведены выстрелы. Все подразделения. Множественное убийство.

– От черт, – последовал ее вдумчивый ответ. – Пальба по людям?

– Похоже, пришел наш черед. Как пожар?

Утро Лантернгласс провела в вертолете, стрекотавшем вверх-вниз по границе пожара, полыхавшего в Национальном лесном заповеднике Окала. Дым грязной стеной коричневого облака поднимался на высоту десяти тысяч футов[49]49
  Более 3000 метров.


[Закрыть], вспыхивая дрожащими пятнами янтарного света. Сопровождал ее чиновник из Службы заповедников, которому приходилось орать, чтобы его было слышно сквозь неумолчное стрекотание вращающихся лопастей. Выкрикивал он раздражающие банальности про урезание бюджета штата на спасательные службы, на федеральные сокращения затрат на помощь при стихийных бедствиях, про то, как им пока везет с ветром.

– Везет? Что вы имеете в виду, говоря, что вам с ветром везет? – спросила его Лантернгласс. – Разве вы не говорили, что из-за этой штуки теряете в день по тысяче акров леса?

– Ну да, но, по крайней мере, ветер дует северный, – сказал чиновник Службы заповедников. – Он гонит огонь на необитаемые заросли. Если ветер сменится на восточный, эта штука за три дня доберется по Сент-Поссенти.

Сейчас Лантернгласс сообщила своему редактору:

– Пожар он и есть пожар. Жаркий. Жадный. Ненасытный.

– Жаркий, – повторил Тим, выговаривая очень медленно, взвешивая каждое определение по очереди. – Жадный. Ненасытный. Как можно насытить пожар?

– Тимми. Это был прикол. Ты должен был бы сказать: «как с моей бывшей жены списано». Тебе бы здесь со мной поработать. Когда я рассказываю тебе идеальный прикол вроде этого, тебе придется реагировать.

– Нет у меня бывшей жены. Я счастливо женат.