Текст книги "NOS4A2. Носферату, или Страна Рождества"

Джо Хилл
NOS4A2. Носферату, или Страна Рождества

Для моей мамы: так себе машина для королевы истории

Denn die Todten reiten schell. (Для мертвых, которые путешествуют быстро.)

– Ленора, Готфрид Бюргер

Joe Hill

NOS4A2

Copyright © 2013 by Joe Hill

Cover photograph © by Pari Dukovic/AMC.

© С. Трофимов, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

* * *

«Одна из лучших книг в жанре за последние годы».

Fantlab

«Прочитав эту книгу, вы никогда больше не будете воспринимать рождественские гимны по-старому».

Library Journal

«Новый взгляд на жанр фэнтези-хоррор».

The Sun Herold

«NOS4A2» – это блестящее исследование классических и современных монстров и темных фантазий, все смонтировано, перестроено и тюнинговано… Благодаря этому роману, захватывающему от начала до конца, Джо Хилл становится настоящим мастером своего дела».

Publishers Weekly

«К чтению строго рекомендуется».

Horrorzone

Пролог
Сезонные встречи
Декабрь 2008

Федеральное исправительное учреждение «Энглвуд», штат Колорадо

Чуть раньше восьми сестра Торнтон вошла в палату длительной терапии с пакетиком подогретой крови для Чарли Мэнкса.

Миссис Торнтон шла на автопилоте, ее мысли фокусировались не на работе. Она в конце концов приняла решение купить своему сыну Джосайе игровую консоль «Нинтендо ДС», которую тот хотел, и женщина подсчитывала, успеет ли после смены попасть в «Тойс «Р» Ас» перед тем, как они закроются.

Она сопротивлялась этому импульсу несколько недель – по вполне философским причинам. Ее не тревожило, что все его друзья имели такие устройства. Ей просто не нравилась идея о портативных игровых консолях, которые дети носили везде с собой. Эллен Торнтон возмущало, что маленькие мальчики исчезали в мерцающих экранах, бросая реальный мир ради какой-то грани воображения, где забава заменяла мысль, а изобретение новых убийств становилось формой искусства. Миссис Торнтон хотела иметь ребенка, который любил бы книги и игру «Скраббл»[1]1
  Аналог игры «Эрудит».


[Закрыть], который сопровождал бы ее в экспедициях на снегоступах. Какая ирония!

Эллен держалась как могла. Но вчера вечером она увидела Джосайю, сидевшего на кровати и игравшего в странную игру – ее старый бумажник стал его «Нинтендо ДС.» Он вырезал откуда-то картинку Донки Конга и вставил ее в пустой кармашек для фотографий. Мальчик нажимал на воображаемые кнопки и издавал звуки взрывов. У нее от этого зрелища начало болеть сердце. Он притворялся, что у него уже имеется игрушка и что ему точно подарят ее в Великий день. Конечно, Эллен могла иметь свои теории о том, что полезно для мальчиков, но это никак не означало, что Санта разделял их с ней.

Обходя койку Мэнкса, чтобы подойти к стойке для внутренних вливаний, она настолько была поглощена своими мыслями, что не заметила изменений в облике Чарли Мэнкса. И тогда он тяжело вздохнул, словно томился от скуки. Она взглянула вниз, увидела, что он смотрит на нее, и так перепугалась его открытых глаз, что едва не выронила пакетик крови к своим ногам.

Он был отвратительно старым, не говоря уже о мерзком виде. Его лысый череп напоминал большой глобус – инопланетную луну с континентами желчных пятен и сарком, покрытых синяками. Из всех людей в палате длительной терапии, иначе называемой «грядкой овощей», было нечто чудовищно ужасное в Чарли Мэнксе с его открытыми глазами. Особенно в это время года. Чарльз Мэнкс любил детей. В девяностые годы он похищал их дюжинами. У него был дом в Флэтайронс, где он делал с ними что хотел, убивал и вешал рождественские украшения в память о них. Газеты назвали это место Домом саней. Хо-хо-хо.

Выполняя свою работу, Эллен могла отключать материнскую сторону своего мозга. Она не думала о том, что Чарли Мэнкс, возможно, делал с маленькими девочками и мальчиками, которые попадались ему на пути, – детьми не старше ее Джосайи. Эллен не брала в рассчет конкретные обвинения, поскольку ее мнение ничего не решало. Пациент на другой стороне комнаты связал свою подругу и двоих ее детей, поджег дом и оставил их гореть. Его арестовали в баре на той же улице. Он пил «Бушмилл» и смотрел по телевизору, как «Уайт Сокс» играли с «Рейнджерами». Эллен не видела смысла обременять себя дурными мыслями, и поэтому она научилась думать о своих пациентах как о придатках медицинской техники и капельниц, к которым те были подключены, – периферийных устройствах из костей и плоти.

За все время своей работы в федеральном исправительном учреждении «Энглвуд» – в тюремном лазарете «Супермакс» – она никогда не видела Чарли Мэнкса с открытыми глазами. Три года, пока она работала дежурной медсестрой, Мэнкс находился в коматозном состоянии. Он был самым немощным из ее пациентов – кожаным мешком с костями внутри. Док говорил, что умственной активности у Мэнкса еще меньше, чем у банки кукурузы со сливками. Никто не мог определить его возраст, но он выглядел старше Кита Ричардса. Хотя он немного походил на Кита Ричардса – лысого Кита, с полным ртом острых, маленьких коричневых зубов.

В палате находилось трое других коматозных пациентов, которых персонал называл «овощами». После некоторого знакомства с ними вы узнавали, что все «овощи» имели свои причуды. Дон Генри, который сжег свою подругу и ее детей, иногда выходил на «прогулки». Естественно, он не вставал, но его ноги слабо шевелились под покрывалом. Рядом лежал парень по имени Леонард Поттс, который пять лет находился в коме и никогда не просыпался, – один из заключенных пробил ему отверткой череп и мозг. Тем не менее время от времени он прочищал горло и кричал: «Я знаю!», как будто был маленьким мальчиком, стремившимся ответить на вопрос учителя. Возможно, открывание глаз было причудой Мэнкса, хотя прежде она никогда не ловила его на этом.

– Здравствуйте, мистер Мэнкс, – машинально сказала Эллен. – Как вы себя сегодня чувствуете?

Она улыбнулась дежурной улыбкой и замерла на месте, держа пакетик крови, нагретой до температуры тела. Эллен не ожидала ответа, но ей казалось нужным дать ему время, чтобы он собрал свои несуществующие мысли. Когда Чарли Мэнкс ничего не сказал, она потянулась к нему рукой, чтобы закрыть его веки.

Он схватил ее за запястье. Вопреки своей выучке Эллен вскрикнула и выронила пакет крови. Тот ударился об пол, взорвался алым фонтаном, и теплая струя окатила ее ногу.

– Ах! – закричала она. – Ах! О боже!

Это звучало, как пыхтение пара в свеженалитом утюге.

– Твой мальчик, Джосайя, – сказал ей Чарли Мэнкс.

Его голос был скрипучим и неприятным.

– Для него имеется место в Стране Рождества. Вместе с другими детьми. Я дам ему новую жизнь. Я дам ему приятную улыбку. У него будут красивые новые зубы.

Слышать то, как он произносил имя ее сына, было еще хуже, чем чувствовать руку Мэнкса на своем запястье или кровь на ноге. (Чистая кровь, говорила она себе. Чистая.) Слушая этого человека, осужденного за убийства и растление детей и затем говорившего о ее сыне, она почувствовала головокружение – настоящее головокружение, словно находилась в стеклянном лифте, быстро поднимавшемся в небо, когда мир падал вниз под ее ногами.

– Отпустите, – прошептала она.

– Место для Джосайи Джона Торнтона в Стране Рождества, – сказал Чарли Мэнкс. – А для тебя имеется комната в Доме сна. Человек в противогазе знает, что делать с тобой. Прими пряничный дым и научись любить его. Тебе нельзя вместе с нами в Страну Рождества. Конечно, я мог бы это сделать, но человек в противогазе думает иначе. Он дарует тебе милость.

– Помогите! – вскричала Эллен.

Только крика не получилось. Скорее, вышел какой-то шепот.

– Помогите мне!

Голос пропал окончательно.

– Я видел Джосайю на Кладбище Того, Что Могло Бы Быть. Ему нужно прокатиться в «Призраке». Он будет вечно счастлив в Стране Рождества. Мир не сможет погубить его там, потому что Страна находится не в этом мире. Она в моей голове. Детям ничего не угрожает в моей голове. Знаешь, я видел сон о Стране Рождества. Я вижу сны о ней, но хожу где-то рядом и не могу добраться до края тоннеля. Я слышу поющих детей, но не могу попасть в их мир. Слышу, как они зовут меня, однако тоннель не кончается. Мне нужен «Призрак». Мне нужна машина.

Его язык выскользнул изо рта – коричневый, блестящий и неприличный. Он облизал сухие губы и отпустил руку Эллен.

– Помогите, – шептала она. – Помогите, помогите. Помогите!

Ей пришлось повторять это снова и снова. Наконец она смогла произнести просьбу достаточно громко, чтобы кто-то услышал ее. Она выбежала через дверь в коридор, крича изо всех сил. Ее мягкие туфли на плоской подошве оставляли за собой ярко-красные следы.

Через десять минут пара офицеров в защитных костюмах привязали Мэнкса к кровати – на тот случай, если он снова откроет глаза и попытается встать. Но доктор, пришедший осмотреть его, велел отвязать пациента.

– Этот парень находится в койке с 2001 года. Его нужно поворачивать четыре раза в день, чтобы помешать образованию пролежней. Не считай мы его «овощем», он все равно был бы слишком слабым, чтобы пойти куда-то. После семи лет мышечной атрофии я сомневаюсь, что он мог бы сесть самостоятельно.

Эллен стояла у дверей и слушала вердикт доктора. Если Мэнкс снова откроет глаза, она планировала первой бежать из палаты. Но когда док высказал свое мнение, она подошла к нему на негнущихся ногах и откинула рукав с правого запястья, чтобы показать синяки в том месте, где Мэнкс схватил ее.

– Это мог сделать человек, который слишком слаб, чтобы сесть? Я думала, он вырвет мою руку из сустава.

Ее ноги болели так же сильно, как посиневшая рука. Она сняла намокшие в крови колготки и омыла ноги горячей водой с антибактериальным мылом, так что едва не ошпарилась. Эллен ходила теперь в кроссовках. Ее тапочки валялись в мусорнике. Даже если бы их можно было сохранить, она вряд ли надела бы их снова.

Доктор, молодой индиец по имени Патель, послал ей смущенный извиняющийся взгляд и склонился, чтобы посветить фонариком в глаза Мэнкса. Зрачки Чарльза не расширялись. Патель подвигал фонариком, но глаза Мэнкса оставались фиксированными на точке за левым ухом доктора. Тот хлопнул в ладоши в дюйме от носа пациента. Мэнкс даже не моргнул. Патель мягко закрыл глаза старика и проверил показания электрокардиограммы.

– Показания аналогичны последней дюжине графиков ЭКГ, – произнес доктор. – Пациент имеет девятку по шкале Глазго: медленную альфа-волновую активность, соответствующую альфа-коме. Скорее всего, он просто говорил во сне, сестра. Это случается с «овощами», такими как этот парень.

– Он открыл глаза, – сказала Эллен. – Этот тип смотрел на меня. Он знает мое имя. Он знает имя моего сына.

– А вы никогда не говорили около него с другими сестрами? – спросил Патель. – Не сообщали того, что он мог бессознательно услышать? Наверное, вы сказали какой-нибудь сестре: «Слушай, мой сын недавно выиграл конкурс произношения слов по буквам». Мэнкс услышал ваши слова и повторил их в середине сна.

Она кивнула, но часть ее мозга размышляла. Он знает среднее имя Джосайи. В этом она была уверена, хотя никому не говорила таких подробностей в госпитале. Место для Джосайи Джона Торнтона в Стране Рождества, сказал ей Чарли Мэнкс. А для тебя имеется комната в Доме сна.

– Я так и не ввела ему кровь, – сказала она. – У него уже две недели анемия. Подхватил инфекцию мочевого тракта через катетер. Я принесу свежий пакет.

– Не беспокойтесь об этом. Я сам дам кровь старому вампиру. Послушайте, вы сильно испугались. Забудьте о работе. Идите домой. Вам остался только час до смены? На сегодня вы свободны. И возьмите себе завтра выходной. Пройдитесь по магазинам. Займитесь семьей. Перестаньте думать о сегодняшнем инциденте и расслабьтесь. Это Рождество, сестра Торнтон.

Доктор подмигнул ей.

– Вы знаете, что это самое чудесное время года?

Самый Короткий Путь
1986–1989

Хаверхилл, штат Массачусетс

Лето 1986

Проказнице было девять лет, когда она впервые проехала по закрытому мосту, пересекавшему расстояние между Потерянным и Найденным.

Это произошло следующим образом: они только что вернулись с озера, и Проказница находилась в своей спальне, наклеивая постер Дэвида Хассельхоффа – черная кожаная куртка, усмешка с ямочками на щеках, скрещенные руки и неизменный КИТТ (машина с искусственным интеллектом), – когда она услышала истерический крик из комнаты ее родителей.

Проказница упиралась ногой в изголовье кровати, прижимала постер грудью к стене и закрепляла углы коричневой лентой. Она замерла, склонив голову набок, прислушиваясь, без какой-либо тревоги, просто удивляясь, что ее мать подняла шум по какой-то причине. Похоже, она что-то потеряла.

– Он был у меня, – закричала мать. – Я знаю, что был!

– Может, ты сняла его у воды? – спрашивал Крис Макквин. – Прежде чем пойти купаться? Он был у тебя вчера вечером?

– Я уже говорила тебе, что не плавала.

– Может, ты сняла его, когда наносила лосьон для загара.

Они продолжали обмениваться сходными репликами, и Проказница решила не обращать на них внимания. К девяти годам жизни она научилась не тревожиться из-за вспышек материнского гнева. Припадки смеха и взвинченные крики переменчивой Линды Макквин стали фоновым звуковым сопровождением повседневной жизни Проказницы. Она почти не замечала их.

Разгладив постер и заклеив последний угол, она отступила назад, чтобы полюбоваться работой. Дэвид Хассельхофф смотрелся круто. Она нахмурилась, решая, был ли криво повешен плакат, когда вдруг услышала громкое хлопанье двери и другой разгневанный крик – снова ее матери. Потом зазвучал голос отца.

– Я не знал, что мы дойдем до этого, – сказал он. – Прямо как по сигналу.

– У меня был только один вопрос: проверил ли ты ванну. Ты сказал, что проверил. Осмотрел каждую полку. Ты вообще заходил туда?

– Не знаю. Возможно, нет. Но это не важно, потому что ты не оставляла его в ванной. Линда, тебе самой известно, что ты не оставляла браслет в ванной. Ты забыла его вчера на пляже. Вы с Региной Ройсон приняли столько солнца и маргариты, что ты расслабилась, совсем забыла о дочери и заснула. А когда проснулась, то поняла, что происходит. Но прошел уже час, как ты должна была забрать ее из дневного лагеря…

– Я не опаздывала на час.

– Ты в панике помчалась с пляжа. Забыла лосьон для загара, полотенце и свой браслет. А теперь…

– Я не была пьяна, если ты это имеешь в виду. Я не вожу нашу дочь в алкогольном опьянении, Крис. Это ты любитель…

– А теперь ты начинаешь свое обычное дерьмо и валишь вину на кого-то другого.

Проказница неосознанно вышла из комнаты и направилась по темному коридору к спальне родителей. Дверь была приоткрытой на полфута, демонстрируя часть постели и чемодан, лежавший на ней. Вытащенная одежда была разбросана на полу. Проказница знала, что мать на пике сильных чувств вытаскивала вещи из шкафов и разбрасывала их повсюду. Наверное, она искала потерянный браслет: золотой обруч с бабочкой, сделанной из сверкающих голубых сапфиров и ледяной полоски бриллиантов.

Мать ходила взад и вперед по комнате, каждые несколько секунд пересекая обзор и мелькая в узкой полосе, через которую Проказница могла видеть спальню.

– Это не имеет никакого отношения ко вчерашнему дню. Я говорю тебе, что не теряла его на пляже. Я не теряла! Он был над умывальником этим утром, рядом с моими сережками. Если браслет не принесли на стойку регистрации, то, значит, его взяла одна из горничных. Они таким образом пополняют свой летний доход – помогают себе тем, что забывают отдыхающие.

Отец Проказницы помолчал несколько секунд, а потом сказал:

– Господи! Какое дерьмо у тебя внутри! И у нас с тобой еще общий ребенок!

Проказница вздрогнула. К ее глазам поднялся колючий жар, но она не заплакала. Ее зубы сомкнулись на губе, создавая острую боль, которая удержала слезы на месте.

Ее мать не показала такого терпения и начала плакать. Она снова прошла около проема – одна рука закрывала половину лица, плечи судорожно дрожали. Проказница, не желая быть увиденной, отступила в коридор. Она двинулась дальше спальни родителей и в конце концов приблизилась к входной двери. Мысль о том, чтобы остаться внутри, была невыносимой. Воздух в доме казался затхлым. Кондиционер не работал неделю. Все растения в комнатах погибли и наполнили их своим тленом.

Она не знала, куда направлялась, пока не оказалась на месте, хотя с момента, когда отец произнес свои худшие слова – какое дерьмо у тебя внутри, – ее действия были неизбежными. Она прошла через боковую дверь гаража и оказалась около своего «Рэйли».

«Рэйли Тафф Бернер» был долгожданным подарком на день рождения – ее лучшим подарком на день рождения во все времена… теперь и навечно. Даже в тридцать лет, если ее собственный сын спросит о самой лучшей вещи, когда-либо подаренной ей, она тут же вспомнит оранжево-синий «Рэйли Тафф Бернер» с бананово-желтыми ободами и толстыми шинами. Это была ее любимая личная вещь, лучше, чем «Магия и Шар», чем набор Путешествия от «Колорформс», чем даже игровая приставка «Колековижн».

Она заметила его в витрине «Про Уилз» в центре города – за три недели до своего дня рождения, – когда гуляла с отцом. При виде его девочка издала большой О-ох! Отец удивился, завел ее внутрь и поговорил с продавцом. Тот разрешил ей покататься в демонстрационной комнате. Продавец поощрял ее посмотреть другие велосипеды. Он чувствовал, что «Тафф Бернер» был слишком большой для нее – даже если седло опустить в самую нижнюю позицию. Проказница не понимала, о чем он говорил. Это походило на какое-то колдовство: словно она могла бы ездить на метле и скользить без усилий через ночь Хэллоуина в тысячах футов над землей. Ее отец притворился, что согласился с владельцем магазина. Но Вик он сказал, что, став старше, она сможет делать все, что захочет.

Через три недели он стоял у порога – с большим серебристым бантом, привязанным к рулю.

– Теперь ты стала старше, – сказал отец и подмигнул. – Разве не так?

Она проскользнула в гараж, где «Тафф Бернер» стоял у стены слева от мотоцикла отца… не какой-нибудь железки, а черного «Харлея-Дэвидсона» 1979 года, на котором он ездил летом на работу. Ее отец работал в дорожной команде взрывником и срезал выступы точными врывами АНФО, а иногда и чистого ТНТ. Как-то раз он сказал Вик, что только умный человек мог придумать способ, как получать выгоду из своих плохих привычек. Когда девочка спросила, о чем он говорил, отец ответил, что большинство парней, которым нравились бомбы, подрывали себя на куски, а остальные отправлялись в тюрьмы. Его работа приносила шестьдесят штук в год и давала бы еще больше, если бы ему удалось получить травму – у отца имелся выгодный страховой пакет. Только один его оторванный мизинец стоил бы двадцать штук.

Его мотоцикл имел аэрографию обалденно сексуальной блондинки в бикини из американского флага. Она грациозно оседлала бомбу с выхлопами пламени. Отец Вик был плохишом. Другие папы создавали полезные вещи. Ее родитель плодил дерьмо, ездил на «Харлее» и смолил сигареты, которые прикуривал от взрывателей. Это так – между прочим.

Проказнице разрешалось ездить на своем «Рэйли» по тропинкам парка и по улице Питтмана – неофициальное название для тридцати акров сосновых и березовых деревьев, которые располагались за их задним двором. Ей позволяли ездить до реки Мерримак и крытого моста, но там следовало поворачивать назад.

Лес продолжался и на другой стороне крытого моста, также известного как Самый Короткий Путь, но Вик запрещали пересекать его. Самому Короткому Пути было около 70 лет. Он имел триста футов в длину и немного провисал посередине. Его стены клонились к реке, и он выглядел так, словно мог рухнуть вниз при сильном ветре. Вход был огорожен решетчатым забором, хотя дети убрали в одном углу стальную проволоку, скатали ее в рулон и утопили в реке.

Табличка на заборе гласила:

ПРИКАЗОМ ХАВЕРХИЛЛСКОГО УПРАВЛЕНИЯ ПОЛИЦИИ МОСТ ОБЪЯВЛЕН ОПАСНЫМ ДЛЯ ЖИЗНИ.

Это было место для хулиганов, бродяг и душевнобольных.

Конечно, Вик там была (без комментариев, к какой категории она принадлежала), не задумываясь о предупреждениях отца или знаке опасности. Нужно только проскользнуть под забором и сделать десять шагов. Проказница никогда не отказывалась от вызовов – даже тех, которые создавала сама. Особенно от тех, которые создавала сама.

Там было на пять градусов прохладнее и зияли щели между досками настила, через которые на сто футов вниз проглядывала взъерошенная ветром вода. Дыры в толевой крыше создавали заполненные пылью золотистые столбики света. В темных углах пронзительно пищали летучие мыши.

Дыхание Вик учащалось, когда она шла по длинному тенистому тоннелю, ведущему не просто через реку, но к самой матушке-смерти. Ей было девять, и она верила, что может превзойти даже скорость разрушения моста. Но она верила в это гораздо меньше, когда шагала по старым, изношенным и скрипучим доскам моста. Учитывая ее детскую поступь, она делала не десять, а двадцать шагов. При первом же громком треске девочка остановилась, побежала назад и обогнула проволочный забор, чувствуя, что ее вот-вот задушит биение собственного сердца.

Теперь же она проехала через задний двор и скатилась вниз с холма – через корни и камни, направляясь в лес. Она уезжала из дома в одну из своих запатентованных выдуманных историй Рыцаря дорог.

Она была в «Рыцаре 2000», и они мчались, паря без усилий под деревьями, пока летний день углублялся в лимонные сумерки. Их миссией было возвращение микрочипа, содержавшего секретные местоположения американских ракетных стартовых шахт. Он был спрятан в мамин браслет – чип являлся частью самоцветов небольшой бабочки, искусно вставленный в бриллиант. Наемники захватили чип и планировали продать важную информацию ведущим участникам аукциона: Ирану, русским, возможно, Канаде.

Вик и Майкл Найт приближались к логову наемников по проселочной дороге. Майкл просил у Вик обещание, что она не будет больше рисковать и вести себя как глупый ребенок, а она засмеялась и закатила глаза. И они оба поняли, что, учитывая детали плана, ей придется действовать, как глупому ребенку, ставя в опасность их жизни и вынуждая предпринимать отчаянные маневры, чтобы избежать плохих парней.

Только рассказ не удовлетворил ее. Прежде всего, она ехала не на машине. Вик мчалась на велосипеде, прыгая через корни и быстро крутя педали – так быстро, чтобы держать позади москитов и черных жучков. Так что она не могла расслабиться и грезить о том, что ей хотелось. Она думала: о Господи! Какое дерьмо у тебя внутри! В голове Вик вертелась мысль, от которой сжимался живот, – что, когда она вернется, ее отец уйдет из дома. Проказница пригнула голову и закрутила педали быстрее – единственный способ оставить эту ужасную мысль позади.

В следующей картине она была на байке – не на «Тафф Бернере», а на «Харлее» ее отца. Руки были вокруг папы. Она носила шлем, что он купил для нее, – черный, на всю голову, который заставлял ее чувствовать себя наполовину одетой в космический скафандр. Они направлялись к озеру Уиннипесоки, чтобы забрать браслет ее матери. Им хотелось удивить ее. Мать закричит, когда увидит браслет на руке отца, а папа будет смеяться и обвивать рукой талию своей жены. Он будет целовать ее в щеку, и они не станут больше выносить друг другу мозги.

Проказница скользила в мерцающем солнечном свете, собравшемся под нависавшими ветвями. Она была близко к 495-й магистрали и слышала дробный шум восемнадцатиколесных фур, жужжание машин и даже грохочущий рев мотоцикла, двигающегося на юг.

Когда Вик закрыла глаза, она уже мчалась по шоссе, несясь на хорошей скорости, радуясь чувству невесомости, когда байк наклонялся на поворотах. Проказница не замечала, что в ее уме она была на байке одна – более взрослая девочка, достаточно взрослая, чтобы жать на дроссель.

Она заставит их замолчать. Она достанет браслет и вернется домой. Вик бросит его на кровать между родителями и выйдет без слов. Оставит их смущенно смотреть друг на друга. Но превыше всего она представляла себе езду на байке – безудержную гонку на многие мили, так что остатки дневного света убегали к блеклому небу.

Она выскользнула из пропахшей пихтой темноты на широкую пыльную дорогу, которая вела к мосту. Самый Короткий Путь, как местные называли его тремя словами.

Когда она подъехала к нему, то увидела, что проволочный забор был снят. Сетка, спущенная со столбиков, лежала в грязи. Вход – достаточно широкий, чтобы пропустить машину, – обрамляла путаница ив, мягко качавшаяся в потоке воздуха, приходившего с реки. Перед ней был прямоугольный тоннель – квадрат невероятной яркости, словно дальний конец выходил на долину пшеницы или, возможно, чистого золота.

Она замедлилась на миг. Вик переживала циклический транс езды в своей голове. Когда девочка решила продолжить движение по мосту – в полной темноте, – она больше не беспокоилась о выборе. Любая остановка была бы поражением. Она не могла позволить себе такого. Кроме того, Вик верила в скорость. Если доски начнут ломаться под ней, она все равно будет двигаться, ускользая от гнилого дерева. Она не упадет. А если кто-то ждет там – какой-то бродяга, желавший обнять руками маленькую девочку, – она промчится мимо него, прежде чем тот начнет шевелиться.

Мысли о старых досках и о бродяге, хватавшем ее, разрушились, наполнив грудь прекрасным ужасом. Вместо того чтобы дать ей подумать, они заставили ее встать на педали и жестче заработать ногами. Вик решила с некоторым удовлетворением, что, если мост над рекой рухнет на десять этажей вниз и она разобьется о гальку, это будет вина ее родителей за спор и выдворение ее из дома; за то, чему они учили свою дочь. Конечно, они будут скучать о ней, страдая от горя и вины. Все кончится тем, что ее родители к этому придут.

Проволочная сетка загремела и залязгала под шинами. Она нырнула в непроглядную темноту, которая пропахла летучими мышами и сыростью.

Когда Вик въехала на мост, она увидела слева что-то написанное на стене – зеленой аэрозольной краской. Она не стала замедляться, чтобы прочитать надпись, но подумала, что там говорилось о Терри, – забавная мысль, потому что они перекусывали в заведении, названном «У Терри». Ланч в «Примо Субс у Терри» в Хэмптоне – в трицати милях и сорока пяти минутах отсюда.

Звуки на крытом мосту были другими. Она услышала реку в сотне футов внизу, но та звучала не как текущая вода, а скорее как вспышка белого шума – статика в радио. Она специально не смотрела вниз, боясь увидеть реку в щелях досок. Вик даже не смотрела по бокам, удерживая взгляд фиксированным на дальней стороне моста.

Девочка проезжала через косые лучи белого света. Пересекая одну из этих тонких полосок яркости, она почувствовала левым глазом какую-то пульсацию. Настил неприятно покачивался. У нее была только одна мысль – два длинных слова: почти там, почти там, – совпадавшая с кручением педалей.

Квадрат яркости в дальнем конце моста расширился и усилился по интенсивности. Приблизившись к нему, она почувствовала жар, исходивший от выхода. Вик неосознанно ощутила запах лосьона для загара и луковых колечек. До нее почему-то не дошло, что на другом конце моста не было каких-либо ворот.

Вик Макквин глубоко выдохнула и выехала с Самого Короткого Пути в солнечный свет. Колеса простучали сначала по дереву, потом по асфальту. Шипение и рев белого шума тут же прекратились, словно она действительно слушала статику по радио и кто-то нажал на выключатель.

Проехав еще дюжину футов, она увидела, где находилась. Ее сердце сжалось в груди, а руки схватились за тормоза. Вик остановилась так резко, что заднее колесо пошло вбок, чиркнув по асфальту и подняв волну грязи.

Она оказалась на мощеной аллее за одноэтажным зданием. У кирпичной стены слева от нее стояли контейнеры и мусорные баки. Один конец аллеи был закрыт высоким деревянным забором. С его другой стороны находилась дорога. Вик слышала проезжавший транспорт. До нее даже донесся обрывок песни из одной машины: Абра-Абра-Кадабра… Я хочу настичь и схватить тебя…

Вик с первого взгляда поняла, что оказалась в неправильном месте. Она много раз подъезжала к Самому Короткому Пути, довольно часто смотрела через высокий берег Мерримака на другую сторону и знала, что там находился лесистый холм, зеленый и тихий. Никаких дорог, ни магазинов, ни задних аллей. Она повернула голову и чуть не закричала.

За ее спиной, с другого конца аллеи, находился мост Самого Короткого Пути. Он стыковался с дорожкой между стеной одноэтажного здания и высокой пятиэтажкой из бетона и стекла. Мост больше не пересекал реку. Он заполнял пространство, в котором не мог существовать. При виде его Вик вздронула. Взглянув в темноту, она увидела на другой стороне изумрудный лес – улицу Питтмана.

Вик слезла с велосипеда. Ее левая нога задергалась от нервных судорог. Она прислонила «Рэйли» к контейнеру и склонилась у переднего колеса. Похоже, Проказница слишком вольно думала о Самом Коротком Пути.

Аллея провоняла жареной едой, испортившейся на солнце. Ей нужен был свежий воздух. Она прошла мимо решетчатой двери, заглянула в грязную, наполненную паром кухню и посмотрела на высокий деревянный забор. Вик открыла калитку и прошла по узкой полоске тротуара, которую, кстати, узнала. Она стояла тут несколько часов назад.

Посмотрев налево, девочка увидела длинную полоску пляжа и океан. Зеленые гребни волн ярко сверкали на солнце. Парни в плавках бросали фрисби, картинно прыгали за ними, ловили и падали на дюны. По бульвару, бампер к бамперу, катились машины. На негнущихся ногах она зашла за угол здания и взглянула в окно.

Примо Субс у Терри

Пляж Гэмптона, штат Нью-Гэмпшир

Вик прошла мимо ряда мотоциклов, стоявших перед заведением. Хром сиял на вечернем солнце. У окна заказов, смеясь громким смехом, толпилась очередь девушек в бикини и коротких юбках. Вик ненавидела этот звук, напоминавший ей звон разбитого стекла. Она вошла. Медный колокольчик зазвенел над дверью.

Окна были открыты, и полдюжины вентиляторов вращались за стойкой, направляя воздух на столики. Тем не менее внутри стояла жара. Длинные липкие ленты для мух свисали с потолка и раскачивались сквозняком. Проказнице не нравилось смотреть на ленты для мух – на пойманных там насекомых, боровшихся за жизнь и умиравших, пока прямо под ними люди засовывали гамбургеры в свои рты. Странно, что она не замечала эти ленты, когда обедала здесь днем со своими родителями.

Она чувствовала себя одурманенной, словно пробежалась с полным животом по августовской жаре. За кассой стоял большой мужчина в белой майке. Его волосатые плечи алели от загара, а на носу белела полоска цинка. Бейджик на рубашке указывал, что хозяина звали ПИТ. Он был здесь весь вечер. Два часа назад Вик стояла тут вместе с отцом, пока Крис Макквин расплачивался за их корзинку бургеров и молочные коктейли. Двое мужчин говорили о «Ред Сокс», которые были на взлете и могли дойти до финала. Перед ними оставались только «Клеменсы». Практически приз Сая Юнга стоял уже в их шкафчике, хотя до окончания сезона оставался еще месяц.