Текст книги "Невероятный М"

Пасмурное утро. Как и каждое мое утро: в узком проулке, куда выходят окна, в которые никогда не смотрят, утро всегда пасмурно. Вялые, замедленные движения. Глаза наполовину закрыты. Ненавистное состояние.

Так я собираюсь на работу. Очень важную работу курьера. Сажусь за стол, гипнотизирую его серенькую поверхность «под искусственный мрамор». Чтобы позавтракать, одного созерцания мало. Нужно разыскать тарелку, хлопья, молоко, может, и еще что-то, и соединить все это в правильной последовательности. Но до того – столько закрытых дверей, косо завернутых стеклянных банок. И еще вчера я установил мышеловку, а сегодня уже понятия не умел, куда. В голове не укладывается.

По утрам я мог думать только наборами простейших действий, только о них и только с их помощью. Временами я задумывался, а можно ли разложить на простейшие составляющие всю жизнь? Было бы проще учиться полезным вещам, писать картины, к примеру. Также, как… кто-нибудь из известных, из великих, несомненно. Всего-то: раз – обмакнуть кисть в краску, два – сделать мазок, широкий, изогнутый, три – обмакнуть другую кисть, четыре – сделать рядом такой же мазок, немного заходя на первый, позволяя краскам встретиться и смешаться. Выглядит просто, даже изобличительно просто.

Однако стоит мне окунуться в мир гудящих жестянок, стремящихся протиснуться между таких же жестянок и не обращающих внимания на мой допотопный скутер, зажатый в плотном потоке, в мир недовольных или отсутствующих в оговоренное заранее по несколько раз время адресатов, в мир срочных и самых срочных и наипервейших по срочности заказов, как голова отключается. А вечером, вваливаясь в крошечный коридор пыльной квартирки, я хочу одного – забыться. В голове мелькают улицы, светофоры, фары, дорожная разметка, и все это непрестанно гудит. Мне не до того, чтобы раскладывать на составляющие свои действия. И тем более не до того, чтобы остановиться и отвлечься на что-то, возможно, более нужное и важное.

Я потянулся к дверце холодильника, чтобы открыть ее и достать молоко, но рука встретила неожиданное препятствие. И вот уже банка с хлопьями летит на пол, медленно, с наслаждением, оттягивая момент, когда разлетится во все стороны стеклянным фонтаном. Ее падение не подчинялось законам физики: склянка падала слишком медленно. Я стремительно отклонился назад, да так, что мое тело оказалось почти параллельным полу, и поймал банку. Потрясающее чувство! Я ощутил себя супергероем с отменной реакцией, метким глазом и отличной координацией. Мгновения триумфа, пусть и крошечного, сугубо домашнего, бытового, случались нечасто. Это был как раз такой момент. Надеюсь, что мышь, которой предназначалась заготовленная вчера ловушка, видела мой звездный час: мышеловка так и не сработала.

Блаженство быстро исчезло вслед за тем, как секундой спустя я врезался лбом в открытую дверцу шкафа. Кадры из фильма, не иначе, только не из супергеройского боевика, а из дешевого, незамысловатого ситкома. До чего ты нелеп, несчастный, – удрученно подумал я, но спустя мгновение отвлекся на поиски парных носок.

Новый я не отступал.

Всегда, то есть, раз в год или даже два, я мечтал съехать со своего пятого этажа вниз по перилам. И вот, сегодня, ничуть не думая о последствиях, хотя стоило бы, я запрыгнул на перила и с удовлетворением и некоторым смущением скатился вниз. Если быть откровенным, радость от этого события не вполне компенсировала физическое неудобство.

На улице я легко перемахнул через несколько тротуарных ограждений и даже улыбнулся в ответ на неодобрительные взгляды пары неспешно прогуливающихся пожилых леди, которых задело созданным мной холодным воздушным потоком. Мысленно улыбнулся. Скутер завелся с первого раза, что в холода с ним бывает гораздо реже, чем хотелось бы, и бодро, почти не дребезжа, помчался по улицам, удивительно мягко лавируя в автомобильном потоке. Я преуспевал в течение всего дня и даже наркоманы, пристроившиеся обсудить свою нелегкую жизнь или просто подремать у моей двери, перегородив дорогу, почти не испортили мне настроение.

Ночью я был в горах, несся на лыжах между заснеженных елей, парил над землей, совершал кульбиты в воздухе, покорял высочайшие трамплины, развивал невероятные скорости. Такие сны давно меня не посещали, наверное, с самого детства. Попытки заняться спортом вне сновидений проваливались, принося только разочарование и стыд. Для чего-то я был слишком долговяз, для чего-то – слишком медлителен, для другого – слишком неуклюж. На лыжах же я и вовсе ни разу не стоял, они внушали мне ужас, сравнимый только со страхом перед скейтбордом.

Звук бьющегося стекла, вой сирены и крики бесцеремонно сняли меня с дистанции.

Я аккуратно, не включая свет и стараясь не шевелить шторы, выглянул в окно. У музыкального магазинчика напротив шевелилось и кричало нечто темное, бесформенное – свалка из тел. Рядом нервно крутилась мигалка автомобиля гарды.

Выстрел. Это полицейский, худенький, маленький, выстрелил в воздух. Гвалт тут же прекратился, и полицейские смогли быстро скрутить оторопевших грабителей и затолкать их в машину.

Такие мелкие магазинчики как этот страдали от грабителей больше всего: располагаясь в нелюдных проулках, где аренда была подешевле, они так и манили любителей легкой наживы.

Полиция редко оказывалась поблизости в нужный момент. Произошедшее сегодня – счастливое исключение. Но помимо полиции есть и другие. Я, например, мог бы спугнуть грабителей.

Возможно, даже стоило попробовать. Я мог бы стать героем. Под покровом ночи творил бы добро. Или предотвращал зло. Пытался бы предотвратить зло. Человек-попытка-не-пытка, Тот-над-кем-нельзя-громко-смеяться-в-его-присутствии. До дикости наивные фантазии, но они были хороши уже самим своим существованием. Я давно не мечтал и остался собой доволен.

Осознавая свою ничтожность, а также, весьма кстати, – ничтожность бытия, я решил попробовать и, вооружившись газовым баллончиком, организовал вахту у магазина игрушек.

Я просидел за мусорными баками две ночи, а на третью в проулок осторожно втиснулась машина гарды. Двое направились в мою сторону. Тот, что что был покрепче и поусатее, ослепил меня фонариком.

– От жильцов поступил звонок. Нам сообщили, что третью ночь кто-то прячется рядом с магазином. Сэр, скажите, Вы бывали здесь раньше?

Я никогда не умел врать и оказался в полицейском участке. Объяснился, как смог. После долгих совещаний меня отпустили. Так я не стал героем.

Я даже себе не могу помочь, не говоря уже о тех, кого я совсем не знаю. Не помню, чтобы я вообще кому-то помогал. Просто так, по доброй воле, просто потому, что был внимателен и не смог пройти мимо. Я не испытывал особенных чувств на этот счет, но решил, что задуматься стоит, как только выдастся свободная минутка.

Нет, был случай… Несколько месяцев назад я в пятый раз, – это точная цифра, учитывающая сложную систему всех «но», «если бы» и «почти», – оказался на вечеринке. Коллега с работы, с которым мы иногда перекидываемся парой слов, пригласил меня, полагаю, из исключительной вежливости: я просто был рядом, когда он приглашал кого-то другого. Мы оба понимали, что я, отвечая взаимной вежливостью, не должен приходить. Но я проигнорировал приличия.

Вечеринка выдалась из разряда «лучше, чем ничего». Весь вечер я сидел на неудобной скамейке, вероятно, не предназначенной для сидения, и наблюдал, наблюдал, наблюдал. Вот девушка, кажется, ищет, с кем бы поговорить, симпатичная, кстати. Вот она идет в мою сторону, вот я начинаю таращиться на нее, стараясь скрыть немигающий взгляд в тени обильных бровей. Невероятно, слишком невероятно: она резко меняет направление и подходит к другому одиноко сидящему. Что ж, пожалуй, я помог тому парню. Они очень мило общались, хотя я и не слышал, о чем шла речь. Как старые знакомые – с таким сдержанным интересом. Может быть, я помог сразу обоим, в чем, если быть откровенным, нет моей заслуги. Но я не всегда хочу быть с собой полностью откровенным.

Спустя несколько дней после освобождения из полицейского участка я ехал вдоль набережной, доставляя очередной сверхсрочный заказ. Все шло, как обычно: однообразные дни, наполненные лишь усталостью и гулом в ушах. Был канун Рождества, но это меня не занимало. Я был пуст, как никогда. Все, чем было наполнено сейчас пространство моей черепной коробки – это дорога. От края до края, от уха до уха – все было дорогой, голым асфальтом в белых и желтых полосах, влажно поблескивающим в свете фонарей.

Я не заметил его. Справа прямо под колеса моего скутера выскочил парень. Я его не видел, никак не ожидал, что из потока машин кто-то на меня выпрыгнет. Я рванул скутер вправо, в сторону, противоположную той, куда устремился парень, и, не сбавляя скорость, проскочил перед носом с визгом затормозившего такси. Скутер меня подвел: тормоз не сработал. Вот я уже на тротуаре, и передо мной ничего, кроме красной кирпичной стены. Не помня себя, я спрыгнул со скутера. Уже в полете, таком же замедленном, как полет склянки с хлопьями в один из самых счастливых дней моей жизни, я видел сплющиваемое об стену единственное свое транспортное средство. Увлеченный трагедией ржавого труженика, я не увидел, куда лечу, и спустя мгновение приземлился ровно в центр цветочного киоска.

Меня завалило цветами и залило ледяной водой из опрокинувшихся пластиковых ваз и ведер. Рядом в цветочной куче кто-то пошевелился и сел, беспощадно сбрасывая с себя яркие герберы. Очевидно, то была девушка, продававшая погубленные мной цветы, а иначе у нее попросту не было бы повода так возмущаться. Она раскраснелась и начала захлебываться от гнева, который только усиливался из-за липших к лицу мокрых волос. Я был напуган и одновременно страшно рад, что выжил сам и что тот парень, виновник произошедшего, тоже остался жив – краем глаза я видел, как он со всех ног бежал по мосту через Лиффи. Я на него не злился, даже при том, что скутер мой погиб, а это означало только одно – конец курьерской карьеры. Если подумать, она и не начиналась, курьерская карьера – это же смешно. Я был даже счастлив, что моей работе пришел конец. Сам бы я никогда ее не бросил.

Я был, в лучшем случае, пятым хозяином этого облезлого недоразумения. Он обеспечивал мне пропитание и крышу над головой, но я его не любил. Мы были как полицейские-напарники из боевиков, с трудом находящие общий язык, за тем лишь исключением, что к концу истории мы так и не стали лучшими друзьями.

Тем временем меня кто-то ухватил за воротник куртки и принялся трясти. Я вынырнул из своих глубоких и не очень мыслей и увидел все ту же разъяренную девушку. Лицо ее перекосило от гнева, но она не находила нужных слов, лишь повторяя "Ты..!", "Тыы!!" и раздувая ноздри. Я не хотел спорить, да и о чем, собственно: я не заслужил ни похвалы, ни снисхождения, ни жалости. На глаза попался уцелевший, хотя и немного помятый и подмерзший, подсолнух, и я протянул его девушке, виновато улыбаясь. Ничего глупее нельзя было придумать, но это чудесным образом сработало.

– Я Джул, – сообщила она, все еще сердитая, но чуть более расположенная к диалогу. – И нам нужно серьезно поговорить.

Я был рад поговорить, пусть и о возмещении убытков за испорченные цветы. Впрочем, это была не единственное, о чем мы разговаривали в тот день, сидя на тротуаре среди сломанных цветов на шумном берегу Лиффи.

***

Когда позвонил Майк, я в прострации сидела на унитазе. Боясь пропустить судьбоносный звонок, я повсюду таскала с собой телефон. Мне было неловко, хоть Майк и никак не мог узнать, где я в этот момент нахожусь. Даже не поздоровавшись, он затараторил.

– В семь, у Кевина, ты знаешь, серый, четыре этажа, дверь в краске, ну сто раз же, дослушай, лучше в восемь, копуша, я уже точно буду там. Ну?

Я отреагировала, как всегда реагирую в таких случаях.

– Да, эээ, наверное, хотя я не уверена. Но идея отличная. Я перезвоню, – ответила я нарочито сдержанно.

– Ты что там, на толчке сидишь?

– Я перезвоню!

Люди, много людей, очень много людей в одном помещении. Заняться особенно нечем, а когда заняться нечем, люди начинают заговаривать друг с другом. Со мной такое тоже может случиться. Это веский аргумент против того, чтобы вообще куда-то ходить. Но выбираться время от времени нужно, так? Повеселюсь, развеюсь, а Майк обеспечит мое отступление, если запаникую. Да, решено. Или нет? Мне это не нужно. Или нужно?

Я готова задушить себя за нерешительность. Не скажу, что это по-настоящему портит жизнь, но отнимает слишком много времени. Когда делаешь выбор быстро и он оказывается неверным, можешь отмахнуться: а, я даже не подумала. Но если думаешь, долго, усердно, и ошибаешься – это конец, провал, это еще одно море времени, осушенное без всякой на то необходимости. Почему я это не предусмотрела? Ну что за идиотка? И не забыть вспомнить, сколько времени потрачено на то, чтобы сделать неправильный выбор. И еще немного – на то, чтобы предположить, как все могло бы обернуться, подумай ты получше. И еще несколько минут – на обнадеживающие мысли о том, что все могло обернуться еще хуже. Думай я обо всем этом поменьше, реже бы впадала в уныние и больше бы успевала.

Иду. Выгуляю новую водолазку. Она быстро пропитается запахом сигарет и чужого парфюма и приобретет чуть большую теплоту. Майк обещал прийти? Ох, отчего-то я ему не верю: он редко держит обещания, а потом заявляет, что это для моего же блага. Но сегодня такого не случилось, а значит, шанс остается. Куда он любил являться, по известным причинам – без приглашения, так это в кинотеатр. Я не просто так называю причины известными. У всех есть такой приятель: он прочитал все о новом фильме, о режиссере, продюсере, актерах, дублерах, монтажерах, замечает все нестыковки сюжета и незамедлительно о них рассказывает. Что он еще любит делать, так это восклицать: я бы никогда не сделал такую глупость! Все сразу было понятно! Я так и знал! Ха! И нескончаемое: я-я-я всезнайка, я самый умный! Не буквально, но это именно то, что все слышат. Скажите ему, что он вас отвлекает, наживите себе смертельного врага.

Я слишком много думаю. Пора бы заткнуться. М-ммм-м-ммм-м-мм-м, м-мм…отличная песня. Интересно, в ней имеется в виду как раз то, о чем я думаю? Да заткнись уже и иди работать! Нужно найти перевод, я ведь ни слова не понимаю по-немецки, а песня как раз на немецком. Иду и работаю.

Итак, семь тридцать, я на месте. Кажется, никого здесь не знаю, хотя несколько человек приветственно помахали рукой, когда я вошла. Я растерялась, как обычно это делаю, а делаю я это мастерски. Сомнительный повод для гордости.

Время, отведенное для того, чтобы ответить тем же, истекало. Уж лучше отвернуться и сделать вид, что я ничего не заметила в полумраке, чем таращиться на человека и пытаться по-крабьи отклониться в сторону. В последний момент я догадалась, что ответное приветствие ни к чему не обязывает. Взмах получился резкий, судорожный и, очевидно, в сочетании с остекленевшими глазами, весьма комичный. Отчего-то мне все, что делаю, кажется комичным. На этот счет у меня смешанные чувства, обдумывание которых заняло бы добрый час, но на этом – все, останавливаюсь.

Количество одежды удручало: обшарпанная деревянная вешалка походила на дерево. Многочисленные пальто, плащи, пиджаки, шарфы и кляксы шапок образовывали ее густую крону. Очень большое, старое, раскидистое дерево, по цветовой гамме – осенний клен. Я зацепила свой плащ за свободный кончик крючка, молясь, чтобы вешалка не рухнула.

Люди от двадцати пяти и до бесконечности были везде: на подоконниках, немногочисленных стульях, еще менее многочисленных барных стульях, на диване, креслах и подлокотниках, на лестничных ступенях и друг у друга на головах. Над дверным проемом висела самодельная растяжка: "Поздравляем непутевого папашу! Держись, новичок, и присматривай за своим отцом!". Ох, все верно! Этот парень, Колин, недавно стал отцом. Во второй или третий раз. Я разговаривала с ним пару раз, не более, и то потому, что он приносил для Майка какие-то редкие книги, а я попросту жила ближе. Очевидно, с Майком они были куда более дружны, вот только Майка тут не было. Сейчас Кевин был занят: имитировал смех после чьей-то неудачной шутки, похлопывая себя по выпуклости над брюками. На свете мало шуток, способных вызвать такую истерику, и вряд ли хоть одна из них звучала в этих стенах.

Играла музыка, не навязчивая, без особенной мелодии. К люстре был подцеплен зеркальный шар. Пока я смотрела не него, несколько зеркальных стеклышек отвалились, упав прямо под ноги гостям. Я подобрала их и сунула в карман. Стеклышки были нарезаны небрежно, если не наколоты, и сохранили очень острые края. Когда буду уходить, оставлю на видном месте, вдруг о них позаботятся и вернут на место. У всех должно быть свое место, даже у стеклышек.

Предполагались танцы, но об этом никого не предупредили. Как и всегда на вечеринках (я доподлинно знала об этом из кино) все сбивались стайками и занимались откровенным трепом. Я пробежалась глазами по гостям, но никого знакомого не увидела. Майка все еще не было. Или уже не было? Этого следовало ожидать. Я давала себе новогоднее обещание в прошлом году – не верить Майку на слово и не поддаваться на его уговоры, и вот уже почти год я это обещание не выполняю. Он не предлагает ничего опасного из разряда "каждый должен попробовать это хотя бы раз в жизни, даже если этот раз будет последним", поэтому я не особенно беспокоилась насчет неисполненного обещания. А вот насчет остальных неисполненных обещаний…подумаю об этом позже. До декабря еще есть время.

Поговорить мне было не с кем. И присесть было некуда. Стоять в одиночестве куда глупее, чем сидеть в одиночестве. Я раздобыла пластиковый стакан колы, которая по частоте употребления приблизилась вплотную к алкоголю: раз в несколько месяцев. Ммм, теплая кола – высшее наслаждение. Правда: я очень люблю теплую колу.

Со стороны кухни, где располагался импровизированный бар, состоящий, на первый взгляд, в основном из газировки и пива, гостиную было видно лучше всего. Я заметила два свободных места: краешек скамейки для обуви, остальную часть которой занял долговязый хмурый парень, и широкий кусок подоконника, опять же, рядом с хмурым парнем. О, муки выбора, любимые и ненавистные.

Оба потенциальных соседа выглядели не особенно настроенными на разговоры. Один-один. На скамейке для обуви было очень мало место, пришлось бы сидеть вплотную. Два-один. Тот, что на подоконнике, гораздо симпатичнее. Два-два или три-один? Посижу на скамейке. Я устремилась на посадку, но почти на подходе заметила, что мой будущий сосед исподлобья, надеясь, что я не замечу, посматривает на меня. Мне не нужны были знакомства. Я не питаю на свой счет иллюзий, но точно знаю, что произойдет. Не хочу, тем более с таким малосимпатичным субъектом. Я не малодушничаю, но всегда пугаюсь, когда на меня так смотрят.

Я резко развернулась и направилась к подоконнику. Мой новый сосед не обращал на мое приближение внимания. Он отчаянно жевал соломинку и рассматривал пространство. Он выглядел испуганным и напряженным, точно ждал, что кто-то из гостей сейчас накинется на него с ножом, или готовился напасть первым. Я посмотрела в ту же сторону, что и он, но ничего особенного не увидела.

Я села, максимально далеко, на такое расстояние, которое говорит: я сижу здесь сама по себе, никак не с тобой, нет никаких причин завязывать разговор. Сквозь деревянные рамы проскальзывал холодный ветер. Вот почему сюда никто не садился. Возможно, мой сосед просто до костей промерз и пытается сдержать дрожь, или и вовсе заледенел и не может пошевелиться. Последнее мне нравилось больше всего. Для приличия я также целеустремленно принялась рассматривать воздух.

На мою беду, сосед по холодному и незавидному положению меня заметил. Он очень удивился и, кажется, силился понять, давно ли я тут нахожусь. Он отвернулся, потом повернулся ко мне, неуверенно кивнув и, как будто сработала пружина, вернулся к исходному положению. Я кивнула тоже, окончательно обнаруживая себя. Еще мгновение, и я почувствую себя неловко, если не начну разговор немедленно, сию же секунду. Лучше начать и закончить его, хорошо или плохо, чем не начинать вовсе. Меня сочтут страшной букой, а я не хочу, не хочу этого. Время шло, а я все думала. Тик-так, тик-так. Сейчас вылетит кукушка и клюнет меня в лоб. Ну и поделом бы.

– Привет, – как можно более небрежно сказала я.

Мой сосед не ответил, только резко и немного запоздало кивнул.

– Высматриваешь, кого бы подцепить? – спросила я. Очень удачно: если повезет, я разозлю его и разговор завершится сам собой.

Мой сосед не сразу понял, откуда идет звук. Надеялся ли он, что я промолчу? Скорее всего. Он посмотрел на меня, не моргая, продолжая пить из пластикового стакана или просто делать вид, дернул плечом и поднял брови.

– Ну, подцепить. На одну ночь, или как это бывает на вечеринках? – уточнила я.

Мой сосед сделал глоток, поморщился, принял неуместно важный вид, вдохнул поглубже и заговорил профессорским тоном:

– По-моему, люди, которые любят друг друга, нравятся друг другу или те, кому это просто очень нужно в данный момент, имеют одинаковое право заниматься сексом. Ничего предосудительного в таком поведении я не вижу, если вопрос…

Почему не просто «да»? Почему не «конечно, нет!»? Почему просто не уйти, испугавшись библиотекарши-нимфоманки, на которую я сейчас, наверное, была очень похожа и с которой, как всем известно, лучше не связываться?

– А что нужно тебе? – перебила я. Подобная навязчивость – достаточно ли раздражающий фактор?

– Это важно? Или пустая болтовня?

– Нельзя отвечать вопросом на вопрос. И уж тем более нельзя отвечать двумя вопросами на один, – замечание "нельзя отвечать вопросом на вопрос", эта грязная манера уходить от ответа, очень раздражает, даже больше, чем ответ вопросом на вопрос.

Мой сосед нахмурился и продолжил все тем же тоном, одновременно пытаясь поймать соломинку. Соломинка не давалась, и он с досадой поставил стакан на подоконник.

– Ответ "нельзя отвечать вопросом на вопрос" на вопрос, заданный в ответ на вопрос, сам по себе является…

Он замолчал, глядя в одну точку. Взрыв был неминуем. Я подняла брови, показывая, что жду продолжения.

– Где-то там должна была быть точка, – произнес он, неуверенно косясь на меня.

– Не исключено. Но так что же тебе нужно? – не отставала я.

Он снова уставился в пространство. Надувал и сдувал щеки, издавая "пуф-пуф-пуф". Улыбнулся, но тут же передумал и сделался серьезным.

– Друг, наверное.

Вот и взрыв. Моя стратегия разлетелась пенными хлопьями. Личные темы, сочувствие, «у нас столько общего», «мы слишком разные», «но мы не можем быть вместе», подмена настоящих чувств жалостью, тяжелое расставание, и снова жалость, случайная встреча… А можно было быстро отшить того долговязого парня со скамейки для обуви и ограничиться несколькими часами упреков за грубость.

Я решила остаться мелодраматически-непробиваемой.

– Ищешь на вечеринках друзей? Или все-таки девушку?

– В основном теряю на вечеринках друзей. И девушек, – будничным тоном ответил он.

Знакомая музыка. Ох, это же мой телефон.

Я почти не удивилась, когда на экране загорелся номер начальницы моего отдела. Урезать сроки и напоминать о наших прямых обязанностях среди ночи было в ее стиле.

– Здравствуйте, миссис Андерсен.

– Здравствуй, Робин. Ты помнишь, что материал нужно сдать до вторника? – повезло, что поздоровалась, приму за извинение.

– Да, помню.

– Но вчера ты почему-то об этом забыла, не так ли, и занималась другим материалом?

– Нет, вчера я тоже помнила об этом.

– Очень сомневаюсь. Ты должна была сдать мне его для предварительной корректировки. Чтобы в понедельник утром был у меня на столе, тебе присутствовать не обязательно.

– Да, конечно.

Гудки. Вот и компенсация за вежливость.

– Доброй ночи, миссис Андерсен, – сказала я в уже замолчавший телефон.

Внутри вновь вспыхнуло раздражение на эту странную, занимающуюся явно не своим делом женщину. Профессия тюремного надзирателя куда больше отвечала ее способностям, чем работа редактора. Я подождала, пока утихнут гнев и желание разбить об пол телефон, и вернулась в реальность. Мой сосед искоса посматривал на меня, пытаясь скрыть это за частым морганием.

– Сегодня тем же развлекаешься – раздаешь друзей и девушек?

Мой сосед, кажется, улыбнулся. С чего бы? Я вовсе не пыталась шутить.

– Нет, они закончились.

– Тогда что ты здесь делаешь?

– Хочу увидеть, как происходят знакомства. Может быть, научусь чему-то.

– Я сейчас.

– Устроишь мастер-класс по новым знакомствам? – спросил мой сосед.

Вообще, я собиралась поискать туалет, но брошенный вызов, как это часто со мной бывает, оказался принят без раздумий.

– Вроде того, – самоуверенно сообщила я, и выбрала смешанную компанию парней и девушек, показавшихся мне наиболее безобидными, у противоположной стены. Подошла, встала так, как будто стояла тут и раньше, слегка опершись на дверной косяк – очень органично вписалась в интерьер. Одна из девушек удивленно на меня посмотрела, прерывая свою речь.

– Точно-точно, продолжайте, – подбодрила я.

Девушка не была уверена, знает меня или нет, впрочем, как и все остальные. Но, как, очевидно, было принято на подобных мероприятиях, все воспринимали всех как должное. Я вставила еще несколько ничего не значащих фраз и прежде, чем вернуться на свой холодный подоконник, все-таки спросила, где здесь туалет.

Мне кивком указали куда-то в сторону лестницы, и я зачем-то округлила глаза и кивнула, словно услышала шокирующую новость. Возвращаясь к своему подоконнику, я краем глаза заметила отделившуюся от компании фигуру. Заметив, что я двигаюсь совсем не в сторону туалета, фигура влилась обратно.

– Что скажешь? Я подхожу на роль наглядного пособия?

– Не знаю, я ничего не слышал.

– А я почти ничего и не сказала. Просто постояла рядом и пару раз поддакнула, как старая знакомая. И спросила, где туалет.

– Так ты никого никогда не "подцепишь", – хмыкнул сосед.

– О, я знаю, – отмахнулась я.

– Тогда зачем ты это сделала?

У меня не было адекватного объяснения.

– Чтобы показать, как это легко.

– А это было легко? – сухо спросил мой сосед.

Какой грубый, неприятный парень. Переиграл меня в мою же игру.

– Не важно, мне пора. Майк все равно не пришел.

– Кто он, Майк?

– Друг.

– То же самое, – вздохнул мой сосед.

– Что?

– Меня тоже позвал сюда друг и тоже не пришел. И его тоже зовут Майк.

Ушам своим не верю. Неужели я была права, и Майк всех своих знакомых так вот дурит?

– Такой высокий, носит огромные вытянутые майки?

– Да, он самый. Наверное, он всех этих людей так сюда заманил.

– Значит, это ловушка, нас перетравят и продадут на органы, – подытожила я.

Мой сосед пожал плечами и потянулся за стаканом с колой, на мгновение отвернувшись. Этого времени мне хватило, чтобы скрыться в холле.

Дома я долго лежала в ванне, повторяя: больше никаких вечеринок, глупая, наивная Робин.

***

– Ну, пойдем, пойдем, пойдем же!

– Я уже сказал, что не возражаю.

– Сейчас ты не возражаешь, а потом отгрызешь себе ногу. Застрянешь в лифте. Потеряешь память. Я знаю тебя, твои отговорки и траекторию, по которой ты обычно бежишь в кусты!

– Знаешь, что?

– Что?

– Тебе бы в мыльных операх сниматься.

– Что ты имеешь в виду?

– Столько пафоса, а звучит все равно неубедительно.

– Хочешь сказать, что я плохой актер?

– Ты вообще не актер, у тебя проблема с жестикуляцией.

– Ничего подобного.

– Ты чуть глаз мне не выколол, когда показывал "траекторию, по которой я убегаю в кусты"!

– Ну извини, что я слишком эмоционален.

– Вот-вот, да, слишком.

– Так ты идешь?

– Не знаю. Что мне там делать?

– Пообщаешься с людьми, познакомишься с кем-нибудь, повеселишься.

– Знаешь, Майк, я в день общаюсь с таким количеством людей, что к вечеру меня от них тошнит.

– Ты целый день сидишь и читаешь рукописи!

– У меня полный офис коллег!

– И от них тошнит? И от меня? Теперь понятно, зачем ты так часто бегаешь в туалет.

– Очень смешно. Ты вообще не человек.

– Я предпочитаю «нелюдь», меня так называла бывшая.

– Твоя вымышленная бывшая?

– Одна из множества моих не вымышленных бывших.

– И ни с одной ты меня не познакомил. Все это говорит только об одном…

– Что я, как верный друг, не втягиваю тебя в свои, как ты знаешь, весьма краткосрочные отношения. Представь только: мы расстаемся, и она начинает звонить тебе. Майк ничего обо мне не говорил? У него кто-нибудь есть? Что не так со мной?

– Уж с этим я бы справился.

– И точно – побыл бы жилеткой, а там, как знать…

– Мне не нужны ненастоящие подружки.

– Да пфф! Короче, буду тебя ждать.

– Не будешь: ты не придешь.

– Ты меня очень обидел сейчас, очень! Нельзя так с людьми, нельзя!

– Ты не человек, ты – назойливая мартышка. И не тыкай в меня пальцем. И я вижу, что ты засунул в карман мой плеер.

– Ну свежак же, свежак, свежак!

– Только не сегодня: утром мне надо перелопатить тонну бульварных романов, так что без плеера просто не выжить. И в субботу я буду занят тем же!

– А мне все равно. Я хочу, чтобы ты пришел. Колину будет очень приятно.

– Ему все равно, мы даже не приятели.

– Ты себя загрызешь, если не придешь. А когда он спросит тебя об этом, каково, а?

– Хорошо, хорошо, я приду! Доволен?

– Да, очень. До встречи, приятель!

Я проводил Майка, или, точнее, выпроводил. Майк – настоящая катастрофа и, как ни печально, мой единственный друг. Его любимое занятие – втягивать людей в сомнительные авантюры. Ничего противозаконного, насколько мне известно. Сегодня он добился своего – уговорил меня пойти на вечеринку. Что я там забыл? Ровным счетом ничего. Я домосед в абсолюте. По авторитетному (как он сам считает) мнению Майка без его содействия я буду пребывать в одиночестве до конца своих дней. Из-за своей необщительности и пассивности я растерял всех друзей, кроме него. По тем же причинам у меня нет девушки.

Я вижу это иначе, само собой. Мне нравится находиться в одиночестве. Я не умею поддерживать разговоры "ни о чем". Все попадали в такую ситуацию: вас в общем-то ни о чем не спрашивают, диалога как такового нет, как и нет предмета разговора. Собеседник излагает некую ситуацию или набор ситуаций из своей жизни: поход в кино, в магазин, в паб или к доктору. Что угодно, в общем – этот список бесконечен, как и те телодвижения, что мы совершаем в течение дня: переходим дорогу, звоним в дверь, нажимаем кнопку лифта или встаем с постели. Ничего примечательного. Зачем пересказывать мало знакомым людям свой день? Я не знаю. Поэтому не нахожусь, что ответить, потому что отвечать не на что. Лучшее – хмыкнуть одобрительно или отрицательно, или покачать головой. Но я и этого не делаю, за что имею репутацию высокомерного, заносчивого и черствого типа. И, вдобавок, зануды.