Текст книги "Чертовски знаменита"

– Слушаюсь, senora. – Он появился с графином почти мгновенно, все еще улыбаясь.

Интересно, что это они с Марией постоянно улыбаются, подумала Катерин. Вероятно, если ты зарабатываешь три тысячи долларов в месяц, все твои расходы оплачиваются, включая цветное кабельное телевидение, бифштексы пять раз в неделю и выходные по очереди, то это вполне объяснимая причина чрезмерной улыбчивости этой средних лет пары из Тихуаны. Много раз, когда Катерин приходилось заходить на кухню, она заставала там Педро, Марию, Сюзи и других своих многочисленных слуг, поедающих сыры, паштеты и экзотические фрукты, регулярно заказываемые у Гельсона – в самом дорогом супермаркете Лос-Анджелеса. Они ели очень много, но пили лишь диетическую колу, которую ящиками доставляли из ближайшего винного магазина.

Если Катерин хотелось яблочного сока, минеральной воды или белого вина, ей говорили, что все только что кончилось. И, разумеется, поток извинений. Такого больше никогда не произойдет, убеждали ее, но тем не менее все повторялось раз за разом. В один из своих выходных Катерин заглянула в холодильник. Кошмар человека, сидящего на диете: он был битком набит разными приправами, сливочными соусами, мороженым всевозможных сортов, пачками сливочного масла, жирными заправками для салатов. Морозильная камера заполнена мясом: телятина, куры, кошерные сосиски, бифштексы из вырезки, гамбургеры и разными сортами замороженного горошка. Катерин всегда заказывала диетические и вегетарианские блюда, но в холодильнике практически ничего подходящего не было. Она обычно приклеивала список необходимых продуктов к стене на кухне, но почему-то именно того, что ей хотелось, у них никогда не находилось.

Катерин пыталась обсудить этот вопрос с Брендой, но весящая почти две сотни фунтов.[5]5
  1 фунт равен 0,453 кг.


[Закрыть] Бренда слишком любила поесть и никогда не могла устоять перед искушением нагрузить тележку в магазине тортами, пиццей и сырами.

Нельзя сказать, чтобы Педро и Мария были плохими. Разумеется, нет. Друзья часто поздравляли Катерин с тем, что у нее такие верные слуги, честные и с юмором, и, наверное, они и были честными. У нее всегда не хватало времени проверить счет от Гельсона, который Педро вежливо подавал каждую последнюю пятницу месяца. Иногда суммы были просто ужасающими. Пять тысяч долларов в месяц за продукты по нормальным стандартам – сумма колоссальная, но ведь Катерин не была нормальным человеком, ведь так? Звезда. Телевизионная суперзвезда. А звезды не проверяют счета своей прислуги и не экономят центы на продуктах.

Катерин устало выпила вторую порцию водки и пошла в буфетную. Там в центре малахитового стола всегда стояла красивая вазочка с орехами кешью. Она горстями принялась запихивать орехи в рот, стараясь не думать про то, что завтра скажет ее костюмер.

– К черту, – пробормотала она. – Жрать хочу ужасно.

Зазвенел телефон, она сняла трубку после первого звонка.

– Привет, красавица. Как ты там? – Это был Стивен.

– А, Стив. Привет, дорогой. Спасибо, что позвонил.

– Мне жаль, что я не смог там присутствовать.

– Это был какой-то кошмар. – Она перегнулась назад и налила себе еще водки. – Вообще-то такой дурдом тебе мог и понравиться.

– Ну да, я бы мог использовать этот материал для следующих сцен в зале суда. Кстати, ты догадалась, откуда цитата?

– Нет, ты для меня слишком умен, Стив.

– «Семь дней в мае».[6]6
  В советском прокате фильм шел над названием «В джазе только девушки».


[Закрыть] Все знают.

– Но не столь тупая дурочка.

– Не такая уж и тупая. Ты уверена, что сможешь завтра работать?

– Конечно, конечно, я в порядке. – Она сделала еще глоток. – Все нормально. Работа пойдет мне на пользу. – Она заметила, что начинает слегка мямлить, и хихикнула. – Как там вся шайка без меня обходится?

– Ну, обычные визги, вопли и скандалы. Полный набор, только до кулаков дело не доходит. Последнюю неделю балом правят Элеонор и Альберт. Знаешь, радость моя, эта парочка тебя здорово недолюбливает. А из-за всей шумихи в прессе они вообще тебя возненавидели.

– Надо думать. Но интересно посмотреть, как они себя поведут завтра. Они придут в восторг, увидев, что я выгляжу как сотня миль грунтовой дороги.

– Брось, ты всегда к себе слишком сурова. Мне ты кажешься новым сверкающим шоссе.

– О Господи, Стив, просто ужасно, что этот развод так на меня подействовал.

– Эй, перестань. Ты же была двадцать лет замужем за этим парнем, черт побери. Ты же человек.

– Да, конечно. – Она без малейших угрызений совести сунула в рот еще горсть орехов.

– Как Томми реагирует?

– Неважно. На меня злится. Его сейчас нет. Пошел на баскетбол с Брендой.

– Ну, он молод. Переживет. Китти, ты не волнуйся, прими пару таблеток валиума и постарайся как следует поспать.

– Поспать! – Она взглянула на часы. – Всего половина восьмого, а я жую этот валиум, как орехи кешью, – и их тоже, кстати сказать, о Господи! – Она подавила рыдание.

– Не надо, душечка, ни один мужик этого не стоит. Катерин улыбнулась.

– Как в «Некоторые любят погорячее» – верно?

– Верно. Не хочешь приехать и побыть с нами?

– Нет, спасибо, милый. Я только что съела одно вареное яйцо и пару фунтов орехов. Так что лучше мне заняться вечерним ритуалом. Не хочу выглядеть завтра толстой неряхой.

– Ты никогда такой не будешь. Ты очаровательная, и тебя все любят, не забывай об этом. Увидимся на съемочной площадке, малыш.

– Спасибо, Стив. – Она положила трубку, взяла бокал и принялась бродить по комнате, разглядывая свои старые фотографии с Джонни и Томми. Счастливая семья в серебряных рамках. Господи, они действительно выглядят счастливыми: застывшие мгновения. Она забылась в печальных мыслях, когда громкий, знакомый смех прервал ее раздумья. Вернулась Бренда. Катерин прошла через гостиную и толкнула дверь на кухню.

Там была Бренда и обычная компания за столом – Педро, Мария, Сэм и горничная Сюзи.

– Сюрприз, сюрприз, а я-то думала, что ты с Томми. – Еще никогда Катерин не было так приятно видеть пухлое, симпатичное лицо Бренды.

– Он после матча пошел погулять с приятелем, – объяснила Бренда. – А я отправилась домой, и Педро с Марией предложили мне перекусить.

На столе высилась груда макарон и салата. Все пахло так вкусно, что Катерин захотелось сесть вместе с ними и прикончить всю миску. Она постоянно хотела есть, но ей с Элеонор приходилось держаться веса на семь фунтов меньше привычного, чтобы отменно выглядеть в ярких, обтягивающих творениях Максимилиана. Камера прибавляла десять фунтов к действительному весу женщины.

– С кем он пошел?

– С мальчишкой, который живет в Уэствуде. Тем, у которого мать ведет телевизионные игры, – безразлично ответила Бренда.

– Он пошел с Тоддом?

– Да. Тодд был с нами на матче. Флиртовал с парой девах, которые сидели рядом. Сплошные зубы, волосья да хиханьки.

– Наверное, Томми уже достаточно взрослый, чтобы интересоваться девушками.

– Верно, вырос мальчик. Через два месяца шестнадцать. Какую мы устроим вечеринку? Давай в стиле «Плейбоя» – кругом голые девки с кроличьими ушами?

– Сделаем так, как захочет Томми. – Катерин улыбнулась, чувствуя, как трудно ей смириться, что ее сын уже почти взрослый молодой человек. – Ты его дождешься?

– Конечно. Ты слишком уж беспокоишься, Китти. У тебя и так забот хватает. Хочешь, повторим твой завтрашний текст?

Катерин отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо. Я выучу его в машине по дороге на студию. Это всего лишь еще одна сцена с Элеонор. Не трудная, мы такие тысячу раз снимали, только в других костюмах. – Она поцеловала Бренду в щеку и попрощалась с прислугой. Бутылку она прихватила с собой. Сегодня ночью водка будет ее единственным компаньоном.

Тодд Иванс и Томми Беннет ехали вниз по бульвару Ван Нуйс. Томми сидел за рулем черного обтекаемого БМВ и гнал чересчур быстро.

– Помедленнее, мужик, – завопил Тодд. – А то копы нас наверняка прищучат.

– Трусишка. – Томми вильнул, чтобы избежать столкновения с мотоциклистом в шлеме, который потряс в их сторону кулаком и выругался. Томми заржал и поднес ко рту банку с пивом. Пиво потекло по подбородку, где виднелся слабый пушок, намек на бороду.

Тодд снова с беспокойством взглянул в зеркало заднего обзора.

– Слушай, пусти меня за руль, – взмолился он. – Если отец узнает, что я разрешил тебе сесть за руль его машины, он устроит мне взбучку.

– Да, но я ведь выиграл пари; ты же пообещал, что в этом случае пустишь меня за руль. – Томми проглотил остатки пива, смял банку левой рукой и выбросил в окно. Она ударилась о газетный киоск, дважды подпрыгнула и едва не попала в озлобленного прохожего. Томми вжал педаль газа в пол. – Слушай, давай подберем парочку крошек, пусть нас обслужат сегодня.

– Где это ты найдешь таких на этом бульваре, да еще в будни?

– Может, там? – Томми резким кивком головы показал на освещенный неоном бар, около которого ошивались несколько подростков. – Наверняка там есть кошечки, выставляющие напоказ свои прелести. Может, даже эти подстилки из двенадцатого класса.

– Ага, ладно, давай рискнем, – поспешно согласился Тодд. Все, что угодно, только бы вытащить приятеля из-за руля.

Томми резко свернул на стоянку, шины дико взвизгнули. Тодд содрогнулся. Отец наверняка догадается, что кто-то уродовал его БМВ. Тодду уже исполнилось шестнадцать, и он получил права, но Томми до шестнадцати оставалось еще два месяца. Если полиция застукает его за рулем, оба они окажутся по уши в дерьме.

В темном, переполненном баре «Эдельвейс» воняло пивом, сигаретами и дешевой косметикой, которой пользовались старшеклассницы. Мальчики враскачку прошли к бару и заказали по банке пива, потом закурили и принялись хладнокровно разглядывать собравшихся – во всяком случае, им так казалось. Оба парня высокого роста и хороши собой; кое-кто из девиц поглядывал на них и хихикал. Томми унаследовал от матери темные вьющиеся волосы и светло-зеленые глаза. Одет он был как все подростки: грязные голубые джинсы, майка и кожаная куртка. У Тодда волосы были посветлее и падали ему на лоб. Он носил очки и пиджак из твида и воображал себя Вуди Алленом, только помоложе и посексуальнее.

Мальчики уже простояли у бара минут десять, когда Томми заметил симпатичную брюнетку.

– Слушай, ну и сиськи у этой девки, – прошептал он.

– Клевая, – шепотом согласился Тодд. – Точно, клевая.

– Попробую пристроиться, – проговорил Томми с уверенностью, приданной ему шестью банками пива.

Тодд забеспокоился.

– Она занята, – заметил он, обратив внимание на двух парней, ошивающихся около девицы.

– Ну и что? – сказал Томми. – Я выше их ростом.

«И порядком моложе», – подумал Тодд. Одному из парней явно уже лет восемнадцать.

Томми быстро прикончил пиво, заплатил еще за две банки и направился к девушке – красивой брюнетке лет семнадцати с копной русых волос и бледными глазами, напомнившей ему мать.

Его мать. Одна работа у нее на уме. Последнее время она на сына совсем плюнула. Заботится лишь о карьере, нарядах, прессе. У нее теперь уже нет времени, чтобы побыть с ним, как часто случалось в Нью-Йорке, где они были так счастливы. Томми иногда казалось, что она виновата в том, что его мягкий, добрый отец, куда более талантливый, чем она, стал наркоманом. Ему не хотелось думать о разводе родителей. Он тогда сразу начинал злиться. Так сильно, что хотелось врезать кому-нибудь.

– У тебя какая-то проблема, мужик? – Худой парень лет девятнадцати заступил дорогу Томми, когда тот приблизился к столику, за которым сидели две девушки.

Томми нагло оглядел парня, который оказался куда крупнее него.

– Мне кажется, я знаю эту молодую леди. Ее зовут Дженни, так ведь? – громко проговорил он, стараясь перекричать шум, издаваемый музыкальным автоматом.

Девушка подняла незаинтересованные, влажные глаза.

– Да. Ну и что?

– Я – Томми Беннет. Мы учимся в одной школе. Я – в двенадцатом классе.

Высокий парень пихнул Томми кулаком в грудь.

– Сказал тебе, убирайся, – прорычал он. – Так что проваливай, козел.

– Убери свои гребаные лапы. – Томми постарался, чтобы в голосе звучала угроза. – И прямо сейчас, а то размажу тебя по стенке.

– Да что ты говоришь? Ты, маленький такой ублюдок? Да тебя соплей перешибешь.

Томми двинул кулаком в лицо парня, и все тут же воззрились на них с жадным любопытством. Драка в скучный четверг. Все, что угодно, чтобы развеять скуку. Через несколько секунд парни молотили друг друга, а девушки в притворном страхе визжа бросились в угол.

– Ты, гребаный урод, я тебя прикончу, – заорал противник Томми, а стоящий за стойкой хозяин бара поднял глаза к потолку. Сняв трубку, он набрал номер полиции.

Катерин сидела в гримерной, расчесывая волосы так, как учила ее мать, когда Китти было три года. Сто раз каждый вечер. Она тупо смотрела на лицо в зеркале, не испытывая удовольствия от того, что видит. Кожа бледная и пятнистая. Под глазами усталые морщины, сами глаза опухли от пролитых за месяц слез. Она выглядела на все свои сорок три года. Она знала, что магическое освещение Джаспера скроет большую часть недостатков, но усталость печатью лежала на лице. В пустых глазах ни искорки.

Но, тем не менее, Катерин закончила свой ежевечерний ритуал. Она энергично втерла шестидесятидолларовый крем в кожу лица, уделив особое внимание участку под подбородком, который, по ее мнению, несколько обвис. Потом встала и, сжав зубы, сделала сто приседаний. Ей полагалось проделывать их каждый день, но на прошлой неделе она несколько раз пропустила. Она чувствовала напряжение в слегка ослабших мускулах живота, тех самых, которые мгновенно превратятся в жир, если она не будет регулярно заниматься гимнастикой. Несмотря на то, что от усталости еле держалась на ногах, Катерин взяла гантели и сделала пятьдесят поворотов с вытянутыми руками, мрачно наблюдая за собой в многочисленных зеркалах.

Наконец она свалилась на постель, устроилась среди кружевных простыней и подушек, закрыла глаза и стала ждать сна. Но как она ни вымоталась, перед глазами все еще стояли сцены в зале суда. Так просто ей не уснуть. Она открыла ящик прикроватного столика и достала снотворное. С обреченным вздохом проглотила таблетку, допила водку, легла на спину и стала ждать забытья.

Телефонный звонок прервал ее глубокий сон, вызванный лекарством. По интеркому звонил Педро.

– Простите за беспокойство, senora, но звонят из полиции. Желают поговорить с вами лично.

– Полиции? – Катерин тряхнула головой и с трудом села. – Что им нужно?

– Они не говорят, senora. – Голос Педро охрип после сна. – Но им нужно поговорить с вами. Они на первой линии.

– Спасибо. – Она нажала кнопку другого телефона и с мрачным предчувствием произнесла: – Слушаю.

– Катерин Беннет?

– Да?

– У нас тут Томас Джон Беннет в участке. Говорит, что он ваш сын.

– Что с ним случилось? – В голосе звучал страх.

– Его арестовали, миссис Беннет. Вам следует приехать в полицейский участок немедленно. Бульвар Ван Нуй, 7789.

– Сейчас буду. – Внезапно в голове стало чудовищно ясно. – Что с ним? Он пострадал? – Но на другом конце линии уже положили трубку.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Чтобы подготовиться к съемочному дню, Катерин приходилось вставать в половине пятого. Теперь же, когда раздался пронзительный звон будильника, как бы призывая ее к действию, она выключила его и продолжала неуверенно и рассеянно стоять посреди комнаты. Если она направится в полицейский участок и возьмет Томми под залог, вызволив его из той беды, в которую он попал (она даже вздрогнула, только представив себе, что бы это могло быть), она опоздает на работу. Полицейский участок находился в прямо противоположном от студии направлении.

Катерин понимала, что многое поставлено на карту. Ее боссов не волновала частная жизнь звезд. Они и так находились в большом раздражении по поводу того, что им пришлось предоставить ей четыре драгоценных дня на судебный процесс. Им приходилось в эти дни снимать сцены, в которых Катерин не участвовала, а это было связано с серьезными изменениями в графике съемок. Съемка одной серии занимала шесть дней. Катерин знала, что все ее сцены режиссер поставил на сегодня и завтра. Она обязательно должна быть на площадке. Но Катерин чувствовала, что нужна Томми. Сын для нее все, особенно после развода. Она принялась грызть заусеницу, раздумывая, что ей делать. Снова взглянула на часы. Кровь не водица. Она должна быть с сыном. Пошла эта студия на хрен.

Послышался стук в дверь гардеробной, появилась Мария с кофе, манго и грейпфрутовым соком.

– Будет ли senora готов уехать в пять часов?

– Да, да, мне нужна машина, но предупредите Сэма, что мы поедем на бульвар Ван Нуйс вместо студии. Спросите его, знает ли он, где находится полицейский участок.

– Слушаюсь, senora.

Катерин натянула джинсы и майку и залпом выпила обжигающий кофе. Затем нажала шестую кнопку автонабора на телефонной трубке.

– Слушаю, – ответил ей густой мужской баритон.

– Бен?

– Да, что у тебя еще, Катерин? – Тон директора картины был еще более недовольным, чем обычно.

– Бен, у меня серьезная личная проблема. – Катерин поколебалась. Ему приходится докладывать все продюсерам, а Катерин подозревала, что один из них напрямую связан с самой скандальной газетой Америки – «Нэшнл сан». Она сделала паузу, потом выпалила: – Бен, мне необходимо задержаться на пару часов, надо срочно кой-куда подъехать. Семейное дело, Бен.

– Какое еще семейное дело? Слушай, самое для тебя сейчас важное это быть через сорок пять минут в гримерной и в семь на съемочной площадке. Мы и так вокруг тебя четыре дня снимали. У нас натурные съемки в аэропорту, а с этой гребаной погодой мы не можем рисковать. Ты нам нужна, и побыстрее.

– Но я занята только в трех сценах. Только в трех из пяти. Не могли бы вы обойтись без меня хоть часок? Пожалуйста, это очень важно.

Но Бена ничем нельзя было тронуть.

– Слушай, Катерин, – рявкнул он, – тебя не было четыре дня из-за твоего проклятого развода. На нас телевидение давит, чтобы заканчивали эти две серии, а нам пришлось придержать твои сцены. Но сейчас мы уже на пороге эфира. Если мы не положим сегодняшние сцены в коробку вместе с пятью твоими другими сценами, которые требует редактор, мы окажемся по уши в дерьме. Теперь скажи мне, что может быть важнее этого?

– Ничего, – с горечью согласилась Катерин. – Ладно, не бери в голову, Бен. Я буду вовремя. Обещаю.

– Уж будь любезна, – огрызнулся он и повесил трубку.

Катерин нажала кнопку интеркома, чтобы соединиться с Брендой.

– Кто это?

– Бренда, прости, что разбудила, но что-то ужасное случилось с Томми.

– Томми? Что ты говоришь? Что случилось?

– Не расстраивайся. Я понимаю, это звучит ужасно, но только что позвонили из полицейского участка. Томми арестовали, нужно, чтобы кто-нибудь взял его под залог, а эта проклятая студия не отпускает меня.

– Больше ничего не говори, милая. Я поеду. За что его арестовали?

– Не знаю. Они отказались мне сказать, Бренда. Остается молиться, что все это не слишком серьезно. Я все время буду держать мой радиотелефон включенным, так что позвони мне, как только что-нибудь выяснишь. Домашняя чековая книжка у тебя?

– Да, – ответила Бренда. – И я уже еду. Ни о чем не волнуйся. Увидимся позже.

Катерин сидела неподвижно, уставившись на часы, стрелка которых подбиралась к четверти шестого. Ей надо ехать. Немедленно.

Элеонор Норман проследила, как растрепанная Катерин с опозданием приехала в гримерную, по ее глазам было очевидно, что мысли Катерин совсем в другом месте. Элеонор сидела в откидном кожаном кресле с закрытыми глазами, белокурые волосы небрежно затянуты в неаккуратный хвостик на затылке. Уже виднелись черные корни.

– Доброе утро, Элеонор, – спокойно сказала Катерин.

– Привет, Катерин, – отозвалась Элеонор с прохладцей и еле заметно улыбнулась.

С той самой поры, как шестилетняя Элеонор Норман сошла по трапу парохода, привезшего се из Англии где-то в пятидесятых, и вскоре начала сниматься в заглавных ролях в заметных фильмах, слухи вились вокруг ее имени, как летний туман. Было много предположений относительно того, как именно и почему никому не известной английской девчонке досталась роль в «Хейди», столь популярном в Америке, тогда как каждая соплячка от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса стремилась к подобному успеху месяцами.

Если верить дурным слухам, чтобы получить эту роль, ее мамаша, игривая, острая на язычок вдовушка, продала ребенка для сексуальных услад главе студии «Палладиум пикчерз». Хотя никаких фактических доказательств этого никогда не было, все знали, что вдова Норман с хорошенькой дочерью часто проводили уикэнды в хорошо охраняемой усадьбе Фрица Палленберга в Бель-Эйр. Обычно, кроме них, других гостей не приглашали.

Хотя все это случилось тридцать лет назад, а мать Элеонор уже давно умерла, равно как и Фриц Палленберг и большинство его приятелей, легкий душок скандала все еще витал над Элеонор. Она никогда не делилась ни с кем, что же на самом деле происходило между ней и широко известным старым педофилом в те длинные ночи в Лос-Анджелесе. Только изредка ее мучили кошмары. Она лежала потом вся в поту, дрожа от страха при воспоминаниях о тех жутких оргиях. Но по большей части ей удавалось избежать этих снов, да и Дирк, живущий с ней вместе любовник, старался утихомирить драконов.

Покончив с гримом, Элеонор поднялась и пошла в соседнюю комнату к парикмахеру. По пути она налила себе в пластмассовый стаканчик кофе без кофеина и, прихватив последний номер «Верайети», бегло пролистала его, остановившись на новостях Арми Арчарда в колонке светской хроники.

На съемочной площадке сериала Эй-би-эн «Семья Скеффингтонов» ходят слухи, что Катерин Беннет собирается в этом сезоне показать такую игру, что те, кто решает, кому присуждать премию Эмми, должны насторожиться и обратить на нее внимание. Согласно сообщению нашего информатора, мисс Беннет превзойдет себя в своем сенсационном исполнении роли скандальной южной красотки в этот третий сeзон показа сериала. Следите за нашей кола 1, если хотите больше узнать о мисс Беннет. Она верный кандидат на премию Эмми.

Элеонор смяла стаканчик в руке и со злостью швырнула его в мусорный контейнер. Стерва начинающая! Откуда это все взялось? Элеонор Норман была главным действующим лицом и звездой в сериале. Она и Альберт – они герои постановки. Предположительно, роль у Катерин вспомогательная. Но разве все сценарии в последнее время не склонялись все больше и больше в сторону Катерин? Разве не имеет она сочный диалог в каждой серии? И больше драматических сцен? Большее внимание ее образу? Элеонор отшвырнула «Верайети» и, выхватив из сумки сцены сценария на следующую неделю, бегло просмотрела его. Шевеля губами, она подсчитывала. К тому времени как закончила подсчет, она была в бешенстве.

В сценарии у Катерин оказалось по меньшей мере на 30 строчек больше диалога, чем у нее или Альберта. Как смеет режиссер так с ней поступать! Выходит, она корячилась всю жизнь в Голливуде, чтобы теперь играть вторую скрипку при какой-то актриске с Бродвея, у которой все уже в прошлом? Неужели эти бесконечные дни, недели и годы ее рабского труда в Голливуде ребенком были потрачены зря?

Элеонор вздрогнула. Она вспомнила смертную тоску того существования, которое приходилось вести ребенку-актрисе. Ей приходилось лезть из кожи вон, чтобы угодить всем, особенно матери. У них не было ни семьи, ни друзей. Хотя Джемайме Норман иногда приходило в голову, что ее дочь лишена многих радостей нормального детства, вроде вечеринок, катания на коньках и друзей своего возраста, амбиции всегда брали верх над материнским инстинктом.

К двадцати одному году Элеонор внешне напоминала кремовую английскую розу, но в душе она была жесткой и крутой, как армейский ботинок. И это к лучшему, потому что, хотя зрители все еще считали ее звездой, с точки зрения Голливуда, она уже не была в числе первых. В подростковом возрасте роли в кино попадались редко, она подолгу не снималась. Деньги, заработанные ребенком, были растрачены Джемаймой, вовремя не сообразившей, что век ребенка-актрисы короток, так что Элеонор пришлось сниматься в телевизионных мини-сериалах и простеньких фильмах. Сейчас Элеонор не хотелось вспоминать, что иногда ей даже приходилось наниматься в официантки или сопровождающие – слегка завуалированная форма проституции.

Роль Кандайс Скеффингтон изменила ее судьбу. Все вспомнили Элеонор, и если ей чего действительно хотелось, так это не быть второй скрипкой ни при ком, особенно при дотоле неизвестной нью-йоркской актрисе с искусственным театральным акцентом.

– Доброе утро милой даме. – В парикмахерской появилась солидная, внушительная фигура Альберта Эмори. Его русый с сединой парик прикрывал лысину, а толстый слой ярко-оранжевого грима – морщины на лице. Умные глаза глубоко посажены, губы иронически изогнуты. Он смахивал на могучий дуб – сильный, темный и непобедимый.

– Как чувствуешь себя сегодня, Элеонор, милочка?

– Прекрасно, Альберт, большое спасибо. Вернее, прекрасно до последней минуты. Ты это видел?

Альберт вооружился очками и медленно прочел отрывок. По мере чтения ею изрезанное морщинами лицо хмурилось все больше.

– И еще, – прошипела Элеонор, – у нее по меньшей мере на сорок строчек больше текста, чем у меня, в эпизоде на следующей неделе, и еще больше, чем у тебя! Что нам делать, Эл?

– Не зови меня Элом, – огрызнулся он.

– Прости, дорогой, я забыла. – Он погладила его руку, стараясь не повредить грим, которым были замазаны, вернее почти замазаны, старческие желтые пятна. – Альберт, дорогой, что бы нам сделать?

– Что-нибудь придумаем. Ведь мы с тобой звезды в этом шоу, дорогая Элли. Мы – Скеффингтоны. Ты – жена, я – патриарх. Она же лишь была членом семьи.

Альберт говорил о Скеффингтонах как о своей собственной семье. Сорокалетний стаж исполнения в английском театре самых разнообразных ролей, от дворецкого до короля, придал ему импозантность, которая делала его идеальным для роли старшего мистера Скеффингтона. Альберт стал звездой на закате карьеры, и он твердо намеревался удержаться на этом уровне.

– Мы останемся звездами в этом фильме, – пообещал он. – Чего бы это ни стоило, моя дорогая.

Пока Блэки-гример трудился над ее усталым лицом, Катерин учила текст.

Казалось, Джордж Блэк работал на студии всегда. Автомобильная катастрофа, лишившая его одного глаза, положила конец его многообещающей карьере каскадера еще в сороковые годы, когда студия, выплатив ему компенсацию, разрешила остаться работать помощником в гримерном отделе.

Его прозвали Блэки,[7]7
  Производное от прилагательного «black», что в переводе с английского означает «черный».


[Закрыть] потому что темные волосы, смуглый цвет лица и темная повязка на глазу делали его похожим на героя пиратских фильмов пятидесятых. На самом же деле он был мягок и молчалив и всегда сочувственно выслушивал актрис, чьи лица он преображал ежедневно. Разумеется, у него были свои любимицы, в этом году – Катерин, которая не раз рассказывала ему про свои беды.

Сегодня по сценарию Джорджия Скеффингтон должна была вернуться из деловой поездки на Аляску, так что первая сцена изображала прибытие Джорджии в личном реактивном самолете в аэропорт Лос-Анджелеса. Катерин попросила костюмера Максимилиана одеть ее для этого эпизода по своему усмотрению. Как правило, она вносила много своего в костюмы Джорджии, поскольку Максимилиан зачастую переусердствовал, но на этот раз ее голова была занята разводом.

Когда с прической и гримом было покончено, шофер студии отвез Катерин на маленький частный аэродром недалеко от города. Она сжимала в руке мобильный телефон, каждые несколько минут проверяя, работает ли он, но Бренда не звонила, и Катерин все больше нервничала.

Раннее калифорнийское утро выдалось прохладным. Голубое июльское небо перечеркнуто облаками, но уже чувствуется, что позже будет испепеляюще жарко.

– На сегодня обещали жуткую жару, – сказал Блэки. – Настоящее пекло, а Марсия мне рассказывала, что в долине вчера стояла такая жара, что бассейн чуть вовсе не высох.

– Остается надеяться, что Максимилиан это учел, придумывая мой костюм, – заметила Катерин, когда машина въезжала на территорию аэродрома.

Максимилиан – никто не знал его фамилии – уже много лет являлся наиболее популярным и влиятельным костюмером в Голливуде, а «Семья Скеффингтонов» сделала его еще более знаменитым. Испанец средних лет, он всегда одевался по самой последней европейской моде. Его густые, цвета воронова крыла волосы зачесаны в затейливую прическу. Всегда сильно загорелый, но не видно практически ни одной морщинки, потому что Максимилиан относился к своей коже, как к драгоценному фарфору. Все на нем сверкало – от начищенных коричневых ботинок до ослепительно белого платка, украшающего карман идеально выглаженного оливково-зеленого полотняного костюма. Сам – идеал портновского искусства, он требовал того же от ведущих актрис.

– Привет, Катерин, хорошо отдохнула? – раздались с разных сторон жизнерадостные выкрики.

– Я не отдыхала, – повторила Катерин, вероятно, в десятый раз, – я разводилась. – Она прошла в трейлер, где располагалась костюмерная. Там ее ждал гордо улыбающийся Максимилиан.

– Corazon,[8]8
  Любимая (исп.).


[Закрыть] премного извиняюсь. Для сегодняшней сцены, возможно, излишне тепловато, – извинился он. – Но ведь она возвращается с Аляски, верно? Тебе нравится?

Катерин уставилась на костюм в руках костюмерши Бекки. Ярко-красное толстое кашемировое платье макси с длинными, отороченными мехом рукавами и высоким воротом и тяжелая красная шерстяная накидка с капюшоном, отороченным черным каракулем. К костюму прилагалась каракулевая шляпа, красные сапоги до колена, красные кожаные перчатки с крагами и каракулевая муфта.

– Муфта? – подняла брови Катерин. – Мне казалось, они остались в прошлом веке.

– Они возвращаются! – торжественно заявил Максимилиан. – И кто иной, как не Джорджия Скеффингтон, должен одобрить их возвращение?

– Все такое… тяжелое. – Катерин взяла костюм из рук Бекки. – Господи, да он весит тонну!

– Corazon, это только на сегодня. Для остальной части эпизода я приготовил тебе маленькие воздушные туалеты из шифона.

– Замечательно, – пробормотала Катерин. – На съемочной площадке с кондиционером я буду в шифоне, а в сорокаградусную жару я в двойном кашемире. Здорово придумал, Максимилиан.

Катерин заметила, что Максимилиан и Бекки обменялись многозначительными взглядами, высоко подняв брови. Чтобы снять напряжение, она улыбнулась.

– Ладно, ладно, я просто пошутила, ребята. Разумеется, я это надену. Все знают, что ради искусства положено страдать. Давай, Бекки, помоги мне одеться; они уже готовы репетировать, а мы не хотим заставлять великого английского актера ждать.

Все разразились смехом.

– Corazon, хочешь пари, что старый пердун снова забудет текст? – предложил Максимилиан.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда Катерин пристраивала каракулевую шляпу под нужным углом.