Текст книги "Любовь, страсть, ненависть"

Глава 4

Казалось, что весной 1943 года гестапо было в Париже повсюду, и это выглядело зловеще. Они разъезжали в черных «мерседесах», носили тяжелые кожаные пальто с наводящей ужас свастикой на рукавах, курили плохие сигареты, глядя на всех окружающих мертвыми глазами.

Они всегда врывались ночью. Маленькие группы людей с холодными глазами, бесчувственно смотрящими па человеческие страдания, приходили за своими жертвами без предупреждения, порой в сопровождении злых немецких овчарок, которые буквально рвались с поводков. Собаки могли найти прячущихся «врагов рейха» везде: в подвалах, в шкафах и даже за стенами.

Каждую ночь гестапо обнаруживало группы прятавшихся евреев, сгоняло их в грузовики, и одному Господу Богу было известно, куда их отправляли. Все французские евреи должны были носить знак, на котором желтыми буквами было написано «ЕВРЕИ», и никто из них не знал, когда ему придется услышать ужасающий лай овчарок и стаккато ломящихся в дверь эсэсовцев. Все евреи жили в страхе, но они делали все, что могли, чтобы скрыть это.

Той весной начищенные до блеска кожаные сапоги и увешанная орденами серая форма длинной темной тенью Третьего рейха накрыли все еврейское население Франции. И хотя все патриотически настроенные граждане ненавидели вражеских солдат, они, как истинные французы, пытались жить своей обычной жизнью. Грубые лица фашистских солдат в уродливых касках и с кожаными ремешками, затянутыми под подбородками, были безжалостны и не выражали никакого сострадания. Их долго учили этому в Германии, и теперь они относились к французскому народу с нескрываемым презрением.

Агата Гинзберг провела последние годы своей юности, укрываясь в подвале дома на Монпарнасе. Дом принадлежал Габриэль Прентан, также владевшей клубом «Элефан Роз», вход в который был расположен рядом. Это было излюбленное место отдыха немецких офицеров и проституток.

Габриэль жила с дедом, матерью и восемнадцатилетним братом-инвалидом Жильбером. Совершенно случайно в тот самый вечер, когда гестапо пришло арестовывать семью евреев Гинзберг, Агата была у Прентанов и читала Жильберу. Когда они увидели, что происходит на другой стороне улицы, то спрятали Агату у себя в подвале. Сквозь кружева занавесок Габриэль видела, как семью Агаты затолкали в кузов грузовика. Там были три маленькие девочки, не старше двенадцати лет, два мальчика – пятнадцати и шестнадцати, и отец с матерью. Казалось, что комендант забыл, что еврейская семья, которую он должен был забрать, чтобы потом отправить в концлагерь, должна состоять из восьми человек. Он устал. Это была четырнадцатая семья, которую они «брали» этой ночью. Он знал, что тут должно быть несколько детей, и так оно и было. Выполнив свой план па ночь, он мог теперь пойти и хорошо провести время.

Грузовик отвез Гинзбергов вместе с другими еврейскими семьями во временный лагерь около Парижа. Там они присоединились к нескольким сотням других и вскоре были отправлены поездом в Бухенвальд. Больше о них никто никогда не слышал.

Прячась в подвале семьи Прентан, восемнадцатилетняя Агата постепенно привыкала жить среди пауков и тараканов; среди покрытых плесенью зловонных канализационных труб; среди крыс и мышей, испытывая невыразимый ужас, который рождало ее богатое воображение. Ей дали запас свечей, сказав при этом, чтобы она бережно их расходовала. Еду Габриэль приносила в основном по утрам, когда неуверенные шаги последних пьяных немцев затихали на вымощенных булыжником мостовых. Только тогда Агата позволяла себе зажечь свечу, перекусить и провести несколько драгоценных часов за чтением в глубине своей «могилы». Изредка, принеся еду, Габриэль торопливо рассказывала ей последние военные новости, плохие или хорошие, и порой спрашивала, как она себя тут чувствует. Габриэль безумно боялась долго разговаривать с Агатой. Она верила, что стоны и даже пол имеют уши, и поэтому сводила беседу до минимума. Агата могла помыться только раз в неделю, когда Габриэль посылала ей вниз таз теплой воды, и вскоре одежда на ее щупленьком теле превратилась в грязные тряпки. Еще никогда ее голова не чесалась так сильно, что она не могла остановиться. Она ловила вшей у себя под волосами и с треском давила их ногтями, как орехи.

По мере того, как день стал превращаться в бесконечную ночь, мозг Агаты погрузился в свой собственный мир. За исключением того времени, когда горели свечи, в подвале царила темнота, было ужасно холодно и сыро; пожалуй, единственным ее утешением были книги.

И если ее тело страдало от недостатка еды, то мозг не страдал. Дедушка Габриэль был продавцом книг, он специализировался на редких книгах, и подвал был буквально забит томами в кожаных переплетах. Здесь были Бальзак, Мольер, Расин и Виктор Гюго; поэмы Байрона, Шелли, Вольтера, Бодлера и Роберта Браунинга; развлекательные приключенческие истории Александра Дюма и Райдера Хаггарда – все они были сложены в высокие стопки в сыром подвале. Пусть они лучше будут покрыты плесенью, говорил дедушка, чем попадут в руки немцев. В бесконечные ночи, проведенные в одиночестве, Агата прочитала сотни книг, молясь, чтобы кончилась оккупация.

Агата занималась балетом с детства, и ее мечтой было стать примой. Чтобы не сойти с ума, она часто танцевала в темноте, неистово кружась и изгибаясь, тихо напевая музыку из «Лебединого озера» и «Жизели». Она думала о той славе, которой она добьется, когда вырвется из этого плена. Она не могла сосчитать дни, которые остались до ее освобождения, потому что не знала, когда оно наступит. Она стала своего рода заключенным, преступником, которому вынесен пожизненный приговор.

Габриэль отдала Агате свои четки и распятие, когда первый раз спустилась в подвал. Несмотря на то, что Агата была еврейкой, она находила утешение в этих янтарных бусинках, постоянно гладя их и молясь о своем освобождении. Иногда она царапала Габриэль жалостливые записки, например: «Сколько же еще продлится война?» Ответ был всегда один и тот же: «Надеюсь, недолго, детка. Ведь мы все молимся, чтобы она побыстрее закончилась».

Каждую ночь Агата слышала хриплый смех немецких и итальянских офицеров, которые приходили в расположенный по соседству ночной клуб, визгливые, пронзительные крики юных проституток и хриплый голос певшей им Габриэль. Среди крыс и тараканов, которые сновали у нее под ногами, трясясь всем телом от холода, она постепенно начинала понимать истинный смысл слова «ненависть».

Однажды рано утром, еще до открытия клуба, в дом ворвалось гестапо, что провести обычный обыск. Пока Габриэль и ее семья отвечали на вопросы, две немецкие овчарки обнюхивали спальню, прихожую и кухню. Агата услышала стук сапог, громыхающих у нее над головой, и словно застыла. Вход в подвал был накрыт металлическим листом, вделанным в пол посудомойки, а сверху замаскирован потрескавшимся линолеумом. Находясь здесь, под ними, в кромешной темноте, Агата дрожала на свой грязной постели, но ее не обнаружили, потому что собаки больше интересовались аппетитно пахнущим мясом в кладовой и радостно лаяли.

Если где-нибудь на улице Габриэль попадался взвод солдат, она вздрагивала и отводила взгляд в сторону. Каждый раз, когда она приносила Агате тарелку с едой, она терзалась мыслью о том, что рано или поздно девочку обнаружат и всю ее семью будут преследовать за укрывательство. Однако проходили месяцы и даже годы, и она поняла, что нацисты забыли об Агате. Она просто перестала существовать.

Систематическое истребление еврейского населения не прекращалось, все более жестокими становились муки голода, но французское Сопротивление не сдавалось.

Морис Гримо был самым лучшим во Франции специалистом по подделке документов, и никто лучше него не мог сделать фальшивое удостоверение или паспорт. Высоко ценимый всеми товарищами по Сопротивлению, он несколько раз в неделю посещал «Элефан Роз», где разыгрывал из себя веселого пьяницу и шута, вызывая смех у ненавистных врагов. Немцам нравилось его шутовство, и они предлагали Морису подсаживаться к их столикам, чтобы повеселиться вместе. Алкоголь хорошо развязывал языки, поэтому он собирал много информации, которая была просто бесценной для Сопротивления.

Морис был многолик, и у него было так много тайных укрытий, что гестапо не могло выследить его, потому что просто не знало, кто он на самом деле. Он умел прекрасно изменять внешность, был специалистом по каллиграфии и подделке документов, и о том, что он сделал для Сопротивления, ходили легенды. У него было девять «жизней», и еще ни одну из них он не потерял.

Морис был старым приятелем Габриэль. Она очень переживала за Агату, и поэтому решила поговорить с ним о девочке. В последний раз, когда Габриэль увидела лицо Агаты, освещенное лампой, она не поверила своим глазам. Агата таяла буквально на глазах, ее волосы стали тускло-бледного цвета, лицо похудело, скулы стали такими острыми, что напоминали кусочки разбитого стекла. Глаза запали, как у сорокапятилетней женщины, она ужасно изменилась. Поэтому Габриэль решила, что с новым удостоверением Агата может выйти из этого подвала. Ее никто никогда не узнает. Кроме того, Габриэль подумала, что если девушка умрет, а она выглядела такой слабой и больной, что это было вполне вероятно, то ей будет очень трудно избавиться от тела. Помимо всего прочего, Габриэль нуждалась в ком-нибудь, кто бы работал за кассой в ее клубе. Агата может работать за еду и будет спать на раскладушке в прихожей.

Благодаря Морису у Агаты вскоре уже были удостоверение, паспорт, свидетельство о рождении и полный набор школьных документов, вплоть до справки из детского сада, и все они выглядели как настоящие. Это были настоящие произведения искусства, и Морис гордился ими.

Когда Агате, наконец-то, помогли выйти из подвала, и она сделала несколько нетвердых шагов на заднем дворике, тусклое осеннее солнце так подействовало на нее, что она упала в обморок. Ее вес не превышал сорока килограммов. Кожа была бледной, как горный снег, а черные волосы стали абсолютно белыми. Она так отличалась от того пухленького и веселого подростка, который исчез около двух лет назад, что даже знавшие ее прежде соседи теперь не узнавали ее.

Несколько следующих месяцев Агата тихо сидела за кассой в «Элефан Роз», видя, как ведут себя немцы и итальянцы с местным населением и как они жестоко обращаются с французскими проститутками. Ненависть к ним росла в ней, как раковая опухоль в ее ослабленном теле.

Предатели. Эти девушки, такие молодые и красивые, были презренными предательницами, которые, таскаясь с врагами, изменяют своей стране и своему народу. Она ненавидела всех француженок, которые крутились вокруг солдат и офицеров, смеялись вместе с ними, ласкали их тела и целовали их ужасные губы. На нее еще никто не посмотрел дважды, и Агата с горечью осознавала, что ее привлекательность ушла навсегда. Ей было всего двадцать, а дать ей можно было пятьдесят, и, хотя она очень хорошо ела, выглядела как скелет. Каждую ночь она сидела в застекленной кабинке, расположенной в глубине зала, сосредоточенно и целеустремленно погрузившись в подсчеты. Ее серебряные волосы и бледная кожа призрачно светились в тусклом свете; не переставая перебирать четки, она еле сдерживала тихий, но всецело завладевший ею гнев и дикое желание отомстить.

Глава 5

– Что ты сделала? – Глаза Ива сузились, и он изменился в лице. – Инес, это невозможно. Почему тебе пришлось убить его? То, что он сделал, было не столь уж ужасно, разве не так?

– Это… Ив, это было пыткой. Ты даже представить себе не можешь такую боль и те ужасы, которые он вытворял со мной. – Инес попыталась справиться с истерикой, отпив виски, которое ей принесла официантка «Элефан Роз» с кроличьим лицом.

– Я должна была сделать это, Ив, я должна была. Если бы я не сделала этого, он убил бы меня, он говорил, что убьет меня. Я знаю, он сделал бы это, я знаю. – Слезы ручьями текли по ее щекам, и Габриэль, что-то сочувственно прошептав, передала ей носовой платок. Дерьмо, вот кто эти люди, думала она. Габриэль видела синяки и рубцы на теле Инес и с жалостью смотрела на девушку, которая в своем горе выглядела немногим старше ребенка.

Они сидели в тускло освещенной задней кабинке клуба «Элефан Роз». Хотя была уже половина девятого утра, клуб только что закрылся. Ив лихорадочно обдумывал те проблемы, с которыми они все теперь столкнулись. Что бы Инес ни сделала, даже тень подозрения не должна упасть на клуб. Это было очень важно для них всех, слишком много жизней подвергались риску. Хотя большинство посетителей и были их врагами, клуб все еще оставался одним из самых важных звеньев парижского Сопротивления. Враги не должны знать, что убийце итальянского офицера каким-то образом помог кто-то из маки.[3]3
  Маки – бойцы французского Сопротивления. – Прим. ред.


[Закрыть]

Благодари Бога за то, что ты встретилась с ним в кафе, а не здесь, – сказал Ив. – Кто-нибудь видел тебя с ним? Кто-нибудь вообще тебя видел?

– Нет, нет, не думаю. Он сидел за столом один, все случилось довольно-таки быстро. Он хорошо знал, кто я, когда подцепил меня. На мне было короткое зеленое платье. Перед тем, как предложить мне это, он поговорил со мной минуту или две. Он велел мне прийти этой ночью в отель «Риц». – Она опять начала плакать, и Габриэль налила ей еще одну порцию виски. – Лучше бы я ушла и села к Пикассо, – всхлипнула Инес, – он тоже улыбался мне.

– Прекрати, Инес, – резко оборвал ее Ив. – Портье, который работал этой ночью, он видел тебя, как ты думаешь?

– Я не могу вспомнить. – Инес изо всех сил пыталась припомнить то, что произошло двенадцать часов назад, – срок, который теперь казался ей вечностью. – Я думаю, что он не взглянул на меня, когда я прошла в отель и спросила номер Скрофо. Но разве с этими портье можно что-то определенно сказать? – Слезы еще сильнее потекли по ее лицу, и плечи задрожали от рыданий. Габриэль с сочувствием пожала ей руку.

– Да, никогда не знаешь, – мрачно сказал Ив. – Но раз уж ты разговаривала с ним, то гестапо обязательно спросит и его. В Париже наверняка не больше двухсот-трехсот молоденьких светловолосых проституток. Это лишь вопрос времени, когда они выследят тебя, проведут опознание с портье, а затем обвинят тебя в убийстве. Не забывай, они найдут отпечатки пальцев.

– Да, да, конечно, – простонала Инес.

Ну почему она не подумала вытереть мраморную поверхность ванной, ручку бритвы, бокал из-под шампанского? Слишком о многом надо было тогда подумать. Инес почувствовала головокружение и тошноту. Единственное, чего она хотела, так это заснуть в безопасности, в объятиях Ива. Она хотела, чтобы он гладил ее волосы, успокаивал ее, говорил, что все будет в порядке, и обещал позаботиться о ней, как он это обычно делал.

– Пошли, мы должны сейчас же увидеться с Морисом, – решительно сказал Ив. – Нельзя терять ни минуты.

Через четыре дня скандал и слухи по поводу кровавого убийства итальянского генерала стали стихать. Ни один подозреваемый не был найден, а портье с благоразумным патриотизмом забыл о проститутке, которую видел входящей в комнату Скрофо. Больше никто не видел Инес той ночью в отеле «Риц», и не было никаких улик, позволяющих выяснить, кто перерезал горло генералу.

Пока Ив и Морис решали, что же с ней делать, Инес укрылась в том подвале, где так долго прожила Агата. Габриэль, пришедшая подстричь и перекрасить волосы Инес, рассказала, что ее планируют тайно переправить в Англию.

– Он был настоящий ублюдок, этот итальянский генерал. Я слышала о нем, – сказала Габриэль, распушивая перекрашенные волосы Инес, которые стали теперь темными и доставали до плеч.

– Ты не поверишь, какие ужасные вещи он творил с некоторыми девочками. – Ее голос был полон горечи. – Говорят, он был одним из тех, кто убил Жаннетт. Все, кто его знали, даже так называемые товарищи по работе и армии, кажется, рады, что он умер. Думаю, ты всем нам оказала большую услугу, дорогая.

– Когда же Ив заберет меня отсюда, Габриэль? – жалобно спросила Инес. – Мне так одиноко и страшно. Тут сотни пауков, крыс и тараканов. Ночью меня мучают ужаснейшие кошмары – передо мной все время стоит лицо Скрофо, – я даже не могу спать. Я в панике. – Инес разрыдалась, но Габриэль схватила ее за волосы и притянула к себе.

– Послушай, девочка, – с жаром прошептала она, – тебе очень повезло. Что бы этот нахал ни сделал с тобой, ты проститутка, это твоя профессия – обслуживать и удовлетворять мужчин, даже таких свиней, как он. – Инес поморщилась, а Габриэль продолжала: – Мы все из-за тебя каждый день рискуем жизнью, неблагодарный и эгоистичный ребенок. А что касается страха, то нам пришлось продержать здесь Агату около двух лет, и она никогда не жаловалась. Тебе повезло, что у тебя есть такой мужчина, как Ив, который любит тебя, несмотря на то, что он всего лишь сутенер. Не многим маленьким проституткам так везет. И, чтобы ты поняла, насколько тебе повезло, знай, что мой друг Морис работает днем и ночью над твоими личными документами. Сегодня вечером, – она наклонилась вперед, – ты получишь приятный сюрприз, хотя ты его и не заслуживаешь.

– Хм, хорошо. Отлично. Очень убедительно.

Ив восхищался принесенными французским паспортом, школьными табелями об успеваемости за десять лет и потрепанным удостоверением личности с фотографией Инес. Все они были оформлены на имя Инес Джиллар и выглядели совсем как настоящие.

– С этого момента это будет твое имя, – сказал ей Ив. – Ты должна забыть, что когда-то существовала Инес Дессо. Ее больше нет.

Они кружили по укрытым листьями дорогам страны, направляясь к побережью Кале, где должны были встретиться со своим связным. А сейчас они лежали под огромным каштаном, и послеполуденное солнце переливалось яркими бликами сияющего золота на темно-каштановых волосах Инес. Они чувствовали себя почти в безопасности, поедая скромные бутерброды и запивая их дешевым красным вином. Вдали они могли видеть нескольких крестьян, работающих в поле. Казалось, что жизнь в стране идет как обычно.

Инес поклонилась поцеловать Ива. На нем была грязная крестьянская одежда, волосы коротко подстрижены, па щеках темнела трехдневная щетина. Однако он привлекал ее сейчас намного сильнее, чем когда бы то ни было.

– Ив, – прошептала она, ее язык коснулся его губ, – о, Ив, милый. Я так тебя люблю.

Ее руки ласкали Ива под грубой тканью рубашки, а его губы страстно отвечали на ее нежные поцелуи. Она, как кошка, выгнулась на мягкой траве и отдалась его ласке.

Опасность делала их любовь еще более волнующей. Запах смятой травы ударил ей в ноздри вместе с запахом Ива. Это был хорошо знакомый теплый запах, который она любила больше всего.

Их тела сплелись, разжигая друг в друге огонь. Этот мужчина был единственным человеком в мире, которого Инес по-настоящему любила, и она знала, что никогда не сможет полюбить никого другого.

Он слишком рано посмотрел на часы и отрывисто сказал:

– Три часа, дорогая, мы должны идти, иначе мы ни за что не успеем в Кале до одиннадцати.

В его голосе чувствовалась любовь, однако Инес знала, что он никого и никогда в своей жизни по-настоящему не любил. Ив посчитал необходимым сопровождать Инес до самой Англии, потому что если бы итальянцы нашли того человека, который убил генерала Умберто Скрофо, то жизнь тех, кто имел хоть какое-то отношение к Инес, стала бы довольно опасной. Как и гестапо, они не особенно церемонились с теми, кто попадал к ним в руки, и не были щепетильны в методах. Сутенер убийцы-проститутки не мог, поэтому, рассчитывать на милосердие со стороны людей Муссолини.

Старая, выкрашенная в белый и голубой цвета гребная шлюпка ждала их в маленькой бухточке недалеко от Кале, именно там, где она и должна была быть. В ней уже сидели трое мужчин, которых по той или иной причине партизаны тоже вывозили из Франции. Согнувшись, Инес залезла в маленькое суденышко и, глядя, как удаляется французский берег, с благодарностью вдохнула свежий морской воздух и впервые за последние дни почувствовала себя свободной. Четверо мужчин энергично гребли. Была прекрасная весенняя ночь, дул легкий ветерок, и течение было очень слабым, так что они пересекали пролив в удачное время. Спустя четыре часа Инес заморгала от удивления, увидев меловые утесы Дувра, тускло освещенные слабым светом луны.

Как только лодка причалила к берегу, мужчины быстро вытащили ее на гальку и, накрыв рыбацкими сетями и пучками морских водорослей, стали ждать связного. Пока они стояли и ждали, как было указано, из темноты появился какой-то человек и тихо произнес несколько слов приветствия. Связной передал им завернутый в коричневую бумагу пакет, в котором было пять английских продовольственных карточек, заполненных на вымышленные имена, удостоверения личности и несколько помятых фунтов. Еще там было расписание движения местных поездов и четыре разных адреса в Англии.

Ив и Инес с жадным вниманием рассматривали карточку со своим адресом:

Мадам Жозетта Пешон,

Пастуший рынок, 17

Лондон, В I

– Пастуший рынок. – Инес буквально смаковала это английское название. – Как это мило звучит. О, Ив, как ты думаешь, там есть барашки, цыплята и мэйпоул[4]4
  Мэйпоул (англ.) – майское дерево (украшенный цветами столб, вокруг которого танцуют 1 мая в Англии). – Прим. пер.


[Закрыть] с ленточками, установленный прямо посреди сельской площади?

– Вряд ли, дорогая, – усмехнулся Ив в ответ на наивные слова Инес, – Англия страдает в этой войне так же, как и Франция. Каждую ночь немецкие самолеты бомбят Лондон. Судя по тому, что я слышал, Пастуший рынок находится прямо в центре этого ужаса. Наверное, в Париже мы были бы в большей безопасности.

– Мне все равно, где я, дорогой, – оживленно сказала Инес, – пока я с тобой. Это все, что мне нужно.