Текст книги "Любовь, страсть, ненависть"

Ив совершенно спокойно взял сигарету и закурил. Небрежно зажав ее в уголке рта, он закинул руки за голову и бесстрастно посмотрел на Инес. Дым от сигареты окутывал его темные кудрявые волосы. Он прищурился, и Инес не могла понять, что творится у него в душе.

– Почему ты не сказала мне, когда вернешься?

– Я думала, ты любишь меня, Ив, – ее душили слезы, – как ты мог так поступить? Да еще со Стеллой, моей лучшей подругой, как ты мог?

– Дорогая, я действительно люблю тебя… действительно… Я на самом деле люблю тебя. – Он затянулся сигаретой, подыскивая слова. – Я люблю тебя, как… друга… как сестру… как мою собственную дочь.

– Что ты такое говоришь? – Инес была ошеломлена. – Вряд ли то, чем мы с тобой занимались, похоже на отношения между братом и сестрой.

– Я знаю, знаю. Послушай, Инес, я скажу тебе правду. Думаю, ты понимаешь, в жизни ведь всякое случается. C'est la vie. – Его голос звучал тихо и искренне. Он совершенно не выглядел виноватым, не чувствовал угрызений совести, был очень спокоен и сосредоточен.

Глядя на единственного мужчину, которого она любила в своей жизни, Инес медленно опустилась в кресло у кровати. Ее бедное сердце бешено колотилось. Ей стало плохо.

– Я знаю, тебе будет тяжело, Инес, но четыре года – слишком долгий срок для такого мужчины, как я, мне трудно быть с одной женщиной. Думаю, я многому научил тебя, я люблю тебя, дорогая. Но должен признать, что в последнее время моя любовь была скорее… ну, отеческой…

– Нет! – закричала Инес. – Нет, Ив, это неправда, зачем ты так говоришь?

– Я бросаю тебя, – решительно сказал он, – я должен так поступить. Я собирался сказать тебе об этом на следующей неделе. Я собираюсь в Париж. Я хочу вернуться. – Он сделал паузу, глубоко затянувшись своей «Голуаз». – И я беру с собой Стеллу.

– Стеллу? Ты едешь со Стеллой? – Инес с трудом говорила от боли и шока. – Почему? Почему с ней? Ты ее любишь?

– Нет, – ответил он, прищурившись, – вовсе нет. Любить, это слишком для меня, Инес. И ты это знаешь.

Конечно, сейчас это, э-э, не братское чувство. Думаю, Стелла хорошо устроится в Париже. Теперь, когда оккупация кончилась, у нее там будет много работы. А тебе сейчас неплохо здесь, у тебя хорошие клиенты, ты добьешься еще большего успеха, заработаешь много денег. Я тебе больше не нужен.

– Нужен, – рыдала она, – ты мне нужен. На свете нет никого, к кому бы я относилась так, как к тебе… и никогда не будет.

– Найдешь себе кого-нибудь, – холодно ответил он. – Такая девочка, как ты, легко найдет себе нового мужчину.

– Ты ублюдок, ты изменил мне, Ив. Я любила тебя. Как ты мог так поступить со мной, изменить с этой… тварью?

У нее началась истерика. Мысль о том, что Ив больше не принадлежит ей, была невыносима. Этого не может быть, ведь в нем смысл ее жизни.

Вода в ванной перестала литься. Инес знала, что Стелла, скорее всего, подслушивает у дверей. Стелла, ее лучшая подруга! Инес переполняли боль, ярость и горе. Внезапно на нее нахлынули воспоминания об убитом итальянском генерале. Она вдруг пожалела, что у нее нет сейчас такого же лезвия, чтобы полоснуть им по горлу Иву и Стелле, убить их обоих, так сильна была боль в ее сердце.

– Ив, о господи, Ив, – в отчаянии рыдала она, – сегодня ты разбил мое сердце, как будто грохнул его об пол со всего размаху. Ты уничтожил меня, Ив, меня больше нет. – Слезы снова навернулись на глаза, но она сдержалась, пытаясь не расплакаться.

– Послушай меня, Инес… Я всегда считал, что ты должна устроить свою жизнь. Но я для этого не подхожу. Тебе будет гораздо лучше без меня, дорогая, я в этом уверен. Ты молодая, красивая, слишком красивая, чтобы оставаться «ночной бабочкой». Начни новую жизнь. Найди себе хорошего человека, не сутенера и не «мальчика». Кого-нибудь, кто действительно будет тебя любить, а я не тот, кто тебе нужен.

Инес не отрываясь смотрела на него.

– Тот, – всхлипывала она, – тот. Ив, ты все, что у меня есть, ты все, что у меня когда-либо было. Все, что я хочу.

– Прекрати, Инес, прекрати, пожалуйста, дорогая. Все кончено, неужели ты не понимаешь? Где твоя гордость? Между нами все кончено, пойми это.

– Я ухожу, – в отчаянии сказала она, вцепившись в волосы, – а когда вернусь, то надеюсь, что ты и эта… эта… рыжая проститутка, – она вложила в это слово все свое презрение, ее голос дрожал, она отчаянно старалась сдержать слезы, – уберетесь.

– Дорогая, прости…

– Прощай, Ив, – сказала Инес слабым тихим голосом, – желаю тебе удачи в Париже.

Она вышла из комнаты с высоко поднятой головой, пытаясь сохранить жалкие остатки гордости, горло перехватили с трудом сдерживаемые рыдания. Ей еще не было и девятнадцати, а она снова осталась абсолютно одна в этом мире.

После того как Ив и Стелла уехали в Париж, Инес проплакала несколько дней. Она то колотила в бессильной ярости подушку, то выкрикивала в бессонные ночи имя Ива. Но она была молода и жизнерадостна, ярость и отчаянные рыдания отступили, и она снова стала принимать клиентов. В конце концов, это был единственный способ заработать на жизнь, а жизнь в военном Лондоне была очень дорогой. Она ходила в ночные клубы, джаз-клубы, бары и рестораны, надеясь встретить мужчину, к которому смогла бы испытать хоть какое-нибудь чувство. Она хотела влюбиться и покончить с проституцией, пока не стало слишком поздно.

Она вышла на панель в четырнадцать лет и, хотя для нее это не имело никакого значения, со временем стала испытывать к мужчинам все большее презрение. Она испытывала отвращение, когда они лапали ее, ненависть, когда приходилось делать минет. Она была такой искушенной в эротических играх, что клиенты были от нее просто без ума. Она ненавидела такой секс и постепенно начала ненавидеть всех мужчин.

Ей хотелось найти стоящего человека, начать нормальную жизнь, выйти замуж. Она хотела, чтобы у нее была семья, которой она отдала бы все свое внимание и любовь, то, чего она никогда не получала от своей матери. Она хотела стать обыкновенной женщиной.

Проходили недели и месяцы, а Инес по-прежнему ждала того неуловимого, что называют любовью. Она понимала: чтобы такой мужчина появился, она должна стать достойной его.

И Инес занялась собой. Каждое утро она делала зарядку, открыв окно и вдыхая запах Пастушьего рынка. Потом медитировала: она научилась этому, читая древнюю индийскую книгу. Она старалась забыть о клиентах, об их развращенности и причудах, пыталась сохранить ясность мысли. Инес стала ходить в церковь, где молилась о своей душе и душах тех мужчин, которые ею пользовались. Она нашла глубокий смысл и успокоение в учении Христа и в «Откровениях» и верила, что однажды ей все-таки удастся сбросить мерзкую кожу проститутки и вернуться в человеческое сообщество.

Почти всю вторую половину дня она проводила в библиотеках и музеях, восхищаясь произведениями великих мастеров. Инес жадно читала книги по философии, религии, истории искусств, ходила в театры, оперу и на концерты. Она внимательно читала газеты и начала так хорошо разбираться в текущих событиях и международной политике, что смогла на равных разговаривать со своими клиентами. К своему глубокому удивлению, они вдруг обнаружили, что ум этой девки так же привлекает их, как лицо, тело и невероятная изощренность в любви.

Иногда они так увлекались обсуждением проблем буддизма, чтением стихов или картиной молодого неизвестного художника, что клиент забывал о первоначальной цели своего визита. Потягивая сухой херес, они вели ожесточенные споры до самой поздней ночи.

Инес была довольна собой. Исчезла испуганная девочка-проститутка, которая не знала ничего, кроме мужских желаний. Родилась умная, красивая и образованная женщина, которой мог бы гордиться любой мужчина.

Глава 11

Лондон, 1945 год

Наконец-то все кончилось. Шесть долгих кровавых лет ада войны закончились теплым майским вечером. Казалось, весь Лондон был в этот день на Трафальгарской площади, празднуя капитуляцию Германии.

Но больше всех радовались Фиби и Джулиан, потому что для них это был двойной праздник. В прошлые выходные они наконец-то поженились в магистрате Кэкстона. Джулиан не хотел этого, но Фиби была беременна, и он повел себя как джентльмен.

Теперь, вместе с тысячами других охваченных весельем людей, они танцевали, смеялись и с радостными криками бегали вокруг фонтанов на площади. Ослепительные разрывы фейерверка освещали небо, опьяненные восторгом победы люди пели «Правь, Британия», «Боже, храни короля» и другие патриотические песни. Гуляющие группами французские моряки в натянутых до бровей беретах с помпонами распевали «Марсельезу», с трудом удерживаясь на ногах.

В богатых домах в честь победы устраивались банкеты. Открывались бутылки с редкими марочными винами и коньяками. Столы просто ломились от яств: экзотические консервированные фрукты, ветчина, сыры, перепелиные яйца, фазаны, говяжьи туши и деликатесы – забытые с начала войны продукты. Даже самые скупые шли на черный рынок, не жалея денег на этот великолепный праздник.

На улицы вышли все – и простые граждане Великобритании, и люди, рожденные за ее пределами, – все объединились, чтобы вместе отпраздновать это событие.

Тысячи англичан пришли к Букингемскому дворцу, чтобы выразить свою радость королю и королеве, которые приветствовали их с балкона. Толпы гуляющих растянулись от Мэлл до Трафальгарской площади. Юноши и девушки, их мамы и папы, солдаты, офицеры, задрав юбки и закатав брюки, болтали ногами в фонтанах.

Несколько сентиментальных граждан рыдали, упиваясь своими слезами, среди ликующих людей. Какие-то молодые люди так возбудились, что занялись любовью прямо на спинах огромных львов Лэндсиэра, охраняющих колонну Нельсона. Колокола десятка церквей без умолку звонили, а люди, встав в кружок, танцевали в присядку конгу,[6]6
  Конга – латиноамериканский танец. – Прим. пер.


[Закрыть] румбу и даже хайленд флинг.[7]7
  Хайленд флинг – быстрый шотландский танец. – Прим. пер


[Закрыть]

Шампанское и пиво лились рекой, кругом были смеющиеся лица. Стайки молоденьких хихикающих девушек сновали по улицам, обнимая и целуя всех, кто им нравился, а порой и тех, кто не нравился. Все машины ездили с включенными фарами и без конца сигналили, а все правительственные здания сияли ярким светом. Этот праздник века закончился вакханалией. Но в веселье толпы сквозило и безумное отчаяние, потому что многие потеряли на этой войне любимых, дома и все, что имели.

– Я люблю вас, мистер Брукс, – прокричала Фиби сквозь шум.

– Я вас тоже. – Джулиан со смехом поцеловал жену в полные губы, но его тут же бесцеремонно оттолкнул от нее какой-то молодой военный.

– Слушай, поцелуй и нас, красотка, – сказал он с наглой улыбкой, и Фиби звонко чмокнула и его.

– Ну и шлюха же ты. – Джулиан посмотрел на смеющуюся Фиби, по лицу которой размазалась ярко-красная помада.

– Дурак! – рассмеялась она. – Прежде чем так говорить, посмотри-ка на это! – Она кивнула в сторону почти голой молодой женщины, над которой усердно трудился французский солдат. Его штаны были спущены до лодыжек. Неожиданно другие солдаты крепко схватили его за руки и бросили в фонтан.

– Очаровательно! Какое восхитительное зрелище. Я уже по горло сыт этим праздником, старушка. Пошли-ка домой и отпразднуем нашу свадьбу более традиционным способом, – и Джулиан провел рукой по ее полной груди.

– Гадкий мальчишка, люди же смотрят. – Фиби игриво шлепнула его по руке.

– Кого это теперь волнует? – рассмеялся Джулиан. – Война кончилась, дорогая, кончилась раз и навсегда.

– Ладно, пойдем домой и займемся любовью, отпразднуем нашего ребеночка и будем радоваться жизни, мой дорогой муж. Это единственно верный путь победить войну.

– Тут один малый говорит, что он с киностудии или что-то там еще. – Швейцар просунул свою седую голову в дверь гардеробной Джулиана, где молодой артист иногда спал между представлениями. Играть по семь представлений в сутки было очень тяжело. Это Фиби и шоу-девочкам хорошо. Им надо только выйти на сцену, подрыгать ножками, распушить свои перышки, что-нибудь спеть, потанцевать и, главное, выглядеть сексуальными и привлекательными.

Джулиану приходилось выдумывать новые забавные, веселые монологи изо дня в день, из ночи в ночь; и через восемнадцать месяцев делать это становилось все труднее и труднее.

Он не успел ничего ответить, дверь открылась, и появился мужчина лет сорока, в двубортном кашемировом пальто, черной фетровой шляпе и серых замшевых перчатках. Он вошел в комнату и снял шляпу. У него был толстый, мясистый нос и чувственные губы человека, знающего толк в хорошей еде, вине и, конечно, в женщинах. Глаза были скрыты за темными стеклами очков в толстой роговой оправе, лицо очень загорелое. От него веяло необычайной самоуверенностью человека, привыкшего отдавать приказы, которые немедленно выполняются, и принимать только правильные решения, человека, получившего от жизни все самое лучшее, что она может предложить человеку.

– Добрый вечер, мистер Брукс. Меня зовут Дидье Арман.

Джулиан, пораженный и взволнованный, мгновенно вскочил. Дидье Арман, это Дидье Арман! Это был, наверное, самый знаменитый и самый влиятельный кинопродюсер Великобритании. Джулиан знал, что именно он поставил незабываемых «Ромео и Джульетту», необычайную «Женщину из Багдада» и сделавший революцию в кино многосерийный приключенческий фильм «Жизнь и годы короля Людовика XIV». Он не только открыл для зрителей легендарную Элен Роше, неотразимого Максина Ван Паллача и потрясающего Джеспера Суансона, но и помог своей сестре, страстной и загадочной Рамоне Арман, стать актрисой мирового уровня и звездой Голливуда – благодаря фильму «Мата Хари». Что же, черт побери, Дидье Арман делает в этой обшарпанной театральной уборной? И что ему может быть нужно от Джулиана Брукса?

– Позвольте присесть? – Произношение пожилого продюсера свидетельствовало о полученном блестящем образовании и воспитании.

– Конечно, конечно. – Джулиан поспешно убрал с маленького стула сваленную в кучу одежду.

Арман присел, зажав между колен трость черного дерева с серебряным набалдашником. Достав из кармана пальто кожаный портсигар, он предложил Джулиану настоящую гаванскую сигару, которую тот в последний раз видел еще до войны.

Гаванские сигары! Где же, черт его побери, он умудрился раздобыть такую роскошь? В Англии, живущей по военным законам, было очень трудно достать даже пачку дешевых сигарет. Джулиан взял сигару, и Дидье с невозмутимым видом дал ему прикурить от своей золотой зажигалки с бриллиантовой монограммой «Д.А».

– Я знаю, что у вас мало времени, – сказал он, взглянув на свои тонкие платиновые часы – свидетельство безупречного вкуса. – Но я был на ваших последних выступлениях и хотел бы выразить вам свои самые искренние поздравления.

– Поздравления? За что? – Джулиан был озадачен. Все, что он делал, это отпускал старые Шуточки, рассказывал маленькие истории, которые всплывали у него в памяти, да еще кое-какие штучки из выступлений других артистов. Короче, все то, что могло вызвать смех у кучи военных, которые каждый вечер приходили сюда, привлеченные дешевыми шутками «Уиндмилла».

– Вы действительно комик экстра-класса. – Он глубоко затянулся сигарой, выдохнув клубы голубого ароматного дыма. – Вы заставляете меня смеяться даже над тем, что я уже слышал.

– Спасибо. – Джулиан пришел в себя, почувствовав себя увереннее после этих комплиментов. – Это очень мило с вашей стороны. Мне всегда говорили, что самое трудное для любого комика – заставить публику дважды смеяться над одной и той же шуткой.

– Совершенно верно, молодой человек. Это искусство, подлинное искусство. Но, внимательно понаблюдав за вами, я понял, что вы обладаете не просто талантом развлекать людей, как любит говорить наш дорогой Ноэлль. Вы же были актером, не так ли?

– Да, был. И пока еще остаюсь. Теперь, когда война кончилась, я надеюсь снова выйти на сцену. Но почти все театры еще закрыты.

– Возможно, вам не придется возвращаться в театр. – Дидье внимательно смотрел на горящий кончик сигары. – Вы когда-нибудь думали о том, чтобы попробоваться в кино?

– В кино?! О нет, никогда не думал. Я всегда был театральным артистом.

– Перейдем сразу к делу. – Дидье наклонился вперед, руки его небрежно опирались на трость, на которой Джулиан рассмотрел орла с распростертыми крыльями, разукрашенного какими-то надписями. – Моя компания «Гойя пикчерз» скоро приступает к съемкам фильма о Карле II и его отношениях с несовершеннолетней дочерью.

Джулиан наклонился, вплотную придвинувшись к креслу Армана.

– Вы поразительно похожи на некоторые портреты Карла II, – сказал продюсер, – фигура, лицо, цвет волос. Невероятно, просто удивительное сходство.

– О, – промямлил смущенный Джулиан. В этот момент в дверь просунулась веселая рыжая голова Сэма, мальчика, который обычно приглашал актеров на сцену.

– Пять минут, дружище, – прочирикал он.

Дидье Арман вручил Джулиану визитку, где на белом фоне были выгравированы его имя, название компании, «Гойя пикчерз», адрес и номер телефона.

– Если вы хотите сделать пробы, то, пожалуйста, пусть ваш посредник позвонит в мой офис в ближайшие два дня. У вас есть еще время, чтобы все обдумать.

– О, нет. Нет, мне не о чем думать, я буду сниматься, я имею в виду, я попробую… Мне очень хочется попробовать, просто до безумия хочется!

– Очень хорошо, мистер Брукс, это приятные новости. Мои люди позвонят вашему агенту.

– Отлично, отлично, просто прекрасно! О господи, мсье Арман, но у меня нет агента, – смутился Джулиан.

– То есть как? – Черные брови Дидье удивленно вздернулись. – Актер без агента? Как странно. Даже если вы считаете, что агенты – бездельники, они все равно нужны, когда дела идут плохо.

– Дело не в этом, вы же знаете, как поставлено дело в «Уиндмилле», – работа без остановки, без отдыха, иногда даже письмо написать нет времени. На самом деле я ждал, пока кончится война, чтобы найти агента. Мне просто казалось, что для этого еще не настало время.

– Отлично. Это, конечно же, не проблема. Будьте так любезны, дайте мне, пожалуйста, ваш домашний номер телефона. Мои люди свяжутся с вами, чтобы провести кое– какие необходимые подготовительные мероприятия.

Дидье Арман встал и натянул тонкие замшевые перчатки на свои мускулистые руки, которые резко контрастировали со всем его элегантным обликом.

– До свидания, мистер Брукс, до встречи на Пайнвуд-стрит, надеюсь. – Он протянул Джулиану руку, и тот крепко ее пожал.

– Можно поинтересоваться, как называется фильм, сэр?

– «Веселый монарх». Сценарий написан членом Лондонской Академии художеств Ирвингом Франковичем, ставить его будет Фрэнсис Лофорд, которого, я уверен, вы знаете. Мы все в глубине души надеемся, что актер, который сыграет короля, в следующем году будет выдвинут на премию «Оскар». Это умопомрачительная роль, мистер Брукс, самая лучшая роль, для которой вы, кстати, и были рождены.

Карьера Джулиана Брукса была на взлете. В роли Карла II он был просто прекрасен. Парик с длинными черными блестящими локонами до плеч и маленькие аккуратные усики делали его красивое лицо еще более очаровательным. В фильме он воевал, волочился за женщинами, дрался на дуэлях, словом, создал образ галантного, честолюбивого, невероятно сексуального и романтичного короля. Эта история в большей степени была плодом богатого воображения американского писателя Ирвинга Франковича, достоверных исторических фактов в ней было мало, но это был именно тот романтическо-авантюрный бред, которого жаждали любители кино после войны. Джулиан стал именно тем типом романтического героя, который полюбили все женщины.

Отдел рекламы «Гойя пикчерз» повсюду сопровождал Джулиана стуком пишущих машинок и щелканием фотоаппаратов. Вне съемочной площадки он носил прекрасно сшитую одежду, так что Кели, самый лучший фотограф Дидье, мог щелкать своим фотоаппаратом сколько душе угодно.

С искусно загримированным лицом Джулиан часами позировал фотографам, и его снимки были развешаны по всей студии. Он был то в закатанных голубых джинсах, то в плавках, то в теннисных шортах, а иногда в камзоле и рейтузах из «Веселого монарха». Под камзолом ничего не было. Каждое утро перед съемкой гример тщательно выбривал грудь Джулиана, наносил искусственный загар, а сверху тонкий слой масла. В результате его грудь сияла, как отполированное красное дерево, и многие девичьи сердца начинали биться сильнее при виде любимого артиста во всем его физическом великолепии, улыбающегося им со страниц журналов. Эта демонстрация красоты и силы мужского тела была лучшей рекламой, и Джулиан прекрасно понимал это.

«Веселый монарх» еще даже не вышел на экраны, а со всех сторон уже настоятельно требовали увеличения количества фотографий Милашки Брукса. Казалось, что чем меньше на нем одежды, тем больше его любят поклонники. То, что ни один из них не видел его на экране, не играло никакой роли – он стал звездой мирового уровня еще до того, как вышел его первый фильм. Его все время раздевали, не спрашивая, нравится ему это или нет: на пляже, когда он принимал лекарства, ловко и убедительно размахивал топором, перетягивал канат, летел в самолете, скакал на лошади – всегда одетый соответствующим образом. А однажды хитрый Кели даже изобразил его схватку с гигантским резиновым аллигатором. Джулиана, мягко говоря, утомляло это бесконечное позирование, но Фиби, прагматичная и чуточку ревновавшая к тому вниманию, которое ему уделяли, заставляла его выполнять все требования студии.

– Ты же хочешь стать звездой – ну, так именно так ими и становятся, – резко говорила она.

После того как у Фиби случился выкидыш, она стала еще больше внимания уделять карьере Джулиана. Недовольная спокойной жизнью в их новой квартире на Кэдоган-сквер, она все время являлась на съемочную площадку, ревниво наблюдая, как он снимается в любовных сценах с молодыми обаятельными актрисами. Она вся кипела, когда он обнимал их, гнев застилал ей глаза. Фиби уже не была так мила, как прежде. На ее лице теперь почти все время была недовольная гримаса, а когда-то красивое тело постепенно стало дряблым и отяжелело.

Внешне она вроде гордилась успехами своего мужа, но у нее были свои собственные честолюбивые планы. Она не думала об этом, пока Джулиан не вознесся на вершину успеха. Теперь она хотела погреться в лучах славы. Несколько раз она тонко намекала Дидье Арману, что ее бы вполне устроила роль партнерши Джулиана или даже роль второго плана, но Дидье дипломатично отшучивался от предложений Фиби, делая вид, что не понимает, чего она от него добивается.

– В семье достаточно одной звезды, моя дорогая, – бывало, говорил он, похлопывая ее по пухлой напудренной щеке, – наш мальчик нуждается в заботе, Фиби, а у тебя это получается так прекрасно! Будет очень жалко, если что-нибудь помешает золотой курочке снести драгоценное яичко.

Фиби закусила губу и промолчала, но чем известнее становился муж, тем сильнее ревность сжимала ее сердце.

Джулиан быстро шел в гору. Когда он не участвовал в съемках, он давал интервью. Он рассказал историю своей жизни журналам «Пикчергоер», «Пикчер шоу», «Иллю-стрейтед», «Фотоплей» и «Лук». Он смеялся и шутил с фотографами и обслуживающим персоналом, когда позировал возле яхт, самолетов и автомобилей. Устремив на них взгляд настоящего мужчины, непринужденно болтал по телефону с двумя голливудскими чародейками – сестрами-близняшками Хеддой и Лоуэллой. Он становился самым знаменитым актером Англии, по-прежнему считая кино лишь средством для достижения цели. Он хотел играть классические роли в театре, мечтая о короне самого Оливье.

– Нет никаких сомнений – он настоящая звезда, – сказал Дидье ассистенту, восхищенный удачным выбором актера на главную роль, посмотрев первые кадры «Веселого монарха». В последних кадрах умело освещенное красивое лицо Джулиана смотрело прямо в камеру, на его чудных глазах блестели слезы, а черные локоны под украшенной перьями шляпой подчеркивали мужественность и глубокую чувственность.

– Прокрути их еще раз, Джонни, – сказал Дидье, опустившись в серое плисовое кресло, и прикрыл глаза, чтобы еще раз насладиться тем впечатлением, которое производила на него игра Джулиана, – прокрути их еще раз.

– Настоящая звезда, – тихо прошептал он сам себе, – если Бог дал тебе талант, то больше ничего не нужно, разве что немного удачи.