Текст книги "Любовь, страсть, ненависть"

Глава 14

Калабрия, 1945 год

Умберто Скрофо вернулся в свою деревеньку в Калабрии очень богатым человеком. На все то, что он награбил во время войны, он мог теперь купить себе землю для постройки огромного дома в самой высокой части этого гористого края. Почва здесь была твердая, каменистая, плохо поддающаяся обработке. Жили здесь в основном бедняки, и у Умберто не было недостатка в дешевой рабочей силе, чтобы возделывать его землю.

Благодаря огромным суммам, вложенным в недвижимость, Скрофо стал влиятельным человеком в Калабрии. Правда, его влияние не было таким всеобъемлющим, как власть «коза ностры», которая все так же железной рукой правила жизнью и судьбами людей. Однако у Скрофо было достаточно власти, чтобы обеспечить себе ту безмятежную жизнь, к которой он так долго стремился.

Внутри своей крепости он построил маленький кинозал, где наслаждался последними голливудскими фильмами. Большинство ночей он проводил в одиночестве в обитой вельветом комнате, внимательно разглядывая фотографии молодых блондинок, которыми страстно хотел бы обладать: молодые невинные девушки, вроде Бониты Грэндвилл, Джун Хавер, Мэри Бис Хьюджес, возбуждали его больше всего. Юные девушки, производившие впечатление зрелых женщин. Часто, когда он разглядывал фотографии, его крошечный член становился твердым, и Умберто мастурбировал.

Из-за того случая с французской проституткой Скрофо теперь редко занимался любовью. Черноволосые женщины Гидры с их оливковой кожей не привлекали его, он предпочитал предаваться своим тайным мечтам.

Помимо голливудских фильмов у него была большая коллекция фильмов о гомосексуалистах и лесбиянках, сделанных в Скандинавии. Свежие северные красавицы, резвящиеся обнаженными в бассейнах, саунах и деревенских речушках, всегда сильно возбуждали его.

Однажды после обеда, уместив необъятное тело на огромной кушетке, он просматривал каталог Кристи. Вдруг он заметил в окне молодую блондинку изумительной красоты, которая ухаживала за его клумбами. Она подняла глаза и, увидев, что он на нее смотрит, залилась краской и отвела взгляд в сторону. Скрофо почувствовал, что ее красота и невинность возбуждают его. Впервые за много лет Умберто почувствовал такое сильное влечение к женщине и решил действовать.

Наведя справки, он узнал, что она племянница его садовника. Ее родители погибли в автокатастрофе, и садовник с женой взяли ее к себе. Ее звали Сильвана, и ей было семнадцать лет.

Умберто устроил так, что девушке дали работу в доме, она стала горничной. В ее обязанности входило стирать пыль и ухаживать за произведениями искусства, которые стояли на столах и в стеклянных шкафах его виллы.

Каждый день Сильвана весело принималась за работу, что-то тихо напевая про себя, и на ее изогнутых нежно-розовых губах играла улыбка. Всякий раз, когда Сильвана ловила на себе пристальный взгляд Скрофо, она заливалась краской.

Вскоре он буквально бредил этой девушкой, мог думать только о ее груди, ее невинных серых глазах, о нежных изгибах тела под простым платьицем из голубого ситца. У одной из деревенских портних он заказал ей другой костюм, французского фасона, он видел такой в кино. Надев его первый раз, Сильвана смутилась, но синьор настоял… в конце концов, он был ее уважаемым хозяином.

Однажды в полдень Сильвана вошла в гостиную Скрофо, перед этим робко постучав в дверь. На ней были прозрачные черные чулки, короткая черная юбка с оборками, белый чепчик с кружевом на роскошных золотистых локонах – такой, наверное, носили женщины во времена Буше. Она стала на колени, чтобы стереть пыль с узкой полки, прикрепленной к стене, и Умберто испытал танталовы муки, увидев ее ажурные трусики и пышные белые ляжки выше черных чулок.

Он шагнул к двойной двери, тихонько прикрыл ее и повернул ключ в замке. Сильвана была занята протиранием драгоценного позолоченного столика, и, когда Умберто, тихо подкравшись сзади, начал лапать ее за грудь, она в ужасе закричала.

– Нет, пожалуйста, нет, синьор, – хныкала она, и ее перепуганные глаза возбуждали Скрофо еще больше, ему казалось, что его крошечный член вот-вот прорвет штаны.

– Да, да, моя дорогая, да, и прямо сейчас, – дребезжащим голосом говорил он, хрипя и напрягаясь. Разорвав блузку, он обнажил ее девичью грудь с упругими розовыми сосками, от которой у него просто потекли слюнки. – Я должен обладать тобой, Сильвана, должен. Будь хорошей девочкой, я не сделаю тебе больно.

Ее душераздирающие крики возбуждали его еще больше, и он повалил Сильвану на яркий абиссинский ковер. Бархатные занавески защищали комнату от солнечного света, а толстые каменные стены не пропускали ни одного звука.

Огромное тело Умберто придавило Сильвану к полу, и никто не слышал ее криков, пока он насиловал ее весь оставшийся день. Кровь залила ей все лицо и спину из-за того, что он бил ее, и, к счастью для себя, через некоторое время она потеряла сознание. Она напоминала ему ту французскую проститутку в Париже, и это заставляло его мучить Сильвану еще больше.

– Шлюха, – зло бросил он и стал наносить пощечины по ее безжизненному лицу. – Дешевая шлюха, ты этого заслуживаешь.

Наконец он кончил. Сильвана, как тряпичная кукла, лежала у камина. Ее одежда превратилась в лохмотья, лицо было в синяках, она едва дышала от слез и побоев, все тело было залито кровью. Умберто холодно посмотрел на нее, застегивая молнию на брюках. Сильвана открыла глаза и затравленно посмотрела на него. Теперь она вызывала у него только отвращение. Желания больше не было, она была похожа на сломанную игрушку.

– Синьор, помогите мне, пожалуйста, – ползя по ковру, сказала она. Слова с трудом срывались с распухших изувеченных губ.

– Пошла вон, – резко сказал Умберто, вытирая свою вспотевшую лысую голову шелковым платком и приводя одежду в порядок. – Вон, и немедленно. – Он отвернулся от нее и, удовлетворенно улыбнувшись, налил себе бренди. – Я с тобой закончил, маленькая шлюха.

В душе он торжествовал. Он еще кое-что мог, и довольно неплохо. Впервые за два года он сделал такое с женщиной. После того как эта тварь в Париже чуть не убила его и лишила большей части сексуальных желаний. Но той юной проститутке не удалось довести дело до конца. Он все еще оставался мужчиной, этакий жеребец, производитель, несмотря на крошечный пенис, который так веселил девушек, когда он в молодости пытался заняться с ними любовью.

А он и сейчас молодой, разве не так? Скрофо стал прихорашиваться у зеркала, стараясь не замечать расплывшиеся черты лица, толстые губы и короткую шею с широким шрамом. Он видел только копию Бенито Муссолини: солдат, патриот и властный мужчина, неотразимый для женщин. Увы, теперь Бенито мертв; его позорно казнил свой собственный народ. Однако Умберто слишком любил себя, чтобы долго горевать о безвременной кончине Муссолини. Его сексуальная энергия вновь достигла своего пика и стала неимоверной. Сейчас он мог бы удовлетворить еще одну женщину. Много женщин. Он не думал о Сильване: то, что он обладал ею, не играло для него никакой роли – она была ему безразлична. Но у нее могут быть хорошенькие подружки, сестричка или кузина. Он обязательно узнает это.

Следующей ночью, когда Умберто мирно спал в своей ампирной кровати с балдахином, которая, по слухам, принадлежала когда-то Наполеону, закрытые на замок двери распахнулись и в спальню вошли четверо мужчин в надвинутых до бровей шляпах. Не говоря ни слова, они встали по обе стороны кровати и схватили его, продолжая молчать, даже когда он стал хриплым голосом звать на помощь. Куда все подевались? Почему никто не отзывается? Где все его телохранители? Где прислуга? Но на его крики так никто и не ответил, когда бандиты поволокли его по мраморным ступенькам лестницы, в доме было темно и тихо как в могиле. Они протащили его по ухоженным лужайкам сада, призрачно-зеленым в лунном свете, и спустились вниз на усеянный крупной галькой пляж.

Подвывая от страха, с побагровевшим шрамом и изрезанными в кровь об острые камни ногами, Умберто испытал неведомый дотоле ужас.

Ему туго стянули веревкой руки и ноги и бросили в стоящую на берегу маленькую рыбацкую лодку. Четверо мужчин забрались в другое суденышко и стали буксировать крошечную посудину с Умберто прямо в открытое море, навстречу опасным течениям, которые несли свои воды в сторону, противоположную берегу. В отраженном свете луны было видно, как они ухмыляются, однако глаза их оставались холодными.

– Что вы делаете? – задыхался Умберто, чувствуя, как сильно стянута его шея. – Куда вы меня тащите?

– Мы посылаем тебя на смерть, подонок, – прорычал их предводитель, – умирать, свинья, умирать в одиночестве и страхе. И, если ты выживешь и посмеешь вернуться в эти края, мы найдем тебя и убьем, причем так, что ты пожалеешь о том, что появился на свет, это мы тебе обещаем.

Один из них отцепил буксирный трос, и быстрое течение понесло Умберто в море.

– Зачем? Зачем вы это делаете? – скулил он. – Что я такого сделал?

– Это за Сильвану, – выкрикнул самый высокий из них, – мы ее кровные братья. Если ты вернешься в Калабрию, мы отрежем тебе яйца, запихнем в рот, а потом убьем, и ты будешь умолять нас сделать это, перед тем как мы с тобой покончим. Антонио Ространни дал нам на это свое благословение, и он хочет это видеть. – Они грубо рассмеялись. Умберто похолодел. Ространни – самое грозное имя во всей южной Италии. Крестный отец мафии, чье слово – неписаный закон. И, если эта девушка, Сильвана, действительно имеет покровителя в «коза ностре», он может считать, необычайным везением, что ему сразу не перерезали горло, пока он спал.

Лодку относило все дальше в открытое море, а четверо мужчин неподвижно сидели в своей шлюпке, наблюдая за посудиной Скрофо. Потом Умберто заметил весла, глиняный кувшин с водой и несколько сухих бисквитов – еда на несколько дней, да и понадобится она ему только в том случае, если он сумеет избавиться от веревок, которые так туго стянули запястья, что кисти рук уже онемели.

– Куда же я поплыву? – прошептал он. – Я же не выживу в этой лодке. Как мне спастись?

– Пошел к черту, – усмехнулся главарь, пока лодки все больше удалялись друг от друга. – Твое место в аду, с извращенцами и другим дерьмом, плыви туда, свинья.

Неожиданное исчезновение ненавистного Умберто Скрофо стало праздником для всей маленькой деревеньки. Хотя люди и подозревали, что тут что-то нечисто, ни один человек из многочисленной обслуги Скрофо не сказал, что он что-то видел или слышал той ночью, когда Скрофо так таинственно исчез. Несмотря на настойчивые поиски полиции, никаких следов Умберто обнаружено не было. Несколько месяцев спустя остатки маленькой рыбацкой лодки обнаружили на берегу в северной части итальянского континента. Лодка была разбита на куски, в ней лежали только какие-то лохмотья, которые полиция идентифицировала как одежду Скрофо. В связи с этим происшествием Умберто Скрофо был официально объявлен погибшим.

Его роскошный особняк был продан, а великолепные вещи разделены между оставшимися калабрийскими родственниками. Двоюродные братья и сестры, тетушки и дядюшки, которые насмехались над ним и презирали его, когда он был ребенком, оказались теперь наследниками чудесных картин и всего того, что награбил Скрофо, что он вывез из Парижа и с Гидры.

Заупокойная месса, на которой присутствовали все родственники, прошла со всеми формальностями, однако нельзя было сказать, что хоть кто-то оплакивал его. Очень скоро он был окончательно забыт всеми, кроме Инес Джиллар и Николаса Станополиса. Они по-прежнему помнили о нем.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Электра знала, что жизнь в Америке не будет для нее легкой. Николас вызвал ее три месяца спустя после своего прибытия, и теперь, увидев его высокую жилистую фигуру, прислонившуюся к стойке в зале ожидания аэропорта Лос-Анджелеса, она была вне себя от радости.

– Николас, о, мой дорогой, я не могу поверить, что это действительно ты, – в восторге сказала она, бросившись в его объятия.

Но встретил ее Николас неожиданно сдержанно.

– В чем дело, дорогой? – удивленно спросила она, когда он с явным смущением высвободился из ее объятий.

– Электра, позволь познакомить тебя с Эрролом, – сказал он по-гречески, указывая на огромного чернокожего мужчину, одетого в темно-красную униформу, которая была богато расшита и украшена золотыми галунами.

– Добро пожаловать в Лос-Анджелес, миссис Ники, – расплылся в широкой улыбке стоящий навытяжку негр. – Очень рады видеть вас здесь. Наш мистер Ник тает буквально на глазах. Все время только о вас и говорит.

– Это Эррол, шофер дяди Спироса. Дядя одолжил нам на сегодня свой личный автомобиль. Он хочет, чтобы ты получила полное удовольствие от приезда в эту чудесную страну.

Электра молча покачала головой, сожалея, что Николас не пришел ее встречать один. Шофер выглядел необычайно доброжелательным, но Электра была очень застенчива, и ей хотелось бы встретиться с мужем без посторонних.

Носильщик быстро пронес ее багаж, состоящий из одного-единственного потрепанного чемодана, через толпу, а они тем временем вышли на тротуар, и Электра даже рот открыла от удивления. У обочины стояла самая длинная черная машина, какую она когда-либо видела в своей жизни. На Гидре не было никакого транспорта, поэтому она вообще не видела никаких машин до приезда сюда, только когда бывала в Афинах. Она испугалась оживленных улиц, по которым на бешеной скорости мчались автомобили и автобусы, и пешеходов, которые, смеясь, казалось, бросали вызов смерти, пробегая мимо машин.

– Пошли, Электра. – Она подумала, что голос Ника стал более властным, чем раньше. – Поторопись и перестань таращить глаза. Мы должны добраться домой засветло. Тетушка Олимпия приготовила настоящий греческий пир в честь твоего прибытия.

Электра неуклюже забралась на глубокое и темное заднее сиденье «кадиллака» и почувствовала, что ее юбка задралась выше колен. Дико покраснев, она одернула ее и забилась в угол, с тревогой следя через заднее стекло, не забыл ли носильщик о ее чемодане.

Ник легко сел в автомобиль и крепко обнял жену. Он взял ее за руку и несколько минут возбужденно говорил с ней на родном языке, но потом увлекся беседой с Эрролом. Тот, видимо, рассказывал что-то забавное, и они громко смеялись. Электра откинула голову на роскошную кожаную обивку сиденья, и устало прикрыла глаза. Она не спала несколько дней. Это путешествие в Калифорнию было долгим и изматывающим, но она наконец-то добралась до другого конца света. Электра надеялась, что она так же быстро станет американкой, как и ее любимый муж, который покинул Гидру всего три месяца назад.

Олимпия Макополис была душевной, по-матерински доброй и спокойной женщиной, такой же, как все женщины Гидры. С ней Электра сразу же почувствовала себя как дома. Несмотря на состояние и положение ее мужа в Голливуде, миссис Макополис настояла на том, чтобы самой все приготовить, и сейчас на длинном обеденном столе стояли всеми любимые национальные блюда. Разнообразные овощные салаты, рыбные блюда под соусами, виноградные листья с рисом и мясом, нежная ягнятина с баклажанами, сочный салат-латук, посыпанный маленькими, в форме кубиков, кусочками козьего сыра, перемешанного с овощами, баклажанами и маслом, свежевыпеченный хлеб, аромат которого смешивался с запахом чеснока, это был специальный острый соус, такой пахучий, что считалось неприличным есть его перед выходом из дому, если, конечно, его не ели все окружающие. Кувшины с охлажденным белым вином ставили на стол как раз в тот самый момент, когда Олимпия услышала скрип колес лимузина на гравиевых дорожках.

– Добро пожаловать, моя дорогая Электра. Я так рада, наконец, увидеть доченьку моей золовки, – сказала старая гречанка, тепло обнимая Электру и чувствуя мгновенно возникшую любовь к этой робкой девушке. – Проходи, проходи, мы сядем за стол прямо сейчас, ты, должно быть, сильно проголодалась, – Она одобрительно посмотрела на пышную фигуру Электры, ее полную грудь. Электра была совершенно не похожа на худенькую, стройненькую и очень милую Вики Золотос, ее племянницу, которая стала уже американкой до мозга костей.

– Вики, это Электра, моя жена, – гордо сказал Николас.

– Ужасно рада встретиться с тобой, дорогая. Ники о тебе так много говорил, – тараторила Вики. Ее блестящие светлые волосы, подстриженные «под мальчика», зеленый габардиновый костюм, туго перетянутый ремнем, и маленькая шапочка в тон, надвинутая на глаза восхитительного бирюзового цвета, все это напомнило Электре модную вклейку из журнала «Вог».

Электра притихла. Она не поняла ни одного сказанного Вики слова, хотя Ники, чувствующий себя вполне уверенно, быстро их ей перевел.

– Вики тоже работает в отделе корреспонденции на студии, – быстро сказал он. – Ее отец работает в личной охране дяди Спироса. Она только что закончила университет. Мама у нее гречанка, она двоюродная сестра дяди Спироса. Вики помогает мне учить английский, и мы оба рабы киностудии, на так ли, Вики? – Он доверительно улыбнулся красивой девушке, рядом с которой Электра чувствовала себя грубой, неприметной и старомодной. Длинная шерстяная юбка, грубые фильдеперсовые чулки Электры и ее ужасные башмаки – все это не шло ни в какое сравнение с обтянутыми тонкими нейлоновыми чулками ножками этой американской красавицы, ее скульптурной грудью и умело накрашенным лицом. И хотя Электра знала, что они ровесницы, рядом с Вики она чувствовала себя ужасно некрасивой и несуразной.

Олимпия жила в Калифорнии уже тридцать лет, но в душе оставалась простой греческой женщиной. Вид Электры, такой маленькой, напуганной и подавленной всей этой роскошью чужого мира, напомнил ей себя, какой она была тридцать лет назад, и Олимпия твердо решила помочь этой малышке побыстрее адаптироваться к американскому образу жизни.

Гораздо позже, ночью, когда Николас нежно раздел жену, ласково нашептывая ей страстные слова на родном языке, Электра почувствовала, что наконец ее напряжение начинает спадать. Утомленные мышцы постепенно расслабились, пока чувственные пальцы мужа мягко ласкали ее тело. Руки Николаса нежно гладили ее грудь, а пальцы мягко, как крылья бабочки, касались сосков, заставляя ее буквально задыхаться от удовольствия. Николас, ее муж, единственный мужчина в ее жизни и единственный, кого она вообще любила, по-прежнему принадлежал ей. Он любил ее. Теперь ей нечего было бояться в Америке.

Николас Станополис, обладая природной способностью к языкам, на удивление быстро выучил английский. Теперь он мог не только читать и писать, почти не делая ошибок, но и болтать на американском сленге, что было совершенно необходимо в кинобизнесе.

Однако для Электры стало мукой привыкать к этой жизни. Ее смущало все: язык, бешеный темп жизни в Лос-Анджелесе, автомобили и самолеты, которые мешали ей спать. Казалось, что вся кухонная утварь попала сюда с другой планеты, а супермаркеты наводили на нее ужас. Она чувствовала себя глупой, тупой, абсолютно чужой в этом мире.

Несмотря на настойчивую помощь Олимпии, несмотря на то, что красивая, яркая и веселая Вики приходила обедать несколько раз в неделю, чтобы помочь ей с английским, Электра никак не могла запомнить больше нескольких слов. Она в отчаянии углублялась во фразеологические словари, читала журналы и газеты, но ее мозг, измученный попытками совладать с электрической плитой, стиральной машиной и холодильником, приготовить что-нибудь из консервов или незнакомых ей замороженных продуктов, просто не мог справиться с английским. Николас, Вики и Олимпия требовали, чтобы она слушала новости, спектакли и радиопередачи, но английский язык так и оставался для нее иностранным. Она храбро ходила в громадный супермаркет «Фуд Джаент», расположенный на Кэнон-драйв, в котором она по настоянию Олимпии делала покупки. Сколько раз, везя тележку с покупками по бесконечным проходам между высокими грудами красочных товаров, о которых она раньше никогда и не слышала, Электра сталкивалась с самоуверенными сильными женщинами в тонких спортивных платьях, с накрашенными лицами и перманентом под задорными шляпками. Электра не могла даже подумать о том, чтобы купить себе новую одежду, хотя Ник уже спрашивал ее, когда она сменит свои немодные наряды.

– Почему бы тебе не купить несколько новых платьев, милая? – спросил он ее однажды вечером и скривился, увидев подгоревшие биточки и баклажанные крокеты, которые она хотела приготовить как можно лучше на этой непонятной современной плите. – Мы можем себе это позволить. Я сейчас хорошо зарабатываю.

Они сидели за ярко-желтым кухонным столом в одном из многочисленных маленьких бунгало, которые Спирос снимал для своих близких. Все большое семейство Макополисов жило на территории, которая граничила с его имением. Вики Золотос вместе со своей двоюродной сестрой жила в одном бунгало, Олимпия и три сестры в другом, а тетя и дядя Спироса прямо по соседству с ними. К огромному сожалению Электры, у всех этих греческих иммигрантов, кажется, не было никаких проблем с английским. Они свободно болтали, переходя с английского на греческий с легкостью людей, усвоивших обе культуры.

Николас прилип к радио, слушая Джека Бенни и смеясь над его шутками до тех пор, пока из глаз у пего не хлынули слезы. В это время Электра молча раскладывала крутые подгоревшие биточки по тарелкам.

– Ты их так хорошо готовила на Гидре, – сказал он во время рекламной паузы. – Что случилось?

– Прости, – чуть не плача пробормотала Электра. – Я просто не могу научиться готовить на этой плите.

Николас взял еще один биточек и поморщился.

– Ты должна привыкнуть к этому миру, Электра. Сейчас сорок шестой год, война закончилась, все возвращаются назад, и каждый человек в Америке сейчас борется за работу, за положение – за все. Тебе тоже придется бороться, Электра, ты должна попытаться.

– Я не могу. – Она тяжело опустилась на стул и, уронив голову на руки, разрыдалась. – Я не могу учить английский, я не могу готовить на этой печке, я не могу привыкнуть, Николас. Я чужая в Америке. Я хочу домой, назад, на Гидру. Туда, откуда я родом.

Николас с сочувствием погладил ее по голове. Он очень любил Электру, но не мог не замечать, что она похожа на простую крестьянку по сравнению с теми эффектными женщинами, которых он ежедневно встречал на студии. Вики все время заигрывала с ним в той милой и ласковой манере, которая, казалось, была присуща всем американским девушкам. Она ему нравилась. Он ей тоже, так почему бы и нет? В конце концов, она приходилась ему двоюродной сестрой, хотя это и была седьмая вода на киселе.

– Постарайся, Электра, пожалуйста, постарайся, ради меня, – сказал он, возвращаясь к радио, откуда уже звучали новые шуточки Джека Бенни и Рочестера.

– Я попробую, Нико, – в отчаянии плакала Электра. – Я попробую, но не думаю, что у меня что-нибудь получится. У меня нет слуха.

– Ты должна быть настойчивой и больше заниматься, – жестко сказал Ник. – Ты должна, Электра, для нас, для нашей семьи. Наше будущее здесь, в Америке, в Голливуде, с этими людьми. Когда-нибудь я стану директором, Спирос обещал мне это. Я стану главным директором. Все наше будущее здесь, Электра, и мы никогда не вернемся в Грецию. Никогда!

Электра кивала головой, пытаясь сдержать льющиеся ручьем слезы.

– Я знаю, – горько произнесла она, думая о горах, о море и своем красивом острове. Она чувствовала, как к горлу подкатывает большой ком, а на сердце становится невыносимо тяжело, и поняла, что теперь они, наверное, никогда уже не увидят Гидру. – Я попробую, – прошептала она, – я буду очень стараться, Николас.

И она старалась. Каждый день она часами учила английский. Олимпия была для нее как мать, а Вики если и не походила на старшую сестру, то, по крайней мере, помогала ей разобраться с гардеробом.

– Тебе бы выбросить все это старье, малышка, – настаивала она. – Ты выглядишь ужасно старомодно. Пора наверстывать упущенное. – И она потащила Электру в «Сакс», чтобы одеть ее по-новому, хотя Электра протестовала, говоря, что они просто не могут позволить себе покупать тайне дорогие вещи. Но Вики не обращала на это никакого внимания, и они вернулись из этого похода по магазинам увешанные коробками и пакетами, в которых были чудесные хлопчатобумажные платья спортивного покроя и тонкие итальянские чулочки. Электра поклялась, что не будет носить их, они слишком нескромные.

Вики со смехом возражала ей:

– Детка, когда здесь станет жарко, тебе придется ходить в шортиках, сама будешь удивляться, как ты могла когда-то носить эти длинные черные юбки, в которых ходят только старые ворчливые бабки.

Спустя много времени Электре все-таки удалось научиться английскому, правда, говоря по-английски, она всегда чувствовала себя неуютно. Она все еще очень тосковала по родине, когда читала греческие газеты и журналы, регулярно присылаемые Олимпии Макополис. Она так и не завела друзей среди американцев, предпочитая общение с тетушкой Олимпией и ее тремя сестрами. Но она боготворила своего мужа, для нее он был царь и бог.

Вики, из которой энергия била ключом, пугала Электру своей манерой одеваться, блестящими волосами и быстрой речью. Электре казалось, что с ней она никогда не будет чувствовать себя свободно. Она чувствовала себя одиноко, когда Николас и Вики часами болтали о кино, делясь сплетнями и шутками и говоря на жаргоне, что, казалось, не составляло для них никакого труда.

Электра почувствовала себя по-настоящему счастливой только тогда, когда через год после приезда в Америку у нее родился очаровательный малыш. Теперь она оказалась в своей стихии, полностью отдавшись заботам о маленьком Алексисе, не доверяя никаким няням и сиделкам, которых ей рекомендовали Олимпия и Вики. К огромному удивлению Вики, Электра продолжала кормить малыша грудью даже после года, когда была уже беременна вторым ребенком.

Я никогда не стану американкой, особенно теперь, когда надо присматривать за моими маленькими, думала Электра, разглядывая свое отражение в стоящем на столе зеркале. У нее не было времени, чтобы сходить в парикмахерскую или торчать после обеда в «Саксе» или «Мэгнине». В этом маленьком бунгало она была по-настоящему счастлива со своими любимыми детьми и обожаемым мужем, который, к сожалению, появлялся там не так часто, как ей бы того хотелось. Его все больше и больше увлекала работа на киностудии, и, хотя он был хорошим мужем и любящим отцом, Электра знала, что скоро самым главным в его жизни станет работа.

Электра проснулась от того, что ей нечем стало дышать. Она задыхалась, ловя ртом воздух. В спальне была кромешная тьма, чьи-то сильные руки тисками сжимали ей горло, пытаясь лишить жизни. Тот, кто душил ее, был прямо над ней, гибкие пальцы плотно обхватили ее шею, чтобы она не смогла проснуться, и Электра поняла, что через несколько секунд этот маньяк убьет ее. Она попыталась позвать на помощь, но у нее ничего не получалось. Где Николас? Куда он делся? И как этот незваный гость пробрался в спальню?

Электра боролась за свою жизнь, не слыша ничего, кроме тяжелого дыхания своего противника. Она понимала, что ей надо попасть ему в глаза, пока она окончательно не потеряла сознание, но его сильное тело крепко придавило ее к постели. Она из последних сил ткнула наугад туда, где, по ее мнению, должны были быть его глаза, и услышала его жуткий крик.

– Ублюдок. Тварь недоношенная, свинья. Теперь ты у меня в руках, и сейчас я убью тебя.

Электра в панике услышала голос своего мужа, который выкрикивал эти ужасные проклятия. Николас пытался ее убить. О, Боже мой, подумала Электра, почти теряя сознание. Боже, нет. Как он может? Ее добрый, нежный Николас. Он сошел с ума! Она попыталась что-то слабо выкрикнуть, но поняла, что совершенно обессилела. Электра умирала. Умирала от руки своего собственного мужа, человека, которого она так любила. Она почувствовала, что последняя ниточка вот-вот оборвется…

– Мама, папа, что вы делаете?

Ночник, горевший в коридоре, в спальне неожиданно высветил стоящего у двери в одной пижаме маленького Алексиса, глаза которого были широко раскрыты от ужаса: он смотрел па отца, сидящего верхом на матери и сжимающего ее горло руками.

– Нет, папа, нет, – закричал мальчик и, подбежав к кровати, стал изо всех сил толкать отца.

Как будто откуда-то издалека Николас услышал голос сына и открыл сжатые в страдании веки. Когда Ник увидел, что он сделал со своей женой, то закричал от ужаса.

– Бог мой, Электра, что я наделал?

Разбуженная шумом, в спальню приковыляла их маленькая дочка, держа в руках своего плюшевого мишку. Электра застонала и глубоко, прерывисто задышала.

– Боже, Электра! О Боже, с тобой все нормально? – плакал Николас. Он плакал, в ужасе от того, что натворил. Рядом с ним плакали дети, а его любимая жена стонала от боли.

– Я… я в порядке, Николас, – выговорила Электра и попыталась встать.

Он поднес стакан воды к ее белым губам.

– Боже, я чуть не убил тебя. – Николас был как безумный: волосы растрепаны, все тело дрожит мелкой дрожью.

– Идите в постель, детки. С мамой все в порядке, – с трудом хриплым голосом выговорила Электра. – Теперь все будет хорошо.

– Это был кошмар, – плакал Николас. Он уложил детей в кровать и вернулся в спальню. Он искал защиты в ее объятиях. – Я думал, что это Скрофо, – стонал он, – это был какой-то ужас, Электра, я не хотел. Ты же это знаешь, правда?

– Конечно, – успокаивала она его, – конечно, знаю, Николас.

– Я думал о смерти мамы, – тихо сказал он. – А потом я увидел его и попытался убить, но это оказалась ты! О Боже, Электра, простишь ли ты меня когда-нибудь?

– Конечно, прощу, конечно, – нежно успокаивала она.

– Видение было таким реальным, – бормотал он. Его тело все еще дрожало и было мокрым от пота. – Как ты думаешь, где он сейчас?

– Ты имеешь в виду Скрофо? – мягко спросила она, спокойно обнимая его.

– Да, эту свинью, этого ублюдка. Начальника гарнизона Умберто Скрофо.

В слабом свете ночника глаза Ника вновь зажглись ненавистью.

Электра была удивлена, что он все еще так сильно ненавидит Скрофо. Они жили в Америке уже четыре года. Неужели его ярость до сих пор не остыла?

– Не думай о нем, Николас, – прошептала она. – Теперь уже все кончено, все в прошлом.

– О, Матерь Божья, Электра, мы в Америке, в этом прекрасном доме, у меня хорошая работа – сбылась моя Американская Мечта. – Его лицо исказилось от бешенства. – А этот долбанный засранец все еще, наверное, бродит где-то живой и невредимый. – Он со всей силой ударил по подушке. – Этот ублюдочный убийца все еще жив, ты понимаешь? Понимаешь?