Текст книги "Снежная королева"

Оба покинули ее кабинет, не сказав больше ни слова.

Джеруша снова села за стол. Она так сильно сжала крылатые комиссарские значки, что те впились ей в ладонь. Вот она, месть Ариенрод! Комиссар ПалаТион... Итак, королева подцепила ее на крючок, надеясь, что теперь-то непременно уничтожит не только ее карьеру, но и ее самое...

Однако, черт побери, она не для того пошла служить в полицию! Слабаки и тихони сюда не годятся. Что ж, комиссар ПалаТион, постараемся выжать из этой должности все, что возможно. Джеруша очень аккуратно и тщательно приколола «крылышки» к воротнику формы.

– Не надейся, что тебе удастся меня уничтожить, что я проиграю! – громко сказала она словно парившему в воздухе видению королевы. – Считай, что это твоя вторая ошибка, Ариенрод! – Но руки ее дрожали. Я не проиграю! Я ничуть не хуже любого мужчины! И старые раны заныли, ослабляя ее уверенность в себе.

Она отперла ящик стола и вытащила оттуда пачку йесты. И тут же снова вспомнила страшный облик ЛиуСкеда, Рука ее сама собой задвинула ящик. Она не прикасалась к йесте с тех пор, как ЛиуСкед получил сверхдозу наркотика.

Взгляд Джеруши снова уперся в загадочный сверток; она подтянула его поближе, стараясь думать только о том, что там может оказаться, и забыть об йесте. Развязала веревку, развернула двойной лист грубой упаковочной ткани. Внутри оказалась обычная коробка, в каких доставляют товары на местных торговых судах. Впрочем, она не могла припомнить никого, кто мог бы послать ей, инспектору полиции, посылку.

Она осторожно открыла коробку; там оказалась большая раковина размером с обе ее ладони; один из тонких красивых зубцов на краешке был отломан. Раковина была алой, цвета зари, ее поверхность, тщательно отполированная, сияла, словно закатное небо. Она вспомнила, где видела эту раковину: та красовалась на каминной полке в доме Нгенета ран Ахазе Миро... а сама Джеруша тогда стояла и слушала, как трещат в камине дрова, молча прихлебывая крепкий черный чай, которым Нгенет непременно возжелал напоить ее, прежде чем отпустить в Карбункул... Этот удивительно мирный эпизод вдруг ясно припомнился ей, принеся успокоение. Смешно сказать, но единственным приятным визитом за те десять лет, что она провела на Тиамат, были эти четверть часа в доме человека, вполне возможно, серьезно нарушившего охраняемый ею закон...

Джеруша пошарила внутри раковины пальцем, потом вытащила из коробки всю упаковочную бумагу, но никакой записки не обнаружила. Она вздохнула – не то чтобы обманутая в своих ожиданиях, но просто разочарованная тем, что он не написал ей ни слова.

– Поздравляю вас с продвижением по службе, Гея Джеруша, – устало сказала она вслух. Снова взяла раковину в руки, закрыла глаза, прижала ее к уху, как показывал Нгенет, и стала слушать голос моря.

Глава 18

ЭЙ, СПАРКС, НЕ УХОДИ, НЕ СЕРДИСЬ, ДАВАЙ СЫГРАЕМ ЕЩЕ РАЗОК И РАССТАНЕМСЯ ПО-ХОРОШЕМУ. ДАЙ НАМ ОТЫГРАТЬСЯ.

С ним «разговаривало» голографическое изображение мужского обнаженного торса, возвышавшегося над разрушенным городом. Однако он снял легкие наушники и повесил их на край игрового стола, как бы официально давая понять, что вышел из игры.

– Извините. – Он самодовольно усмехнулся; этот ответ предназначался скорее для остальных, весьма враждебно настроенных игроков, чем для компьютера, исполнявшего роль крупье. – Мне просто надоело. – Он сунул свою кредитную карточку в щель, и она выскочила оттуда с обозначенной суммой – денег было куда больше, чем он мог себе представить еще каких-то несколько месяцев тому назад. То, что он теперь запросто распоряжался подобными суммами, уже почти перестало его волновать; он отлично знал, какие немыслимые деньги перекочевывают из одного казино в другое по спирали Главной улицы Карбункула. И начинал представлять себе, какие средства, к тому же, уплывают через Черные Ворота в иные миры Гегемонии... Он быстро учился. Но все-таки недостаточно быстро.

Пошатываясь, Спаркс двинулся прочь от игорного стола; он выпил немало розового саматанского вина, но был не настолько пьян, чтобы не сообразить, что уходить нужно именно тогда, когда начинает везти. Это-то он теперь делать научился. Он знал все тонкости игры и собственные возможности – а потому выигрывал все чаще и чаще. Ариенрод щедро снабжала его деньгами, и он все время, свободное от обязанностей Звездного Быка, сорил ими в игральных залах и пивных, расположенных на Главной улице, приобретая при этом такое количество приятелей и знакомых, что с трудом способен был порой «переваривать» их общество. Он слушал, задавал вопросы, наблюдал за тайными сделками, пытаясь разгадать, откуда приходит в игорные дома самая разнообразная информация и в чьи руки попадает.

Однако вместе с тем он стремился все же и выбраться из колодца собственного невежества, и когда весь этот сбор сведений, сопровождаемый слишком большим количеством вина и наркотиков, мельканием различных помещений и лиц, начинал туманить ему мозги, в душе поднималась удушающая тоска, почти боль. Ничто здесь уже не давало ему удовлетворения: те вещи, которым так радовался мальчик с Летних островов, вероятно, существовали по-прежнему в бесконечных извилинах Лабиринта, но он больше не замечал их. И чем дольше он жил в Карбункуле, тем более отвратительными казались ему люди, составлявшие суть этого города, воплощавшие его душу.

Он уже начинал их ненавидеть, сам не зная почему; черная пелена, накрывшая его здесь, словно запятнала все его прошлое и будущее, и даже собственное лицо стало ему неприятно. Все, все вызывало отвращение – кроме Ариенрод. Ариенрод понимала, что за черная тьма лежит ядовитыми озерами в самых сокровенных уголках его души; знала, как уничтожить, смыть его болезненную враждебность ко всему окружающему; уверяла его, что все души в глубине своей черны. Ариенрод убаюкивала его, Ариенрод давала ему покой. Ариенрод исполняла каждое его желание... Ариенрод любила его. И только страх перед тем, что он может утратить ее любовь, а она – пожалеть о том, что позволила ему стать Звездным Быком, и низвергнуть его, как был низвергнут его предшественник, был единственным облачком, омрачавшим горизонты его безграничного покоя.

Она пользовалась широчайшей тайной сетью электронного шпионажа и придворных доносчиков, присовокупляя собранную ими информацию к той, которую добывал Спаркс. Однако инопланетяне – из числа тех, кому действительно было что скрывать, – обладали и эффективными средствами защиты от подобных вещей, и он понимал, что Снежной королеве сейчас не хватает особых знаний и связей, которыми должен обладать настоящий Звездный Бык, родившийся и всю жизнь проживший среди инопланетян. Наступит день, когда Ариенрод покажутся отвратительными и его неискушенность островитянина, и его невежество. Возможно, опьяненный мгновенно обрушившимся на него везением, он некогда утратил представление о собственных реальных возможностях...

Спаркс сунул кредитную карточку в кармашек на ремне, чувствуя, как гаснет приятное возбуждение, вызванное удачной игрой. В голове вдруг мелькнула предательская мысль: а действительно ли он так хорошо научился играть во все эти игры, или, может быть, Ариенрод даже здесь незаметно наблюдает за ним и делает все, чтобы победу одержал именно он?

Он решил не думать об этом; сунул руки за ремень и посмотрел поверх голов, склонившихся в нечестивом почитании мигающих огоньками игорных столов, – головы были украшены пышными тюрбанами, космическими шлемами, самоцветами, посверкивавшими в замысловатых прическах... Это был один из первоклассных притонов, с изощренными и не слишком преступными забавами, куда более интересный, чем дешевые казино нижних уровней города, обслуживавшие, главным образом, рабочий люд. Но здесь, как и везде, трудно было ожидать честного выигрыша. Игроки радовались победе с одинаковым безумством и проклинали свои неудачи с одинаковой мстительностью там и здесь, отупев от грохочущей музыки, заглушавшей и разговоры за столами, и шум, доносившийся из соседних комнат, где помещались иные виды развлечений, например, «машины сновидений», с помощью которых можно было поучаствовать в ужасных и опасных приключениях на различных планетах или совершить какое угодно преступление – да пережить все что угодно, вплоть до смерти, если смелости хватит. Он все чаще и чаще пользовался этими машинами, и они все меньше и меньше развлекали его.

Он начал уверенно пробираться между столиками к выходу – именно так должен был двигаться тот, кто носит маску Звездного Быка и иноземную медаль на груди. Спаркс был одет в расшитый ярким галуном инопланетный мундир и высокие ботинки; волосы его были коротко острижены по моде Зимы, и, чувствуя в нем неосознанный напор и первозданное невежество, другие все чаще уступали ему дорогу.

– Ты выглядишь как человек, который знает, чего хочет, и не сойдет с мудро избранного им пути. – Длинное серебристое платье с соблазнительными разрезами по бокам не скрывало от взгляда прелестей заговорившей с ним женщины.

Он посмотрел на нее и отвернулся – ему снова стало не по себе от столь откровенного приглашения к любовным утехам. Впрочем, здесь, в столице, такое с ним случалось сплошь и рядом.

– Нет, спасибо. Я очень спешу. – Серебристое платье на какое-то мгновение пробудило в нем воспоминание об отливающих серебром светлых волосах... Он быстро, стараясь не касаться проститутки, прошел мимо. Теперь он практически не замечал других женщин, кроме Ариенрод: она учила его желать такого, о чем он никогда даже и не мечтал. Да и сама идея продажной любви была ему противна, хотя он прекрасно знал, что по крайней мере половина тех женщин и мужчин, что предлагали себя за деньги, – граждане Зимы. От скуки или от жадности они приспособили свое естественное легкое отношение к здоровому сексу, свойственное обитателям планеты Тиамат, к алчным аппетитам инопланетян.

Впрочем, и многие инопланетяне занимались тем же под присмотром других инопланетян, обладавших чуть большей властью в той немыслимо сложной иерархической преступной структуре, что паутиной опутала весь Лабиринт. В Гегемонии существовали миры, где рабство было явлением естественным и законным, и Снежная королева не вмешивалась в обычаи своих гостей. Некоторые инопланетные торговцы собственным телом выглядели точно так же, как и местные (только, на взгляд Спаркса, чуть более экзотично); но попадались и зомби, наемные жертвы, обладавшие человеческой плотью и кровью и удовлетворявшие запросы тех клиентов, которым машинных снов было недостаточно. Зомби почти голышом бродили в толпе, выставляя напоказ свои шрамы – впрочем, нет, «выставляя напоказ» сказано неточно. Шрамы им были безразличны; живые мертвецы или безумцы, они двигались с пустыми, ничего не видящими глазами, словно лунатики во сне; да и само их существование было ужасным сном, ночным кошмаром. Они жили лишь под воздействием наркотиков, как объяснили Спарксу, и порой наркотики уже полностью успевали разрушить их тела и души. Ариенрод говорила, что зомби вообще ничего не чувствуют. И однажды, когда у него было особенно паршивое настроение, он уже почти нанял было...

Но воспоминание о том, как он лежал беспомощный в переулке, а четверо работорговцев называли его «красавчиком», оказалось сильнее дурного настроения, и он переломил себя точно так же, как была сломана в ту страшную ночь его флейта. Он так и не понял до сих пор, что же именно было ему тогда так отвратительно: то ли инопланетяне-работорговцы, то ли то, что сам он наполовину инопланетянин.

И снова Ариенрод тогда помогла ему, смахнула небрежным жестом мучившие его вопросы, нежно рассмеялась и сказала, что зло существовало и будет существовать всегда, в любом мире, в любом существе, ибо без зла нельзя было бы понять, что такое добро...

Спаркс глубоко вздохнул, когда дверь казино, наконец, захлопнулась за ним; немного постоял на крыльце, откашлялся и сплюнул накопившуюся в легких дрянь на ступени из редкого металла. Рыжеватая кошка скользнула мимо, задела боком об его ноги и исчезла в какой-то щели. Охотилась.

– ...Ну хватит, Съинг, дай передохнуть. – Что-то знакомое послышалось в этом странном голосе и заставило Спаркса обернуться. – Боги, я бы все на свете отдал, лишь бы выбраться из этой чертовой дыры и вернуться туда, где мне могут помочь! Где мне дадут нормальную работу... – Говоривший был явно инопланетянином, с густыми темными волосами, бронзовой кожей и редкой, полуотросшей бороденкой. Он сидел на ящике, прислонясь к стене, в грязной морской форме, лишенной каких бы то ни было знаков различия. Он, видимо, некогда был очень сильным человеком, но теперь медленно умирал от голода. Спаркс хотел уже было отвернуться и не смотреть на него, но снова услышал странно знакомый голос:

– Ты мне должен, Съинг, черт тебя побери!

Он увидел, что незнакомец оттолкнулся от стены каким-то неловким, нелепым движением и схватил за штанину второго мужчину.

Этот второй, судя по одежде, был либо капитаном грузового судна, либо помощником капитана; тяжеловесный, с покрытым шрамами лицом. Он резко вырвался, из-за чего сидевший на ящике первый мужчина упал на землю. Спаркс смотрел, как он беспомощно барахтается в грязи, с отвращением обнаружив, что ноги у этого типа парализованы. Человек со шрамами на лице засмеялся – таким смехом, какого Спаркс не хотел бы слышать никогда в жизни, – и сказал:

– Да ни фига я тебе не должен, Герне, ты хорошенько вспомни. – И пошел прочь, а вслед ему понеслись проклятия калеки.

Потом человек по имени Герне, мучительно волоча свои бесполезные ноги, долго пытался снова усесться, не обращая внимания на косые, исполненные презрения взгляды прохожих. Спаркс почему-то стоял среди прочих любопытных и смотрел на него, охваченный странным чувством жалости и болезненного интереса. Наконец он нерешительно двинулся с места, но тут калека, уже успевший взгромоздиться на свой ящик, посмотрел ему в лицо и вдруг снова соскользнул на тротуар.

– Ты! – Ненависть, звучавшая в этом возгласе, ударила Спаркса почти одновременно с узнаванием. – Это она тебя сюда послала? Это она подсказала тебе, где меня найти?.. Да, смотри хорошенько, малыш! Запомни – и глазами, и рассудком – и никогда не забывай, потому что в один прекрасный день она то же самое сделает с тобой. – Герне с отвращением отряхивал руки от налипшей на них грязи.

– Звездный Бык! – Спаркс не был уверен, что сказал это вслух, но не сомневался, кто именно перед ним. – Она... она сказала, что ты умер... – Он-то считал, что иначе и быть не могло: Герне ведь упал в Колодец глубиной в несколько километров. Но он не подумал о различных выступах и механизмах, вделанных прямо в скальную породу. Должно быть, что-то такое и помешало отвесному падению Звездного Быка... и он лишь сломал себе спину. И теперь считался мертвым – но был жив... Спаркс почувствовал внезапное облегчение – словно исчезла давящая тяжесть в груди, которую он заметил только тогда, когда она перестала его душить.

– Я рад...

Герне вздрогнул и в бессильной ярости посмотрел на него.

– Ах ты, сукин сын! Если б я только мог до тебя дотянуться! Не сомневайся, я непременно закончил бы начатое тогда! – Он обессилено оперся о стену, рука его, тянувшаяся к ноге Спаркса, упала. – Давай, радуйся жизни, малыш. Я и сейчас куда больше мужчина, чем ты. И Ариенрод тоже понимает это.

Спаркс стоял на безопасном расстоянии, лицо его горело. Воспоминания о поединке в зале Ветров и о том, что Герне хотел сделать с ним, но потерпел неудачу, заполнили его душу горечью, и в этой горечи его сочувствие к калеке утонуло, как муха в котелке с супом.

– Ты вообще больше не мужчина, Герне. И знай: Ариенрод принадлежит мне! Мне одному! – Он повернулся и пошел прочь.

– Дурак! – Злобный смех Герне ударил ему в спину. – Ариенрод никогда не принадлежала ни одному мужчине! Это ты принадлежишь ей, и она будет пользоваться тобой, пока не использует до конца...

Спаркс, не оборачиваясь, свернул за угол. Но в верхние ярусы не пошел, а некоторое время постоял, пока не улегся гнев и в душе не возникла знакомая иссушающая пустота. Успокоившись, он бесцельно побрел по улице вниз, забираясь все глубже и глубже в Лабиринт. Мелькали двери баров и казино, ставших для него вторым домом; он рассеянно разглядывал порой освещенные витрины магазинов, полные импортных товаров, лекарств, украшений, картин, нарядной одежды, радиоаппаратуры... и прочей дорогостоящей мудреной ерунды, выставленной напоказ любителями беспошлинной торговли. Когда-то, во время своих бесконечных прогулок по Лабиринту, он останавливался у каждой витрины; тогда ему казалось, что он гуляет по райским кущам. Теперь же он и не заметил, как время стерло чувство восторга перед этими техническими достижениями, окутав душу дымкой утраченных иллюзий, а терпкое вино восхищения волшебством превратилось в уксус равнодушия.

Даже аллеи Лабиринта, носившие названия различных растений и цветов радуги и служившие плодородной почвой для демонстрации мастерства и творческих возможностей умельцев Тиамат и еще семи планет Гегемонии, казались ему теперь странно тусклыми и какими-то чужими, будто его собственная реальная жизнь не имела с ними ничего общего. Он чувствовал себя чужим в этом пестром мире зрелищ, изысканных ароматов и громкой музыки, бредя по торговым рядам; к тому же свежее болезненное впечатление после встречи с Герне, который, оказывается, остался жив, давило на него немыслимой тяжестью, и он прислонялся лбом к ярким витринам, а они как будто прогибались под его тяжестью, обволакивая его своими соблазнами. Здесь, в самом сердце города, слушая его живое биение, он некогда надеялся делать замечательные открытия, но сумел открыть для себя лишь то, что вожделенная цель вновь и вновь ускользает от него, хотя, казалось бы, он вот-вот ее достигнет. Ускользает прямо из рук – как и все, на что он когда-либо рассчитывал, что было ему дорого...

Он яростно стукнул по пьедесталу какой-то кинетико-музыкальной скульптуры, выставленной владельцем прямо на тротуар; от удара украшавшие ее шипы и колючки задрожали и с них как бы посыпались резкие звуки – точно кошки замяукали. И эта отвратительная, не поддающаяся нормальному восприятию музыка вывела его из оцепенения; холодная металлическая скульптура качнулась и сама собой изменила форму. Впрочем, может быть, ему это только показалось. Но ощущение собственной отгороженности от мира по-прежнему не проходило... Почему? Что со мной такое? В чем дело?

Он с омерзением отвернулся от скульптуры, когда из дверей, надеясь на покупателя, выглянул равнодушный торговец, и пошел дальше, неожиданно поняв, куда именно занесли его ноги: это была Цитрусовая аллея, и он уже видел чуть дальше Фейт, Хрустальный Глаз, как всегда сидевшую со своими подносами и корзинами на пороге мастерской. Именно сюда он однажды забрел в поисках убежища, и его приняли без единого вопроса или просьбы. Сюда он всегда мог вернуться, здесь было единственное средоточие покоя и созидания в море равнодушия и разобщенности.

Он заметил, что Фейт не одна; увидев его, посетительница встала со ступеньки, завернувшись в вуаль, похожую на синие ночные сумерки. Он узнал ее по этой вуали: подруга Фейт, Тьеве. Ему никогда не удавалось как следует разглядеть ее – только черные, цвета эбенового дерева руки. Да еще из-под шалей и шарфов доносился порой нежный перезвон висевшего у нее на шее ожерелья из колокольчиков. Он уже спрашивал Фейт, почему Тьеве никогда не открывает лица; неужели она такая некрасивая или, может, обезображена чем-то? Но Фейт сказала, что таковы обычаи ее родной планеты. За все время он видел еще только одну или двух землячек Фейт – женщин, тщательно укутанных в шарфы и вуали и сопровождаемых дуэньями. Тьеве чувствовала себя в присутствии мужчин явно неловко, и он ощутил некое ревнивое удовлетворение, поняв, что она уходит только потому, что заметила его. У Фейт было много друзей-мужчин, однако непохоже, чтобы среди них был кто-то, значивший для нее больше, чем просто друг. Порой Спаркс даже думал, уж не дала ли она обет безбрачия?

Когда Тьеве удалилась под перезвон своих колокольчиков, Фейт повернулась к нему – с неуверенной полуулыбкой:

– Спаркс?.. Это ты? – Малкин, кот Фейт, мяукнул в ответ, подтверждая справедливость ее догадки; Малкин как всегда сидел на своем посту у дверей мастерской.

– Да. Здравствуй, Фейт. – Спаркс нерешительно остановился возле нее.

– Ax, какой приятный сюрприз! Садись, где нравится, не стесняйся. Как давно тебя не было – несколько месяцев!

Он сокрушенно покачал головой, признавая свою вину, и осторожно сел, стараясь не задеть расставленные на ступенях подносы.

– Да, верно... Прости, я...

– Нет, нет, не извиняйся. – Она замахала руками, добродушно отпуская ему все грехи разом. – В конце концов, ведь и я не так уж часто заходила к тебе во дворец!

Он рассмеялся.

– Ты никогда не приходишь.

– Ну, значит, это мне нужно благодарить тебя за то, что пришел навестить меня. – Она ощупью нашла маску, которую отложила. – Расскажи мне, как там, во дворце, – о чем сплетничают, что носят, во что играют, о какой бредятине спорят... Мне хочется поболтать немного. Тьеве очень талантлива в том, что касается работы с иглой и шелком, но она всегда такая печальная... – Фейт нахмурилась чему-то невидимому, потом протянула руку к подносу, полному разноцветных бусинок, и неожиданно перевернула его. – Ах ты черт! – Малкин нервно вскочил и тут же скрылся в мастерской.

– Погоди, дай-ка я... – Спаркс наклонился, с трудом успевая ловить бусины, ручейком скатывавшиеся по ступеням. Потом поставил поднос и принялся терпеливо собирать остальное, успокоенный этим бездумным занятием. – Ну вот. – Он вручил ей последние три бусины, вновь ощутив благодатный покой ее дома – совсем как тогда, когда жил здесь.

– Вот видишь, все из-за того, что я по тебе соскучилась. – Фейт улыбнулась, когда он положил бусины ей в раскрытую ладошку. – И не только по твоим терпеливым рукам – но и по твоей музыке, по твоей способности удивляться всему...

Спаркс, стиснув руки между коленями, промолчал.

– Ты мне не поиграешь? Очень давно я твоих песен не слышала.

– Я... – Он проглотил застрявший в горле комок. – Я не взял с собой флейту.

– Не взял? – В ее голосе было больше недоверия, чем если бы он сказал, что забыл одеться. – Почему же?

– Я... мне в последнее время что-то не хочется играть.

Она сидела, склонив голову над незаконченной маской и ожидая, что он скажет еще.

– Я сейчас слишком занят, – он словно оправдывался.

– А мне казалось, что королеве была нужна именно твоя музыка.

– Больше уже нет. Я... теперь занимаюсь другими вещами. – Он поерзал на твердой ступеньке. – Совсем другими…

Она кивнула; он и забыл, как может смутить неожиданный взгляд ее «третьего глаза».

– Ну да, играешь и пьешь. Слишком много пьешь! В «Видимом параллаксе» небось? – Она явно все знала.

– Откуда ты... это знаешь? – Ему стало не по себе.

– А запах? Они привозят свою отраву с Н'дойля. Каждое место обладает своим запахом, особенно то, где употребляют наркотики. А голос у тебя что-то хрипловат.

– Раз так, то скажи: проиграл я или выиграл?

– Выиграл. Если б ты проиграл, то не спрашивал бы меня с таким самодовольством.

Он засмеялся, но как-то натужно.

– Из тебя бы хороший легавый получился.

– Нет. – Она покачала головой и поискала с помощью иглы бусину с подходящим отверстием. – Чтобы стать полицейским, нужно обладать определенным чувством нравственного превосходства над другими; а я не желаю судить и оценивать поступки таких же, как я сама, грешников. Ну вот... – Бусина села точно на место. – Подай-ка мне несколько зеленых перьев, пожалуйста.

– Я знаю, что ты судить, никого не станешь. – Он передал ей перья.

– Именно поэтому ты и пришел сюда сегодня? – Она общипала с перьев лишний пух. – До тех пор, пока ты будешь уходить от игорного стола сразу после выигрыша, королева не станет сердиться из-за того, что ты соришь ее деньгами в казино, верно?

– Она рада, когда я играю, развлекаюсь... Да, она дает мне деньги! – Слова звучали жестко; он чувствовал, как его тайна топорщится внутри, стремясь вырваться наружу – и вырвется непременно, это всего лишь вопрос времени.

– Дает? Неужели только за красивые глаза? – Фейт как будто сомневалась.

– Нет. Я узнаю для нее разные вещи про инопланетян и про то, что они делают и каковы их планы; потом я рассказываю ей...

– Я считала, что для подобных целей у нее есть Звездный Бык.

– Вот именно. – Он чувствовал себя настолько свободным от каких бы то ни было законов и условностей, будто замкнул себя и Фейт в единое пространство, окруженное непроницаемыми стенами, однако голос его, который должен был бы гордо звенеть, прозвучал еле слышно:

– Звездный Бык – это я.

Она вздохнула, точнее, судорожно всхлипнула, как маленькая девочка, но в ответ не сказала ни слова. Помолчав, она снова заговорила:

– Да, я слышала, что во дворце новый Звездный Бык... Но ты, Спаркс?.. Ты, сын Лета, такой... – юный. Но она этого слова не произнесла.

– Я сын Лета только наполовину. И все, что я сказал, правда.

– Но почему? – Руки Фейт застыли над разинувшей рот маской.

– Потому что она удивительно похожа на Мун! А Мун больше нет. – Ариенрод была для него сейчас тем единственным, что осталось неизменным, настоящим, реальным в опостылевшей жизни; она была более реальна, чем его собственная плоть... – Ариенрод все знает о Мун; знает, что та значила для меня. Она единственная, кто мог понять... – Слова, словно истекая кровью, выползали у него изо рта, но он продолжал рассказывать, опуская, впрочем некоторые подробности, о том, как разворачивались события во дворце, когда они с Ариенрод узнали, что Мун похитили. – ...И мне пришлось вызвать Звездного Быка на поединок – потому что я люблю ее. И она позволила мне его вызвать. И я победил...

– Как тебе удалось убить такого страшного человека?

– С помощью своей флейты – в зале Ветров... – Вот только он не умер!

– И с тех пор ты на ней не играешь. – Фейт покачала головой, толстая коса шевельнулась у нее на плече. – А скажи мне... стоило ли за это... платить такую цену?

– Да! – Он вскочил, потрясенный собственной горячностью.

– Почему же в голосе твоем звучит «нет»?

Его пальцы сжали край подноса с бусами, мышцы напряглись; но она не видела этого.

– Я должен был стать Звездным Быком! Я должен был стать самым лучшим для нее, я не смог бы существовать, не будучи... ее достойным... Мне необходимо было, чтобы со мной считались. Я думал, что раз я победил, то все остальное будет легко; но я ошибся. Я думал, что сразу получу все...

– И не получил?

Он покачал головой.

– Да что со мной такое, в конце концов! Все не так, как надо... все, что бы я ни сделал!

– А может, тебе и не стоило ничего делать? Ты ведь по-прежнему можешь вернуться на Летние острова, домой; ничто тебя здесь не держит.

– Вернуться? К чему? – Эти слова он как бы выплюнул. – Нет. Я не могу вернуться. – Он уже не раз сам задавал себе этот вопрос и знал ответ. – Никто никогда не возвращается назад, это я теперь знаю точно; мы все время идем вперед, вперед, и нет никакой причины... нет, я не оставлю Ариенрод, не могу! Но раз я не могу быть таким, каким хочет она, я так или иначе потеряю ее. – Герне знал, что ей нужно; Герне знал все...

– Ничего, ты сумеешь еще приноровиться к инопланетянам, если у тебя хватило ума перехитрить Звездного Быка. Ты еще войдешь во вкус, погоди; ты уже начал входить во вкус.

Что-то в ее словах, какая-то удивительная печаль, причинило ему боль. Он кулаком одной руки ударил в ладонь другой.

– Я должен! Я должен поверить, что смогу все – до того, как начнется новая Охота!

– Охота? За «живой водой»? Охота на меров?

– Да. – Он уставился на плиты тротуара, словно пытаясь сквозь них увидеть сердце Карбункула и всего зимнего мира – до берегов океана, где тоже властвуют здешние богачи. Мысленно он отлично представлял себе эту Охоту: ожерелье голых скал в открытом море; океанские валы бьются о борт корабля, стонут и поют песнь того мира, который он, Спаркс, навсегда покинул... Он вспомнил, как всматривался в далекий горизонт с неумолчной тоской... Но даже если Хозяйка и звала его, он больше уже не мог слышать ее голос. Может быть, потому, что участвовал в охоте на меров; а может, потому, что Море стало для него теперь всего лишь огромным водным пространством, огромным количеством химических веществ, растворенных в воде...

Тогда, во время его первой Охоты, он внимательно смотрел на берег, где на черной гальке устроилась становящаяся все более малочисленной колония меров... а потом Гончие согнали меров в воду, прямо в расставленные сети, которые должны были удушить и утопить их. Если дважды в течение часа меры не выныривают на поверхность, чтобы вдохнуть воздуха, то неизбежно умирают.

Дети Лета никогда не убивали меров; меры считались любимцами Хозяйки, родившимися у нее уже после того, как звезды упали в море и стали островами. Островитяне были уверены, что моряк, случайно убивший мера, не будет более знать удачи... ну, а того, кто убивал мера сознательно, команда собственноручно топила в море. Он слышал сотни различных историй о мерах, спасавших людей, оказавшихся за бортом, и даже целые команды судов, потерпевших крушение; он помнил того мера, что жил в заливе у Наветренной гряды, его лоснящуюся спину, когда он аккуратными стежками вышивал водную гладь, провожая суда и указывая им путь среди предательских рифов... Он помнил и тех меров, которые приветствовали их с Мун близ Островов Избранных. Но никогда не слышал, чтобы меры кому-нибудь причинили зло.

Однако за добро, которое они могли дать людям, одаривая их вечной молодостью, меры расплачивались собственной жизнью. Спаркс всегда считал, что истории о бессмертных мерах, способных и людей сделать бессмертными, – всего лишь старые сказки... пока не приехал в Карбункул. И не встретил королеву, которая правила планетой целых сто пятьдесят лет... и не получил из рук Ариенрод серебряный флакон с драгоценной жидкостью, и не позволил оросить себе горло, и не осознал, наконец, что тоже может оставаться вечно молодым...

И он остался у Снежной королевы, платя за вечную молодость предательством, забыв и самого себя, и все, во что верил когда-то, а его Гончие продолжали ловить сетями и душить беспомощных меров.

Потом они втаскивали мертвые тела на борт и, отодвинув Спаркса в сторону, как бесполезный предмет, приседали возле них на корточки, ножами взрезали им глотки и отсасывали драгоценную кровь, пока щупальца их не становились красными, а палуба – скользкой, как на скотобойне.