Текст книги "В бессердечном лесу"

Глава четырнадцатая. Монстр

Он забудет меня.

Я об этом позаботилась,

коснувшись его разума.

Для него я буду не более чем сном.

Пестрые листья,

серебристая кора.

Все так, как должно быть.

Но…

Я

не

хочу,

чтобы

он

забывал.

* * *

Мама зовет меня.

Ее сила пульсирует в земле, в деревьях.

Она приказывает вернуться.

Я не слушаюсь.

Не могу.

Она увидит правду во мне.

Повесит сферу мне на шею

и заставит наполнить ее душами.

А

я

его

не

убью.

Но и забыть его, как он меня, я не могу.

Он такой беспомощный.

Такой хрупкий.

Однако он бы отдал душу,

чтобы спасти ребенка.

Свою сестру.

Я не понимаю.

Но хочу понять.

По вечерам я подхожу к опушке леса.

Смотрю над стеной на его дом.

Наблюдаю.

Пока не гаснет свет в его окне.

Пока звезды не начинают мерцать на широком небе.

Пока воспоминание о его голосе не наполняет меня.

Я бы назвал тебя Серена. Звезда.

У меня никогда не было имени.

Но я хочу его.

Это желание снедает меня изнутри.

Как у меня может быть имя?

Я не кто иной,

как

монстр.

Но я все равно наблюдаю за ним длинными ночами, вплоть до утра.

Встает солнце, алое как кровь.

Дверь открывается.

На секунду я вижу его: стройный силуэт, темные волосы.

И быстро отхожу к деревьям.

Я ужасно боюсь,

что он не вспомнит меня.

Я ужасно боюсь,

что

он

вспомнит.

Серена.

Звезда.

Глава пятнадцатая. Монстр

Я сплю, как вдруг приходит боль.

Жгучая агония под моей кожей.

Я открываю глаза.

Мама.

Здесь,

на этой тихой поляне, которую я выбрала

для сна.

Ее когти вонзаются в меня.

И режут изнутри.

– Ты проснулась, – звучит ее холодный от ярости голос.

Она достает когти, и ко мне приходит внезапное, резкое облегчение.

Я пячусь.

В глазах яркими пятнами пляшет боль.

В ее же глазах пылает гнев.

– Я звала тебя. Звала двадцать оборотов солнца, но ты не пришла.

Ее рога испачканы темным ягодным соком,

выделяющимся на фоне зеленой листвы деревьев.

С когтей стекает липкая янтарная жидкость.

Мой сок.

Мне

так

страшно.

Я трепещу перед ней.

Она знает.

Знает.

Она создала меня.

И уничтожит.

Он никогда не вспомнит.

– Почему ты не пришла?

Ветер ерошит ее зеленые волосы.

На ней ожерелье из шиповника

с цветущими розами.

Ей плевать

на шипы.

– ОТВЕЧАЙ!

Ее голос напоминает рев оленя по весне.

Я кланяюсь.

– Простите, моя королева.

Она обходит меня.

Трава мнется под ее ногами.

– Ты отличаешься от своих сестер. Больше похожа на братьев. Безрассудная. Своенравная. Необузданная. Но, как и они, ты не будешь перечить своей королеве безнаказанно.

Она навсегда изгнала моих братьев

со своего двора.

Я боюсь того,

что она сделает

со мной.

Ее когти вонзаются мне в спину.

Она отрывает кусок моей кожи,

и я падаю на землю,

корчась от боли.

Моя кора лежит серебристо-белым завитком на траве.

Рана сочится соком.

Боль обжигает меня.

Из глаз льется роса.

– Ничего, отрастет, – говорит мама. – Быстрее с каждой душой, что ты заберешь для меня.

Она раскрывает ладонь.

Там лежит сфера.

Пустая.

Голодная.

Холодная.

Я не хочу ее брать.

– Люди пошли на север, чтобы положить свое железо. Найди их. Убей. И отправь их души к бессердечному дереву.

Я

не

хочу

сферу.

И не беру ее.

В подбородок впиваются когти.

Заставляют посмотреть на нее.

– Если ослушаешься, я сдеру с тебя все. И брошу во тьме на съедение зверям.

Она не знает о мальчике.

Она не знает.

Он в безопасности.

В безопасности.

Во мне пульсирует боль.

Но кроме нее –

облегчение.

Я беру сферу.

Надеваю на шею.

И иду на север.

* * *

Каждый шаг приносит боль.

Я прижимаю прохладный мох к ране.

Купаюсь в ледяном ручье.

Это едва ли тушит пожар во мне.

Лес широкий. Я ухожу далеко-далеко от дома мальчика.

Пропускаю одну ночь наблюдений за ним.

Две ночи.

Уже слышны удары молотов. Кряхтение мужчин.

Вон железные линии, пересекаемые древесиной. Дорога на смену той, что я разрушила.

Я прячусь за деревьями.

Наблюдаю за ними.

Во мне пульсирует повеление матери:

убей их.

Отправь их души к бессердечному дереву.

Но я чувствую

жизнь мальчишки в своих руках.

Вижу,

как он дрожит, пытаясь бороться с музыкой моих сестер.

Слышу

его голос, отдающийся эхом внутри меня.

Я бы назвал тебя

Серена.

Звезда.

Я не могу убить этих людей.

Не хочу.

Я ухожу,

оставляя их

среди лязга и шума.

Я

не

хочу

быть

ее

монстром.

И

не

буду.

Глава шестнадцатая. Оуэн

Я забыл что-то важное.

По крайней мере, мне так кажется.

При свете дня, когда я готовлю, пропалываю огород или наблюдаю за Авелой, я ни о чем не вспоминаю. Во тьме ночной, когда смотрю в телескоп и заполняю карты с отцом, тоже ни о чем не думаю.

Но в промежутке между сном и явью, между тьмой и рассветом я чувствую аромат фиалок, и воспоминания возвращаются.

Серебристое лицо. Шалаш из веток, сплетенный при помощи магии. Прикосновение холодных пальцев ко лбу. Резонирующий голос: порой глубокий, как виолончель, порой высокий, как скрипка. Сияние светлячков.

Даже днем, когда я думаю о крушении поезда, о пассажирах, убитых в лесу, воспоминание кажется каким-то странным. Будто смазанным.

С того дня, как Авела потерялась в лесу, прошло три недели. Лето окрасило деревья в насыщенный зеленый оттенок, с огорода постоянно приходится выгонять кроликов – единственные существа, которых не волнует, что мы живем на границе с лесом.

Я готовлю оладьи на завтрак, белое масло ярко выделяется на фоне чугунной сковороды. Авела ест клубнику, которую мы вчера собрали, окуная ее во взбитые сливки.

– Филки, – произносит она мелодичным голоском. – Филки, филки, филки.

– Потерпи, малышка, – грубовато отвечаю я из-за собственного нетерпения.

– Филки! – настойчиво повторяет она, показывая пальцем.

Я отрываю взгляд от оладий.

На открытом окне лежит веточка фиолетовых цветов.

Я вздрагиваю. Показалось или среди деревьев шевельнулась тень?

– Не трогай плиту, Авела! – велю я и опрометью выбегаю из дома, шумно стукнув дверью о стену.

Тяжело дыша, останавливаюсь у папиной стены.

– Кто там? Кто там?!

Ответом служит только свист ветра среди деревьев и царапанье веток о камень. Я стою неподвижно, прислушиваюсь, всматриваюсь в лес за стеной.

Из задумчивости меня выводит запах сгоревших оладий, доносящийся из кухонного окна. Я спешу обратно в дом, надеясь, что больше ничего не горит.

Позже, уложив Авелу спать, я сажусь на заднем крыльце, попиваю чай и рассматриваю фиалки, потирая нежные лепестки между пальцами, позволяя их запаху окутать меня.

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь, несмотря на серебристую иглу боли в голове.

Вспоминаю хватку грубых пальцев, выдавливавших из меня жизнь. Песнь, лившуюся из леса. Странную руку на запястье. Серебристое лицо в свете звезд. Светлячков. Сон без сновидений.

Ты боишься темноты? Или только монстров, что таятся в ней?

Я открываю глаза.

Цветы смялись в ладони, их аромат липнет к коже. Возможно, пока я буду вдыхать их запах, я не забуду ее. Древесную сирену. Дочь Гвиден.

Она приходила сюда. Но зачем?

Оставив полупустую чашку на крыльце, я подхожу к стене отца, что ограждает нас от леса, и задумчиво останавливаюсь на пару секунд. Воспоминания скользкие по краям, их трудно удержать. Они уже ускользают. Я этого не хочу. Я хочу знать, почему все забыл, зачем она оставила мне фиалки на подоконнике.

Я перелезаю через стену и шумно приземляюсь с другой стороны.

Далеко отходить не рискую – Авела спит одна в доме, – однако захожу чуть дальше, чем, наверное, следует. Все это время мой взгляд выискивает фиалки, и я упрямо пытаюсь вспомнить.

Нахожу один-единственный мятый цветок среди упавшей листвы. Меня охватывает ликование.

– Ты там? – зову я. – Дочь Гвиден, ты там?

Ответа нет, но лес будто затаил дыхание, ожидая от меня дальнейших действий. Боль в голове обостряется, воспоминания вырываются из хватки.

– Кто ты? Зачем ты оставила мне фиалки?

Мимо уха с воем проносится ветер. Внезапно в воздухе усиливается аромат диких цветов.

– Это было ошибкой, – голос похож на скрипку: глубокий, гортанный, с вибрато. – Забудь меня. И больше не приходи сюда.

Запах улетучивается. Деревья замирают. Я снова один.

* * *

В середине ночи, когда мы с отцом заканчиваем заполнять карты, он идет спать, а я остаюсь.

Фиалки, твержу я себе, как и весь день. Фиалки и светлячки. Все остальное ускользнуло. Мне хочется, мне необходимо вспомнить. Это желание поглощает все мысли, а я и не против, хотя понимаю – если хочу ответов, то должен вернуться в лес.

Это глупо. Безрассудно.

Я беру фонарик и нож. Подхожу к стене и долго смотрю на нее, внутренний ужас воюет с отчаянным стремлением знать. И, как ни странно, его достаточно, чтобы приглушить страх. Я перелезаю через стену и захожу под деревья. Сердце громко стучит в ушах. От железной хватки на ноже и фонарике болят руки.

На меня налетает стайка мотыльков, привлеченных светом. Я наблюдаю за ними с какое-то время – этими мельтешащими тенями, листьями с крыльями. Они улетают так же внезапно, как прилетели.

Лес бдителен, он не спит. Под землей, как живые существа, корчатся и извиваются корни. Деревья шепчутся и гнутся. Сквозь кроны луна отбрасывает причудливые узоры на лесную подстилку, но мой фонарик прогоняет тени.

Страх бьется во мне как второе сердце, вибрируя в костях.

Фиалки и светлячки.

Я должен узнать, кто оставил мне цветы. Кто говорил со мной из-за деревьев. Что действительно произошло в тот день, когда Авела потерялась в лесу. И поэтому я захожу во тьму.

Серебряная вспышка – мое единственное предупреждение.

Рот накрывает ладонь, приглушая крик. Руку обхватывают пальцы и тянут к деревьям. Я сопротивляюсь, изворачиваюсь. Роняю фонарик.

Страх процарапывает себе путь по горлу.

По щекам водят листьями.

Кругом царит ужас. Тени.

До меня доносится нота песни. Она сковывает мою душу.

Я извиваюсь в хватке сирены, но она не отпускает.

Боже мой…

Впереди маячит очертание гигантского дуба. Он со скрипом и вздохом раскалывается, и моя похитительница толкает меня внутрь, убирая руку со рта.

Я пытаюсь обернуться к ней, закричать.

Но дерево проглатывает меня целиком.

Глава семнадцатая. Оуэн

Чернота обволакивает меня, давит со всех сторон. Я не могу вдохнуть, не могу дышать. Не могу видеть. Поддавшись панике, я гадаю, каково будет умереть, может ли быть что-то ужаснее этой обездвиживающей, удушающей тьмы.

Где-то рядом течет сок, вдалеке шелестят ветки.

Дерево будто вибрирует, изучает меня невидимыми пальцами, пытаясь понять, из чего я сделан. Серебристая боль в голове проходит сама собой как заноза, вытащенная пинцетом. Ей на смену всем скопом возвращаются воспоминания: руки древесной сирены на моей шее. Шалаш из живых веток. Авела, спокойно спящая у меня на руках. Голос сирены в сиянии светлячков.

Ты боишься темноты? Или только монстров, что таятся в ней?

Что ты наделала?

Спасла вас от своих сестер и от леса.

Я не хотела, чтобы моя сестра убила ребенка.

Глубокий сон без сновидений. Рассвет, которого я боялся уже никогда не увидеть.

Как бы ты меня назвал, Оуэн Меррик?

Я бы назвал тебя Серена. Звезда.

Легкое прикосновение пальцев, лишивших меня воспоминаний. Фиалки на подоконнике, чтобы напомнить о том, что я забыл.

Я искал ее по лесу, до конца не понимая зачем.

Она затолкала меня в дуб: одной рукой крепко сжала запястье, другой грубо накрыла рот. И позволила дереву съесть меня.

Я не понимаю.

Я считаю секунды, что оцепенело, как древесный сок, провожу в сердце дерева. Но внутри меня снедает страх, и постепенно я ускользаю от реальности.

Как вдруг раздается оглушительный треск.

Я падаю на траву, под серый свет зарождающегося рассвета. Со всхлипом втягиваю воздух, кашляю и хриплю, содрогаясь на земле, пока разум не убеждает тело, что со мной все в порядке. Я живой. Я дышу.

Ее серебристые ступни всего в паре сантиметров от меня. Я поднимаю взгляд и вижу, что она наблюдает за мной бесстрастными глазами. На руках сирены темные отметины, будто кто-то порезал ее ножом. В волосах ярко цветут фиалки.

– Моя сестра стояла прямо у тебя на пути. Я не могла допустить, чтобы она увидела тебя. Она бы поглотила тебя целиком.

Я ошарашенно моргаю, жадно глотая воздух.

– Я не собиралась надолго оставлять тебя в дереве. Мне нужно было убедиться, что она ушла далеко отсюда, прежде чем выпускать тебя. Очень глупо с твоей стороны бродить по лесу в одиночку.

Я приподнимаюсь на дрожащих руках и сажусь, так как не в силах встать.

– Спасибо, – выдавливаю я. – Что спрятала меня.

Она наклоняет голову вбок, как любопытная птичка.

– Я рада, что дуб не убил тебя.

Моего облегчения как не бывало.

– А он мог?!

– Деревья мамы очень могущественные. Оно могло раздавить твое сердце и поглотить душу с той же легкостью, что и я.

Я все никак не могу отдышаться и глотаю воздух через рот. Мне хватает ума понимать, что с сиреной я и близко не в безопасности.

– И ты сделаешь это? Поглотишь мою душу?

Ее лицо становится непроницаемым, холодным и более древоподобным, чем когда-либо.

– Мне стоило убить тебя еще при первой встрече.

– Но ты этого не сделала. Ты спасла меня. И Авелу – не позволила сестре забрать ее. Почему?

Я помню ее прошлый ответ и пытаюсь сопоставить его с образом жестокого монстра, который убил всех пассажиров в поезде: «Я услышала ее смех в лесу. Мне не хотелось, чтобы сестра его обрывала».

К моему глубокому изумлению, древесная сирена присаживается передо мной, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Ее лиственные волосы беспорядочно спутались, глубокие раны на руках едва покрылись коркой.

– Ты предложил свою душу в обмен на ее.

– Авела моя сестра. Я люблю ее. На моем месте так поступил бы каждый.

Сирена мотает головой.

– Вовсе нет. Люди молят пощадить их жизнь, а не других. Я видела это множество раз.

В голове мельком вспыхивают воспоминания: крики и треск костей; кровь на серебристых руках. Вспомнив, кто она, я внезапно замечаю, насколько близко мы сидим друг к другу. Она может раздавить меня, как комара. Я поднимаюсь на ноги и увеличиваю расстояние между нами. И становлюсь как можно дальше от дуба.

Сирена тоже встает и проходит мимо меня. Я громко ахаю: с ее левого плеча и половины спины содрали большой кусок серебристо-белой коры, открывая вид на влажную мясистую плоть цвета древесного сока.

Осознав, на что я смотрю, она резко поворачивается и прячет рану. От нее волнами исходит гнев.

– Мне жаль, – тихо говорю я.

Внезапно сирена вновь оказывается передо мной и опускает голову, чтобы взглянуть мне прямо в глаза. В такой близости я вижу бугорки и завитки на ее коре, а от запаха фиалок и сока у меня кружится голова.

– И почему тебе жаль?

Сердце сильно и быстро бьется в груди.

– Почему ты спасла меня?

Это и вопрос, и ответ.

Ее ресницы мерцают в утреннем свете. С волос падает фиолетовый лепесток.

– Ты сломал меня, мальчик. Изменил. Теперь мать и сестры… презирают меня.

– Это… это они с тобой сделали? Потому что… ты спасла меня?

Она отстраняется. Снова холодная. Снова неприкасаемая.

– Это неважно. А теперь ступай. Тебе в лесу небезопасно.

– Сирена…

Но она разворачивается и уходит, не промолвив больше ни слова. Деревья и подлесок расступаются, чтобы освободить ей дорогу. Я дважды моргаю, и она скрывается из виду.

По спине бегут мурашки. Я не знаю, как глубоко зашел в лес; не знаю, как вернуться домой. Одно ясно наверняка: теперь я сам по себе, она больше не будет меня спасать. Меня охватывают усталость и голод. Скоро проснутся отец с Авелой, и если они обнаружат мое отсутствие, то поднимут панику.

Я бреду по лесу, чудесным образом нахожу свой фонарик, а вскоре после этого – и отцовскую стену с моими грязными следами. С другой стороны меня приветствует огород, горох на крепких вьющихся стеблях уже готов к сбору.

Можно было не волноваться. В доме тихо, отец с Авелой еще спят.

На заборчик вокруг огорода садится поползень, сверкая желтым пузиком и чирикая своему приятелю где-то в лесу.

Я смотрю на птичку и борюсь с чувством потери, которое, кажется, вот-вот раздавит меня. Пытаюсь понять, что же я потерял.

Ведь я получил, что хотел. Ко мне вернулась память. Я знаю, что сделала для нас с Авелой древесная сирена, знаю, что мы в долгу перед ней. Что я в долгу перед ней за все три раза, что она позволила мне выжить. Я никогда не смогу ей отплатить.

И не нужно, твержу я себе. Что бы она для меня ни сделала, она все равно монстр. Я ничего ей не должен.

И все же…

А монстр ли она?

«Я услышала ее смех в лесу. Мне не хотелось, чтобы сестра его обрывала».

«Ты сломал меня. Изменил».

Ветер ерошит деревья с другой стороны стены. Поползень улетает. Я горблюсь и захожу в дом как раз вовремя, чтобы поприветствовать Авелу, которая выбегает из спальни, счастливая и голодная, и несется ко мне на руки.

Глава восемнадцатая. Монстр

Он шел во мраке леса.

Моя сестра была совсем рядом.

Он не знал.

Не видел.

Она бы его убила.

Проглотила его яркую душу.

Поэтому я спрятала мальчишку

в

дубе.

Он в безопасности.

И он ушел.

Я хочу, чтобы он вернулся.

Сама не знаю почему,

но хочу.

Хочу, чтобы он взглянул на меня.

Посмотрел мне в глаза

и

не

испугался.

Хочу, чтобы он увидел во мне

что-то большее,

чем

монстра.

Глава девятнадцатая. Оуэн

День тянется невыносимо медленно, а я места себе не нахожу.

Старательно не смотрю в кухонное окно, пока готовлю каул: нарезаю лук-порей, капусту, картошку и бросаю их в кастрюлю, чтобы готовились на медленном огне. Я не хочу видеть лес, манящий меня с другой стороны стены. Не хочу думать о древесной сирене. О том, как она выпустила меня из дуба, а я взглянул ей в лицо и вдруг осознал, что она прекрасна.

И что это меняет? Монстры тоже могут быть красивыми.

Я напоминаю себе о крушении поезда, множестве смертей и ужасах, порожденных ею. Но эти образы быстро улетучиваются, и все, что я вижу, это ее серебристое лицо в рассветных лучах, подрагивающие фиалки в волосах. Все, что я вижу, – это как она защищала Авелу от своей сестры, сплетала шалаш из веток вокруг нас, оберегая от лесного зла.

«Ты сломал меня. Изменил».

Действительно ли она изменилась? Это вообще возможно?

Она спасла Авелу. Неоднократно спасала меня.

«Теперь мать и сестры… презирают меня».

Но ничто из этого не имеет значения. Так нельзя. Потому что моя мать погибла в лесу, и независимо от того, была ли причастна к этому древесная сирена, это часть ее естества. И всегда ею будет. Мы с Авелой целы и невредимы, и за это я благодарен. На этом все.

Хватит с меня леса. Я получил свои воспоминания и ответы. Больше мне нечего там искать.

И все же…

«Ты изменил меня».

За ужином я какой-то вялый. Заполняя карты с отцом, постоянно отвлекаюсь.

В конце концов мы идем спать. Я натягиваю одеяло до подбородка. Закрываю глаза. «Она монстр! – кричит голос в моей голове. – И не важно, что красивый».

«Ты сломал меня. Изменил».

Я знаю, что это неминуемо, но все равно лежу так долго, как только могу, даже дольше, прежде чем наконец встать и обуться.

«Ты изменил меня».

Я должен знать, правда ли это. Твержу себе, что это единственная причина, по которой я выхожу из дома и шагаю к отцовской стене.

У меня нет готового оправдания, чтобы перелезать через нее, так что я опускаюсь на землю и прислоняюсь правым плечом к камню. Сижу до поздней ночи, и хоть сейчас лето, все равно начинаю дрожать от холода земли и стены.

Я сразу же чувствую, когда она появляется с другой стороны. Ветер меняется, листья шелестят над камнем немного иначе. В воздухе ощущается слабый намек на аромат цветов и древесного сока.

– Сирена, – говорю я, глядя на стену.

– Мальчишка, – ее голос звучит приглушенно из-за камня.

Трава колышется на ветру, и я забываю, что хотел сказать, почему счел необходимым, чтобы между нами была преграда.

«Монстры тоже могут быть красивыми».

– Почему ты оставила фиалки на моем окне?

Это не совсем то, что я планировал спросить.

Какое-то время в лесу царит полная тишина, хотя я знаю, что она по-прежнему там. Если бы сирена ушла, я бы почувствовал.

– Я хотела, чтобы ты вспомнил меня, – наконец отвечает она.

– Почему?

Ветер усиливается, ветки неистово раскачиваются над стеной. Где-то в лесной чаще волк воет на луну.

– Я не хотела, чтобы ты считал меня всего лишь монстром.

Ее признание смущает меня – оно слишком созвучно с мыслями, которые не покидают мою голову. Я выдавливаю слова, ради которых и пришел сюда:

– Спасибо, что спасла нас с сестрой. Но я больше не вернусь в лес. Мне даже не стоит находиться так близко к стене.

– Ты боишься меня, Оуэн Меррик?

Ветер задувает все сильнее и сильнее, и мне приходит забавная идея, что он отражает ее настроение. От звука моего имени на ее устах по телу проходит дрожь.

– Да.

Это правда, пусть я и не боюсь ее так, как раньше.

– Ты всегда бежишь от того, чего боишься?

Не знаю, зачем она спрашивает об этом, ждет ли какого-то ответного признания. Увы, если так, то зря. Я встаю, и она следует моему примеру по другую сторону стены. Я и забыл, какая она высокая – ее лицо выглядывает над стеной, от ветра волосы спутались с листьями и лепестками.

– Я такая, какой создала меня мать, – говорит сирена. – Но я не хочу такой быть. Я… изменилась.

Мое смущение усиливается. Ее слова такие соблазнительные – как раз то, что я хочу услышать. Но это не делает их правдой.

– Мне нужно идти.

– Останься.

В этом слове слышится такая тоска; одиночество, которое режет меня без ножа.

Я мотаю головой.

– Не могу.

– Тогда приходи завтра.

– Не могу, – повторяю я. – Я и сегодня не должен был приходить. Прощай, древесная сирена.

Но еще с секунду я не ухожу. Еще с секунду я стою на месте.

Она наклоняет голову набок и смахивает прядь с глаз. Ветер подхватывает лепесток с ее волос и тот, кружась, падает на землю.

– Серена, – говорит она. – Меня зовут Серена.