Текст книги "Обращаться с осторожностью"

Шон

Ты можешь на сто процентов быть в чем-то уверен, пока это же не произойдет с тобой. Например, при аресте люди, далекие от правоохранительных органов, поражаются тому, что случаются ошибки. Если такое происходит, вы отпускаете человека и говорите ему, что лишь выполняли свой долг. «Это лучше, чем позволить преступнику разгуливать на свободе», – всегда говорил я. К черту борцов за гражданские права, которые не распознают правонарушителя, даже если он плюнет им в лицо!

Вот во что я искренне верил, пока меня не привели в полицейский участок Лейк-Буэна-Виста по подозрению в жестоком обращении с детьми. Одного взгляда на твои рентгеновские снимки, на дюжины заживающих трещин, на неестественное искривление правой кисти хватило, чтобы врачи забили тревогу и позвонили в отдел по делам несовершеннолетних. Доктор Розенблад несколько лет назад выдал нам справку, служившую пропуском в таких ситуациях. Многие родители, дети которых страдают НО, обвиняются в жестоком обращении, пока не становится известна вся история болезни. Шарлотта всегда на всякий случай возила справку в фургоне. Но сегодня, пытаясь собрать вещи для поездки, мы совершенно забыли о справке и вместо отпуска отправились в полицейский участок на допрос.

– Чушь собачья! – выкрикнул я. – Моя дочь упала в общественном месте! Там было по крайней мере десять свидетелей. Почему же вы не притащили сюда и их? Разве вам, парни, больше нечем заняться?

Я переключился с хорошего копа на плохого, но, как выяснилось, ничто не помогало, когда ты сталкивался с полицейским из чужого округа. Перевалило за полночь, а это означало, что, скорее всего, придется ждать понедельника, пока не удастся связаться с доктором Розенбладом. Я не видел Шарлотту с того момента, как нас привели в участок на допрос: в подобных случаях мы разлучаем родителей, чтобы они не успели придумать легенду. Наша проблема заключалась в том, насколько невероятной могла показаться правда. Ребенок поскользнулся на салфетке и получил осложненный перелом обоих бедер? Не обязательно подобно мне проработать в полиции девятнадцать лет, чтобы засомневаться.

Шарлотта, скорее всего, места себе не находила – оказаться вдалеке от тебя, пока ты там страдаешь, было выше ее сил, да к тому же Амелию увезли неизвестно куда. Я думал о том, что Амелия ненавидит спать с выключенным светом. Обычно я прокрадывался к ней в комнату посреди ночи и выключал лампу. «Тебе страшно?» – как-то спросил я, но она ответила, что нет. «Просто не хочу ничего пропустить». Мы жили в Бэнктоне, штат Нью-Гэмпшир, в небольшом городке, где можно было проехать по улице под автомобильные сигналы от знакомых, забыть кредитку в бакалейном магазине и вернуться с деньгами позже, потому что кассир отпустила тебя с продуктами. Находилось место и порокам, которые встречали полицейские за белыми заборами и полированными дверями, скрывавшими всяческие кошмары: уважаемые местные чиновники били жен, студенты-отличники страдали наркозависимостью, школьные учителя хранили на компьютере детское порно. Но моей задачей как офицера полиции было донести все это дерьмо до участка и убедиться, что вы с Амелией растете в безмятежном неведении. А что происходит вместо этого? Вы видите, как врывается в палату неотложной помощи полиция Флориды и забирает ваших родителей. Амелию увозят в детский дом. Как глубоко ранит вас эта жалкая попытка отправиться на отдых?

Детектив оставил меня одного после двух раундов допроса. Я знал, что он изводит меня, рассчитывая, что крупиц информации между сеансами допроса окажется достаточно для запугивания и я сознаюсь, что сломал тебе обе ноги.

Я подумал о Шарлотте, которая находилась в том же здании, возможно, в другой комнате для допроса или в камере. Если они собрались оставить нас тут на ночь, то пришлось бы прибегнуть к аресту, а для этого имелись веские основания. Здесь, во Флориде, у тебя случилась травма, а вместе со старыми переломами на рентгеновских снимках картина складывалась в единое целое, если кто-нибудь не подкрепит наши объяснения доказательствами. Но к черту, я устал ждать! Я был нужен тебе и твоей сестре.

Встав, я забарабанил по зеркальному стеклу, через которое, насколько я знал, за мной следил детектив.

Он вошел в комнату. Худощавый, рыжеволосый, прыщавый – на вид ему не было и тридцати. Я весил двести двадцать пять фунтов – и все это мышечная масса, – ростом был шесть футов три дюйма, а за последние три года я победил во внутреннем соревновании участка по поднятию тяжестей, пока мы сдавали ежегодные нормативы по физической подготовке. Если бы я захотел, то переломил бы офицера пополам. Именно это напомнило мне, почему он допрашивает меня.

– Мистер О’Киф, давайте проговорим все еще раз.

– Я хочу увидеть свою жену.

– Прямо сейчас это невозможно.

– Тогда скажите, все ли с ней в порядке?

Мой голос надломился, и этого оказалось достаточно, чтобы детектив немного смягчился.

– Она в порядке. Сейчас она беседует с другим детективом.

– Я бы хотел сделать звонок.

– Вы не арестованы, – заметил детектив.

– Верно, – усмехнулся я.

Он указал на телефон в центре стола:

– Наберите девятку для внешней линии, – потом откинулся в кресле и скрестил руки на груди, давая понять, что не оставляет мне никакого личного пространства.

– Вы знаете номер больницы, где держат мою дочь?

– Ей вы позвонить не можете.

– Почему? Я же не арестован, – повторил я.

– Сейчас уже поздно. Какой родитель захочет будить своего ребенка. Но вы ведь не такой уж хороший родитель, Шон, да?

– Плохой родитель оставил бы свою дочь одну в больнице, когда ей плохо и она напугана, – ответил я.

– Давайте обсудим необходимое, а потом, может, вы поговорите с дочерью, прежде чем она уснет.

– Я не пророню ни слова, пока не поговорю с ней, – стал торговаться я. – Дайте мне номер, и я расскажу вам, что действительно произошло с ней сегодня.

С минуту он неподвижно смотрел на меня – я прекрасно знал этот метод. Я так долго применял его, что мог распознать ложь по одному взгляду. Интересно, что он увидел в моих глазах. Возможно, разочарование. Вот он я, полицейский, а даже уберечь тебя не смог.

Детектив поднял телефон и набрал номер. Попросил соединить с твоей палатой и тихо переговорил с ответившей ему медсестрой. Потом передал трубку мне:

– У вас одна минута.

Ты была сонной, тебя только что разбудила медсестра. Говорила ты таким тоненьким голоском, что я мог бы продеть его в петлю для пуговицы.

– Уиллоу, – сказал я. – Это папа.

– Где ты? Где мамочка?

– Мы скоро приедем за тобой, милая. Завтра с самого утра мы увидимся. – Я не знал, так ли это, но не мог позволить тебе думать, будто мы бросили тебя. – От одного до десяти? – спросил я.

Мы играли в эту игру при каждом переломе: я предложил тебе шкалу боли, и ты могла показать, насколько ты смелая.

– Ноль, – прошептала ты, и меня будто ударили.

Факт обо мне: я не плачу. Не плакал с тех самых пор, как умер мой отец, когда мне было десять. Но сейчас я находился на грани. Точно так же, как и в тот день, когда ты родилась и чуть не умерла. Или когда я смотрел на двухлетнюю тебя и ты училась ходить заново, проведя пять месяцев с переломом бедра. Или сегодня, когда забирали Амелию. Дело не в том, что я несокрушимый, просто кто-то из нас должен сохранять силу.

Я собрался с духом и прокашлялся:

– Расскажи мне что-то новое, малыш.

Еще одна наша игра: я прихожу домой, а ты пересказываешь, что узнала за день. Если честно, я еще не видел, чтобы дети так впитывали информацию. Тело могло подвести тебя на каждом шагу, но мозг это компенсировал.

– Медсестра сказала, что сердце жирафа весит двадцать пять фунтов, – сообщила ты.

– Какое огромное, – ответил я. Сколько же весит сейчас мое отяжелевшее сердце? – А теперь, Уиллс, я хочу, чтобы ты легла и поспала как следует, а когда проснешься утром, я приеду за тобой.

– Обещаешь?

Я сглотнул ком в горле:

– Вот увидишь, детка. Крепких тебе снов.

Я передал трубку детективу.

– Как трогательно, – равнодушно отозвался он и повесил трубку. – Ладно, я слушаю.

Я положил локти на стол:

– Мы только зашли в парк и возле ворот увидели кафе-мороженое. Уиллоу проголодалась, и мы решили сделать остановку. Жена достала салфетки, Амелия села за столик, а мы с Уиллоу ждали в очереди. Старшая дочь что-то увидела в окне, а Уиллоу помчалась посмотреть, упала и сломала бедренные кости. У нее заболевание, которое называется несовершенный остеогенез, а значит, ее кости необычайно хрупкие. С этим рождается один из десяти тысяч детей. Что, черт подери, вам еще нужно знать?!

– Именно такие показания вы давали час назад. – Детектив бросил на стол ручку. – Я думал, вы расскажете мне, что произошло на самом деле.

– Так я и сделал. Но вы хотели услышать совершенно другое.

Детектив поднялся на ноги:

– Шон О’Киф, вы арестованы.

К семи утра я бороздил зал ожидания полицейского участка, будучи совершенно свободным человеком, – ждал, когда выпустят Шарлотту. Офицер, открывший мою камеру, неловко переминался с ноги на ногу рядом.

– Уверен, вы все понимаете. Учитывая все обстоятельства, мы просто делали свое дело.

Я стиснул челюсть:

– Где моя старшая дочь?

– Представитель социальной службы едет сюда вместе с ней.

Из профессиональной солидарности мне сказали, что Луи, диспетчер в Бэнктоне, подтвердил мою работу в полицейском участке, а также рассказал про твое заболевание, из-за которого легко ломаются кости, но органы опеки не могли отпустить Уиллоу без подтверждения от медицинского эксперта. Всю ночь я молился, хотя, должен признаться, я благодарен Иисусу за наше освобождение куда меньше, чем твоей матери. Шарлотта часто смотрела «Закон и порядок» и прекрасно знала, что раз ей зачитывают права, то она имеет право на один телефонный звонок. К моему удивлению, она использовала его не для того, чтобы связаться с тобой. Она позвонила Пайпер Риис, своей лучшей подруге.

Честно, я обожаю Пайпер. Обожаю за то, что она воспользовалась связями, позвонила Марку Розенбладу в три часа ночи на выходных и попросила его позвонить в больницу, где лежала ты. Я обязан Пайпер своим браком – именно они с Робом познакомили меня с Шарлоттой. Но в то же время порой Пайпер слишком… много. Она умная, всегда при своем мнении и в большинстве случаев права, что даже раздражает. В основном мы с твоей матерью ссорились из-за тех мелочей, которые посеяла в ее голове Пайпер. Но если той подходит такая самоуверенная, дерзкая манера, то твоя мать выглядит нелепо – она как ребенок, играющий в мамином гардеробе. Твоя мать тихая и загадочная; сильные ее стороны не бросаются сразу в глаза, а раскрываются постепенно. Войдя в комнату, сразу заметишь Пайпер, блондинку с короткой, как у парня, стрижкой, бесконечно длинными ногами и широкой улыбкой, но именно о Шарлотте будешь еще долго вспоминать после ухода. Однако эта напористость, которая меня в Пайпер утомляет, помогла нам освободиться из-под ареста в Лейк-Буэна-Виста. Во вселенском масштабе я должен ее благодарить.

Внезапно открылась дверь, и я увидел Шарлотту, такую бледную и измученную, с коричневыми кудряшками, которые выбивались из стянутого резинкой хвоста. Жена разносила в пух и прах сопровождавшего ее офицера:

– Если Амелия не вернется сюда, когда я досчитаю до десяти, то я…

Боже, я так люблю твою мать! Когда дело касается серьезных вопросов, мы с ней мыслим одинаково.

Заметив меня, она замолчала.

– Шон! – выкрикнула Шарлотта и бросилась в мои объятия.

Вряд ли я смогу объяснить тебе, что значит найти кусочек самого себя, в котором заключена твоя сила. Вот что значит для меня Шарлотта. Она миниатюрного телосложения, пять футов два дюйма ростом, но под изящными изгибами, которые все пытается подчеркнуть, потому что не может похвастаться четвертым размером, как у Пайпер, скрываются упругие мускулы, окрепшие за годы работы с тестом в роли кондитера, а позже с тобой и всем необходимым тебе оборудованием.

– Как ты, милая? – буркнул я поверх ее волос.

От нее пахло яблоками и лосьоном от загара. Она заставила всех нас натереться им перед поездкой в аэропорт Орландо. «На всякий случай», – сказала Шарлотта.

Она не ответила, лишь молча кивнула, уткнувшись в мою грудь.

В дверях раздался визг, и мы увидели мчавшуюся к нам Амелию.

– Я забыла, – плакала она. – Мам, я забыла взять справку от доктора. Простите меня, простите!

– Никто из нас не виноват. – Я присел на колено и смахнул ее слезы. – Давайте выбираться отсюда.

Офицер в приемной предложил довезти нас до больницы на внедорожнике, но я попросил вызвать для нас такси. Мне хотелось, чтобы они испытывали угрызения совести, а не пытались загладить вину. Когда такси остановилось перед входом в полицейский участок, мы втроем, словно единый отряд, двинулись к двери. Я усадил внутрь Шарлотту и Амелию, потом устроился сам.

– В больницу! – велел я водителю, закрыв глаза и откинувшись на сиденье.

– Слава богу! – сказала твоя мать. – Слава богу, что все это закончилось!

Я не открыл глаз.

– Это не закончилось, – проговорил я. – Кто-то обязан понести наказание.

Шарлотта

Не стоит даже говорить, что поездка домой не была такой уж приятной. На тебя надели «ортопедические штаны» – изощренный пыточный инструмент, придуманный докторами. Раковина из гипса, которая покрывала тебя от колен до ребер. Ты находилась в полусогнутом состоянии, необходимом для сращивания костей. Из-за этих «штанов» твои ноги были широко расставлены, чтобы правильно срослись тазобедренные кости.

Вот что нам сказали:

1. Ты будешь носить «ортопедические штаны» четыре месяца.

2. Потом гипс разрежут пополам, и ты несколько недель просидишь в нем, как устрица на половинке раковины, восстанавливая мышцы живота, чтобы вновь иметь возможность выпрямить спину.

3. В гипсе оставят квадратное окошко на животе, что позволит мышцам расширяться, когда ты ешь.

4. Между ногами останется прореха, чтобы ты могла воспользоваться туалетом.

Вот чего нам не сказали:

1. Ты не сможешь сидеть совершенно прямо или лежать на выпрямленной спине.

2. Ты не сможешь полететь обратно в Нью-Гэмпшир в обычном самолетном кресле.

3. Ты даже не сможешь лежать на заднем сиденье обычной машины.

4. Ты долгое время не сможешь удобно сидеть в своем инвалидном кресле.

5. Тебе придется поменять гардероб с учетом «ортопедических штанов».

Узнав все это, мы не уехали из Флориды сразу же. Взяли напрокат «шевроле-субурбан» с тремя рядами сидений и усадили Амелию на заднем. Тебе достался весь средний ряд, который мы обложили пледами, купленными в «Уолмарте». Там же мы приобрели мужские футболки и трусы-боксеры – эластичный пояс легко натягивался поверх гипса. Мы завязывали его сбоку резинкой для волос. Если не присматриваться, трусы даже напоминали шорты. Ни о какой моде речи не шло, главное было закрыть паховую зону, которая оставалась открытой из-за гипсовой повязки.

Мы отправились в долгий путь домой.

Ты спала: все еще действовало обезболивающее, которое тебе давали в больнице. Амелия разгадывала головоломки, то и дело интересуясь, когда мы уже приедем. Мы останавливались перекусить в автомобильных кафе, потому что ты не могла прямо сидеть за столом.

Через семь часов поездки на заднем сиденье заерзала Амелия.

– Знаете, что миссис Грей заставляет нас писать, как мы классно провели каникулы? Пожалуй, я расскажу, как вы пытались усадить Уиллоу на горшок, чтобы она сходила по-маленькому.

– Даже не смей, – сказала я.

– Что ж, тогда мое сочинение будет ну очень коротким.

– Мы можем немного повеселиться на обратном пути, – предложила я. – Заехать в поместье Грейсленд, которое в Мемфисе… или в Вашингтон Ди-Си…

– Или просто доехать до дома и покончить уже с этим, – сказал Шон.

Я посмотрела на мужа. Зеленый свет от приборной панели маской ложился ему на глаза.

– А можем мы поехать в Белый дом? – спросила Амелия, вытягивая шею.

Я представила себе, какая духота сейчас в Вашингтоне, а мы тащим тебя на руках, поднимаясь по ступенькам до Национального музея воздухоплавания и астронавтики. За окном бежала черная лента дороги, но мы никак не могли поймать ее за хвост.

– Твой отец прав, – наконец сказала я.

Когда мы добрались до дома, слухи уже разнеслись по округе. На кухонной столешнице лежала записка от Пайпер, где перечислялись все, кто приносил противни с едой, которые подруга прятала в холодильник, и оценочная шкала: пять звезд (съесть в первую очередь), три звезды (лучше, чем «Шеф Боярди»), одна звезда (осторожно, возможен ботулизм). Благодаря тебе я узнала, что люди желают проявить участие, но скорее принесут магазинный пирог с макаронами и сыром, чем приготовят что-то сами. Ты отдаешь готовое блюдо, и долг выполнен, не обязательно участвовать лично, да и совесть чиста. Еда – средство первой помощи.

Люди то и дело спрашивают, как у меня дела, но правда заключается в том, что им это неинтересно. Они смотрят на твой гипс камуфляжного цвета, ярко-розового или неоново-оранжевого. Они видят, как я разгружаю машину, достаю ходунки с прорезиненными ножками, чтобы мы могли тихо идти по тротуару, пока за нашими спинами их дети катались на качелях, играли в вышибалы и занимались другими повседневными делами, которые могли лишь травмировать тебя. Соседи улыбаются мне, потому что хотят проявить вежливость или политкорректность, но в то же время думают: «Слава богу, слава богу, что это случилось у нее, а не у меня!»

Твой отец считает, что несправедливо так говорить. Что некоторые люди и правда хотят помочь. А я отвечаю, что если бы они действительно хотели помочь, то не приносили бы противни с макаронами, а взяли бы Амелию собирать яблоки или покататься на коньках, чтобы она могла прогуляться, когда нет тебя, или прочистили бы канаву перед домом, которая всегда забивается после урагана. Если бы они действительно хотели стать спасителями, то позвонили бы в страховую компанию и провисели четыре часа на телефоне, споря о счетах, чтобы мне не пришлось этого делать самой.

Шон не понимает, что в большинстве своем люди, предлагающие помощь, делают это ради себя, а не ради нас. Если честно, я их не виню. Есть всякие суеверия: если помогаешь нуждающейся семье… если бросаешь соль через плечо… если не переступаешь через трещины, тогда ты в безопасности. Так можно убедить себя, что ничего страшного не произойдет.

Не поймите меня неправильно: я не жалуюсь. Люди смотрят на меня и думают: «Бедная женщина, ее ребенок – инвалид». Но когда я смотрю на тебя, то вижу девочку, которая к трем годам выучила все слова «Богемной рапсодии» группы «Квин», которая забирается ко мне в постель в грозу – и не потому, что боится, а потому, что боюсь я, девочку, смех которой всегда отзывается в моем сердце, как камертон. Я бы не променяла тебя на ребенка с совершенным телом, потому что он – это не ты.

Утром я провисела пять часов на телефоне, разговаривая со страховой компанией. Наша страховка не покрывала выезды «скорой помощи», однако в больнице Флориды не могли выписать пациента в «ортопедических штанах» без транспортировки «скорой помощью». Вот такой парадокс, и только я его замечала. Наш разговор граничил с абсурдом.

– Давайте проясним, – сказала я четвертому диспетчеру, с которым разговаривала за тот день. – Вы хотите сказать, что мне не нужно было брать «скорую помощь», поэтому вы не можете покрыть расходы.

– Все верно, мэм.

Ты лежала на диване, обложившись со всех сторон подушками, и маркером рисовала полоски на гипсе.

– Не могли бы вы напомнить мне второй вариант? – спросила я.

– Очевидно, что вы могли оставить пациента в больнице.

– Вы ведь понимаете, что такой гипс не будут снимать месяцами. Предлагаете держать там мою дочь так долго?

– Нет, мэм. Только до тех пор, пока не решится вопрос с транспортировкой.

– Но единственный транспорт, на котором нам разрешили увезти ее из больницы, была «скорая»! – воскликнула я. Твоя разукрашенная нога напоминала карамельную трость. – Ваша страховка смогла бы покрыть дополнительное пребывание в больнице?

– Нет, мэм. Максимальное количество дней пребывания для подобных травм…

– Да, мы это уже обсуждали, – вздохнула я.

– Мне кажется, – язвительно сказал диспетчер, – вам не на что жаловаться, раз нужно выбрать между тем, чтобы заплатить за дополнительные сутки в больнице, или несанкционированно вызвать «скорую помощь».

Мои щеки вспыхнули.

– А мне кажется, это идиотизм! – прокричала я и бросила трубку.

Когда я повернулась, то увидела, как маркер вываливается из твоей руки, находясь в опасной близости к диванным подушкам. Ты согнулась, как крендель. Нижняя часть туловища в гипсе все еще была приподнята, голова откинута, чтобы ты могла смотреть в окно.

– Банка ругательств, – пробормотала ты.

Ты завела себе консервную банку, которую обернула переливающейся подарочной бумагой, и каждый раз, когда Шон ругался при тебе, ты брала с него четвертак. Только в этом месяце ты получила сорок два доллара – весь путь до дома из Флориды ты вела подсчеты. Я вынула из кармана четвертак и положила в банку на столике, но ты даже не посмотрела: твое внимание все еще было приковано к улице, где на замерзшем пруду в конце лужайки каталась на коньках Амелия.

Твоя сестра встала на коньки, когда ей было столько же, сколько и тебе. С Эммой, дочерью Пайпер, они дважды в неделю ходили на тренировки, а тебе ничего так не хотелось, как быть похожей на сестру. Однако катание на коньках – тот спорт, в котором тебе никогда не суждено попробовать себя. Однажды ты сломала руку, когда скользила на одной ноге по кухонному линолеуму в носках, представляя, что ты на льду.

– Из-за нашей с папой несдержанной речи ты скоро накопишь деньжат, купишь билет на самолет и упорхнешь отсюда, – пошутила я, стараясь отвлечь тебя. – Куда отправишься? В Вегас?

Ты перевела взгляд с окна на меня:

– Ерунда! До двадцати одного года я не могу играть в блэк-джек.

Шон научил тебя играть в карты. В «Черви», «Техасский Холдем» и пятикарточный стад. Сначала я пришла в ужас, а позже поняла, что игру в «лови рыбку» часами напролет можно официально признать пыткой.

– Значит, на Карибы?

Можно подумать, ты могла бы самостоятельно передвигаться, можно подумать, ты могла бы поехать на каникулы, не думая обо всем этом.

– Может, я купила бы кое-какие книги. Например, доктора Сьюза.

Ты умела читать на уровне шестого класса, хотя твои сверстники еще учили алфавит. Одна из особенностей НО: из-за постоянной неподвижности ты сидела над книгами или в Интернете. Когда Амелия вредничала, то называла тебя Википедией.

– Доктор Сьюз? – переспросила я. – Правда?

– Это не для меня. Вдруг мы сможем отправить книги в ту больницу во Флориде. Там читают только «Где Спот?», а после пятого или шестого раза становится скучно.

Я лишилась дара речи. Мне хотелось забыть о той кошмарной больнице и проклинать последовавшие ужасы общения со страховой компанией. Ты на четыре месяца застряла в «ортопедических штанах», как в аду, но ты уже преодолела этап жалости к себе. У тебя имелись все причины сетовать на судьбу, однако ты этого никогда не делала. Иногда мне казалось, что люди пялятся на тебя не из-за костылей и кресла-каталки, что дело не в инвалидности, а, наоборот, в тех способностях, о которых они даже не мечтали.

Снова зазвонил телефон: на долю секунды я представила, что это глава страховой компании и он лично приносит извинения. Но это была Пайпер.

– У вас все хорошо?

– Вовсе нет. Почему бы тебе не перезвонить через несколько месяцев?

– Ей очень больно? Ты звонила Розенбладу? Где Шон?

– Да, нет, и надеюсь, что удастся заработать достаточно денег, чтобы покрыть кредитные счета за отпуск, который мы так и не получили.

– Слушай, я завтра повезу Эмму на каток и заберу Амелию. Минус одна проблема.

Проблема? Я даже не знала о тренировке Амелии. Этого дела не значилось в конце списка, как и в самом списке.

– Что еще нужно? – спросила Пайпер. – Купить продуктов? Оплатить газ? Прислать Джонни Деппа?

– Я хотела попросить ксанакс, но теперь думаю над третьим вариантом.

– По рукам. Ты замужем за парнем, который похож на Брэда Питта, а тело у Шона даже получше, вот ты и стремишься к длинноволосому типу художественного склада.

– Трава всегда зеленее. – Боковым зрением я отметила, как ты дотянулась до старенького ноутбука и попыталась примостить его у себя на коленях. На неровной гипсовой поверхности он то и дело переворачивался, поэтому я взяла диванную подушку и подложила под него наподобие столика. – К сожалению, прямо сейчас на моей стороне лужайки довольно мрачно.

– Ой, мне пора бежать. Похоже, у моей пациентки показалась головка…

– Я готова отдавать доллар за каждый раз, когда это слышу…

Пайпер засмеялась:

– Шарлотта, попытайся убрать забор на своей лужайке.

Я повесила трубку. Ты что-то лихорадочно печатала двумя пальцами.

– Что делаешь?

– Создаю профиль Gmail для золотой рыбки Амелии, – ответила ты.

– Сомневаюсь, что рыбка в этом нуждается.

– Поэтому попросили меня, а не тебя…

Убери забор.

– Уиллоу, закрой ноутбук. Мы с тобой идем на каток.

– Ты шутишь.

– Нет.

– Но ты сказала…

– Уиллоу, ты будешь спорить или хочешь кататься?

Твое лицо засветилось. Такой улыбки я не видела с тех пор, как мы отправились во Флориду. Я надела свитер и сапоги, потом принесла свое зимнее пальто из прихожей, чтобы накинуть тебе на плечи. Намотала одеяла тебе на ноги и подняла тебя, посадив к себе на бедро. Без гипса ты была пушинкой, а с ним весила пятьдесят три фунта.

Единственное достоинство «ортопедических штанов» – ты прекрасно держалась у меня на бедре, будто их создали как раз для этого. Ты чуть отстранилась от меня, но я смогла обхватить тебя рукой и маневрировать по коридору и спускаясь по крыльцу.

Когда Амелия увидела, как медленно, словно черепашки, мы приближаемся, идя среди сугробов и почерневшего льда, она перестала кружиться.

– Я иду кататься, – пропела ты, и Амелия тут же перевела взгляд на меня.

– Ты слышала.

– Ты ведешь ее кататься? Разве не ты хотела, чтобы папа засыпал пруд? Сама назвала это жестокой и изощренной пыткой для Уиллоу.

– Я убираю забор.

– Какой еще забор?

Я обернула одеяло вокруг твоих бедер и аккуратно опустила тебя на лед.

– Амелия, мне понадобится твоя помощь. Я хочу, чтобы ты присмотрела за Уиллоу. Не спускай с нее глаз, а я сбегаю за коньками.

Я помчалась обратно в дом, остановившись лишь на пороге – убедиться, что Амелия неотрывно смотрит на тебя. Мои коньки были похоронены в корзине в прихожей под слоем обуви – не знаю, когда я в последний раз пользовалась ими. Шнурки переплелись, как возлюбленные. Я перебросила коньки через плечо и подняла компьютерное кресло с колесиками. На улице перевернула его, балансируя на голове. В тот момент я воображала себя африканской женщиной в яркой юбке и с корзиной фруктов или мешком риса на голове, которая шла домой кормить семью.

Когда я добралась до нашего крохотного прудика, то опустила стул на лед. Настроила спинку и подлокотники так, чтобы ты могла устроиться в своих «штанах». Потом подняла тебя и усадила в уютное гнездо.

Я села и завязала шнурки на ботинках с коньками.

– Держись, Вики, – сказала Амелия, и ты вцепилась в кресло.

Она встала позади тебя и заскользила по льду. Одеяла на твоих ногах надулись, а я крикнула твоей сестре быть поосторожнее. Но Амелия и так очень старалась. Она склонилась над креслом, придерживая тебя одной рукой, а сама набирала скорость. Потом резко поменяла направление, оказавшись лицом к тебе. Она тянула кресло на себя, скользя по льду спиной.

Когда Амелия закружила тебя, ты запрокинула голову и закрыла глаза. Темные кудряшки твоей сестры выбились из-под полосатой шерстяной шапки, а твой смех развевался надо льдом, словно яркий флаг.

– Мама! – выкрикнула ты. – Посмотри на нас!

Я поднялась, ноги мои дрожали.

– Подождите меня, – сказала я, становясь увереннее с каждым шагом.