Текст книги "Ангел для сестры"

– Кейт не моя клиентка.

Ответ, кажется, разочаровал Анну. Она заправляет за ухо волосы:

– Ну, вы что, хотите войти?

Я прохожу следом за ней в гостиную и сажусь на широкий низкий диван в вишнево-синюю полоску. Джадж обнюхивает углы мебели.

– Я слышал, ты встречалась с опекуном от суда.

– С Джулией. Она водила меня в зоопарк. Кажется, она ничего, нормальная. – Анна мельком заглядывает мне в глаза. – Она что-то сказала обо мне?

– Она беспокоится, не говорит ли с тобой мама об этом деле.

– Кроме как о Кейт, здесь больше ни о чем не говорят, – отвечает Анна.

Мгновение мы глядим друг на друга. В пространстве, выходящем за рамки отношений клиент – адвокат, я теряюсь.

Я мог бы попросить ее показать свою комнату, но мужчине-адвокату ни в коем случае нельзя оставаться в спальне наедине с тринадцатилетней девочкой. Я мог бы пригласить ее пообедать, но сомневаюсь, что она оценит кафе «Нуово», одно из моих любимых мест, а сам я едва ли смогу переварить гамбургер. Мог бы спросить ее о школе, но сейчас каникулы.

– У вас есть дети? – перехватывает инициативу Анна.

Я смеюсь:

– А ты как думаешь?

– Наверное, это хорошо, – говорит она. – Не обижайтесь, но вы не похожи на родителя.

Это меня удивляет.

– А как выглядят родители?

Девочка задумывается.

– Знаете, как канатоходец в цирке, который стремится показать всем, что его трюк – это искусство, но, если приглядеться, видно, что на самом деле он хочет одного – благополучно перейти на другую сторону. Что-то вроде этого. – Она глядит на меня. – Расслабьтесь. Я не собираюсь связывать вас и заставлять слушать гангста-рэп.

– Это хорошо, – отшучиваюсь я. – В таком случае… – Я ослабляю галстук и откидываюсь на диванную подушку.

По лицу Анны пробегает улыбка.

– Вам не нужно притворяться моим другом.

– Я и не собирался. – Я провожу рукой по волосам. – Дело в том, что для меня это ново.

– Что?

Я обвожу рукой гостиную:

– Посещать клиента. Так просто болтать о том о сем. Не оставлять дело на столе в кабинете в конце дня.

– Ну, для меня это тоже ново, – признается Анна.

– Что?

Она накручивает на мизинец прядь волос и отвечает:

– Надеяться.

Район, где находится квартира Джулии, довольно престижный, считается, что там селятся разведенные адвокаты, и это раздражает меня сильнее всего, пока я ищу место для парковки. Потом швейцар у двери бросает взгляд на Джаджа и преграждает мне путь:

– С собаками нельзя. Извините.

– Это собака-поводырь. – Объяснение не производит на него впечатления, тогда я повторяю по буквам и добавляю: – Понимаете? Это как всевидящее око.

– Вы не похожи на слепого.

– Я лечился от алкоголизма, – доверительно сообщаю я швейцару. – Собака не дает мне прикасаться к пиву.

Квартира Джулии на седьмом этаже. Я стучусь и вижу глаз, проверяющий, кто там, сквозь дверной глазок. Хозяйка приоткрывает дверь, но не снимает цепочку, и вид у нее такой, будто она плакала.

– Привет, – говорю я, – мы можем начать сначала?

Она вытирает нос:

– Ты кто такой?

– Ладно. Вероятно, я это заслужил. – Я кошусь на цепочку. – Может, все-таки впустишь меня?

Она смотрит на меня как на сумасшедшего:

– Ты на крэке, что ли?

Слышится шум шагов и другой голос, потом дверь распахивается, и я как дурак думаю: «Тут их две».

– Кэмпбелл, – что ты здесь делаешь? – спрашивает настоящая Джулия

Не вполне оправившись от шока, я протягиваю ей медицинские документы. Как это случилось, что за год, проведенный в Уилере, Джулия и словом не обмолвилась о существовании сестры-близняшки.

– Иззи, это Кэмпбелл Александер. Кэмпбелл, это моя сестра.

– Кэмпбелл… – Иззи вертит на языке мое имя.

Посмотрев на нее внимательнее, я понимаю, что она совсем не похожа на Джулию. Нос у нее чуть длиннее, в лице совсем нет золотистого оттенка. Не говоря уже о том, что движения ее губ меня не возбуждают.

– Это не тот Кэмпбелл? – Она оборачивается к сестре. – Из…

– Да, – вздыхает Джулия.

Иззи прищуривается:

– Правильно я не хотела его пускать.

– Все хорошо, – возражает Джулия и берет у меня папки. – Спасибо, что принес их.

Иззи делает прогоняющий жест сомкнутыми пальцами одной руки:

– А теперь уходи.

– Стоп! – Джулия хлопает сестру по руке. – Кэмпбелл – адвокат, с которым я работаю на этой неделе.

– Но разве это не тот парень…

– Да, спасибо, на память пока не жалуюсь.

– Итак! – встреваю я. – Я заезжал к Анне.

Джулия поворачивается ко мне:

– И?..

– Джулия, на связи Земля, – говорит Иззи. – Это саморазрушение.

– Нет, когда оно включает в себя необходимость платить по счетам. Мы участвуем в одном деле. Понятно? И мне совсем не хочется выслушивать от тебя лекции по поводу деструктивного поведения. Кто звал Джанет потрахаться из сочувствия после того, как она тебя бросила?

– Эй, – я обращаюсь к Джаджу, – как тебе эти «Ред сокс»?

Иззи топает по коридору.

– Это самоубийство! – кричит она, и я слышу, как хлопает дверь.

– Думаю, на самом деле я ей нравлюсь, – говорю я, но Джулия не улыбается.

– Спасибо за документы. Пока.

– Джулия…

– Слушай, я просто помогаю тебе избежать проблем. Наверное, нелегко было натренировать пса, чтобы он вытаскивал тебя из комнаты при необходимости спасения в эмоционально нестабильной ситуации: например, когда бывшая подружка выкладывает тебе всю правду. Как это работает, Кэмпбелл? Знак рукой? Словесная команда? Свист?

Я задумчиво вглядываюсь в конец коридора:

– Можно вернуть назад Иззи? – (Джулия пытается вытолкать меня за дверь.) – Хорошо. Прости. Я не хотел прерывать тебя сегодня у себя в кабинете. Но… возникла неотложная ситуация.

Она смотрит на меня:

– Для чего, ты сказал, тебе эта собака?

– Я не говорил. – Когда она отворачивается, мы с Джаджем входим в квартиру и закрываем за собой дверь. – Итак, я побывал у Анны Фицджеральд. Ты была права. Прежде чем добиваться ограничений ее матери в правах, нужно было поговорить с ней.

– И?..

Я вспоминаю, как мы с Анной сидели на полосатом диване и плели между нами паутину доверия.

– Думаю, мы с ней сошлись во взглядах. – (Джулия молча берет со стола бокал белого вина.) – Да, я тоже не откажусь, – добавляю я.

Она пожимает плечами:

– Возьми у Смиллы.

Холодильника, само собой. И ее чувство снега[17]17
  Отсылка к роману Питера Хёга «Смилла и ее чувство снега».


[Закрыть]. Я подхожу к холодильнику и вытаскиваю бутылку, чувствуя, что Джулия силится сдержать улыбку.

– Ты забыла, что я тебя знаю.

– Знал, – поправляет она.

– Тогда просвети меня. Чем ты занималась последние пятнадцать лет? – Я киваю в сторону комнаты Иззи. – Помимо того, что клонировала себя.

Тут у меня возникает мысль, но я не успеваю поделиться ею, потому что Джулия отвечает:

– Все мои братья стали строителями, поварами и сантехниками. Родители хотели, чтобы их дочери учились в колледже, а потому посчитали, что последний год учебы в школу Уилера – это хорошее решение проблемы. У меня были достаточно высокие оценки для получения частичной стипендии, у Иззи нет. Родители могли послать в частную школу только одну из нас.

– Она ходила в колледж?

– В Род-Айлендскую школу дизайна, – отвечает Джулия. – Она дизайнер украшений.

– Злой дизайнер украшений.

– Разбитое сердце делает человека таким. – Наши глаза встречаются, и Джулия понимает, что проговорилась. – Иззи переехала ко мне сегодня.

Я обшариваю взглядом квартиру, ищу хоккейную клюшку, спортивный журнал, кресло с откидывающейся подставкой для ног – что-нибудь, говорящее о присутствии в доме мужчины.

– Трудно привыкнуть к жизни с кем-то?

– До того я жила одна, Кэмпбелл, если ты об этом спрашиваешь. – Она смотрит на меня поверх края бокала с вином. – А ты?

– У меня шесть жен, пятнадцать детей и отара овец.

Джулия кривит губы:

– Такие, как ты, всегда заставляют меня чувствовать себя неудачницей.

– О да, ты действительно зря коптишь воздух. Гарвардская недоучка, юридический факультет, опекун от суда с кровоточащим сердцем…

– Откуда ты знаешь, где я училась?

– От судьи Десальво, – вру я, и она покупается.

Интересно, чувствует ли Джулия себя так, будто прошли мгновения, а не годы с тех пор, как мы были вместе. И легко ли ей сейчас сидеть за этим столом на кухне, так же как мне? Это все равно что взять в руки лист с нотами и начать, спотыкаясь, наигрывать мелодию, но тут же заметить, что ты ее когда-то хорошо знал и можешь сыграть без усилий.

– Я не думал, что ты станешь опекуном от суда.

– Я тоже. – Джулия улыбается. – Иногда я воображаю, что стою на сколоченной наспех трибуне в Бостонском городском парке и выступаю с речью против патриархального общества. К несчастью, за квартиру не заплатишь убеждениями. – Она смотрит на меня. – К тому же я ошибочно полагала, что ты к настоящему моменту станешь президентом США.

– Я замотался, – признаюсь я. – Пришлось понизить планку. А ты… Ну, я, вообще-то, думал, ты живешь в пригороде с каким-нибудь счастливчиком, возишь детишек на футбол.

Джулия качает головой:

– Думаю, ты путаешь меня с Маффи, Битси, Тото или еще с кем-нибудь из уилерских девчонок.

– Нет. Я только думал… что сам мог бы быть тем парнем.

Повисает тяжелая, вязкая пауза.

– Ты не хотел быть тем парнем, – наконец произносит Джулия. – И ясно дал это понять.

Неправда, хочу возразить я. Но что еще она могла подумать, если я перестал с ней общаться. Повел себя как все остальные.

– Ты помнишь… – начинаю я.

– Я помню все, Кэмпбелл, – обрывает меня она. – Если бы не помнила, мне было бы легче.

Пульс у меня стучит так часто, что Джадж встает и тревожно тычется носом в мое бедро. Тогда я считал: ничто не может навредить Джулии, которая казалась такой свободной. Я надеялся, что мне так же повезет.

Я ошибся и в том и в другом.

Анна

В гостиной целая полка посвящена визуальной истории нашей семьи. Тут стоят младенческие фотографии всех нас, несколько школьных портретов, разные снимки из отпусков, с дней рождений и каникул. Они вызывают у меня мысли о зарубках на память или царапинах на тюремной стене – доказательства, что время прошло и все мы не просто плавали в пространстве между раем и адом.

Тут есть сдвоенные рамки, одинарные, 8 × 10 и 4 × 6 дюймов, сделанные из светлого дерева, инкрустированные деревом, а одна – из очень красивой стеклянной мозаики. Я беру фотографию Джесса в ковбойском костюмчике, на снимке ему года два. Глядя на этого малыша, невозможно представить, что из него вышло.

Тут есть Кейт с волосами и Кейт совершенно лысая; Кейт, сидящая на коленях у Джесса; вот мама держит их обоих на краю бассейна. Мои фотки тоже имеются, но немного. Я одним махом превращаюсь из младенца в девочку лет десяти.

Может, это потому, что я была третьим ребенком и родители устали вести каталог жизни. Может, просто забывали.

Тут никто не виноват, и это не слишком важно, но в то же время немного грустно. Фотография говорит: «Ты была счастлива, и мне хотелось запечатлеть этот момент». Фотография говорит: «Ты была так важна для меня, что я отложила все и пришла посмотреть на тебя».

В одиннадцать вечера звонит отец и спрашивает, хочу ли я, чтобы он пришел и забрал меня.

– Мама останется в больнице, – объясняет он, – если не хочешь оставаться дома одна, можешь переночевать на станции.

– Нет, все в порядке. Джесс рядом, если мне что-нибудь понадобится.

– Верно, – говорит отец. – Джесс.

Мы оба притворяемся, что это надежный план.

– Как Кейт? – спрашиваю я.

– Все еще не очнулась. Ей дали снотворное. – (Я слышу, как он втягивает ноздрями воздух.) – Знаешь, Анна, – начинает отец, но тут на заднем плане слышится резкий звонок. – Дорогая, мне нужно идти.

И мои уши наполняет мертвая тишина.

Секунду я просто держу в руках трубку телефона, представляя, как папа обувает ботинки и подтягивает лямки комбинезона. Вижу, как открывается широкая дверь пожарной станции, будто пещера Аладдина, рычат моторы, папа сидит на переднем сиденье на месте пассажира. Каждый раз на работе ему приходится тушить пожар.

Это меня вдохновляет. Взяв свитер, я выхожу из дома и отправляюсь в гараж.

В школе у нас был один мальчик, Джимми Стрэдбоу, настоящий непрушник, горе луковое. Он был весь в прыщах, имел домашнюю крысу по имени Сиротка Энни, и однажды на уроке природоведения его вырвало в аквариум с рыбками. Никто с ним не разговаривал, вдруг придурковатость заразна. Но однажды летом ему поставили диагноз «рассеянный склероз». После этого никто больше не относился к Джимми плохо. Проходя мимо него в коридоре, все улыбались. Если он садился рядом с кем-то в столовой, ему приветливо кивали. Складывалось ощущение, что, раз он стал ходячей трагедией, это перечеркнуло все его прежние странности.

С момента рождения я была девочкой, у которой больная сестра. Всю жизнь кассиры в банке давали мне еще один леденец на палочке; директора в школе знали меня по имени. Никто никогда не проявлял открытой враждебности в отношении меня.

И вот я думаю, а как относились бы ко мне, будь я обычным ребенком. Может, я вообще дрянной человек, правда, но ни у кого не хватало духа сказать мне об этом прямо в лицо. Может, все считают меня грубой, противной или глупой, но должны быть милыми и обходительными, потому что это жизнь сделала меня такой.

Эти мысли вызывают у меня вопрос: а вдруг в том, что я сейчас делаю, проявляется моя истинная натура?

Свет фар едущей сзади машины отражается от зеркала, и вокруг глаз Джесса появляются зеленоватые круги. Он держит руль лениво, одной рукой. Ему давно пора постричься.

– У тебя вся машина провоняла дымом, – говорю я.

– Да. Но это скрывает запах пролитого виски. – Его зубы блестят в темноте. – А что? Тебе это мешает?

– Типа того.

Джесс протягивает руку к бардачку, вытаскивает пачку сигарет и зажигалку, прикуривает и выпускает дым в мою сторону.

– Прости, – произносит он вовсе не извиняющимся тоном.

– Можно мне тоже?

– Что?

– Сигарету.

Они такие белые, будто светятся.

– Ты хочешь сигарету? – Джесс усмехается.

– Я не шучу.

Он приподнимает бровь, а потом так резко поворачивает руль, что я пугаюсь, вдруг джип опрокинется. Мы, виляя в дорожной пыли, катим по обочине дороги. Джесс включает свет в салоне и встряхивает пачку, чтобы из нее выпала сигарета.

Она такая тоненькая, вроде птичьей кости. Я держу ее, как, по-моему, должна держать роковая женщина, – зажав между указательным и средним пальцем. Подношу сигарету к губам.

– Сперва нужно прикурить, – смеется Джесс и чиркает зажигалкой.

Ни за что не стану наклоняться к огню. Я скорее подожгу себе волосы, чем раскурю сигарету.

– Прикури для меня, – прошу я.

– Нет. Хочешь научиться, учись. – Он снова чиркает зажигалкой.

Я прикасаюсь сигаретой к огоньку, сильно затягиваюсь, как обычно делает Джесс. Грудь у меня будто разрывается, я закашливаюсь так сильно, что целую минуту ощущаю легкие в глубине горла, розовые и губчатые. Джесс надрывается от смеха, забирает у меня сигарету, пока я не выронила ее, делает две длинные затяжки и выбрасывает окурок в окно.

– Неплохое начало, – замечает он.

Голос у меня сиплый – яма с песком.

– Это все равно что лизнуть мангал.

Пока я вспоминаю, как дышать, Джесс снова выруливает на дорогу.

– А почему ты захотела попробовать?

– Решила, что тоже могу, – пожимаю я плечами.

– Если хочешь получить список пороков, могу составить. – Я молчу, и брат смотрит на меня. – Анна, ты ничего плохого не делаешь.

Он уже заехал на парковку у больницы.

– Но и хорошего тоже, – замечаю я.

Джесс выключает двигатель, но из машины не выходит.

– Ты подумала о драконе, охраняющем пещеру?

Я прищуриваюсь:

– Говори по-английски.

– Ну, я думаю, мама спит футах в пяти от Кейт.

О черт! Нет, мама вряд ли выставит меня вон, но точно не оставит наедине с сестрой, а сейчас мне это нужно больше всего на свете.

– От встречи с Кейт тебе не станет лучше, – говорит Джесс.

Невозможно объяснить, почему я должна знать, что с ней все в порядке, по крайней мере сейчас, хотя я и предприняла шаги для того, чтобы прекратить наши страдания.

Кажется, хоть кто-то меня понимает. Джесс смотрит в окно:

– Предоставь это мне.

Нам было одиннадцать и четырнадцать, и мы тренировались, чтобы войти в Книгу рекордов Гиннесса. Разумеется, не было на свете двух сестер, которые одновременно стояли бы на голове так долго, что щеки у них стали твердыми, как сливы, а глаза ничего не видели, кроме красноты. Кейт была похожа на фею, руки и ноги как макаронины. Когда она закидывала вверх ноги, то напоминала ползущего по стене паука. А я… я с глухим стуком преодолела силу гравитации.

Мы молча балансировали несколько секунд.

– Лучше бы у меня голова была более плоской, – сказала я, чувствуя, что брови куда-то сползают. – Думаешь, к нам придет кто-нибудь, чтобы замерить время? Или просто пошлем видеозапись?

– Думаю, нам сообщат. – Кейт согнула руки и положила локти на ковер.

– По-твоему, мы станем знаменитыми?

– Нас могут позвать на шоу «Сегодня». У них там был мальчик одиннадцати лет, который играл на пианино ногами. – Кейт секунду подумала. – Мама знала одного человека, которого убило выпавшим из окна пианино.

– Это вранье. Кто станет выкидывать пианино в окно?

– Это правда. Спроси ее. И его не выбрасывали, а затаскивали в квартиру. – Кейт скрестила ноги по-турецки, прислонившись к стене, это выглядело так, будто она сидит вниз головой. – По-твоему, как лучше всего умереть?

– Не хочу об этом говорить.

– Почему? Я умираю. Ты умираешь. – Я сердито нахмурилась, и она сказала: – Ну да. – Потом ухмыльнулась. – Просто у меня к этому больше способностей, чем у тебя.

– Это глупый разговор. – От него моя кожа уже зудела в тех местах, где ее никак нельзя было почесать.

– Может, авиакатастрофа, – размышляла между тем Кейт. – Мерзко, конечно, когда понимаешь, что самолет падает… но потом он разбивается, и ты просто превращаешься в пыль. Как это люди распыляются, а их одежду находят на деревьях, и еще эти черные ящики?

В голове у меня застучало.

– Заткнись, Кейт!

Она опустила ноги вниз и села, вся красная.

– Можно, конечно, спать до тех пор, пока не откинешь копыта, но это скучно.

– Заткнись! – повторила я, злясь, что мы продержались всего двадцать две секунды, злясь, что нам придется еще раз идти на рекорд. Я снова перевернулась и попыталась убрать с лица волосы. – Знаешь, нормальные люди не думают о смерти.

– Вранье! Все думают о смерти.

– Все думают о твоей смерти, – уточнила я.

В комнате стало так тихо, что я подумала, не пойти ли нам на новый рекорд: сколько времени две сестры могут не дышать?

Потом на лице Кейт появилась кривая улыбка.

– По крайней мере, теперь ты говоришь правду.

Джесс дает мне двадцать долларов на такси, чтобы я вернулась домой, потому что это единственный пробел в его плане, ведь он обратно не поедет. Мы поднимаемся на восьмой этаж по лестнице, поскольку таким образом можно миновать пост медсестры. Потом Джесс запихивает меня в кладовку с подушками и постельным бельем, помеченным больничной печатью.

– Погоди, – бросаю ему я, когда он уже готов меня оставить. – А как я узнаю, что мне пора?

– Узнаешь, поверь мне, – смеется он.

Джесс вынимает из кармана серебряную фляжку – ту самую, которую отец получил в подарок от шефа и думал, что потерял года три назад, – отвинчивает крышечку и обливает себе грудь виски, после чего идет по коридору. Идет – это громко сказано. Джесс стукается, как бильярдный шар, о стены и переворачивает тележку с принадлежностями для уборки.

– Ма! – кричит он. – Мама, где ты?

Он вовсе не пьян, но у него чертовски здорово получается это изображать. Я вспоминаю те несколько раз, когда выглядывала посреди ночи из окна спальни и видела его блюющим в рододендроны. Может, это тоже была показуха?

Медсестры выбираются из-за своего поста, напоминающего улей, и пытаются утихомирить парнишку, который вдвое их моложе, втрое сильнее и в этот момент хватается за самую высокую планку сушилки для белья. Джесс опрокидывает ее, производя такой сильный грохот, что у меня звенит в ушах. За постом медсестер загораются кнопки вызова, как на коммутаторе, но все три ночные дежурные заняты – стараются как могут сдержать размахивающего руками и ногами Джесса.

Открывается дверь в палату Кейт, оттуда выходит моя мать с опухшими глазами. Смотрит на Джесса, и лицо ее каменеет – она понимает, что дело может обернуться куда хуже. Джесс, здоровенный бычара, поворачивается к ней и делает умиленное лицо.

– Мам, приве-ет, – произносит он и глупо улыбается.

– Простите, мне очень неудобно, – говорит мама медсестрам.

Джесс выпрямляется и забрасывает ей на плечи вялые руки.

– В кафе можно выпить кофе, – предлагает одна из медсестер, но маме так стыдно, что она ничего не отвечает и молча идет к лифту с прицепившимся к ней, как ракушка к корпусу судна, Джессом. Она жмет и жмет на кнопку вызова в бесплодной надежде, что от этого двери откроются быстрее.

Когда они уезжают, дело остается за малым. Одни медсестры спешат проверить пациентов, которые сигнализировали, что им нужна помощь, а другие возвращаются на свой пост, вполголоса обмениваясь комментариями насчет Джесса и моей бедной матери, будто за игрой в карты. На меня они не обращают внимания. Я тихонько выскальзываю из бельевой, крадусь на цыпочках по коридору и захожу в палату сестры.

В Дни благодарения, если Кейт не была в больнице, мы притворялись обычной семьей. Смотрели по телевизору парад, во время которого гигантский воздушный шар становился жертвой шального ветра и цеплялся за столб нью-йоркского светофора. Сами готовили соус к мясу. Мама приносила грудную кость индейки, и мы боролись за право переломить ее. Честь выпала нам с Кейт. Не успела я хорошенько взяться за нее, как мама наклонилась и шепнула мне на ухо: «Ты знаешь, какое желание нужно загадать». Поэтому я крепко зажмурилась и подумала о том, чтобы Кейт стало лучше, хотя на самом деле хотела загадать, чтобы у меня появился свой СD-плеер, и получила горькое удовлетворение оттого, что не я победила в перетягивании индюшачьей кости.

После еды, пока мама мыла посуду, отец вывел нас во двор поиграть двое на двое в американский футбол, только мы не валили игрока с мячом на землю, а пятнали его. Мама появилась, когда мы с Джессом уже набрали два очка.

– Скажите мне, что это галлюцинация.

Больше ей ничего говорить было не нужно. Мы все видели Кейт падающей, как обычный ребенок, и после этого истекающей кровью, как больной.

– Ну, Сара, – отец добавил мощности в ваттах улыбке, – Кейт в моей команде. Я не дам ее в обиду.

Он неспешно подходит к маме и целует ее так долго и медленно, что я краснею, понимая: соседи наверняка это видят. Когда он поднимает голову, глаза у матери такого цвета, какого я никогда не видела и, думаю, не увижу.

– Доверься мне. – Папа бросает мяч Кейт.

Что я помню о том дне, так это то, как покусывала ноги земля, стоило присесть на нее, – первые признаки зимы. Помню, как меня повалил отец. Он всегда опирался на руки, как при отжиманиях, не наваливаясь всем своим весом, но я ощущала жар его тела. Помню, как мама подбадривала обе команды.

И еще я помню, как бросила мяч Джессу, а Кейт кинулась его перехватывать, и помню выражение абсолютного шока на ее лице, когда мяч приземлился прямо ей в руки и отец крикнул, чтобы она делала тачдаун. Кейт побежала и почти сделала, но тут Джесс с лету прыгнул на нее и припечатал к земле, подмяв под себя.

В этот момент все замерло. Кейт лежала без движения, раскинув руки и ноги. Отец мигом оказался рядом, отпихнул Джесса:

– Что с тобой, черт возьми!

– Я забыл!

Мама:

– Где болит? Ты можешь сесть?

Но когда Кейт перевернулась на спину, она улыбалась.

– Мне не больно. Как это было здорово!

Родители переглянулись. Они не понимали, как понимали мы с Джессом: не важно, кто ты, но какой-то части тебя всегда хочется быть кем-то другим, и когда, на миллисекунду, желание исполняется, это чудо.

– Он забыл, – сказала Кейт, ни к кому не обращаясь.

Она лежала на спине и улыбалась орлиному глазу холодного солнца.

В больничных палатах никогда не бывает абсолютно темно. Всегда есть какая-нибудь тускло светящаяся панель за кроватью на случай катастрофы, дорожка аварийного выхода, чтобы доктора и медсестры могли найти путь к цели. На таких койках я видела Кейт сотню раз, хотя трубки и провода менялись. Она всегда выглядела как будто меньше, чем я помнила ее.

Я сажусь на край кровати так тихо, как только могу. Вены на шее и груди Кейт как карта дорог, шоссе, которые никуда не ведут. Я притворяюсь, что вижу эти мерзкие лейкемические клетки, которые расползаются по телу Кейт подобно слухам.

Когда она открывает глаза, я едва не падаю с койки; это мистический момент.

– Анна? – Кейт смотрит прямо на меня.

Я не видела ее такой испуганной с детства, когда Джесс сказал нам, что дух старого индейца пришел, чтобы вернуть себе кости, по ошибке захороненные под нашим домом, и мы поверили.

Если твоя сестра умирает, разве ты перестанешь говорить, что она у тебя есть? И остаетесь ли вы сестрами, когда одна часть этого уравнения исчезает?

Я забираюсь на койку, она узкая, но мы все равно помещаемся. Кладу голову на грудь сестры так близко к трубке капельницы, входящей в ее подключичную вену, что вижу втекающую в Кейт жидкость. Джесс не прав. Я пришла повидаться с сестрой не потому, что мне от этого станет лучше. Я пришла потому, что без нее мне трудно вспомнить, кто я.