Текст книги "Адам Смит и неолиберальная экономика"

Лекция III
Моральная философия

А теперь, как я и обещал, разберем представление Смита об алчности в контексте его моральной философии.

Смит исходил из следующих предположений. Свобода – это отсутствие ограничений. Пожалуйста, обратите особое внимание на это определение. Это стандартное определение свободы, приводимое, например, в «Оксфордском словаре английского языка». Соответствующая словарная статья в нем приводит пример птицы в клетке. Клетка – это ограничение. Уберите клетку – и птица будет свободна. Никакое другое определение свободы не будет более понятным, чем то, которое дал Смит. Если свобода – это отсутствие ограничений, то естественная свобода – это отсутствие ограничений, за исключением тех, которые накладываются природой. Величайший американский философ XVIII столетия Джонатан Эдвардс (1703–1758) говорил, что вам, возможно, и хочется подпрыгнуть вверх на сто футов, но вы не сможете сделать это, потому что ограничены вашими природными возможностями. Для цивилизованного общества естественные ограничения являются необходимыми, но недостаточными. Оно требует дополнительных гражданских или моральных ограничений. Например, в нашей человеческой природе заложена способность убивать друг друга, но большинство философов сходятся на том, что цивилизованное общество не сможет существовать, если граждане не откажутся от такого проявления свободы, передав монополию на насилие верховной власти. Аналогичным образом верховная власть налагает на нас и другие гражданские ограничения, но и сами мы накладываем на себя моральные ограничения. Например, роль морального ограничителя играет голос совести.

Знаменитые авторы определили, что является важнейшими естественными, гражданскими и моральными ограничителями. Если вы, например, почитаете труды философа-схоласта св. Фомы Аквинского (1225–1274), то обнаружите, что он приписывает естественному закону исключительно широкий диапазон проявления. Он говорит о том, что естественный закон накладывает такое количество ограничений, что некоторые могут подумать, будто вовсе не требуется никаких гражданских ограничений в дополнение к естественным. Согласно Фоме Аквинскому, естественный закон даже охраняет частную собственность от несправедливых притязаний суверена. С другой стороны, почитав труды английского философа Томаса Гоббса, о котором мы упоминали ранее, вы обнаружите, что он впадает в другую крайность. Гоббс не придавал особого значения голосу совести. Все ограничения являются гражданскими, а не естественными или моральными. Гоббс утверждал, что мы заключили общественный договор для того, чтобы войти в цивилизованное общество, и по этому договору мы сохраняем за собой только естественное право и долг сохранять свою собственную жизнь. Мы передали верховной власти право устанавливать все остальные ограничения.

Итак, Смит говорил и о том, что алчность – это плохо, и о том, что она приносит пользу. Давайте станем ненадолго философами-моралистами и зададим ему вопросы, касающиеся нашей моральной философии. Что сдерживает алчность в гражданском обществе? Каким образом она совместима с гражданским обществом? Что делает ее полезной для гражданского общества? Является ли ограничение алчности естественным ограничением или ее следует ограничивать актом верховного правителя, например посредством закона?

Ответ будет таков.

Согласно античным моралистам, таким как Аристотель, добровольная щедрость считалась полноценным ограничителем алчности. Это ограничение было нравственным, а не естественным и не гражданским. Щедрость была добровольной. Разумеется, государство также могло требовать пожертвований, принуждая платить налоги.

Напротив, согласно «Теории нравственных чувств» Смита, в гражданском обществе алчность богатых имеет природные ограничения. По его мнению, щедрость основывается на справедливости. Поэтому она не ограничивает тех, кто творит несправедливости. Не ограничивает их и милосердие. Гоббс также не придавал значения добровольной щедрости или милосердию. Напротив – он считал, что правитель или государство обязаны ограничивать своекорыстие мужчин и женщин, но Смит не думал, что это требовалось во всех случаях. Он говорил, что иногда эту функцию выполняет природа. Жадные богатые привнесли этот отвратительный порок в гражданское общество, но их порок обернулся непреднамеренной выгодой. На деле в гражданском обществе богатые могли потреблять лишь очень немного. Богатых сдерживала «невидимая рука»: это было естественное ограничение. Гордыня и любовь к роскоши побуждали их производить роскошные и разнообразные товары. Движимые тщеславием и глупостью, алчные богатеи предоставляли работу множеству бедняков. Тем самым алчность, сама по себе являющаяся отвратительным пороком, оказывалась полезным пороком, потому что позволяла заработать на хлеб огромному числу бедняков.

Лекция IV
Полезность

Использование понятия полезность явно относит Смита к философам-утилитаристам. Мы будем помнить об утилитарности его философии, когда станем сравнивать Смита с более поздними теоретиками-экономистами.

Для начала давайте разберемся в том, насколько отличается смысл современного термина полезность от того смысла, который вкладывал в него Смит, и для этого рассмотрим два примера полезности из повседневной экономической жизни.

Пример первый. В 1950 г. в США можно было купить мороженое в вафельном рожке за пять центов, а в апреле 2014 г. точно такой же рожок стоил пять долларов. Какая разница? Вы скажете, что за один рожок можно заплатить и пять долларов. А как насчет второго рожка? Он уже не будет казаться столь нужным, а третий и вовсе будет ни к чему.

Давайте рассмотрим второй пример. Представьте себе, что у вас есть собственность, которую вы сдаете в аренду, прибегнув к услугам агента. Чтобы сдать в аренду вашу собственность, агент должен получить разрешение городской администрации. Она проводит инспекцию и в качестве условия выдачи разрешения требует сделать ремонт. Агенту приходится делать ремонт, иначе он не сможет сдать собственность в аренду. С другой стороны, любой ремонт, превосходящий требования городских инспекторов, означает напрасную трату денег. Арендаторы обычно уничтожают все улучшения, которые были внесены в предоставляемую в аренду собственность, поэтому не имеет смысла тратить хоть какие-то деньги на подобные улучшения.

От экономистов конца XIX века к нам пришло выражение предельная полезность, с помощью которого можно описать обе вышеприведенные ситуации. В первом примере с мороженым в вафельных рожках предельная полезность с точки зрения экономической теории описывает уменьшение ценности или полезности каждого последующего рожка. Во втором случае, случае со сдачей в аренду, предельная полезность описывает резкий спад в возврате инвестиций. Они оправдывают себя, когда деньги тратятся только на тот ремонт, который требует сделать город, но отдача становится очень слабой, если деньги расходуются на какие-то дополнительные улучшения.

Эти возникшие в XIX столетии понятия о предельной полезности побудили экономистов повысить уровень экономического анализа. Во многих случаях снижающаяся полезность какой-то вещи приводила, например, к падению ее цены, и экономисты сделали попытку превратить экономику в науку, способную составлять прогнозы. К сожалению, на практике экономические соотношения зачастую оказывались очень запутанными, и дать прогноз было очень сложно. Аналогичным образом во многих других ситуациях, связанных с инвестициями, дополнительные финансовые вложения могли принести дополнительную прибыль. Опять-таки определить это было крайне затруднительно. Каким бы сложным оно ни было, понятие предельной полезности потянуло за собой применение математики, что преобразовало экономическую теорию. На следующем занятии мы вернемся к вопросу о математике.

А пока мы обратимся к совершенно иному пониманию полезности, которое Адам Смит позаимствовал из философии утилитаризма. Первым крупным философом-утилитаристом был третий граф Шефтсбери (1671–1713), один из величайших английских философов. Он оказал влияние на Смита через его учителя, Фрэнсиса Хатчесона (1694–1746). Впрочем, как это всегда бывает с западной философией, лучше всего будет начать с древних греков. В нашем случае мы начнем с Теофраста (ок. 371 – ок. 287), сначала ученика Платона, а потом – ученика, коллеги и преемника Аристотеля. Свое прозвище Теофраст, означающее Богоречивый, он получил от Аристотеля.

Когда Шефтсбери писал книгу под названием «Характеристики» (1711), он цитировал Теофраста, потому что своим названием книга была обязана Теофрасту. В греческом языке слово характер (ὁ χᾰρακτήρ) означало, в частности, изображение лица на монете. В те времена монеты изготавливались вручную. В настоящее время каждая новая монетка идентична другой того же достоинства. А тогда монеты хоть и походили друг на друга, но все же у каждой были свои небольшие отличия. Теофраст говорил, что все люди одинаковы, как отливаемые вручную монеты, и при этом каждый обладает своими особенностями, хотя в целом они принадлежат к нескольким основным типам или вариантам. Набор человеческих характеров был ограниченным, так же как ограниченным является набор монет, выпускаемых монетным двором. Он также связал свойства личности с ее внешностью. Тем самым он составил полный каталог человеческих типов.

По Теофрасту, личность и внешность определялась четырьмя гуморами. Это медицинское представление стало знаменитым благодаря древнеримскому врачу греческого происхождения Галену Пергамскому (129–216). Между прочим, древняя медицина была чистым кошмаром. Не случайно Галену принадлежит знаменитое высказывание о том, что главное в ней – не навредить. Доктора погубили гораздо больше народу, чем исцелили, и так продолжалось примерно до 1890 г.

Как это часто случалось с древними греками, естественнонаучное основание, на котором зиждилась эта философская идея, было чепухой, и в этом случае соответствующие медицинские вмешательства были пагубными, однако у многих эта философская теория продолжает вызывать интерес. Четыре гумора – это земля, воздух, огонь и вода. Доктора утверждали, что они смешиваются и образуют человеческое тело. Здоровье определялось правильными пропорциями этой смеси, или складом характера, а заболевания – их нарушением. Доктора пускали людям кровь, чтобы восстановить правильный склад характера, т. е. соотношение гуморов. Они также считали, что на состав смеси гуморов оказывают влияние планеты. Многие врачи были и астрологами. Мы знаем, что не так давно грипп называли инфлюэнция, т. е. влияние. Представление о том, что диспропорция гуморов является причиной болезни, разделяли не только греки. Оно было широко распространено в древнем мире. В частности, его разделяли китайские врачи. Также весьма часто причину болезни видели в дурном стороннем воздействии. Японцы связывали грипп не с волей небес, но с влиянием дурного воздуха или ветра. И в наши дни, когда человек слегка простужен, все еще говорят, что его продуло. Теофраст считал, что гуморы смешиваются друг с другом в конечном числе вариантов, и их исследования привели его к определению исчерпывающего набора возможных человеческих характеров. Он изложил результаты своих исследований в книге.

Теория четырех гуморов повлияла на многих людей, но особенно сильным было влияние, оказанное Теофрастом. Насколько мне известно, самым свежим случаем непосредственного употребления этой системы в английской массовой литературе стали повести о Джейн Марпл королевы детективов Агаты Кристи (1890–1976).

Мы обратимся к мисс Марпл, чтобы разобраться в том, как Теофраст понимал, что такое характер. Мисс Марпл – вымышленный персонаж; как известно, она была родом из вымышленной же маленькой английской деревушки Сент-Мери Мид. Мисс Марпл знала множество людей за ее пределами, но практически всегда могла сравнить любого встреченного ею человека, каким бы выдающимся он ни был, с кем-то из обычных людей, знакомых ей жителей ее скромной родной деревни. Это позволяло ей понимать, когда люди лгут, анализировать мотивы их поведения и предвидеть их поступки. В этом проявлялся Теофраст с его ограниченным количеством типов. Под эту систему можно подогнать любого человека. Прогноз оправдывается.

Теофраст оказал мощное влияние на западную живопись. Позвольте привести вам несколько примеров.

Итальянский художник Тициан (ок. 1489–1576) служил при императорском дворе Габсбургов. Его полотно Ессе Homo (Се человек) хранится в Художественном музее Сент-Луиса в Америке[6]6
  http://www.slam.org:808О/emuseum/view/objects/asitem/ items@:33862


[Закрыть]. Замечательная картина. На ней изображены три мужских фигуры: мальчик с горящим факелом, мальчик с безмятежным лицом, пышущим юностью и здоровьем; Христос в расцвете сил, также источающий здоровье, но униженный и оскорбленный, и Понтий Пилат, облаченный в роскошные одежды и украшенный драгоценностями, но старый, изнуренный и страдающий от разлития желчи. Взгляните на эти три возраста человека. Юность, расцвет лет и старость. Здоровье и болезнь. Добродетель и порок. Позади них полыхает факел, который держит мальчик. Св. Павел говорил евреям, что Господь есть «огнь поядающий».

Если вы находитесь в Санкт-Петербурге, вы можете полюбоваться другим замечательным полотном Тициана, хранящимся в Государственном Эрмитаже. На картине изображена полуобнаженная молодая женщина в шляпе с пером, украшенная драгоценностями. Тициан, как уже говорилось, служил при императорском дворе. На этот раз та же роскошь, которую он передал в образе Пилата, знаки власти и богатства, украшают полуобнаженную девушку. Она также пышет юностью и здоровьем, но не приходится сомневаться в том, что мальчик с факелом находился в лучшей компании. Как сказал поэт Эдмунд Спенсер (ок. 1552–1599), «но благосклоннее твоя фортуна, и час добрей».

Что же, приведем еще и третий пример из области искусств. Если вы соберетесь пойти в Эрмитаж полюбоваться Тицианом, что я настоятельно советую сделать, и если у вас есть студенческий билет, то вы можете посетить музей бесплатно. Когда придете в музей, сходите посмотреть на портрет Джона Локка (1632–1704) работы сэра Годфри Неллера (1646–1723). Это самый знаменитый портрет Локка и одновременно одно из лучших полотен Неллера. Глядя на него, вы вновь убедитесь, что медицинские представления оказали определенное влияние на живопись. Вспомните о четырех гуморах. Полные люди румяны и веселы. Портрет Локка иной. Он был стариком, худощавым, иссохшим и бесстрастным, но взгляд его глаз все еще выражал проницательность, а весь облик дышал мудростью и честностью – и, в сущности, неплохим здоровьем. Не знаю, насколько это соответствует истине, поскольку Локк был болезненным человеком, а художники, подобно поэтам, любят придумывать, но как бы то ни было, картина превосходная.

Локк был университетским наставником Шефтсбери, и независимо от того, был Локк здоровым или нет, его философская система была ущербной. Она была ущербной, и Шефтсбери воспользовался характеристиками Теофраста, чтобы исправить главный недостаток этой философской системы.

Недостаток заключался в следующем. Локк применял простую теорию познания, основанную на данных органов чувств. Этот недостаток проявлялся именно в том, что не давал ему твердого основания для его теории добрых дел, и справиться с этой проблемой он не сумел. Чтобы понять неудачу, постигшую Локка, обратимся к рассмотрению того фона, на котором происходило формирование его идей.

Вообще говоря, в западной философии существуют два течения: онтология и гносеология. Первое занимается существованием и тем, что претендует на существование. Всякий раз, когда вы говорите о том, что нечто существует, вы делаете онтологическое утверждение. Гносеология занимается теорией познания, в частности вопросом о том, каким образом мы получаем знания. Как нам подтвердить, что вещь существует? Если вы утверждаете, что что-то существует, то как это доказать? Чувственный опыт предоставляет наиболее очевидный и широко признанный тип доказательства. Мы обычно говорим, что у нас пять органов чувств: вкус, осязание, обоняние, зрение и слух. Даже животные получают чувственный опыт в подтверждение того, что что-то существует. Древнеримские философы-стоики говорили, что в мысли нет ничего, что сначала не было бы воспринято органами чувств. Они предполагали, что простейшая и наименее сложная система философии прежде всего основывается на положении о том, что чувственное восприятие является доказательством всех онтологических притязаний, а также на игнорировании любых онтологических притязаний, которым невозможно дать гносеологическое подтверждение, основанное на чувственном восприятии. Я знаю, что мой стол существует, потому что вижу его перед собой. Когда я пишу, я вижу его и прикасаюсь к нему С другой стороны, у меня нет таких оснований для подобного утверждения, какие были у Платона в «Государстве». Он говорил, что человеческая душа бессмертна и обладает знанием о вечных и совершенных вещах. Разумеется, я не могу и опровергнуть Платона. Поэтому онтологические суждения Платона с точки зрения этой простой системы гносеологии, основанной на чувственном восприятии, являются произвольными и голословными.

Вот почему Смит говорил, что полезность – основа красоты. Иными словами, красота – это результат нашего чувственного опыта. Проблема заключается в том, что когда вы основываете гносеологию исключительно на своем чувственном опыте, вы испытываете сложности с определением, что такое красота или моральная ответственность. Если бы, как говорил Платон, у вас было врожденное знание, помещенное в ваше сознание Господом, то тогда бы у вас было точное понимание того, что такое красота и что такое благо. Если вместо этого, как говорил Смит, ваши суждения определяются одной только полезностью, то мысль становится всего лишь последним актом понимания, осмыслением вашего чувственного опыта. Человек получает данные органов чувств, совершает действие, а мысль является связующим звеном между ними. Дэвид Юм говорил, что он заглядывал в себя и не находил ничего, что можно было бы назвать разумом или я, которые определяли бы понимание. Он подразумевал, что человеческое сознание – это просто черный ящик. Само по себе оно не знает, что такое красота или уродство, хорошее или плохое.

Между прочим, пытаясь преодолеть эти сложности, Локк внес существенный вклад в английский язык. Благодаря ему широкоупотребительным и привычным для англичан стало греческое слово идея (ἡ ἰδέα), которое прежде лишь изредка употреблялось в связи с учением Платона. Локк пытался объяснить, каким образом материальный объект – глаз – передает чувственное впечатление разуму или духу. Он говорил, что впечатление передается как идея, и это слово вошло в обиход.

Объяснение Локка было ошибочным. Разум определяется накопленным опытом, но Локк говорил, что люди, к тому же обладают некоей свободой воли. Широкую известность получила поправка, внесенная Шефтсбери. Чтобы сделать ее, он воспользовался учением Теофраста. Шефтсбери отрицал, что в разуме нет ничего, что первоначально не было воспринято органами чувств. Ничего, ничего, ничего. Никаких врожденных идей, никакой свободной воли. Разум определяется предшествующим чувственным опытом. Однако предшествующий чувственный опыт не был единственным фактором, определяющим человеческие поступки. Характер поступков зависел еще и от личности. И от физического состояния человека. Другими словами, ваша личность и ваше здоровье оказывают влияние на ваши действия. Если вы поступаете хорошо, то отчасти это обусловлено вашим характером. То же самое относится и к дурным поступкам.

Согласно Шефтсбери, сострадание – побудительный мотив для доброго дела. В силу особенностей склада личности или характера некоторые люди испытывают сострадание к другим. В XVIII веке это сострадание часто называли чувствительностью. Этот смысл заложен в названии труда Смита – нравственные чувства. Если вы сочувствуете другим, то поступаете хорошо, но в то же время вы действуете непреднамеренно. Решающее слово в понимании играет разум. Сочетание чувственного опыта и сострадания подталкивает вас к пониманию.

Джонатан Эдвардс терпеть не мог концепцию Шефтсбери о том, что сочувствие является основой нравственных поступков. Эдвардс называл ее моралью без Бога. Эдвардс полагал, что человеческое сострадание, как правило, является лишь замаскированной формой любви к самому себе. Все подобное сострадание – это сочувствие самому себе. Вы поймете, почему Эдвардс говорил именно так. Шефтсбери поддерживал медицинскую теорию нравственности и проповедовал доктрину медицинских моральных ограничителей. Таким образом, и добродетель, и порок выступали как результаты естественных причин. Человек не мог удержаться от сочувствия. С другой стороны, вы не могли бы ничего поделать, если бы оказались алчными. Каким же образом можно приложить доводы Эдварда Шефтсбери к Смиту?

Читая о невидимой руке, вы должны учитывать, что, когда Смит учился в школе, его любимыми предметами были натурфилософия и математика. Хотя он стал преподавателем моральной философии, он не утратил интереса к сложному философскому вопросу о причинно-следственных отношениях, которые так талантливо рассматривал его друг и родственник Дэвид Юм. Между прочим, если вы интересуетесь этим сложным философским вопросом, я советую вам почитать, что такое окказионализм. Можно для начала найти информацию в Интернете[7]7
  http://www.iep.utm.edu/occasion


[Закрыть]. Возможно, окказионализм особенно заинтересует студентов-мусульман, потому что он ясно демонстрирует величие средневековой мусульманской философии. В настоящее время считается, что персидский мистик аль-Газали предвосхитил некоторые положения современной квантовой физики. И уж вне всякого сомнения, он предвосхитил многие положения самого знаменитого из европейских окказионалистов, французского философа Николя Мальбранша (1638–1715). Мальбранш оказал влияние на понимание Юмом причинно-следственных отношений. Между прочим, Мальбранш, по всей вероятности, также оказал влияние и на Джонатана Эдвардса.

Как я уже говорил, Смит стал утилитаристом, а не окказионалистом. Возможно, он не стремился состязаться с блистательным Юмом. Он поставил перед собой собственную задачу, и она позволила ему занять самостоятельную, отличавшую его от остальных позицию. Однако для того чтобы полностью понять Смита, необходимо рассмотреть его идеи в философском контексте эпохи.

Вернемся к Смиту. Вернемся к утилитаризму. Если красота, как утверждал Смит, зависит от пользы, то объект сам по себе не обладает красотой. В то же время прекрасное вовсе не является чем-то трансцедентальным и божественным, как утверждал Платон. Если бы вы рассматривали красоту с точки зрения сенсуализма Смита и если бы вы утверждали, что сочувствие и другие чувства единственно лежат в основе добрых дел, то тогда полезность приобрела бы очень важное значение. Составить суждение вы могли бы только на основании показаний органов чувств, а они сообщали бы вам, обладает ли данный объект полезностью или нет. Таким образом, объект казался бы вам красивым только потому, что вы нуждались в нем и считали его полезным. Точно так же сентиментальный человек, испытывая сострадание, мог совершать доброе дело, но он же мог поступить и противоположным образом, и то же самое можно было бы сказать и о дурных поступках, совершаемых плохими людьми. Кем бы вы ни были, вы не могли ничего поделать с этим, и ваши нравственные выкладки определялись соотношением ваших гуморов, т. е. состоянием вашего здоровья.

Поэтому вдумайтесь в суть возражений Эдвардса против идей Шефтсбери. Некоторые называли Шефтсбери философом «морального чувства». Если следовать Шефтсбери в отношении нравственных сил, действующих в обществе, то мораль будет восприниматься несколько механистически. Люди могут вводить ограничения, но они делают это случайным образом и без трансцедентной нравственной цели.

И с невидимой рукой дело обстоит точно таким же образом. Так являлось ли представление Смита о невидимой руке моралью без Бога? Можно ли сказать о Смите то же, что сказал французский математик Блез Паскаль (1623–1662) по поводу учения о строении Вселенной польского астронома Николая Коперника (1473–1543)? Аристотель рассуждал о музыке сфер, полагая, что космос построен на системе числовых соотношений, аналогичных музыкальным созвучиям и что Вселенная конечна. Она представляла собой замкнутую систему, полную прекрасных созвучий или пропорций[8]8
  Lovejoy, Arthur О. The Great Chain of Being: A Study of The History of An Idea. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1936.


[Закрыть]. Коперник, напротив, утверждал, что неподвижные звезды находятся бесконечно далеко от земли, и не находил, что они подчиняются системе числовых соотношений. Паскаль заметил, что его страшит вечное молчание этих бескрайних просторов.

Откуда же Шефтсбери почерпнул свои медицинские представления о морали? Вспомним, что Джон Локк имел медицинское образование и работал врачом. Вспомним, что он был университетским наставником третьего графа. Несомненно, он рассказывал третьему графу о медицине и четырех гуморах. И еще он обучал его натурфилософии, которую мы теперь называем наукой. Поэтому мы можем себе представить, что юный студент исправил ошибку в моральной философии своего почтенного учителя с помощью сведений, полученных им ранее от Локка на занятиях, посвященных медицине и натурфилософии.

Сострадание и полезность надолго приковали к себе внимание британских философов. В частности, они широко использовались Дж. С. Миллем (1806–1873) в его знаменитом трактате «О свободе» (1859). Милль отбросил в сторону любые рассуждения о внутренней или умственной свободе и заявил, что в своей концепции свободы он принимает во внимание только наличие или отсутствие внешних ограничений, гражданских или нравственных. Он утверждал, что верховная власть имеет право ограничивать личность только в тех случаях, когда действия этой личности могут нанести вред другому человеку. Далее он говорил, что правитель не должен отдавать приказания совершать добродетельные поступки. Гражданские и нравственные ограничения могут помешать дурным людям причинять вред другим, но они не в состоянии превратить их в хороших. Одни будут сочувствовать другим, и это чувство приведет их к непредумышленно благим действиям, даже если они будут связаны для них с издержками и неудобствами. Другие не будут сочувствовать. Они могут испытывать удовлетворение, но это удовлетворение будет подобно тому, которое испытывает свинья. Этот образ уже был хорошо известен. «Никто не может быть богаче свиньи», – говорили древние. Лучше неудовлетворенный Сократ, чем удовлетворенная свинья, заявлял Милль. И далее он говорил о том, что в Британии общественное мнение часто играет роль более эффективного ограничителя дурных поступков, чем правосудие. Никто не хочет, чтобы его считали свиньей.

На протяжении нескольких десятилетий концепция Шефтсбери, согласно которой сострадание является основой нравственного поступка, развивалось и уточнялась. К временам Смита она оформилась в зрелую философскую систему – утилитаризм. Следующие две лекции мы посвятим обсуждению философии утилитаризма.