Текст книги "Мистические истории. Призрак и костоправ"

Джон Кендрик Бангз

Водяное привидение из Хэрроуби-Холла

Беда заключалась в том, что в Хэрроуби-холле водилось привидение. И что гораздо хуже, привидение это не ограничивалось простыми появлениями у постели избранной жертвы, но оставалось возле нее целый час напролет и лишь потом исчезало.

Появлялось привидение только в сочельник и ровно с двенадцатым ударом часов, так что тут ему определенно недоставало оригинальности, без которой в наши дни успех в потусторонних кругах решительно невозможен. Владельцы Хэрроуби-холла приложили все мыслимые усилия, дабы избавиться от промокшей дамы, которая, стеная и содрогаясь, возникала в углу лучшей их спальни, – но тщетно. Они попытались остановить часы, чтобы привидение не смогло определить, когда наступает полночь, однако эта мера не помешала привидению появиться точно в назначенный час, вселяя своим видом ужас, и пробыть в комнате до тех пор, пока все вокруг не сделалось насквозь мокрым.

Тогда хозяева Хэрроуби-холла законопатили каждую щель в полу самой лучшей паклей, а поверх настелили слои просмоленной холстины; стены сделали водонепроницаемыми, равно как окна и двери; владельцы дома искренне полагали, будто принятые меры не позволят упорному привидению просачиваться впредь в комнату, но их надежды были напрасны; призрачная дама явилась вновь. На следующее Рождество она возникла в спальне так же внезапно, как и раньше, и до полусмерти напугала ночевавшего там гостя, усевшись рядом с ним на постель и уставившись ему в лицо своими запавшими синими глазами. К тому же длинные прозрачные костлявые пальцы призрака были перевиты морскими травами, с коих капала вода, и этими водорослями призрачная дама водила по лбу несчастного, пока он, обезумев от ужаса, не лишился чувств. А поутру бедняга был найден хозяином в постели, весь в холодном поту и в морской влаге; несчастный так и не оправился от пережитого и четыре года спустя, в возрасте семидесяти восьми лет, скончался от пневмонии и нервного истощения.

На следующий год хозяин Хэрроуби-холла твердо положил вовсе не отпирать лучшей спальни своего дома, понадеявшись, что привидение утолит страсть к безобразиям и в отсутствие гостей, довольствовавшись мебелью. Однако и этот план провалился с таким же треском, что и все предыдущие.

Привидение, по обыкновению, появилось в той же самой комнате, – вернее сказать, все пришли к выводу, что оно там побывало, ибо наутро обнаружилось, что занавеси и прочие драпировки промокли насквозь, а в зале под роковой спальней на потолке проступило огромное влажное пятно. Обнаружив, что спальня пуста, привидение немедленно отправилось выяснять, в чем дело, и избрало своей жертвой не кого иного, как владельца Хэрроуби-холла. Оно настигло хозяина в его собственной уютной комнате, где он пил виски – неразбавленный виски, заметим, – и радовался тому, что сумел перехитрить призрачную даму. Так он блаженствовал, и вдруг волосы его развились, точно от сырости, влага в бутылке поднялась аж до горлышка, а затем выплеснулась наружу, а сам он почувствовал себя человеком, угодившим в бочку с дождевой водой. С трудом оправившись от потрясения, он узрел перед собой призрачную женщину с бездонными глазами и длинными пальцами, в которые вплелись водоросли. Зрелище это оказалось столь неожиданным и столь ужасным, что хозяин потерял сознание, но обильные водяные струи, которые промочили ему волосы и потекли по лицу, тотчас привели его в чувство.

Следует сказать, что хозяин Хэрроуби-холла был не робкого десятка и, хотя и не имел склонности беседовать с привидениями, особенно такими мокрыми, как то, что маячило перед ним, решил не уступать призраку. Он уже сделал даме комплимент, упав в обморок от неожиданности, с которой она появилась, и теперь намеревался выяснить кое-что, о чем, как ему казалось, имел полное право знать. Он был бы рад прежде переменить промокшую одежду на сухую, но призрак отказывался оставить его даже на минуту, пока его час не истек, и потому хозяину пришлось смириться с неудобством. Стоило ему сделать хоть шаг, как привидение неотступно следовало за ним и все, к чему оно прикасалось, мгновенно промокало до нитки. Пытаясь согреться, хозяин приблизился к пылавшему очагу, и, как тотчас выяснилось, сделал это напрасно, ибо привидение метнулось прямо на огонь и мгновенно загасило его. Что же касается виски, то оно к тому времени совершенно утратило свои горячительные свойства, поскольку оказалось на девять десятых разбавлено водой. Единственное, что еще мог сделать хозяин, дабы свести на нет возможные скверные последствия встречи с призраком, – это проглотить десяток хининовых пилюль по два грана[122]122
  Гран (от лат. granum – зерно, крупинка) – аптекарская мера веса, в английской системе мер равная 64,8 мг.


[Закрыть] каждая, каковое действие он поспешно и произвел, не дав своей гостье времени вмешаться. Покончив с пилюлями, он повернулся к привидению и несколько резковато произнес:

– Сударыня, я далек от намерения быть невежливым с дамой, но чтоб мне провалиться, если я не мечтаю о прекращении ваших дьявольских визитов в мой дом. Ступайте себе сидеть на озеро, если вам нравятся развлечения такого сорта, заберитесь в бочку с дождевой водой, коли пожелаете, но заклинаю вас, не являйтесь более в дом джентльмена и не причиняйте вреда ему и его имуществу. Это, черт побери, сущее безобразие!

– Генри Хартвик Оглторп, – пробулькало привидение, – вы сами не знаете, о чем толкуете.

– Сударыня, – возразил несчастный хозяин, – я искренне желал бы, чтобы ваше замечание было правдой, но толкую я о вас. Разрази меня гром, если я вас не знаю!

– Вот уж белиберда так белиберда! – возмутилось привидение, сердито плеснув водой в лицо хозяину дома. – Ваше замечание можно было бы счесть остроумным, но в качестве ответа на мои слова оно отдает неуместной дерзостью. Ибо вы и впрямь не знаете, о чем говорите. Я обречена являться в этот дом год за годом, снова и снова, обречена злым роком. Сама я не испытываю никакого удовольствия, посещая Хэрроуби-холл, портя и покрывая плесенью все, к чему ни прикоснусь. Я в жизни не могла помыслить, что превращусь в ходячий душ, но именно эта горькая участь меня и постигла. Знаете ли вы, кто я?

– Нет, не знаю, – ответствовал хозяин. – Должно быть, вы – Дева Озера[123]123
  Дева Озера — волшебный персонаж, водяной дух или нимфа, в английских сказаниях и европейских рыцарских романах о полулегендарном короле бриттов Артуре (V – нач. VI в.), куда образ озерной девы, несомненно, проник из кельтского фольклора; в различных легендах этот персонаж наделен разными именами: Вивиана, Элейна, Нинева и др. – и разнообразными сюжетными функциями, наиболее известными из которых являются дарение Артуру магического меча Экскалибур, заколдовывание чародея Мерлина и доставка смертельно раненного короля на волшебный остров Авалон. Дева Озера – героиня одноименной поэмы В. Скотта (см. выше примеч. к с. 77), которая легла в основу либретто оперы (1819) Джоаккино Россини с тем же названием, а также персонаж «Королевских идиллий» (1833–1874, опубл. 1869–1885) английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892).


[Закрыть] или Крошка Салли Уотерс[124]124
  Крошка Салли Уотерс — плачущая по своему возлюбленному героиня одноименной американской народной детской песенки.


[Закрыть]?

– А вы довольно-таки остроумны для своих лет, – заметило привидение.

– Что ж, мои шутки куда суше, чем когда-либо суждено быть вашим, – парировал хозяин.

– Несомненно. Я никогда не бываю сухой. Ибо я – водяной призрак Хэрроуби-холла, и все, что связано с отсутствием влаги, находится за пределами моих самых дерзновенных желаний. Нынче ночью ровно двести лет, как я заняла эту пренеприятнейшую должность.

– Как же это вас, прах побери, угораздило? – удивился хозяин.

– Посредством самоубийства, – призналось привидение. – Знайте, я призрак той прекрасной девы, чье изображение висит в гостиной над каминной полкой. Не покончи я с собой, я приходилась бы вам, Генри Хартвик Оглторп, двоюродной прапрапрапрабабушкой, ибо я была сестрой вашего прапрапрапра-деда.

– Но что же понуждает вас являться в мой дом именно в таком виде и творить подобные безобразия?

– Не моя в том вина, сударь, – отвечала призрачная дама. – Во всем виноват мой отец. Это он выстроил Хэрроуби-холл, а спальня, в которую я являюсь, когда-то принадлежала мне. Отец нарочно отделал ее в желтых и розовых тонах, зная, что я не выношу иных цветов, кроме сочетания голубого и серого. Сделал он это назло мне, и тогда, проявив, как я думала, твердость духа, я наотрез отказалась жить в этой комнате, на что отец заявил: «Мне безразлично, где ты будешь жить, – не хочешь в комнате, живи на лужайке». В ту ночь я сбежала из дому и бросилась со скалы в море.

– Это вы опрометчиво поступили, – заметил Оглторп.

– Мне тоже так сказали, – отозвалось привидение. – Знай я, какие последствия повлечет за собой мой порыв, я бы ни за что так не сделала; но я поняла, что натворила, уже после того, как утонула. Я пробыла в утопленницах с неделю, когда приплыла некая морская нимфа и объявила мне, что отныне моя участь – вечно быть одной из ее спутниц и что я обречена вечно являться под Рождество на один-единственный час в Хэрроуби-холл. Мне надлежит приходить в ту самую комнату, если в ней кто-то ночует, а если там никого нет – проводить этот час с хозяином дома.

– Я продам дом.

– У вас это не получится, сударь, ибо мне также предписано явиться любому возможному покупателю до заключения сделки и открыть ему ужасную тайну Хэрроуби-холла.

– Вы хотите сказать, что каждое Рождество, не обнаружив в той комнате гостей, будете преследовать меня, где бы я ни находился, портить мой виски и мою прическу, гасить мой очаг и обливать меня водой? – возмутился хозяин.

– Вы попали в самую точку, Оглторп, – отвечало привидение. – Более того, где именно вы находитесь, не имеет решительно никакого значения: если комната окажется пуста, я отыщу вас хоть на краю све…

В это мгновение пробил час ночи, и привидение тотчас исчезло. Нельзя сказать, что оно растаяло в воздухе – скорее испарилось или утекло, но совершенно бесследно.

– Клянусь святым Георгием и его драконом[125]125
  …святым Георгием и его драконом! – Подразумевается самое известное из чудес, согласно житийному канону, совершенных посмертно христианским святым и великомучеником Георгием (ум. 303/304) из Каппадокии (Малая Азия): повержение копьем гигантского змея (дракона), опустошавшего земли языческого царя в Бейруте. Отсюда традиция именовать этого святого Георгием Победоносцем и устойчивое иконографическое и геральдическое изображение его в виде всадника-змееборца. Культ святого Георгия утвердился в Европе и на Востоке в Средние века, закрепив за ним различные смыслы – от покровительства рыцарскому сословию до патронажа страны и престола.


[Закрыть]! – вырвалось у хозяина Хэрроуби-холла, и он в отчаянии заломил руки. – Ставлю гинею против прошлогоднего снега, что к следующему Рождеству поселю кого-нибудь в той проклятой комнате, иначе суждено провести мне Рождественскую ночь в ванной!

Но хозяин Хэрроуби-холла проиграл бы, случись кому побиться с ним об заклад, потому что к следующему Рождеству Генри Хартвик Оглторп уже покоился в могиле – он так и не оправился от жесточайшей простуды, заработанной в эту ночь. Хэрроуби-холл стоял запертым, а наследник его пребывал в Лондоне, где под Рождество имел такую же неприятную встречу, что и его отец годом раньше, – за единственным исключением: будучи моложе и крепче, наследник выжил. Лондонское его жилье изрядно пострадало: часы заржавели и встали, великолепная коллекция акварелей безвозвратно погибла, смытая источаемой призраком водой, и, что гораздо хуже, апартаменты этажом ниже также понесли урон вследствие протечки, поэтому наследнику пришлось платить за причиненный ущерб, вследствие чего домовладелица потребовала от Оглторпа-младшего незамедлительно съехать.

Слух о том, что его семейство преследует водяной призрак, распространился довольно широко, и никто уже не желал приглашать Оглторпа-младшего ни на какие мероприятия, кроме дневного чая и утренних приемов. Отцы дочерей на выданье выставляли его за дверь не позже восьми вечера, не ведая, что лишь поистине чрезвычайные обстоятельства, приключившиеся в потустороннем мире, могли бы принудить водяное привидение внезапно явиться в земную юдоль в какую-либо иную ночь, кроме Рождественской, и ранее того полночного часа, когда мрачные кладбища, пренебрегая правилами хорошего тона, начинают зевать во все могилы. Да и сами девушки страшились иметь с Оглторпом дело, опасаясь за свои драгоценные наряды, которые внезапное появление водоточивого духа могло бы безвозвратно испортить.

Посему новый хозяин Хэрроуби-холла решил, подобно нескольким поколениям своих предков, принять меры. Первой его мыслью было приказать кому-нибудь из прислуги проводить в той проклятой комнате роковую ночь, однако эта затея провалилась, ибо слуги не хуже хозяина знали историю семьи и преследовавшего ее привидения и наотрез отказались подвергаться такому испытанию. Никто из друзей Оглторпа-младшего также не захотел пожертвовать ради него своими личными удобствами; и во всей Англии не нашлось человека столь бедного, что он хотя бы за плату согласился переночевать в канун Рождества в упомянутой спальне.

Тогда наследника Хэрроуби-холла посетила мысль увеличить в комнате камин, дабы жар его испарил привидение, стоит ему только появиться. Не успел Оглторп-младший порадоваться своей блестящей идее, как припомнил слова отца: мол, никакое, даже самое жаркое пламя не в состоянии выдержать губительной влаги, источаемой призраком. Тогда он принялся размышлять о паропроводе; насколько ему помнилось, паропроводные трубы могут проходить на глубине сотен футов и тем не менее сохранять достаточно тепла, чтобы испарять воду. В результате к злосчастной комнате были подведены вышеозначенные трубы, нагревавшие ее паром до раскаленной температуры, а наследник в течение полугода что ни день посещал турецкие бани, заблаговременно готовя себя к тому, чтобы в Рождественскую ночь стойко выдержать жар в собственных покоях.

План нового хозяина имел успех, но лишь отчасти. Водяное привидение явилось в свой обычный срок и обнаружило, что Оглторп-младший как следует подготовился к встрече; однако, как ни накалена была к этому часу комната, стоявшая в ней влажная жара сократила пребывание призрака не более чем на пять минут, и за время его визита нервы молодого хозяина оказались изрядно потрепаны, а сама спальня так потрескалась и покоробилась, что на ремонт ее потребовалась изрядная сумма. Но что гораздо хуже, когда последняя капля водяного привидения с шипением испарялась с пола, оно прошелестело своему несостоявшемуся победителю: «Ничего у вас не получится! Там, откуда я явилась, воды более чем достаточно, и на следующий год я вернусь, полная сил!»

Именно тогда живой от природы ум наследника Хэрроуби-холла, обратившись от одной крайности к другой, подсказал ему новый способ навсегда покончить с настырным водяным привидением и вернуть счастье и радость в родное имение.

Прежде всего Оглторп-младший запасся меховой одеждой и, вывернув ее мехом внутрь, надел поверх нее сплошной прорезиненный костюм, сидевший на нем так же плотно, как джерси[126]126
  Джерси — здесь: одежда из ткани того же названия (упругого мягкого трикотажа на шерстяной основе).


[Закрыть] на женской фигуре. На этот костюм он натянул еще один, на сей раз шерстяной, а сверху – опять резиновый, такой же облегающий, как и первый. На голову он решил надеть легкую и удобную маску для подводного плавания, и в канун очередного Рождества, снаряженный подобным образом, поджидал появления своей призрачной мучительницы.

Вечер двадцать четвертого декабря увенчался лютым морозом. Погода на улице стояла безветренная, но холодная, а внутри Хэрроуби-холла слуги с трепещущими сердцами ждали, чем же закончится поединок их хозяина с пришелицей из потустороннего мира.

Сам хозяин лежал на постели в злосчастной комнате, облаченный в вышеописанный наряд, и вот – чу! – часы пробили полночь.

Внезапно во всем доме захлопали двери, по залам пролетел холодный порыв ветра, дверь в спальню отворилась, раздался всплеск, и у изголовья наследника Хэрроуби-холла появился призрак. По верхнему слою одежды Оглторпа тут же заструилась вода, но благодаря продуманному снаряжению ему было тепло и сырости он не ощутил вовсе.

– А, это вы! – воскликнул молодой хозяин Хэрроуби-холла. – Рад вас видеть.

– Воистину, вы самый большой оригинал из всех, кого мне доводилось встречать! – отозвалось привидение. – Откуда, позвольте узнать, у вас этот головной убор?

– О, сударыня, это всего-навсего маленькая переносная обсерватория, приспособленная как раз для таких случаев, – вежливо отвечал хозяин. – Однако скажите мне, верно ли говорят, что вы обречены преследовать меня ровно час – не больше и не меньше – и сопровождать неотлучно, как тень?

– Да, такова моя печальная участь, – кивнула призрачная дама.

– Тогда давайте прогуляемся к озеру. – С этими словами молодой Оглторп поднялся с постели.

– Так вам от меня не избавиться, – заявило привидение. – Я не растворюсь в его водах, они лишь придадут мне сил и сделают больше.

– Все равно мы отправляемся к озеру, – твердо сказал хозяин.

– Но, сударь, помилуйте, снаружи адская стужа. – Призрак как будто пришел в замешательство. – Вы замерзнете до полусмерти, не пройдет и четверти часа.

– Вот уж я-то не замерзну, – откликнулся молодой хозяин. – Я очень тепло оделся. Идемте же!

Голос его прозвучал так повелительно, что привидение задрожало и подернулось рябью. Они отправились в путь, но, пройдя совсем немного, призрак приметно забеспокоился.

– Сударь, вы идете слишком медленно, – пожаловалась дама. – Я замерзаю. Колени у меня так застыли, что я едва передвигаю ноги. Умоляю вас, ускорьте шаг!

– Я бы с радостью повиновался, сударыня, – вежливо ответил ее спутник, – но на мне весьма тяжелый и плотный костюм, и потому скорость в сотню ярдов в час меня вполне устраивает. Я даже думаю, что нам стоит присесть вот на этот сугроб и потолковать по душам.

– Ах нет! Только не это, умоляю вас! – вскричало привидение. – Давайте пойдем дальше, тут я вконец замерзну. Я чувствую, что совсем отвердела.

– А вот ради этого, сударыня, – не спеша произнес молодой Оглторп, с удобством усаживаясь на ледяную глыбу, – я и привел вас сюда. Мы пробыли на воздухе около десяти минут, и впереди у нас еще пятьдесят. Не торопитесь, сударыня, мне того и надо, чтобы вы замерзли.

– Моя правая нога совсем онемела! – в отчаянии воскликнула призрачная дама. – А юбки застыли как цельная льдина. О, милый добрый мистер Оглторп, будьте так добры, разведите огонь, позвольте мне оттаять и высвободиться из этих ледяных пут!

– Ни за что, сударыня. Ни в коем случае. Вы наконец-то попались.

– О горе! – запричитало привидение, и слеза скатилась по его оледенелой щеке. – Помогите мне, заклинаю! Я замерзаю!

– Замерзайте, сударыня, замерзайте! – холодно ответил молодой Оглторп. – Сто три года вы лили воду на моих предков и на меня. Этой ночью состоялось ваше последнее протекание.

– Ах, я все равно оттаю, вот тогда вы поплатитесь! – угрожающе вскричала дама. – Если раньше я была прохладной, приятной влагой, то отныне стану талой водой со льдом!

– Нет, не станете, – возразил Оглторп, – потому что, когда вы превратитесь в ледышку, я отнесу вас на склад, положу в холодильник, и там вы навечно останетесь ледяной статуей.

– Но склады горят!

– Случается, но этот не сгорит ни в коем случае. Он выстроен из асбеста и обнесен огнеупорными стенами, и температура в нем вовеки пребудет четыреста шестнадцать градусов ниже нуля[127]127
  …четыреста шестнадцать градусов ниже нуля… – Имеется в виду температура по шкале Фаренгейта, равная 248,89° ниже нуля по шкале Цельсия.


[Закрыть] – такой мороз превратит в сосульку любое, даже самое жаркое пламя, – объяснил хозяин имения, с трудом сдерживая смех.

– В последний раз умоляю, сударь, пощадите! Я встала бы перед вами на колени, Оглторп, да только они уже не гнутся. Я заклинаю вас, не-е-е…

В этот миг даже слова замерли на застывших губах водяного призрака и пробил час ночи. Все его существо сверху донизу пронзила дрожь, и затем луна, показавшись из-за облаков, осветила неподвижную фигуру прекрасной женщины, выточенную изо льда – чистого и прозрачного.

Так был навечно пленен призрак Хэрроуби-холла, побежденный стужей.

Молодой Оглторп наконец-то взял над ним верх, и с тех пор в холодильнике на одном из лондонских складов надежно заперта недвижимая фигура той, что отныне никогда не затопит Хэрроуби-холл своими слезами и морской водой.

Что касается наследника Хэрроуби, победа, одержанная над привидением, прославила его, и эта слава по сию пору бежит впереди него, несмотря на то что прошло уже добрых два десятка лет. Да и неудачи Оглторпа в общении с прекрасным полом давно миновали: он уже дважды был женат и в самом скором времени, до конца этого года, поведет к алтарю свою третью невесту.

Клуб привидений
Несчастливый эпизод из жизни заключенного № 5010

В ту пору, когда я услышал из уст номера 5010 подробности этой истории, рассказчик, приятный в обращении мужчина тридцати восьми лет, плотно сбитый и смуглый, никак не походил на человека, отбывающего срок за воровство. О его положении свидетельствовали только полосатая одежда (такой фасон по-прежнему моден в тюрьме Синг-Синг[128]128
  Синг-Синг — тюрьма с максимально строгим режимом содержания, расположенная в городе Оссининг, штат Нью-Йорк, на берегу реки Гудзон (см. ниже примеч. к с. 231), в 48 км к северу от города Нью-Йорка; открыта в 1826 г., хотя строительство продолжалось еще в течение двух лет; рассчитана на размещение приблизительно 1700 заключенных.


[Закрыть]) да короткая стрижка, которая как нельзя лучше подчеркивала явственные признаки высокого интеллекта, сквозившие в его чертах. При нашей первой встрече он тачал башмаки, и я, пораженный контрастом – он, с его утонченной внешностью и изящными, как у моряков, движениями, а с другой стороны, его грубые на вид сотоварищи, – осведомился у своего проводника, кто этот человек и какими судьбами он оказался в Синг-Синге.

– Таким манером забивать гвоздики способен только джентльмен, – заметил я.

– Верно, – кивнул тюремщик. – С ним одна морока. Воображает, что рожден для лучшей доли. Ни одной путной пары не стачал – все на выброс.

– Зачем же вы приставили его к этой работе? – поинтересовался я.

– Такой работы, к какой он привычен, здесь не найдешь, вот и обходимся тем, что есть. С этой он еще так-сяк справляется, не то что с другими.

– А к какой он привычен работе?

– До того как у него вышли нелады с законом, он был джентльмен не у дел, путешествовал для поправки здоровья. Его настоящее имя – Мармадьюк Фицтаппингтон Де Вулф из Пелемхерст-бай-зе-Си в Уорикшире[129]129
  Уорикшир – церемониальное графство в Центральной Англии.


[Закрыть]. Сошел на берег он во вторник, в пятницу принялся собирать ложки на сувениры и вот сидит. Два года осталось.

– Интересно! Доказательства были весомые?

– Весомей некуда. При нем нашли полдюжины ложек.

– Он, наверное, признал себя виновным?

– Куда там! Послушать, так он невинный младенец. Сплел небылицу, будто его объегорили духи, но судья и присяжные не такие дурачки. Правда, защищать себя ему никто не мешал. Судья самолично дал телеграмму в Пелемхерст-бай-зе-Си в Уорикшире – проверить, правду ли говорил обвиняемый, но ответа так и не дождался. Поговаривали, такого места и вовсе не существует, только доказать никто не доказал.

– Мне бы очень хотелось с ним поговорить.

– Никак невозможно, сэр, – отвечал мой проводник. – Правила очень строгие.

– А не могли бы вы… устроить нашу беседу. – Я побрякал в кармане связкой ключей.

Он, должно быть, опознал звук, потому что залился краской и резко ответил:

– У меня инструкции, и я их выполняю.

– Вот… добавьте это к пенсионному фонду. – Я протянул тюремщику пятидолларовую бумажку. – Так как, беседа исключается?

– Я не сказал «исключается», – ответил он с благодарной улыбкой. – Я сказал, что это против правил, но исключения бывают – почему же нет. Наверное, я смогу устроить ваше дело.

Не пускаясь в подробности, скажу, что тюремщик «устроил дело», и через два часа мы с номером 5010 встретились в его не слишком просторной камере и приступили к приятной беседе, в ходе которой он поведал мне историю своей жизни, как я и предполагал, чрезвычайно интересную (по крайней мере, для меня), так что вложение в пенсионный фонд, управляемый моим давешним проводником, окупилось с лихвой.

– Номер пять тысяч десять, – начал злополучный узник, – как вы уже наверняка догадались, отнюдь не мое настоящее имя, а псевдоним, навязанный мне властями Соединенных Штатов. На самом деле меня зовут Остин Мертон Сюрренн.

Я хмыкнул:

– Выходит, мой утренний провожатый ошибочно уверил меня, что ваше настоящее имя – Мармадьюк Фицтаппингтон Де Вулф из Пелемхерст-бай-зе-Си в Уорикшире?

Номер 5010 долго и громко хохотал.

– Еще как ошибочно! Неужели вы думаете, я выдам властям, как меня зовут на самом деле? Имейте в виду – я племянник! Племянник престарелого дядюшки – богача с миллионным состоянием; узнай он, в какую я попал переделку, лишусь и дяди, и наследства. Ныне я его любимчик и наследник, поскольку нежно о нем забочусь. Разумеется, я ни в чем не виноват (в тюрьмах, как вам известно, сидят сплошь невиновные), но что толку? Позор его убьет. Таково уж наше фамильное свойство. И вот я назвал властям фальшивое имя и тайно уведомил дядюшку, что собираюсь в пеший поход по великой Американской пустыне, – пусть он не волнуется, если год-другой от меня не будет поступать известий. Америка ведь полудикая страна, на большей части территории о почте никто слыхом не слыхивал. Дядюшка – консервативный английский джентльмен, сведения черпает из чтения, а не из путешествий; мои слова его не смутили, он ничего не заподозрил, я отсижу свое, вернусь к нему, а после его смерти сделаюсь и сам состоятельным консервативным джентльменом. Понятно?

– Но если вы невиновны, а он богат и влиятелен, почему не попросить, чтобы он за вас вступился?

– Я боялся, что он, как все прочие, не воспримет моих доводов, – вздохнул номер 5010. – Они убедительные, вот только до судьи не дошли, и я ими горжусь.

– Но неэффективные, – ввернул я, – а значит, не такие уж убедительные.

– Увы, это так! Наш век – век неверия. Люди, в особенности судьи, погрязли в реализме и прагматике. В другой, склонный к мистике век мои доводы прошли бы на ура. Представляете, сэр, мой собственный адвокат, получивший за защиту восемнадцать долларов и семьдесят пять центов, объявил, что моя история – бред, никуда не годный даже как литературная выдумка. На что же надеяться, когда даже собственный адвокат тебе не верит?

– Не на что, – печально согласился я. – Значит, будучи невиновны, вы никак не могли себя защитить?

– Был один способ, но я к нему не прибег. Это выставить себя non compos mentis[130]130
  Душевнобольным (лат.).


[Закрыть] пришлось бы на публике, перед жюри, разыгрывать из себя идиота, а такое унижение, скажу я вам, не по мне. Я объяснил адвокату, что лучше сидеть в тюремной камере как нормальный, чем в богатых апартаментах как умалишенный, и он ответил: «Тогда все потеряно!» Так и получилось. Я изложил мою историю в суде. Судья смеялся, жюри шепталось, в одно мгновение меня приговорили за кражу ложек, меж тем как вор из меня такой же, как убийца.

– Но я слышал, вас взяли с поличным. Разве при вас не было найдено полдюжины ложек?

– В руках, – отвечал заключенный. – При аресте ложки были у меня в руках, их видели владелец, полицейские и, как всегда, целая толпа мальчишек; случись где неприятность, и они тут как тут: набежали из закоулков, свалились с неба, повылезли из щелей. Я и понятия не имел, сколько их на белом свете, пока на меня не уставилась со всех сторон чертова уйма невинных, голубеньких, как незабудки, глазок.

– Они что, все были голубоглазые? – осведомился я из научного интереса: вдруг окажется, что нездоровое любопытство присуще людям с определенным оттенком глаз.

– Нет-нет, вряд ли, – отозвался хозяин. – Просто человеку, обремененному чужими ложками и парой наручников, никогда этих глазок не забыть.

– Не сомневаюсь. Однако… э-э… какие вы можете представить доводы, если все свидетельства, причем – простите мне эти слова – свидетельства неопровержимые, говорят против вас?

– Ложки – подарок, – ответил заключенный.

– Однако собственник это отрицал.

– Знаю, в том-то вся и каверза. Они были получены не от собственника, а от шайки дурацких, подлых шутников-привидений.

Номер 5010 вложил в свои слова столько ярости, что смотреть на него было страшно; при виде того, как он, размахивая руками, метался из одного конца камеры в другой, я на мгновение пожелал оказаться где-нибудь подальше отсюда. Впрочем, будь даже дверь отперта и путь свободен, я бы не пустился в бегство: узнав, что в преступлении замешаны потусторонние силы, я ощутил невиданный прилив любопытства и вознамерился прослушать историю до конца, даже если для этого придется самому нарушить закон и получить приговор к пожизненному заключению.

К счастью, крайние меры не потребовались – Сюрренн вскоре успокоился, уселся рядом со мной на койку, осушил до дна кувшин с водой и начал рассказ.

– Простите, что не угощаю вас вином, – сказал он, – но жидкость, предлагаемая здесь под этим названием, сгодится знатоку разве что для мытья рук; не стану оскорблять вас предположением, что вы пожелаете ее попробовать.

– Спасибо, я и вправду не склонен потреблять воду в чистом виде. Собственно, я всегда разбавляю ее чуточкой вот этого.

Я извлек из кармана небольшую фляжку и протянул собеседнику.

– Ах! – Сделав продолжительный глоток, он облизнул губы. – Вот истинный источник бодрости.

– Верно, – отозвался я печально, поскольку мне остались сущие капли, – но, думаю, мне бы она тоже не помешала.

– Едва ли. То есть едва ли вы нуждаетесь в ней столь отчаянно, вы ведь не испытали в жизни таких невзгод, какие терплю я. Вам, как я понимаю, не приходилось сидеть в тюрьме?

Я бросил на него исполненный негодования взгляд.

– Разумеется. Я вел такую жизнь, что мне не в чем себя упрекнуть.

– Отлично! Это сознание радует, так ведь? Не думаю, что я вынес бы тюремную жизнь, если б не знал, что совесть моя чиста и незапятнанна, словно бы вовсе не побывала в употреблении.

– Не расскажете ли, какие у вас имеются доводы в свою защиту?

– Почему бы и нет, – весело отозвался собеседник. – Я буду весьма рад их вам изложить. Но не забывайте одно: на них распространяется авторское право.

– Приступайте! – улыбнулся я. – Обещаю уважать ваши права. Заплачу вам из гонорара вознаграждение.

– Очень хорошо. Дело было так. Вначале следует упомянуть, что в юном возрасте, готовясь к поступлению в университет, я сдружился с неким Холи Хиксом, блестящим юношей и любителем повеселиться; ему прочили большое будущее. Мать часто говорила, что из сына получится крупный поэт, отец видел в нем задатки выдающегося генерала, директор же Скарберрийского института для юных джентльменов[131]131
  Скарберрийский институт для юных джентльменов — вымысел автора.


[Закрыть] (заведения, где мы учились) предрекал ему смерть на виселице. Все они ошибались, хотя, со своей стороны, думаю, что проживи он подольше – и любое из этих пророчеств могло бы осуществиться. Беда в том, что в двадцать три года Холи умер. С тех пор минуло пятнадцать лет. Окончив с отличием Брейзноуз[132]132
  Брейзноуз – колледж Оксфордского университета, основан в 1509 г.


[Закрыть], я вел жизнь досужего джентльмена, и к тридцати семи годам здоровье мое пошатнулось. Это произошло год назад. Мой дядя, при котором я состоял наследником и неизменным компаньоном, дал мне вольную и отослал путешествовать. Я прибыл в Америку, в начале сентября высадился в Нью-Йорке и, дабы восстановить румянец, покинувший было мои щеки, стал усердно предаваться всем удовольствиям, какие здесь доступны. На третий день я отправился проветриться на Кони-Айленд[133]133
  Кони-Айленд – полуостров, в прошлом являвшийся островом, в южной части нью-йоркского боро (округа) Бруклин.


[Закрыть]; из отеля я вышел в четыре пополудни. На Бродвее[134]134
  Бродвей – самая длинная улица Нью-Йорка (более 25 км), протянувшаяся с юга на север через городские боро Манхэттен и Бронкс.


[Закрыть] кто-то внезапно окликнул меня сзади, и я, обернувшись, ужаснулся: мне протягивал руку не кто иной, как мой покойный приятель Холи Хикс.

– Это невозможно, – вмешался я.

– Самые мои слова, – заметил номер 5010. – И к ним я добавил: «Холи Хикс, это не ты!»

«Как раз таки я», – отвечает.

И это меня убедило, ведь речь у Холи всегда была корявая. Осмотрел я его с ног до головы и говорю: «Но, Холи, я думал, ты умер».

«Верно, – отвечает. – Но разве такая малость может разлучить друзей?»

«Не должна бы, Холи, – соглашаюсь я, – но, знаешь ли, чертовски это необычно: общаться с лучшими друзьями, когда они уже пятнадцать лет как умерли и положены в могилу».

«Не означают ли, Остин, твои слова, что ты, самый близкий друг моей юности, приятель школьных лет, сотоварищ по играм и забавам, собираешься здесь, в чужом городе, от меня отречься – и поводом к тому всего лишь моя неспособность одолеть злостную простуду?»