Текст книги "Мистические истории. Призрак и костоправ"

Вечернее развлечение

В старинных сочинениях было делом более чем обычным описывать, как зимним вечером у камелька престарелая дама, окруженная детьми, рассказывает им истории о призраках и феях, а они внимают каждому ее слову, и их сердца переполняются сладостным ужасом. Но про сами эти истории мы так ничего и не узнаём. Нам сообщают, правда, о закутанных в простыни привидениях с глазами словно блюдца и – что звучит еще более интригующе – о Буке (первое упоминание о нем Оксфордский словарь датирует 1550 годом)[255]255
  …о Буке (первое упоминание о нем Оксфордский словарь датирует 1550 годом)… – В оригинале «Rawhead and Bloody Bones» (англ. бука, пугало; букв. череп со скрещенными костями). Вторая часть этой идиомы (Bloody-bones), согласно современному Оксфордскому словарю английского языка, впервые была зафиксирована на письме в 1548 г., когда она появилась в анонимном антикатолическом трактате «Воля дьявола и его последний завет». В полном виде это выражение впервые встречается в стихотворной пьесе «Пýгала» (ок. 1564, опубл. 1897; III. 3. 72) – осуществленной предположительно неким Джоном Джеффери переделке комедии итальянского поэта и драматурга Антонфранческо Граццини (1503–1584) «Одержимая» (1560, опубл. 1561).


[Закрыть], но какие именно обстоятельства сопутствуют этим впечатляющим образам, остается неизвестным.

И вот она, задача, которая давно меня преследует, но окончательно ее решить я вряд ли способен. Престарелые дамы ушли из жизни, а собиратели фольклора начали свою работу в Англии слишком поздно, чтобы сохранить бо́льшую часть историй, которые рассказывались внукам этими бабушками. И все же бесследно такие традиции не отмирают, и воображение может, пользуясь немногими подсказками, воссоздать картину вечернего развлечения, образцы которого – «Вечерние беседы» миссис Марсет[256]256
  «Вечерние беседы» миссис Марсет. – Подразумевается одна из научно-популярных книг для юношества, написанных в форме диалогов англичанкой швейцарского происхождения Джейн Марсет (1769–1858); среди этих сочинений, многократно переиздававшихся в Старом и Новом Свете, – «Беседы о химии, адресованные главным образом женщинам» (1805), «Беседы о политической экономии, в которых основы этой науки должным образом разъяснены» (1816), «Беседы о философии природы, в которых основы этой науки должным образом разъяснены и адаптированы к восприятию юношества» (1819). Судя по контексту, Джеймс имеет в виду последнюю из названных книг.


[Закрыть], «Диалоги о химии» мистера Джойса[257]257
  «Диалоги о химии» мистера Джойса. – Речь идет о книге унитарианского священника Джеремайи Джойса (1763–1816) «Диалоги о химии, предназначенные для обучения и развлечения юношества, в которых исчерпывающе разъясняются основные начала этой науки и к которым добавлены вопросы и прочие упражнения для проверки знаний учеников» (1809).


[Закрыть] и чей-то там опус «От философии в шутку – к науке всерьез»[258]258
  «От философии в шутку – к науке всерьез». – Имеется в виду сочинение британского медика Джона Айртона Пэриса (1785–1856) «От философии в шутку – к науке всерьез: Опыт объяснения основных принципов философии природы посредством детских забав и безделиц» (1827) – беллетризованное иллюстрированное развивающее пособие по естествознанию для подростков, выдержавшее при жизни автора не менее восьми изданий. В предисловии Пэрис упоминает образцы этого жанра, на которые он ориентировался при создании книги: «Беседы о философии природы» Марсет и «Гарри и Люси» – цикл адресованных юной аудитории дидактико-обучающих историй о любознательных брате и сестре, который был написан подругой Марсет, знаменитой ирландской романисткой Марией Эджуорт (1768–1849) в соавторстве с отцом и приемной матерью (см. след. примеч.). Адресатом комплиментарного посвящения, открывающего книгу Пэриса, также является Эджуорт.


[Закрыть] – пытались искоренить, заменив Заблуждение и Предрассудок светом Пользы и Истины. Выглядеть эта картина будет примерно так.

Чарльз. Думаю, папа, теперь я понимаю свойства рычага, которые ты столь любезно объяснил мне в субботу, но с тех пор меня весьма озадачивает работа маятника: почему, если его остановить, часы больше не идут?

Папа. Ах ты, негодник, ты что, баловался с часами в холле? А ну-ка поди сюда! – (Нет, должно быть, это пометка на полях, которая каким-то образом вкралась в текст.) – Так вот, мой мальчик, пусть я и не вполне одобряю, что ты без моего присмотра проводишь эксперименты, которые могут привести к порче ценного научного прибора, я всячески постараюсь разъяснить тебе принципы работы маятника. Принеси кусок толстой бечевки из ящика стола в моем кабинете и попроси кухарку одолжить тебе один из разновесов, которыми она пользуется на кухне.

И пошло-поехало.

Насколько же отличается от этой сценки обстановка в доме, куда еще не проникли лучи Науки! Сквайр, утомленный после целого дня охоты на куропаток и отягощенный обильной едой и выпивкой, храпит у очага. Его матушка преклонных лет сидит напротив и вяжет, а дети (Чарльз и Фанни, а не Гарри и Люси[259]259
  …Чарльз и Фанни, а не Гарри и Люси – те бы этого не перенесли! – Джеймс иронически противопоставляет своих юных героев жадным до научно-технических знаний Гарри и Люси – маленьким персонажам рассказов, задуманных и начатых в 1770-е гг. Ричардом Ловеллом Эджуортом (1744–1817) и его второй женой Гонорой Снейд Эджуорт (1751–1780) и впоследствии продолженных Марией Эджуорт. Истории о Гарри и Люси (живо воспроизводящие интеллектуальную атмосферу и систему воспитания, которые царили в многодетном семействе Эджуорт) публиковались с 1801 по 1825 г. в составе написанной отцом и дочерью серии книг «Ранние уроки». Собственно, и предшествующий диалог Чарльза со своим отцом представляет собой не что иное, как добродушную пародию на сочинения Эджуортов – по непонятной причине оставшиеся вне поля зрения зарубежных комментаторов рассказа (несмотря на прямое упоминание Джеймсом имен Гарри и Люси).


[Закрыть] – те бы этого не перенесли!) примостились у ее ног.

Бабушка. А теперь, милые, сидите тихонько и будьте паиньками, а не то разбудите отца, и сами знаете, что тогда будет.

Чарльз. Да, знаю: он взбесится и отправит нас в кровать.

Бабушка (прекращает вязать и строго распекает детишек). Это еще что за слова? Стыдно, Чарльз! Разве можно такое говорить? Собиралась я рассказать вам историю, но если будешь грубить, то не стану. – (Подавленный вскрик: «Ну бабуля!».) – Тсс! Похоже, вы все-таки разбудили отца.

Сквайр (невнятно). Слушайте, мама, если вы не уймете этих паршивцев…

Бабушка. Да, Джон, да, безобразие, да и только! Я вот как раз внушала им, что, если это еще хоть раз повторится, они немедленно отправятся в постель.

Сквайр снова засыпает.

Бабушка. Вот видите, дети, я же вам говорила – вы непременно должны вести себя хорошо и сидеть тихонечко. И вот что я вам скажу: завтра вы пойдете за ежевикой, и, если принесете домой полную корзинку, я сварю вам варенья.

Чарльз. Да-да, бабуля, пожалуйста! А я знаю, где растет ежевика: видел ее сегодня.

Бабушка. И где же, Чарльз?

Чарльз. Ну как же, на тропинке, что идет мимо домика Коллинзов.

Бабушка (откладывая вязанье). Чарльз, ни в коем случае не смей собирать ежевику на той тропинке. Разве не знаешь… хотя откуда тебе знать… о чем это мне вспомнилось? Ну как бы то ни было, помни, что я сказала…

Чарльз и Фанни. Но почему, бабушка? Почему ее нельзя там собирать?

Бабушка. Тише! Тише! Ну ладно, я вам расскажу, только не смейте перебивать. Так, дайте-ка подумать… Когда я была совсем девочкой, о той тропинке шла дурная слава, хотя сейчас люди, кажется, совсем об этом позабыли. И как-то раз – боже, ведь так могло случиться и сегодня! – я рассказала своей бедной матушке, вернувшись домой к ужину, – а было это летним вечером, – в общем, я рассказала ей, куда ходила гулять и как возвращалась по той тропинке, и спросила, отчего это на маленьком участке в самом ее конце растут смородина и крыжовник. Ох и как же она рассердилась! Встряхнула меня, отшлепала да и говорит: «Дурная, дурная девчонка, я же двадцать раз говорила тебе: не приближайся к той тропинке! А ты взяла и отправилась туда на ночь глядя» – и все такое прочее, и, когда она умолкла, я была так ошарашена, что и слова вымолвить не могла, но убедила ее, что в первый раз обо всем этом слышу, – и это была чистая правда. Потом, конечно, она пожалела, что была так сурова со мной, и в знак примирения после ужина рассказала всю эту историю. С тех пор я часто слышала то же самое от местных стариков, и у меня были собственные причины считать, что это совсем не выдумки.

Так вот, в дальнем конце тропинки… дайте-ка вспомнить, справа или слева, если идти в ту сторону?.. нет, все-таки слева – будет кустарник, поле в ухабах за помятой живой изгородью, где растут старые кусты крыжовника и смородины, а может, их и нет больше, давно я в той стороне не бывала. Значит, там когда-то стоял дом – когда меня и на свете-то не было – и жил в нем человек по фамилии Дэвис. Слышала я, что он родом не из нашего прихода, и верно, сколько себя помню, в округе не было никого с таким именем. Но как бы то ни было, этот мистер Дэвис жил отшельником, в трактир захаживал нечасто и не нанимался на работу к фермерам, – похоже, у него и так хватало денег на жизнь. Но он ходил в город по базарным дням и носил письма на почтовую станцию. Как-то вернулся он с рынка и привел с собой молодого человека, и этот юноша прожил у него довольно долго, они всюду хаживали вместе, и никто не знает, был ли он прислугой у мистера Дэвиса, или тот чему-то его обучал. Поговаривали, что это был бледный некрасивый малый и что он все больше держал язык за зубами. Ну и чем, по-вашему, занимались эти двое? Конечно, я не могу пересказать вам и половину тех глупостей, что люди забрали себе в головы; и верно, мы же знаем, нельзя злословить, когда не уверен, что это правда, даже если люди давно умерли. Но, как я уже сказала, эти двое везде появлялись вместе, утром и вечером, на холмах и в лесу. И раз в месяц они неизменно ходили на то место, где можно видеть древнюю фигуру, высеченную в склоне холма[260]260
  …можно видеть древнюю фигуру, высеченную в склоне холма. – Прототипом этого образа, как предполагают зарубежные комментаторы рассказа, является знаменитый Великан из Серн-Эббас – гигантский (55 м в высоту и 51 м в ширину) меловой геоглиф на западном склоне холма Трендл близ упомянутой деревни в графстве Дорсет на юго-западе Англии, силуэтное изображение обнаженного мужчины с эрегированным фаллосом и с палицей в правой руке. Происхождение и возраст этой фигуры, самые ранние упоминания которой относятся к концу XVII в., неизвестны. В книге-путеводителе «Аббатства» (1925), законченной незадолго до «Вечернего развлечения» и посвященной развалинам культовых зданий Юго-Западной и Центральной Англии, которые ему довелось посетить, Джеймс писал об этом (по его мнению, очень древнем) артефакте как о «самом поразительном памятнике раннего язычества в стране» (James M. R. Abbeys. L.: Great Western Railway, 1925. P. 149). Ассоциацию фигуры, описанной в рассказе, с великаном на холме Трендл поддерживают упоминаемые далее вымышленные топонимы Баскомб и Уилкомб – слегка переиначенные названия соседних с Серн-Эббас деревушек Баткомб и Уолкомб.


[Закрыть]. Люди заметили, что летом, когда они отправлялись туда, то ночевали либо прямо там, либо где-нибудь поблизости. Помню, как-то мой отец, а ваш прадедушка, рассказал мне, что говорил об этом с мистером Дэвисом (тот ведь жил на его земле) и спросил его, отчего ему так нравится туда ходить, но мистер Дэвис ответил только: «О, это чудесное место, сэр, а я всегда любил старину, и когда мы с ним (то есть с тем человеком) бываем там вместе, словно в самом деле возвращаются былые времена». Тут мой отец говорит: «Может, вам это и нравится, но лично я не хотел бы оказаться в таком уединенном месте среди ночи». Мистер Дэвис на это улыбается, а молодой человек, стоявший тут же, отвечает: «О, в такую пору нам хватает общества». Тут мой отец, по его словам, понял, что не иначе как мистер Дэвис подал парню какой-то знак, потому что тот заговорил быстро-быстро, словно бы поправлял себя: «То есть нам с мистером Дэвисом хватает общества друг друга, верно, хозяин? Летними ночами там такой свежий воздух, в лунном свете видно всю округу и все выглядит совсем иначе, чем днем. И все эти курганы внизу…»

Тут мистер Дэвис, не иначе, теряет терпение и обрывает парня: «О да, такие древние, верно, сэр? Что скажете, для чего они предназначались, по-вашему?» И мой отец говорит – боже мой, кажется таким странным, что я все это помню, но я тогда загорелась этим не на шутку, и хотя вам, наверно, скучно, не могу не рассказать все до конца, – в общем, он говорит: «Вот что, мистер Дэвис, я слышал, это всё захоронения, и я точно знаю – когда мне доводилось перекапывать одно из них, там все время попадались старые кости и горшки. Но чьи это могилы, не знаю; говорят, когда-то тут жили древние римляне, но так ли они хоронили своих покойников, не могу сказать». Мистер Дэвис задумывается и качает головой: «Да как сказать, по мне, так они на вид подревнее римлян и одеты иначе – ну то есть на картинках-то римляне в латах, а вы же не находили никаких лат, сэр, судя по вашим словам?» Отец отвечает удивленно: «Не помню, говорил ли я что-то про латы, но совершенно точно мне они не попадались. Однако вы, мистер Дэвис, говорите так, будто видели этих людей собственными глазами». И оба они рассмеялись, ну то есть мистер Дэвис и молодой человек, и мистер Дэвис говорит: «Видел их, сэр? Это уж вряд ли – столько лет прошло. Но я бы не отказался узнать о них побольше – о старых временах, чему они там поклонялись, и вообще». Отец: «Поклонялись? Ну, полагаю, они поклонялись тому старику на холме». – «В самом деле? – кивает мистер Дэвис. – Что ж, в этом нет ничего удивительного». И отец рассказывает дальше, что слышал и читал о язычниках и их жертвоприношениях, – то, что ты потом когда-нибудь и сам узнаешь, Чарльз, когда пойдешь в школу и начнешь изучать латынь. И все выглядело так, будто этим двоим очень интересно, но отцу невольно подумалось, что бо́льшая часть услышанного для них не новость. Это был его единственный подробный разговор с мистером Дэвисом, и особенно ему запомнилось, по его собственным словам, как молодой человек сказал, что «общества им хватает», потому что в ту пору в окрестных деревнях ходили всякие слухи… в общем, если бы мой отец не вмешался, местные жители окунули бы одну пожилую даму в воду, сочтя ее ведьмой[261]261
  …окунули бы одну пожилую даму в воду, сочтя ее ведьмой. – Имеется в виду «испытание водой» (лат. iudicium aquae) как средство выявления связи с дьяволом, которое утвердилось в антиведовской практике в Средние века и достигло своего апогея в XVII столетии. Суть его заключалась в том, что «большой палец правой руки [предполагаемой ведьмы. – С. А.] привязывали к большому пальцу левой ноги, так что ведьма оказывалась перевязана „крест-накрест“, после чего ее погружали в воду трижды. … Если ведьма плавала на поверхности и не тонула, то ее признавали виновной. Если же ее тело полностью погружалось в воду, то, значит, она была невиновна; однако ведьма могла и захлебнуться, если ее мучители не проявляли должной поспешности. Были такие ловкачи, которые разрабатывали специальную технику, позволявшую удерживать ведьму на плаву и объявлять ее виновной» (Робинс Р. Х. Ведовство. Свод основных понятий // Ведовство, которого не было / Перев. Н. Масловой. СПб.: Азбука-классика, 2005. С. 318).


[Закрыть].

Чарльз. Бабушка, а что значит «окунули, сочтя ведьмой»? А сейчас ведьмы бывают?

Бабушка. Нет-нет, милый! Так, кстати, а о чем это я? Нет-нет, это совсем другая история. А я-то собиралась сказать, что окрестные жители считали, будто по ночам на холме, там, где эта фигура, проходили какие-то сборища и те, кто там был, замышляли недоброе. И не перебивай меня, час уже не ранний. Так вот, думается мне, мистер Дэвис и этот молодой человек прожили вместе года три, когда вдруг случилось ужасное. Уж не знаю, стоит ли вам рассказывать. – (Возгласы: «Да-да, бабуля, непременно расскажи!» и т. д.) – Ну что ж, тогда вы должны пообещать мне, что не испугаетесь и не будете кричать во сне. – («Нет-нет, не будем, конечно!») – Однажды рано утром на исходе года – кажется, дело было в сентябре – случилось одному дровосеку чуть свет отправиться на работу в тот лес, что тянется длинной полосой к самой его вершине. В глубине на полянке, где растет несколько больших дубов, заметил он издалека что-то белое, в тумане похожее на человека, и усомнился, стоит ли туда идти, но все же пошел и, подойдя поближе, понял, что это и в самом деле человек – более того, это юный приятель мистера Дэвиса: в каком-то белом балахоне он висел на ветке самого большого дуба и был мертв-мертвехонек. У ног его на земле лежал топор, весь в запекшейся крови. Вот так жуть, да еще и в таком уединенном месте! Бедняга-лесоруб едва не обезумел, побросал пожитки и со всех ног помчался прямехонько к дому священника, перебудил всех и рассказал о том, что видел. И старый мистер Уайт, который был тогда священником, отправил его за двумя-тремя надежными людьми – кузнецом, церковным старостой и кем-то еще, а сам оделся, и они все вместе отправились к тому страшному месту, прихватив лошадь, чтобы положить на нее горемычное тело и отвезти его в дом. Когда они добрались, все было в точности как рассказал дровосек, но в какой же ужас пришли они все, а особенно старый мистер Уайт, когда рассмотрели, что на трупе надето. Это напоминало шутовское подобие стихаря, только, как сказал священник моему отцу, немного другого покроя. И когда они подошли, чтобы снять тело с дуба, то обнаружили у него на шее цепочку из какого-то металла с небольшой подвеской в форме колеса – на вид очень древней, как они сказали. А тем временем к дому мистера Дэвиса послали мальчишку проверить, на месте ли хозяин, – потому что, ясное дело, заподозрили неладное. А мистер Уайт сказал, что нужно послать еще и за констеблем в соседний приход и направить послание другому мировому судье (он и сам был мировым судьей), и началась суета. Случилось так, что моего отца в ту ночь не было дома, а то за ним сходили бы в первую очередь. В общем, положили они тело на лошадь, которая, по их словам, просто обезумела от страха, едва завидела этот дуб, так что им пришлось изо всех сил ее удерживать. Однако, завязав ей глаза, им удалось вывести ее из леса. А на деревенской улице, рядом с большим деревом, где позорный столб, толпилось множество женщин, и посредине лежал тот мальчишка, которого послали в дом мистера Дэвиса, бледный как полотно, и от него было не добиться ни слова. И они поняли, что все худшее только предстоит, и поспешили по тропке к дому мистера Дэвиса. Когда они были уже почти на месте, лошадь опять словно обезумела от страха, встала на дыбы, пронзительно заржала и забила передними ногами, едва не убив человека, который ее вел, и сбросив на землю мертвое тело. Тогда мистер Уайт велел увести лошадь как можно скорее, а тело пронесли прямо в гостиную – дверь-то была открыта. Там они и увидели то, что так напугало бедного мальчика, и догадались, отчего взбесилась лошадь, – вы же знаете, что лошади не выносят запаха крови мертвецов.

В комнате стоял длинный стол, длиной больше чем в человеческий рост, и на нем лежало тело мистера Дэвиса. Глаза были завязаны полотняной лентой, руки стянуты за спиной, ноги тоже опутаны. Но – вот ужас-то! – грудь была открыта, и грудная клетка рассечена сверху донизу топором. О, это было жуткое зрелище, многим стало плохо, и пришлось выйти на свежий воздух. Даже мистеру Уайту, человеку по натуре стойкому, стало не по себе, и он вознес в саду молитву об укреплении духа.

Наконец они кое-как обрядили второе тело и обыскали комнату, чтобы понять, как произошло это страшное преступление. В буфете нашли травы и склянки с разными жидкостями, и сведущие люди определили, что в некоторых хранится снотворное питье. И они почти не сомневались, что юный преступник подмешал какое-то зелье в питье мистера Дэвиса, сделал свое дело, а потом раскаялся и покончил с собой.

Ну вам все равно не понять все юридические процедуры, которые предстояли коронеру[262]262
  Коронер — в Великобритании и некоторых других странах судебное должностное лицо, которое руководит дознанием, связанным со случаями насильственной или внезапной смерти.


[Закрыть] и мировым судьям, но еще день или два царила страшная суматоха, а потом жители прихода собрались и решили, что не вынесут даже мысли о том, чтобы похоронить этих двоих на кладбище вместе с добрыми христианами; надо сказать, в ящиках письменного стола и в буфете обнаружились бумаги, которые прочли мистер Уайт и другие представители церкви, и потом священники подписали документ, где говорилось, что эти двое виновны в чудовищном грехе идолопоклонства, совершенном намеренно и осознанно. Они высказали опасение, что в округе найдутся и другие подобные грешники, и призвали их покаяться, дабы не разделить жестокую участь тех двоих. После бумаги сожгли. Мистер Уайт был согласен со своей паствой, и как-то поздним вечером двенадцать избранных прихожан пошли в тот страшный дом, прихватив двое грубо сколоченных специально для этой цели похоронных носилок и два куска черного полотна, а на перекрестке, откуда дорога уходит на Баскомб и Уилкомб, их ждали люди с факелами, выкопавшие яму, и еще множество народу со всей округи. Зашедшие в дом не снимали шляп, четверо взяли два тела, уложили на носилки и накрыли черным полотном, и все это без единого слова. Тела молча пронесли по той самой тропе, сбросили в яму и засыпали камнями и землей, а потом мистер Уайт обратился с речью к собравшимся. Мой отец был там – услышав новости, он вернулся и рассказывал потом, что не в силах забыть это странное зрелище: горящие факелы и два черных тела, сваленные рядом в яму; и ни звука – лишь кто-то, наверно женщина или ребенок, всхлипывал от страха. И вот когда мистер Уайт закончил говорить, все разошлись и оставили их лежать там.

Говорят, лошади даже теперь боятся этого места, и я слышала, что там потом еще долго растекался какой-то туман или свет, что ли, но не знаю, правда ли это. Но зато точно знаю, что на следующий день моему отцу пришлось по делам проезжать тот перекресток, и он увидел неподалеку три-четыре группы людей, словно что-то замышлявших. Он подъехал ближе выяснить, в чем дело, а они устремились к нему, крича: «Ох, сквайр, там кровь! Взгляните, кровь!» – и все в таком духе. Он спешился, и они показали ему, кажется, в четырех местах на дороге большие пятна крови. Правда, он мог только догадываться, что это кровь, так как пятна были сплошь покрыты большими черными мухами, которые не двигались с места. Это была кровь, что вытекла из тела мистера Дэвиса, когда его несли по тропинке. Ну что ж, мой отец едва заставил себя взглянуть на все это хотя бы вполглаза, чтобы лично удостовериться, а потом сказал одному из собравшихся: «Давай-ка живо тащи корзинку или тележку чистой земли с погоста и рассыпь тут; я подожду, пока ты не вернешься». И тот вскорости вернулся, привел с собой старенького пономаря, принес лопату и прикатил земли в тачке. Они подогнали ее к одному пятну и приготовились высыпать землю, и как только они это сделали – что бы вы думали? – мухи, что сидели там, поднялись в воздух, словно туча, и полетели над тропкой к дому Дэвиса, а пономарь (он же приходский клерк) остановился, поглядел на них и сказал моему отцу: «Повелитель мух, сэр», – вот и все, больше ни слова. И так же получилось со всеми другими пятнами.

Чарльз. Но, бабушка, что он имел в виду?

Бабушка. Ну, милый, об этом не забудь спросить мистера Лукаса, когда завтра придешь к нему на урок. Говорю-говорю, и никак не остановиться, а вам уже, вообще-то, давно спать пора. Так вот, мой отец решил, что теперь в этом домике никто не будет жить и никто не будет пользоваться находящимися там вещами. Это было одно из лучших строений в округе, но он распорядился, чтобы его уничтожили и чтобы все, кто хотел, принесли по охапке хвороста для сожжения, – так и сделали. В гостиной сложили высокий костер, растрепали соломенную крышу, чтобы огонь легче занялся, ну и подожгли; из кирпича там были только печь да труба, и сгорело все очень быстро. Кажется, я видела эту трубу, когда была маленькой, но и она потом обрушилась.

А вот теперь мы добрались до самого конца истории. Можете не сомневаться, еще долго поговаривали, что в окрестностях видели мистера Дэвиса и этого молодого человека, одного из них – в лесу и обоих – там, где прежде был дом, а иногда они вместе проходили по тропке, чаще весной и осенью. За это поручиться не могу, хотя, ежели и вправду существовали бы привидения, наверняка люди вроде этих двоих не знали бы покоя после смерти. Но вот что я вам скажу: однажды вечером, в марте месяце, незадолго до того, как мы с вашим дедушкой поженились, мы долго гуляли вместе по лесу, собирая цветы и болтая, как болтают влюбленные молодые люди, и так увлеклись друг другом, что не обращали внимания на происходящее вокруг. И вдруг я вскрикнула, и ваш дед спросил меня, в чем дело. А дело было в том, что я почувствовала укол в тыльную сторону ладони, отдернула руку и увидела на ней что-то черное, прихлопнула другой рукой и убила. Показала моему спутнику, а он в таких вещах разбирался и сказал: «Да уж, никогда еще не видел такой мухи» – и хотя мне она не показалась такой уж необычной, он наверняка был прав.

Мы огляделись – и надо же, оказалось, что мы стоим на той самой тропинке, где был дом, и, как мне сказали потом, на том самом месте за садовой калиткой, где носильщики на минутку опустили гроб на землю. Ясное дело, мы поспешили прочь оттуда, по крайней мере, я поторопила вашего деда – меня страшно расстроило, что нас туда занесло, а он-то точно задержался бы из любопытства, если бы я ему позволила. Было ли там что-то еще, чего не могли видеть наши глаза? Этого я не узнаю никогда; может, отчасти дело в ядовитом укусе той ужасной мухи, из-за которого я почувствовала себя так странно, во всяком случае, бедная моя рука страшно распухла – не поверите, насколько она раздулась и как болела! Никакие припарки моей матушки не помогали, и только когда старая нянюшка уговорила ее пригласить знахаря из Баскомба, мне полегчало. Он как будто знал об этом все; сказал, я не первая, кто так пострадал. «Когда солнце набирает силу, – поведал он, – и когда оно в самом зените, а потом теряет силу, и когда оно слабее всего[263]263
  Когда солнце набирает силу… и когда оно в самом зените, а потом теряет силу, и когда оно слабее всего… – То есть в дни весеннего и осеннего равноденствия, а также летнего и зимнего солнцестояния. Отсылки к этим астрономическим явлениям, которые пронизывают весь текст рассказа, вкупе с подвеской в форме колеса (древнего символа солнца) на шее мертвого юноши, каменным великаном и напоминающим жертвенный алтарь столом, где был найден труп мистера Дэвиса, проясняют суть зловещих занятий обоих персонажей, – несомненно, практиковавших языческие верования и обряды (включая солнце– и идолопоклонство и человеческие жертвоприношения).


[Закрыть], тем, кто бродит по той тропке, хорошо бы поостеречься». Но что он приложил к моей руке и какие слова произнес над ней, он нам не открыл. Вскорости я поправилась, но с тех пор довольно часто слышала о людях, с которыми случалось то же самое, только в последние годы подобных историй стало меньше. Может быть, такой морок непременно со временем слабеет и отмирает.

Вот почему, Чарльз, я говорю, чтобы ты не смел собирать или есть ежевику на той тропинке, – впрочем, теперь, когда ты все знаешь, едва ли тебе самому захочется. А сейчас – немедленно в постель! Что такое, Фанни? Оставить свет в твоей комнате? Что за блажь! Немедленно раздевайся и читай молитву, и, может быть, если я не понадоблюсь вашему отцу, когда он проснется, я зайду пожелать тебе доброй ночи. А ты, Чарльз, – если только услышу, что ты пугаешь сестричку по дороге в спальню, тут же скажу отцу, а ты ведь помнишь, чем это обернулось для тебя в прошлый раз.

Дверь закрывается, и бабушка, прислушавшись внимательно на минуту-другую, продолжает вязать. Сквайр по-прежнему крепко спит.