Текст книги "Животная пища"

II

Я уже говорил, что йоркширцы славятся на всю страну редким упрямством, и, как правило, эта черта народного характера особенно ярко проявляется в смутные времена. В 1851-м в Гомерсале наступил кризис, и случилось это из-за того, что все узнали правду о Рут Кент: она сожительствует с Вильямом Уолкером. Как уже говорилось, он поначалу снимал комнату, а в городе его так уважали, что весть о скандальном переезде распространилась не сразу. Многие, зная врожденную робость и скромность Уолкера, не желали верить в сплетню, и все открылось только через несколько недель.

В промышленном городке хозяева магазинчиков просыпаются очень рано, еще до рассвета. Поэтому неженатые влюбленные могли вставать и приниматься за работу никем незамеченные. Уолкер топил печь, грелся у нее и отправлялся на фабрику в час, когда рабочие еще спали. Он всегда славился трудолюбием и добросовестностью, вот никто и не придал значения его ранним приходам.

Однако тайное всегда становится явным. В один субботний вечер к лавке прибыла телега, нагруженная содержимым квартиры Уолкера: сундуками, коробками, кое-какой мебелью. Каждый предмет, казалось, заявлял во всеуслышание, что Рут Кент больше не собирается ничего скрывать от общественности.

В тот вечер за переездом наблюдал Абрахам Торитон, смотритель одной крупной клекхитонской фабрики. Он тут же бросился домой, чтобы подготовиться к визиту в «Полную чашу». Получив в распоряжение подлинные улики, он буквально рассвирепел.

Сперва Торитон донес на греховодников своим коллегам, а затем, когда его негодующий тон привлек внимание остальных посетителей бара, и всем желающим.

– Какой грех! – кричал он, потрясая головой с такой силой, что вслед за ней тряслось и все тело, а пиво выплескивалось через край кружки ему на ботинки. – Какой грех!!!

– Пущай живут, как им надо! – возразил кто-то.

– Тебе-то что? Не суй нос в чужие дела!

Гнев Торнтона и не менее громогласные возражения толпы привели к тому, что вскоре весь бар оказался вовлеченным в ожесточенный спор.

Вспомнили первый брак Рут Кент, который одобрили, ибо муж ее был не только христианином, но и членом моравского братства, а те отличались редкостной набожностью, пусть и несколько странной. Зато об Уолкере почти ничего известно не было. Да, несколько лет назад он сбежал из Бингли, и теории о причинах его бегства так и сыпались со всех сторон. Однако каждое скандальное предположение произносилось с доброжелательной насмешкой, так как Вильям всем нравился. Единственное, что вменяли ему в вину, так это скрытность – качество, которое никогда не пользовалось уважением среди простого народа.

Участники спора все распалялись и скоро совсем позабыли об обитателях комнат над мясной лавкой. Были подняты вопросы скорее философского толка. Хорошо ли это? Может ли человек поступать так, как ему вздумается? Или ему положено жить в послушании? Один мудрец даже вспомнил Иеремию Бентама, но его быстро угомонили другие любители пирогов, мало смыслящие в философии, зато смекнувшие, что умозаключения Иеремии так или иначе подвергают их любимый ужин риску.

Спор не прекращался, пока моралисты не выдвинули весьма убедительный аргумент: лишь законный брак спасет лавку от всеобщего порицания и гибели. Впрочем, их рассуждения были несколько безосновательны, ведь пасторы не распоряжаются чужим имуществом. Однако совсем забывать о религии было нельзя: многие крупные фабриканты того времени относили себя к методистам, а их одобрение всегда было лучше иметь, чем хотеть. (Кстати, в нашей церкви ближе к концу века несколько раз молился сам Джон Уэсли, основатель методизма; зря я не рассказал об этом обстоятельстве раньше, ведь оно оказало большое влияние на историю Гомерсаля.)

На следующее утро Абрахам Торнтон проснулся с тяжелой головой. Шатаясь, в ночной рубашке, он добрел до кухни, где смог только глотнуть сладкого чаю и подождать, пока в голове все уляжется. Несмотря на его бурные излияния вчера вечером, включавшие пару неточных цитат из Библии и даже частично разыгранный в лицах обряд венчания, сам Абрахам вовсе не ходил в церковь каждое воскресенье, над чем не преминули посмеяться в «Полной чаше». Однако и на этом он смог построить достойную оборону, объяснив разницу между истинной верой и слепым следованием календарю, таким образом сведя беседу о двух вполне конкретных грешниках к философским разговорам. Затем Абрахам быстро направил спор в нужное русло, заявив, что супружество – наша обязанность перед обществом, а мужчина, вступая в законный брак и выбирая путь высокой нравственности и морали, доказывает наличие у него свободной воли.

Теперь же, прихлебывая сладкий чай, он размышлял о трудности возложенной на него задачи. Вчера ему поручили нанести обитателям мясной лавки визит и разузнать об их намерениях касательно законного брака. Как же можно осуждать людей, не зная, что на самом деле между ними происходит?

И в тот миг, когда Абрахам только поднес чашку к губам, что-то ударило его сзади по голове, и мир вокруг почернел. У него на лице оказалась темная колючая ткань, которая обернулась вокруг головы и шеи, пропиталась чаем и намочила подбородок. Он признал знакомый запах табака и старого пота. Кажется, кто-то набросил на него штаны.

А теперь позвольте мне сказать пару слов о женщинах. Безусловно, среди них встречаются весьма достойные и прекрасные леди, и быть может, их даже можно сравнить с нами, мужчинами, хотя между двумя полами существует бесчисленное множество различий. Однако давайте остановимся на том, что женщины бывают хорошие и не то чтобы очень хорошие. В нашей истории мы познакомимся с наиболее показательными представительницами слабого пола.

Абрахаму Торнтону выпало несчастье жениться на самой никудышной из всех. Его супруга была женщиной настолько скверного и мерзкого нрава, настолько обделенной всеми женскими достоинствами – обходительностью, дружелюбием, добродушием и миловидностью, – что непонятно, как он вообще мог на такой жениться, ведь то была ведьма, карга и старая калоша в одном лице. Ну кто, скажите мне, кто в состоянии набросить штаны на голову собственного мужа воскресным утром, в его доме, да еще когда он мирно переживает последствия тяжелой ночи?

Миссис Торнтон имела привычку рыться в вещах супруга, когда ей вздумается. Тем утром она тщательно изучила его карманы, в которых не обнаружила ни пенни. И вот почему. Взяв на себя лидерство в дебатах в «Полной чаше», Абрахам заказал чуть больше напитков, чем намеревался. Дошло до того, что он начал угощать всех подряд, а люди, знакомые с трактирным бытом, поймут, к каким опасным последствиям обычно приводит подобная расточительность. Угощающий покупает выпивку всем, однако редко случается так, что все угощают его. Я слышал, среди посетителей баров есть и такие молодчики, которые будут пить за ваше здоровье до последней кружки, а сами и не подумают угостить других. В тот вечер, обнаружив в кармане куда больше денег, чем он рассчитывал, Абрахам покупал столько выпивки, что даже адресаты его щедрости (коих насчиталось необычайно много) удивленно вскидывали брови всякий раз, когда очередная пенная кружка появлялась в их руках совершенно бесплатно.

Абрахам стянул штаны с головы, предварительно запутавшись и расплескав весь чай. Швырнул их на пол и уже хотел броситься к двери, где, сложив руки на груди, стояла его жена. Но замер на месте. Еще до того, как они обменялись ругательствами, Торнтон все понял. Вчера вечером он, спешно собираясь в «Полную чашу», схватил деньги из жестяной банки на кухне. Деньги эти предназначались для домашних нужд. И разумеется, вчера была суббота, то есть в банке лежало все недельное жалованье. Впопыхах он, должно быть, взял слишком много. Абрахам сразу вспомнил, как ликовали его собутыльники, когда он лез в карман и заказывал выпивку, как одобрительно хлопали его по спине… Люди, которых он видел впервые в жизни, льнули к нему, точно тростинки на ветру, приникая влажными губами к его ушам и нашептывая слова благодарности.

Торнтон закрыл глаза и помолился (хотя никогда не отличался особой набожностью). Затем открыл их и увидел в руках жены перевернутую вверх дном банку. Расписанная крышка болталась на единственной петельке. Рвотный позыв поднялся из глубины его желудка, и он бы точно не устоял, если бы не банка: она взмыла в воздух и ударила его ровно промеж глаз.

Далее последовала сцена, о которой читатель может только догадываться. А догадаться несложно, ведь вчера Абрахам потратил на пиво все деньги, и теперь целую неделю семье было не на что жить. Как бедняга преодолел это тяжкое испытание (и похмелье в придачу), остается для нас загадкой. Но все-таки он уцелел. Когда же вопли и крики утихли, муж и жена спокойно собрали всю еду, какая была в доме, и сложили ее на стол. Вот что там было: полбуханки хлеба, три-четыре картофелины, пара морковок и два обрезка свиной требухи (из этого хозяйка намеревалась готовить воскресный обед), полчашки молока, примерно унция сала, несколько маринованных луковиц в банке, которые так давно плавали в мутном маринаде, что съел бы их лишь самый отважный; пол-унции чая, плошка сахара и немного муки. Только тогда супруги впервые задали себе вопрос: как вышло, что в доме так мало еды, ведь мы же не бедняки и живем не впроголодь, и чем же теперь кормить детей? Почему у нас нечего есть? Ответ был очевиден. Как и большая часть местного населения, от рабочих до владельцев фабрик, они питались пирогами. Пироги сытные, недорогие и, что самое главное, горячие, ведь во многих домах нет даже печи. А пироги Рут Кент вдобавок были еще и восхитительно вкусны, поэтому в окрестностях магазина их потребляли значительно больше. Пироги. Вот чем они питались. Пирогами.

В тот же день Абрахам Торнтон вышел из дома, пробежал мимо «Полной чаши», даже не взглянув на нее, пересек улицу и направился к мясной лавке. Его пригласили на кухню, где работали Рут и Вильям. Нежданный гость маялся у двери и теребил свою шляпу, что придавало ему излишнюю, почти похоронную, серьезность. Ни Рут, ни Вильяма он особо не интересовал – те отвернулись и снова принялись за работу. Что-то было не так, и хотя Абрахам впервые очутился по другую сторону прилавка, он ощутил легкий дух новизны в кухне, и если бы не знакомая ему высокая женщина, которая месила тесто и хихикала всякий раз, когда упитанный коротышка жонглировал вишнями, Торнтон и вовсе подумал бы, что ошибся адресом.

Немного понаблюдав за их работой, Абрахам наконец пришел в себя. Запахи обрушились на него все разом: засахаренная цедра, корица, пряный мускатный орех и липкий изюм, замоченный в воде. Не надо быть гением, чтобы догадаться: здесь пекли торт. И судя по количеству миндаля и сушеных фруктов, а также по горам яичной скорлупы на столе, сочащейся каплями прозрачного белка, и нескольким скорлупкам на полу, торт получался знатный.

– Лови! – крикнул Вильям, бросив Абрахаму засахаренную вишню. Тот обеими руками сжимал шляпу, поэтому ягода отскочила от его груди, прокатилась по полям шляпы и ударилась об пол. Оба проводили ее взглядом. Рут прекратила месить тесто и оглянулась. «Что тут происходит?» Вильям покраснел, пробормотал какое-то невнятное оправдание и швырнул в Абрахама второй вишней. Тот по-прежнему стоял без движения.

Рут подняла палец в шутливом укоризненном жесте. Ее рука блестела от масла, которое большими тягучими комками падало обратно в таз. Неожиданный взмах привел к тому, что одна такая капля слетела с кончика пальца, завертелась в воздухе подобно кленовому семечку и с тихим всплеском приземлилась на лысину Вильяма. Тот на секунду замер, быстро переводя взгляд с Рут на потолок, точно сквозь собственный лоб мог рассмотреть оскорбительный кусок масла на сверкающей лысине. Как и подобает настоящему инженеру, он пытался вычислить, нарочно ли Рут это сделала. Та же, увидев его юркие глаза за работой, сразу поняла, о чем он думает, протянула руку – благодаря своему немалому росту всего лишь вытянула ее перед собой – и опустила ладонь прямо ему на макушку. Липкий контакт состоялся. Вильям, который до сих пор задыхался от смеха, набрал полную горсть вишен и метнул в нее. Несколько штук мягко ударили Рут по лицу, другие попали за шиворот (из-за жары она расстегнула воротник), а одна или две закатились в платье.

Последовала сцена, которую едва ли можно назвать проявлением нежных чувств. Абрахам вообще с трудом верил собственным глазам, потому как в ход пошло просто-таки невероятное количество масла и сушеных фруктов. Влюбленные, казалось, начисто забыли о постороннем, который неподвижно стоял в дверях, и только его челюсть мало-помалу опускалась все ниже, пока не приземлилась на галстук.

Противники добрались до входа на склад и только тогда вспомнили о Торнтоне. Они сконфуженно посмотрели на него. Бедный Абрахам залился краской и вперил глаза в пол, то и дело невольно поглядывая наверх. Рут сказала:

– Не подумай чего, мы делаем свадебный торт.

И, улучив момент, вытерла руку о лицо Вильяма, еще больше измазав его маслом.

– Церковь Святого Петра, – добавил тот и запустил пальцы в ее живот с такой силой, что Рут согнулась пополам, и оба вывалились из кухни на склад.

– Возьми себе пирог! – вместе с хихиканьем донесся женский голос.

– Не стесняйся, бери дюжину! Ты первый узнал!

Чтобы Абрахам не сбежал без угощения, Рут вышла на кухню с полным блюдом пирогов. Она сунула их ему в руки, объяснив, что сегодня осталось несколько лишних, но Торнтон воспринял это как подарок в честь свадьбы, потому что у Рут Кент никогда не было лишних пирогов даже по воскресеньям.

В дверях склада показался Вильям. Вытирая масло, которое уже начало подсыхать и тонкой коричневатой пленкой покрывало его лысину и шею, он рассказал Торнтону, что сегодня утром они ходили в церковь, и свадьба состоится через две недели, четвертого августа. Они бы сделали это раньше, еще до переезда Вильяма к Рут, да времени все не было. У них, видите ли, есть занятия и поважнее, чем встречи с пастором. Кроме того, они подумали, что одну-две недели смогут прожить без лишних формальностей, ведь оба уже были женаты.

Абрахам кивал, зачарованный липкой головой Вильяма. Покрытая маслом, она покачивалась из стороны в сторону и напоминала голову марионетки в руке сумасшедшего кукловода.

Все еще не в состоянии вымолвить хоть слово и убрать с лица маску изумления, Торнтон вежливо поклонился и попятился к двери, а выйдя за порог, рванул домой, держа перед собой блюдо с пирогами и шляпу. Рут и Вильям, не догадываясь о причинах этого визита (хотя позже они поймут, в чем дело), проводили его взглядом и в приступе истерического смеха бухнулись на пол, усыпанный вишнями и изюмом.

Когда Абрахам вернулся домой, его супруга уже несколько успокоилась и с нетерпением и обидой поджидала мужа. Она решила ни при каких обстоятельствах с ним не разговаривать, а когда дверь распахнулась, выбежала из комнаты, словно не могла вынести даже его вида. Однако, заметив блюдо, она остановилась и смерила груду пирогов подозрительным взглядом.

– И сколько ты за них отдал? – язвительно осведомилась супруга, решив, что ее муж взял пироги в долг и на самых невыгодных условиях.

– Нисколечко! – выпалил Абрахам. Это было его первое слово с той минуты, когда он вошел в магазин Рут. – Они мне задарма достались! А раз тебе не надо, я сам их съем!

Торнтон и правда был потрясен тем, что увидел в лавке Рут и Вильяма, но, вернувшись домой, он решил как-нибудь отблагодарить будущих молодоженов. И хотя он еще не знал как, одна мысль об этом сделала его отважным и щедрым. Абрахам вдруг забыл о гневе жены и дошел до того, что стал размахивать блюдом прямо у нее перед носом.

– Дурак!!! – крикнула она и, схватив пирог обеими руками, точно белка, с жадностью вгрызлась в румяную корочку.

Убирая остальные пироги в прохладную кладовку, Торнтон заметил, что к свинине и хлебу жена не притронулась, а значит, приняла его подарок из чистого голода, что как нельзя лучше свидетельствовало о ее лицемерном нраве.

В тот вечер Абрахам, досыта наевшись восхитительными пирогами Рут Кент, отправился в «Полную чашу», где вновь поднял спорный вопрос. По воскресеньям в баре собиралось мало народу, но многие пришли, узнав, что Абрахам Торнтон говорит о свадьбе. Без гроша в кармане, он с удивлением и радостью обнаружил, что ему возвращают «долги» и весь вечер он может пить за чужой счет.

Весть о свадьбе Рут Кент и Вильяма Уолкера встретили всеобщим одобрением, и Абрахам не преминул произнести короткую речь о славных узах брака (не понимаю, как ему хватило мужества, изобретательности, да и просто нахальства – после такой-то взбучки!). Однако он постарался на славу и закончил тем, что можно назвать началом Ослиной свадьбы.

– В общем, братцы, надо их как-то отблагодарить. И лучше всего это сделать четвертого августа. Они люди добрые, и пироги к тому же… ну… что бы мы делали без этих пирогов? За одни пироги надо им спасибо сказать!

Что касается самой свадьбы, то большинство собравшихся были за. Если Уолкер не хочет устраивать праздник, то пусть народ поможет двум добрым людям отметить радостное событие. Когда же речь зашла о почитании пирогов, энтузиазма среди гуляк поубавилось. Все очень любили пироги Рут Кент, но никто не догадывался о том, какую тягу испытывал к ним Абрахам. Поэтому его предложение показалось всем малость безумным.

В те времена по поводу обычного пирога устраивалось множество состязаний, конкурсов и прочих увеселительных мероприятий. В Денби Дейл готовили огромные праздничные пироги. Первый испекли почти сто лет назад в честь короля, второй – в честь битвы при Ватерлоо (на начинку пошли две овцы и двадцать куриц), а третий в 1846-м, чтобы отпраздновать отмену хлебных пошлин – этот восьмифутовый пирог жил в памяти простых людей и в 1851-м. Зато из их памяти начисто исчез пирог 1887 года, испеченный на золотой юбилей королевы Виктории. Он также был восьми футов в диаметре, а его начинка состояла из дичи, кроликов, разнообразной домашней птицы, свинины, телятины, баранины и прочих сортов мяса, какие только удалось найти местным жителям. В результате на свет появился такой вонючий и отвратительный на вкус пирог, что никто не отважился съесть даже кусочек, и все добро свезли на ближайшее поле, где с великими почестями зарыли в землю.

Большинство собравшихся в «Полной чаше» слышали о подобных празднествах и, разумеется, все до единого знали о свадебных завтраках, которые проходили в долине Спей почти каждую неделю и заканчивались лихой попойкой. Но никто из них слыхом не слыхивал о том, чтобы фестиваль пирогов и свадебный завтрак объединили в одно. Именно эта идея и пришла в голову Абрахаму Торнтону.

Пиво текло рекой (по крайней мере для Торнтона), и постепенно было решено придумать для Рут и Вильяма что-нибудь эдакое. Когда воодушевление гуляк достигло предела, для организации свадьбы сформировали комитет. Но к тому времени все настолько упились, что принялись голосовать сами за себя, и ничего путного из этого не вышло. Абрахам предложил образовать второй, «внутренний» комитет «свадебных сержантов», на что вес согласились и тут же избрали его своим «капитаном». В таком составе они начали строить планы, большая часть которых сводилась к тому, чтобы не на шутку удивить молодоженов. По неясной причине залогом успеха всего мероприятия была именно неожиданность – парочка узнала бы о торжестве лишь четвертого августа.

Две недели «сержанты» встречались в «Полной чаше» и теснились вокруг маленького стола в углу. Эти тайные встречи привели к обидам со стороны прочих членов комитета – те грозились покинуть свои посты. Абрахам, почуяв опасность, в спешке распределил обязательства между «сержантами» и простой «пехотой» (количеством пятнадцать человек), а остальных назначил помощниками. Постановили, что «капитан» возглавит свадебную процессию, которая начнется у мясной лавки, пройдет по всему Клекхитону, поднимется до Гомерсаля и по Церковной улице спустится к церкви Святого Петра. «Сержанты», «пехотинцы» и их помощники будут отвечать за составные части процессии – людей, животных, транспорт и прочее. В целом получилось пятнадцать сфер ответственности, и у читателя вполне справедливо может возникнуть вопрос: действительно ли это был тщательно продуманный план, или Абрахам просто стремился всем угодить? Сложно сказать, ведь то было давно, однако факт остается фактом: в наших окрестностях не найдется ни одного человека, который не заплатил бы приличные деньги только за то, чтобы собственными глазами увидеть события того августовского утра. Абрахам Торнтон сумел воплотить свои идеи, и 4 августа 1851 года с тех пор известно в Гомерсале как день Ослиной свадьбы.

Итак, настало раннее утро 4 августа. Юный Джон Торнтон (не родственник Абрахама) гнал осла вверх по Церковной улице от самого Гомерсаля в Клекхитон. Короткой палкой мальчик бил животное по откормленным бокам – в хозяйстве Торнтонов осел много работал и много ел.

Джон был не один. Рядом с ним на другом ослике (менее упитанном) ехал Марк Болл, еще совсем ребенок. Скотина резво скакала по дорожке и, видимо, искренне радовалась тому, что с самого утра ее ничем не нагрузили и не впрягли в телегу.

Мальчики ехали быстро. Слепящее солнце ранним августовским утром уже прорезало прохладную сень деревьев и сулило знойный день.

Они прибыли в Клекхитон и встретились с шестью «патрульными», которые всю ночь сторожили дорогу, потому что операция предстояла сложная и масштабная. Подготовка к ней началась еще вчера. Другой «патруль» расположился у мясной лавки: на случай, если Рут или Вильям вдруг выйдут из дома. В таком случае обстановку доложили бы первому «патрулю», а те быстро замели бы все следы. Однако их первостепенной задачей была охрана магазина. Многих волновал вопрос о том, хотят ли жених и невеста участвовать в грядущем торжестве – только на этой почве возникло множество споров и пререканий, не говоря уже о корме для скота и других мелочах. Самое главное, решил комитет, не позволить влюбленным добраться до церкви своим ходом. Кое-кто даже опасался, как бы они совсем не удрали из города.

А Рут и Вильям между тем уже начали догадываться о предстоящем празднике. Многозначительные подмигивания и тычки сыпались на них изо дня в день, и хотя молодожены были рады ошибиться в своих догадках, они уже смирились с тем, что попали в ловушку и свадебного завтрака им не избежать.

К семи часам утра десять – пятнадцать человек собрались у «Полной чаши». «Капитана» Торнтона и его «сержантов» среди них не было. Те же, кто был, время от времени заглядывали в бар и покупали себе выпивку, а хозяин вынес для них хлеб с маслом и кровяной колбасой, все за счет комитета. Солнце медленно поднималось, и скоро от его жалящих лучей было не укрыться, поэтому выпитое пиво быстро возымело действие: тихие разговоры превратились в пение, которое тут же достигло мясной лавки.

Прибежал запыхавшийся мальчишка. Он принес очень важную весть и едва сумел ею поделиться, так тяжело ему было дышать. Как только собравшиеся всё узнали, они засуетились и через пару минут скрылись из виду. Мальчишка, которого некому было поздравить с успешным выполнением задачи, прокрался в бар и набил карманы хлебом с колбасой – хозяин «Полной чаши» не возражал, ведь все уже оплатили. Потом он вернулся ко входу и устроился поудобнее, зная, что нашел себе лучшее место во всем Клекхитоне. Через пять минут от колбасы не осталось и следа. Он облизал пальцы, погрыз ногти и принялся ждать.

Примерно в половине восьмого солнце начало палить вовсю. Вильям Уолкер поставил две чашки с чаем на прикроватный столик и подошел к окну, чтобы раздернуть шторы. Он знал, что Рут проснулась уже несколько часов назад, поэтому смело впустил волну яркого обжигающего света в комнату. Его невеста поднесла ладонь к глазам. На дороге никого не было, но в воздухе стоял низкий гул: со стороны Клекхитона надвигалось нечто большое и многообещающее. Вильям прокрался к кровати, сел на краешек и поцеловал Рут в глаза.

– Мистер Уолкер, и что бы я без вас делала в такую рань! – проговорила она, зажмурившись. На губах ее появилась легкая улыбка, обнажившая крупные зубы.

Сквозь одеяло он обнял ее за талию.

– Сегодня утром вы станете миссис Уолкер, и я буду целовать вас весь день напро…

Заиграли духовые. Звук раздался издалека, но он быстро приближался, словно бы оркестр музицировал на бегу. Это был легкий живой вальс – его ритм волнами поднимался в утреннее небо, и словно бы новый, иноземный воздух, пропитанный солнечным светом, наполнил долину весельем и озорством.

Оркестр был уже совсем близко, и на своем обзорном пункте у «Полной чаши» мальчик выжидающе замер. От барабанного боя он все сильнее вздрагивал в предвкушении. И вот они появились из-за поворота: блистательный строй солдат в форме. Впереди шла белая лошадка, кажется, убранная флагами. Музыка становилась все громче, и скоро мальчик различил на спине лошади Абрахама Торнтома. Он действительно был обвешан яркими лентами с золотыми и черными гербами. Торнтон сидел прямо, гордо подняв голову, в малиновой куртке с медными пуговицами, красно-белом кушаке с кисточками, серых брюках и таких сверкающих ботинках, что они отбрасывали блики на бока лошади. На голове у него был черный кивер с зеленым плюмажем, а на поясе висела сабля в золоченых ножнах, которой много лет назад, должно быть, рубили французов у Ватерлоо. Оркестр состоял из двадцати или тридцати человек: сзади шли баритоны и барабан, а впереди – флюгельгорны и порядочное количество корнетов. Со всех сторон на лошадях ехали «сержанты» Абрахама, тоже в формах. У многих плюмажи были не настоящие, а формы разные, потому что здесь собрались солдаты из разных полков, но в целом они смотрелись впечатляюще.

Рут и Вильям застыли у окна, задернув занавески и подглядывая в тоненькую щель. Оркестр маршировал мимо мясной лавки к бару, но музыканты то и дело посматривали на окна магазина.

– Что за… – выдавил Уолкер.

– Может… – пробормотала Рут. Но Вильям уже заметил нечто иное, не менее удивительное.

К тому времени музыка стала такой громкой, что сидящему у бара мальчишке пришлось заткнуть уши, хотя он при этом весело смеялся. Потом что-то привлекло его внимание. Из-за угла вышли шесть ослов в желто-розовых нарядах, запряженных в большую пеструю телегу. На ней, образуя помост высотой три-четыре фута, стояли ящики, над которыми возвышались два стула. Телегу так пышно убрали лентами, что ее почти не было видно – даже упряжь, и ту обвесили флагами! Они хлопали на ветру, пока ослы топали вперед, погоняемые шестью пастухами в ярких шляпах и широких цветастых кушаках.

Повернувшись в другую сторону, мальчик увидел, как по дороге к бару приближается стадо ослов. Их было очень много, каждый искусно убран цветами и тканями. Их также погоняли разодетые пастухи, весело бегущие в лучах утреннего солнца с такой скоростью, что казалось, они вот-вот врежутся в оркестр.

Как только музыка прекратилась, они прибыли к бару, а вместе с ними – целое стадо нарядного скота. Абрахам Торнтон принялся за работу. Он обнажил саблю и стал указывать ею в разные стороны, объясняя людям и отбившимся ослам, куда встать, и вообще приводя толпу в порядок. Со стороны все происходящее казалось сущей сумятицей: музыканты держали инструменты высоко над головой, как бы спасая их от животных; «сержанты» на лошадях ездили туда-сюда, поглядывая то на сборище, то на своего «капитана». Вдобавок откуда-то появилась вторая телега, запряженная пышно убранными ослами. К этой телеге привязали два шеста, на которые натянули плакат. Красные на голубом буквы гласили:

Кто бы мог подумать – Веселая Гурьба!!!

Под надписью была нарисована толпа людей, танцующих или машущих шляпами.

Внезапно все стихло. Торнтон поднял саблю высоко в воздух, и долину накрыла тишина. Снова заиграла музыка. Абрахам занял свое место во главе процессии, и они двинулись вперед – сперва оркестр, затем телега поменьше и ослы, а замыкал шествие свадебный экипаж.

Рут с удовольствием наблюдала за происходящим, так и не одевшись. Она раздвинула занавески, потому что все действие теперь разворачивалось у «Полной чаши», а оттуда их окон было не видно.

– Быстрее! – сказала она. – Мы как раз успеем поглядеть, как они уходят, а там и сами пойдем.

С этими словами она забегала по комнате, спешно одеваясь.

Тем временем Вильям стоял у окна, обдумывая все странности этого утра, пытаясь разгадать смысл конной охраны, таинственной надписи на плакате и двух стульев в телеге.

– Рут, любимая, – сказал он, а потом повторил, потому что она его не услышала.

– Что еще? – вернувшись к окну, спросила Рут.

– Они пришли за нами.

Веселая Гурьба, безусловно, заслуживала внимания, но на дороге было и другое зрелище, куда более захватывающее: двадцать ослов, а верхом на них – двадцать крепких, разряженных в пух и прах селян. Яркие кушаки, как выяснилось, означали, что их владельцы имеют право ехать верхом, и теперь они изо всех сил пытались удержаться на своих местах, невзирая на изрядное количество принятого алкоголя и отсутствие седел. Все это привело к тому, что почти каждый всадник упал по меньшей мере один раз, прежде чем процессия добралась до мясной лавки.

Рут с Вильямом в ужасе наблюдали за действом из окна спальни. Они совершенно не ожидали такого пышного торжества в их честь и могли только теряться в нелепых догадках: может, в город приехал цирк? Или на какой-то фабрике устроили праздник? Вильям стал внимательно рассматривать собравшихся. Абрахам, да и большая часть гостей, уже должны быть на работе, ведь сегодня понедельник. Непостижимо! Он различил в толпе двух – трех человек с фабрики Хитона, и они явно не торопились на свои рабочие места.

Здесь позвольте мне сказать пару слов о капитализме как средстве превращения грубого природного сырья в полезный и ценный товар. Испокон веков на земле были люди, которые умели стричь овец и делать из шерсти ткань (на их мастерстве и держались многие наши города идеревни). Также известно, что в последнее время это ремесло претерпело крупные изменения: если раньше в любом селе вы бы нашли несколько прях, чесальщиков и ткачей, то теперь все они собрались на одной фабрике, где работа начинается в семь утра и заканчивается в восемь вечера. Есть люди, которые на этом богатеют. Таких людей (разумеется, капиталистов) часто обвиняют в эксплуатации трудящихся. Они заставляют их практически бесплатно работать с утра до ночи, а большую часть прибыли забирают себе. Я не стану распространяться на эту тему, но должен заметить, что не так страшен черт, как его малюют, и большинство фабрикантов – вовсе не безжалостные скупердяи. Зато сами трудящиеся порой оказываются очень жестокими. Вспомним хотя бы луддитов, которые разгромили и подожгли все фабрики в западном Йоркшире.