Текст книги "Животная пища"

III

Высокий и тонкий, лицо вытянутое, как у крысы, нюхает воздух и бесшумно волочит за собой хвост. Мне показалось, что он уже уходит, когда сзади что-то зашуршало. Человек-крыса замер. Я услышал один-единственный шаг, и свет померк.

Однажды утром в Нью-Корт пришел молодой человек. Долговязый, с худым лицом и усиками, придававшими ему сходство с уродливым грызуном. Он беззвучно проник во двор и огляделся. Лонгстаф ушел на работу, Флора с девочками отправились в город. Стояла тишина. Тут он увидел, что искал. Кошка сидела на старой раковине и грелась на солнышке. Человек внезапно затаил дыхание. Слишком внезапно. Животное почуяло подвох. Но в то же мгновение на Киску набросили мешок и потащили прочь со двора.

В мешке она зажмурила глаза, прижала крылья к ушам и свернулась в тугой узел.

Двое цыган вскочили на лошадей, которых оставили за домом. Это действительно были цыгане: загорелые обветренные лица, тонкие, внушающие недоверие усики. Через плотную сеть улиц воры стремительно покидали город. Матери подзывали детей, крепко прижимали их к себе и показывали на цыган пальцем, точно в них было что-то таинственное и чужеземное. Известно, что лучше и безопаснее всего наблюдать за пришельцами именно так – когда они уходят.

Один из цыган держал теплый мешок под мышкой, стараясь его не сдавливать, чтобы кошке было удобно. Они ехали до тех пор, пока городской лязг не стих, а отдельные домики не стали перемежаться целыми полями зелени. Наконец впереди показался лес, а на его краю – около дюжины фургонов. Некоторые были свежее выкрашены в синий и коричневый цвета, другие постарели и облупились, а один или два выглядели так, словно на них в течение многих лет выливали ведра с помоями. Никому бы и в голову не пришло, что там кто-то живет, если бы из тоненьких труб не курился голубой дым. Два тощих пса рыскали повсюду и деловито метили колеса фургонов.

Двое спешились, и пока один привязывал лошадей, второй с мешком в руках направился прямо в вагончик (из тех, что поновее). Тихонько поднявшись по ступеням, он вошел.

Внутри, в кресле, занимающем всю заднюю часть фургона, сидела громадная женщина.

– Что ж, заходи! Дай-ка взглянуть! – оживилась она и чуть приподняла свою тушу над креслом, но тут же грохнулась обратно – нечего зря тратить силы. Итак, она сидела. И не было ей конца – только некое общее шевеление всевозможных предметов, которые так или иначе принадлежали ее телу. Великанша переливалась через подлокотники мясистыми буграми, простиралась вверх и вниз, во всех направлениях. От нее будто осталось лишь огромное рыхлое лицо, приклеенное к ситцевым драпировкам фургона, и большим дряблым ртом вещал не человек, но само жилище.

Надо сказать, это делалось умышленно. Исполинская цыганка носила халаты – такие безразмерные и надетые таким образом, что было неясно, где начинается или кончается ее тело.

Молодой человек закрыл за собой дверь и положил мешок на пол. Не сказав ни слова, он извлек из него съежившееся животное. На первый взгляд кошка ничем не отличалась от других.

Великанша стала причмокивать, чтобы успокоить бедную киску. Наконец та приподняла голову и осмотрелась. Не увидев рядом никакой явной опасности, она слегка распрямила крылья, до сих пор плотно прижатые к спине.

Из огромной туши донесся глухой рокот – такой обычно издает человек, если хочет зарычать. Но то был смех. Он становился все громче, раскатистее и нес в себе столько радостного тепла, что кошка не испугалась, а наоборот, подползла к цыганке и прильнула к ее ногам.

– О, Макс! Максимилиан! Какое же чудо ты мне принес! – воскликнула та, погладив Киску – так гладят нечто невыразимо прекрасное. В кончиках пальцев приятно защекотало, когда они стали ерошить мех на рыжих крыльях.

Максимилиан – не самое подходящее имя для цыгана. Максимилиан не был цыганом вовсе. Да, он отпустил усики, но это, ясное дело, не в счет. А темная обветренная кожа свидетельствовала лишь о том, что Макс много времени проводил на улице. Больше ничего цыганского в его внешности не было.

С другой стороны, тетя Максимилиана была самой настоящей цыганкой, из знаменитой семьи Петронеллы. На протяжении долгих веков женщины этого клана передавали друг другу секреты гадания. Сказать по правде, она не была его теткой. Макс остался без родителей и в возрасте восьми или девяти лет забрел на ярмарку, где работала Петронелла. Он прицепился к великанше, а та, не в силах избавиться от несчастного мальчишки, в конце концов его приютила. Все остальные от сироты отказались, из деревни за ним никто не явился. Посему цыганке предстояло решить: то ли пощадить его, то ли обречь на гибель – что и говорить, тогда мальчик не мог о себе позаботиться.

С тех пор Макс всюду таскался за Петронеллой, и когда отпустил усы, его уже хорошо знали на ярмарках Англии. Цыганка следила, чтобы приемыш получал какое-никакое образование. Особенно он любил читать. Где только мог, собирал старые книжки и журналы, в результате чего завалил ими весь фургон.

Первой о крылатой кошке прослышала именно Петронелла – некоторые клиенты справлялись, хороший ли это знак – увидеть кошку с крыльями. Цыганка отвечала, что скажет точно, если ей опишут животное во всех подробностях, включая местонахождение. Выведать адрес Нью-Корта не составило особого труда.

Максимилиану недавно исполнилось восемнадцать, и настала пора зарабатывать на жизнь самостоятельно, а не болтаться по ярмаркам, выполняя случайные поручения. Ему была необходима палатка и собственный номер. И Петронелла решила украсть кошку. Она попросила еще одного парня – без особых талантов – помочь племяннику с кражей. В награду оба будут получать по четвертой части всей выручки, а Петронелла – оставшуюся половину. Она же купит им палатку и возьмет на себя прочие расходы. Цыганка все просчитала. Если второй мальчик окажется ненадежным, они с Максом заставят его выйти из дела. А если оба мальчика повернутся против нее, то она потребует Соломонова суда и заберет свою законную половину. Ей это ничего не стоит, но что сосунки будут делать с разрубленным кошачьим трупом?

Вот как вышло, что Киска очутилась в фургоне Петронеллы. Цыганка ее полюбила и всячески баловала – через несколько дней Максу уже надоело бегать в город за сливками или обрезками свежего мяса. Однажды тетя велела ему принести живую мышку, потому что любимица, видите ли, заскучала. Но насей раз Максимилиан дал Петронелле твердый отпор, и больше о грызунах не вспоминали.

За неделю для кошки соорудили новый шатер, внутри которого установили клетку. Макс сам нарисовал вывеску. Он внимательно изучил все имеющиеся у него книги, отдавая себе отчет, что это не бессмысленная потеха вроде метания кокосов и не какая-нибудь татуированная женщина или силач. Нет, летающая кошка – совсем другое. Она неразрывно связана с древними мирами, мифами и магией. Максимилиан потратил много времени, подыскивая нужную аллюзию, верные слова, то самое выражение, которое бы говорило само за себя. Наконец его осенило: Кот-Икар.

Лонгстаф весь день был на работе, перевозил компанию по торговле шерстью в новую контору. Эта компания быстро росла, и ей требовалось больше места, а значит, и мебели, поэтому Джон ухитрился продать им с десяток столов и стульев, которые купил по дешевке на прошлой неделе. В общем, денек выдался удачный.

А потом возникла первая трудность. Его условия оплаты каким-то непостижимым образом не совпали с их условиями. Договоренность была устная, поэтому и доказать ничего не получилось. Он спорил, пока мог, но смысла в этом не видел. Работа сделана, его люди хотят домой. Наконец из конторы вышел какой-то чиновник. Он внимательно выслушал дебаты, кивая или пожимая плечами в нужных местах. Лонгстаф приводил столь убедительные аргументы, что даже некоторые сотрудники компании с ним согласились. Однако секретаря эти доводы не впечатлили. Тот поджал губы и улыбнулся Джону, который побагровел при одном виде румяного чиновника с золотой цепочкой для часов и напомаженными волосами. Секретарь еще раз пояснил, что больше оговоренной суммы они платить не намерены, а Лонгстаф при желании может обратиться в суд. И добавил с той же заносчивой ухмылкой: «Решайте сами, мистер Лонгстаф».

Когда они вернулись в Нью-Корт, уже стемнело. И Джон, и его работники утомились после такого долгого и удручающего дня. Никто не осмелился перечить начальнику, и во дворе они молча принялись за работу.

Лонгстаф прошел сразу в дом, вознамерившись выбросить торговцев из головы. Однако его никто не встретил. Ужина не было, и в комнатах царила необычная тишина, как будто дом недавно опустел. Затем из спальни донесся голос Флоры. Жена утешала ребенка. Джон взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, но еще на полпути услышал, что плачут обе дочки, а Флоре никак не удается их успокоить.

Он открыл дверь. Все трое испуганно подняли головы и на мгновение замолчали. Увидев отца, девочки заревели еще громче и безутешнее.

– Что такое? – спросил Джон, целуя их в мокрые соленые щеки. Но дети не могли вымолвить ни слова, только хлюпали носом и плакали навзрыд.

– Киску украли, – наконец проговорила Флора, сама на грани слез.

– Украли?

– Да. Они пришли, пока нас не было.

Девочки подняли такой вой, что взрослым пришлось их перекрикивать.

– Днем здесь были цыгане. Кто-то видел, как они рыскали неподалеку, а потом уехали с мешком…

– А в мешке Киска!!! – истерически зарыдала одна из девочек.

Они завизжали во весь голос – одна мысль о том, что бедную Киску засунули в мешок, напугала их до смерти. Мать прижала безутешных дочерей к груди, чтобы заглушить их пронзительные вопли.

Лонгстаф понял, что в спальне от него мало проку, и пошел обратно во двор. Он тяжело дышал и уже чувствовал биение крови в ушах.

Его работники, видимо, почуяли неладное и ходили по двору, перешептываясь и гадая, что могло случиться. Лошадей еще не завели в конюшню. Лонгстаф увидел это, разъярился и велел работникам идти по домам и оставить его в покое. Он схватил животных под уздцы и потащил к стойлам, беснуясь и бормоча как сумасшедший. Он бил и пинал их с такой силой, что лошади ржали от боли. В пылу гнева Лонгстаф поднял с пола длинную палку и стал бить их по мордам. Лошади извивались и взбрыкивали, чтобы избежать ударов; истошное ржание огласило конюшни. Рабочие пытались вмешаться, но стоило им подойти ближе, как удары сыпались и на них. В глазах Джона полыхала ярость, и никто не отважился встать у него на пути. Лошади прыгали и лягались так, что находиться в конюшнях было опасно.

Одна кобыла взвилась на дыбы и ударила Лонгстафа крупом. Тот отлетел к стене, задохнувшись. Чтобы устоять, вцепился ногтями в кирпичи. Колени дрожали. Он зарычал, приходя в себя, и увидел в углу старый деревянный стол. Выломал одну ножку и, замахнувшись что есть силы, обрушил тяжелый удар на голову лошади. Череп раскололся с отчетливым треском.

– Поделом!!! – прохрипел Лонгстаф. Его колотил озноб, глаза налились кровью. Он принялся еще исступленнее лупить лошадь, густая бордовая кровь текла из ее ушей, хотя сама она, похоже, ничего уже не чувствовала. Вторая кобыла от ужаса забилась в дальний угол.

Но Джон не унимался. Под его свирепыми ударами голова лошади превратилась в месиво. Лонгстафа заливало кровью, смешанной со слезами. С его губ срывался омерзительный гортанный стон, и если бы рабочие не остолбенели при виде такого зрелища, они уже давно отошли бы на безопасное расстояние.

Лошадь осела вперед и рухнула наземь. Лонгстаф не останавливался. Раз за разом он поднимал и опускал дубину – челюсть кобылы оторвало, глаза превратились в кашу. Снова и снова. Он ругался так остервенело, что слюна пузырилась у рта и сбегала по подбородку. Всю оставшуюся силу он вложил в последний удар и упал рядом с лошадью, лицом в лужу чернеющей крови. При каждом мучительном вдохе ее засасывало прямо в рот.

В палатку Кота-Икара помещались около дюжины человек (пятнадцать, если постараться). Публика вставала в одной половине шатра, а другую половину занимала высокая клетка, занавешенная пурпурным бархатом. Когда штору отдергивали, за ней открывался пол, усыпанный песком, и два ящика, выкрашенных под желтый камень.

Сначала клетка пустовала, потому что сам Икар сидел в углу на полке, тоже за занавеской. Под возвышенные речи и торжественные возгласы Макса занавеску сдвигали, и вниманию зрителей предлагалась история о том, как египетский султан Калибан подарил крылатого кота цыганам, а отец Максимилиана сразился с тучей бедуинов, чтобы доставить животное в Англию. С этими словами юноша подталкивал Киску вперед.

Я прыгал и еще в воздухе расправлял крылья, скалился и шипел. Приземлившись, я рычал до тех пор, пока зрители не начинали испускать запах страха.

* * *

Публика подавалась назад в едином инстинктивном прыжке, охая и ахая. Потом, когда храбрость возвращалась, они подкрадывались к клетке и упирались носами в прутья. Кот-Икар снова шипел и перепрыгивал с ящика на ящик. Он определенно имел успех.

Ярмарка в Дьюсберри была важной датой в календаре странствующих актеров. На большом лугу собирались тысячи рабочих с окрестных фабрик по переработке шерсти. Цыгане, актеры и исполнители всех мастей приезжали сюда в полной уверенности, что смогут хорошенько заработать, потому что в Дьюсберри всегда водилась звонкая монета.

На второй день после открытия ярмарки с запада принесло грозу, и толпы людей засуетились в поисках убежища. Они бегали от шатра к шатру, замирая на несколько секунд перед каждой вывеской, чтобы посчитать мелочь и решить, то ли им бесплатно мокнуть под дождем, то ли заплатить пенни и своими глазами увидеть бородатую женщину, самую толстую в мире женщину или женщину, предсказывающую судьбу (которая в своей крошечной палатке тоже смахивала на самую толстую).

Лонгстаф стремительным шагом шел под дождем, не замечая, что вода струится по его лицу, шее и затекает за воротник. На ходу он быстро читал вывески. У самого большого шатра Джон на мгновение остановился, польстившись на такое предложение:

Попытай УДАЧУ на ринге с ПЕДРО РОККА-РОККА!

ФУНТ СТЕРЛИНГОВ за нокдаун!

ПЯТЬ ФУНТОВ за нокаут!

Лонгстаф удержался от поединка только потому, что хотел поберечь силы для другого.

Он проходил мимо прилавков с печеными яблоками, жареными орехами, мимо волосатых женщин и изнывающих от тоски силачей. Одна вывеска гласила:

«ЦЫГАНКА ПЕТРОНЕЛЛА, КОРОЛЕВА ЦЫГАН – личный медиум королевской семьи, ЗНАМЕНИТАЯ…

У следующего шатра Лонгстаф остановился. На новенькой черной вывеске золотыми буквами было написано:

КОТ-ИКАР

Рожденный в тени египетских ПИРАМИД; последний потомок божественных ЛЕТАЮЩИХ КОШЕК, прославленных в АРАВИИ; ВОЛШЕБНЫЕ УМЕНИЯ, НАСТОЯЩИЕ КРЫЛЬЯ; известен на Востоке ГИПНОТИЧЕСКИМ ВОЗДЕЙСТВИЕМ на всех, кто его видит! Единственный КОТ-ИКАР на этой ярмарке и НА ЗЕМЛЕ!

Вокруг шатра собрались несколько человек. Тем временем Макс, юноша с крысиным лицом, пытался завлекать новых клиентов. Он стоял рядом с изящной вывеской и приглашал зрителей внутрь, но делал это так неумело, что публика не желала платить пенни даже за сухую палатку.

Лонгстаф вытащил из кармана шиллинг и протянул его Максу. Он узнал вытянутое лицо и редкие усики – так описали соседи одного из цыган, в спешке покидающих Нью-Корт в то утро.

– Небось черный? Кот-то? – язвительно осведомился Джон, пока Максимилиан искал сдачу.

– Нет, нет… он… – промямлил цыган, быстро сообразив, что взгляд этого человека сулит неприятности. И большие.

– Плевать! – сказал Лонгстаф. – Идем-ка лучше взглянем.

И он потащил Макса к шатру. Монеты посыпались из ладони юноши, а когда он наклонился, чтобы их подобрать, еще одна парочка решила посмотреть на Кота-Икара и шагнула внутрь. Лонгстаф смерил их разъяренным взглядом, в котором ясно читалось: долго сдерживать гнев он не намерен. Собрав все деньги, Макс протянул их Джону, но тот оттолкнул его руку.

– Пошел к черту! – прорычал он, и парочка тут же развернулась к выходу, почуяв в воздухе насилие. Однако снаружи дождь полил еще сильнее, и внутрь стали заходить другие люди, по двое и по трое, все с монетками в руках. Лонгстафу и парочке пришлось продвинуться ближе к клетке, чтобы их впустить.

На улице лило как из ведра. Вокруг шатров собирались толпы, и все жались друг к другу и к тем, у кого были зонтики. Кое-кто собирался домой, по остальные не хотели уезжать с ярмарки даже в такую мокрую погоду.

У края толпы, возле шатра цыганки Петронеллы, стояла молодая пара. Он держал над ней большой черный зонт, да так учтиво, что сам наполовину оказался под дождем. Капли воды стекали с зонтика прямо ему на плечо. Что же до девушки, то она совсем озябла и разочарованно поглядывало на небо.

– Может, вы хотите, чтобы вам погадали, мисс? – спросил он, кивнув в сторону палатки.

– Нет, – отвечала та, зевая от скуки и жалея, что приехала на ярмарку с одним лишь отцовским конюхом. И телегу за ними пошлют только через полчаса… – Том! Ты же весь вымок! – воскликнула она и притянула его к себе. Так они стояли, чуть касаясь друг друга, а он весь заливался краской.

– Тогда, может, еще куда сходите? – предложил Том, отчаянно пытаясь избежать ошеломляющего тепла ее тела.

– Уж наверное! – сказала девушка с тем же расстроенно-ленивым выражением лица. А потом вдруг хихикнула. – Смотри, Том! Кот-Икар! – Только она сказала не «Кот-Икар», а «Котик-Ар», видимо, решив, что это очень остроумно. – Пойдем вместе! Всего пенни стоит! Я за тебя заплачу.

– Котик Ар?

– Да нет же, Икар!

Он опустил глаза на свои промокшие ботинки.

– Глупый! Икар так близко подлетел к солнцу, что у него сгорели крылья, – дразнилась она. – Значит, там показывают летающую кошку. Идем!

С этими словами девушка забыла о дожде, подскочила к вывеске и с громким смехом стала читать описание чудо-кота. Том подошел к ней с зонтиком, но ничего не слышал. Его затрясло, в груди поднялась внезапная ярость, и он был готов своими руками вырвать чертов смех из ее горла.

Она заплатила два пенса, и они вошли. Том вцепился в зонтик, чтобы унять дрожь. Девушка подумала, будто он перепугался.

– Не бойся, трусишка! – прошептала она. – Там всего лишь кот!

Но его глаза были прикованы к шторе, и она отвернулась, подумав, что конюх – круглый идиот. До нее и раньше доходили слухи, что он немного свихнулся после той трагедии в работном доме.

Высокий усатый котокрад-импресарио закрыл полотняный полог и завязал его веревкой, чтобы снаружи никто не вошел. Мера была напрасной: запах множества влажных пальто и лукового пота быстро заполнил шатер; народу собралось так много, что внутрь не пролез бы ни один человек. Макс пробился сквозь тесную толпу и прочистил горло. Он стоял перед шторой, как никогда похожий на крысу: нос дергался, черные глазки шныряли туда-сюда. Промокшая публика ожидала по-яатения Кота-Икара. Многие со знающим видом улыбались: они понимали, что за пенни их ждет всего-навсего подделка, может, деревянная скульптура крылатого кота, но ради десяти минут тепла пошли и на это.

Вступление прозвучало отнюдь не торжественно. С каждым словом Максимилиан все больше прижимался к занавеске спиной и все сильнее хотел за нею скрыться. Он тщетно пытался сочинить убедительную историю о дервишах, привидениях и тридевятых землях, смешивая легенды, исторические события и самые разные географические пункты в таких невероятных пропорциях, что даже вывеска у входа в шатер показалась бы вам истинной правдой. В конце концов он заявил, что некогда кот принадлежал самому вождю древних инков, живших в далекой Персии. Публика захохотала, и даже милая девушка прижала ладонь к губам, чтобы подавить невольный смешок.

Однако истинной причиной столь невразумительной тирады был Лонгстаф, все это время буравящий Макса взглядом. Был в этом взгляде такой свирепый укор, что еще до появления Кота-Икара цыган сообразил: вот-вот случится недоброе. Да и юноша у входа злобно помахивал зонтиком, предвещая если не насилие, то некое физическое проявление безумства – губы стиснуты, мутный взор уперся в занавеску, словно за ней сидит сам дьявол, и с помощью Зонта Судьбы он уничтожит его раз и навсегда.

Макс все не замолкал. Он боялся поднимать штору и не знал, что делать дальше, а потому снова и снова выцарапывал факты из иссякающей энциклопедии своего мозга. Невзирая на хохот публики, цыган поведал о том, как его прапрадед сражался за кота с грозными абиссинцами. Какой-то шутник довольно громко заметил: «О, да это еще и самая старая в мире кошка!», но тут же умолк под недовольное шиканье и строгие взгляды зрителей. Максимилиан не раз пожалел о том, что так плотно завязал полог палатки, единственный путь к отступлению. Он не знал, в чем именно заключается опасность, однако чувствовал ее неотвратимое приближение. И каким-то образом здесь был замешан кот.

В то же время цыгану не терпелось узнать, что случится дальше; он хотел увидеть это собственными глазами, как несчастный случай на улице. Ради такого зрелища можно даже пойти па маленький риск. Хотя лучше все-таки не вмешиваться. А с другой стороны, упускать столь заманчивый шанс глупо. В общем, заглушив в себе природную осмотрительность, Макс решил во что бы то ни стало показать зрителям Кота-Икара.

Он отдернул штору и объявил восьмое чудо света. Его голос, отравленный дурным предчувствием, походил на крик о помощи. Кошка, которая просидела на полке дольше обычного, сразу же прыгнула на ящик и еще в полете расправила крылья. Ее появление было встречено визгами и воплями, вся палатка в едином движении подалась назад.

– Так я и думал, – непринужденно заметил Лонгстаф. Он схватил человека-крысу за горло и одновременно начал пинать железные прутья клетки. Зрители закричали ещё громче, на этот раз от испуга. Они заметались кто куда, до конца не понимая, от кого спасаться: от кота или от драчуна.

Во всей этой сутолоке один голос раздавался громче остальных. Пока Лонгстаф пытался удавить Макса и разбить клетку (подвиг настолько поразил зрителей своей физической невыполнимостью, что они не смели прийти на помощь цыгану), Том остервенело колотился о решетку. Взявшись за нее обеими руками, он скакал, точно разъяренная горилла, бился головой о прутья и орал с такой лютой ненавистью в голосе, что людей окончательно разобрала паника.

От скопления перепуганных зрителей шатер стал трещать по швам, и вокруг него, несмотря на дождь, собрались любопытные. Цыганка Петронелла, услышав крики, выбралась из своей берлоги посмотреть, в чем дело. За ее столом осталась девушка, которой предсказали только половину судьбы (как выяснилось позже, лучшую половину). Палатка с Котом-Икаром словно бы ожила – она дрожала и пульсировала подобно огромному сердцу на траве. Петронелла накинула шаль, набрала полную грудь свежего воздуха и приготовилась к битве.

К тому времени в шатре началось сущее светопреставление. Лонгстаф железными пальцами держал Макса за горло, чем полностью перекрыл доступ кислорода в легкие; цыган болтался в его руке, словно тряпичная кукла, пока Джон все еще колошматил клетку. Пытаясь пролезть внутрь, Том застрял между прутьями и мог лишь размахивать зонтом в направлении кошки – та смирно сидела в углу и созерцала происходящее.

Наконец матерчатые двери шатра приоткрылись, но народ не успел хлынуть наружу – внутрь вломилась слоновья туша цыганки Петронеллы, отчего палатка лопнула по швам и рухнула. Снова поднялись крики. Все, кто был в шатре, попадали на пол и в кромешной темноте решили, что вслед за гнетущей прелюдией наступил-таки конец света. Милая леди, оставшись без защитника, потеряла сознание, и ее подхватила толпа. А между тем деревянная клетка (железным был только ее перед) начала трескаться и скрипеть. Давление такой массы людей привело к крушению всей конструкции, и ополоумевшие зрители ринулись внутрь. Среди них был и Том, парализованный чистейшим гневом, и его юная подопечная в изящном платье – хрупкое тельце и пышные белые юбки смягчали падение тех, кто во тьме валился прямо на нее.

Лонгстаф был не из робкого десятка, и подобные пустяки не могли его остановить. Он не ослабил хватки даже тогда, когда вместе с Максом и остальными упал на пол. Теперь Джон свободной рукой вбивал голову жертвы в землю и не стал убийцей лишь потому, что земля размокла от дождя – всякий раз она слегка продавливалась под черепом цыгана.

Снаружи собралась внушительная толпа зевак – должно быть, водонепроницаемых и охочих до бесплатной забавы. Пришли даже актеры и обслуга из соседних палаток, среди которых был и второй котокрад – ему ведь причиталась четверть выручки, а теперь всему предприятию грозил крах. Сначала они не особо волновались – подумаешь, шатер упал. Потом кто-то пустил слух, будто туда забралась сама Петронелла, а это сулило большие неприятности. Да и крики внутри копошащейся палатки свидетельствовали о чем-то необычайном. Наконец из-под шатра, похожего на гигантского раздавленного жука, брызжущего кишками, начали медленно выползать люди. Однако возня под брезентом не утихала, наоборот, вопли стали громче, и среди них особенно выделялось два: отчаянные крики Макса, который, по-видимому, вырвался из рук Лонгстафа и теперь звал на помощь; и другой голос: «Я убью… чертову… кошку… мерзкое… отродье… прикончу…» – не иссякающая череда ругательств и клятв, произносимых странным плаксивым контральто.

И хотя вид рухнувшей палатки был исключительно приятен взору толпы, несколько работников ярмарки в конце концов убрали брезент.

Открывшееся зрелище повергло отдыхающих (и даже тех, кто только что выполз из-под шатра) в недоуменное молчание. На земле лежал утомленный до полусмерти Лонгстаф. Из последних сил он обеими руками поднимал голову юноши, который валялся рядом, и снова ее ронял. Обладатель этой головы был в бессознательном состоянии, язык вываливался изо рта, в приоткрытых глазах не осталось ни капли жизни. Поблизости, у разломанной клетки, сидел другой юноша. Его тело содрогалось в громких надсадных рыданиях, а лицо покраснело и опухло, словно у ребенка, который с самого утра орал во всю глотку. В одной руке у него был зонт, и время от времени он им размахивал, но без особой цели или смысла, механически. У его ног лежала девушка в изящном пальто и платьице, пропитанном грязью. Она мирно спала, свернувшись клубочком.

Внезапно руины клетки зашевелились. Какая-то бесформенная масса пришла в движение среди обломков. Затем рывками и толчками из развалин поднялась цыганка Петронелла. С нее сыпались опилки, она тяжело дышала, однако во всей ее туше была некая грациозность, и если бы Макс в ту минуту мог вымолвить хоть слово, он сравнил бы ее с фениксом, восставшим из разграбленной Трои. Она отряхнулась, держа в одной руке кошку, которой было почти не видно среди складок халата. Та мурлыкала и терлась о живот цыганки.

Наконец пришел констебль. Место происшествия к тому времени привлекло большинство гостей ярмарки и ее работников – последние не видели смысла в выступлениях и аттракционах при такой-то нешуточной конкуренции.

Лонгстаф обвинил Макса в краже кошки, а в ответ его обвинили в попытке убийства (при этом Джон только пожал плечами). Макс и еще дюжина свидетелей обвинили Тома в порче имущества. Отец юной леди, прибыв на ярмарку, обвинил Тома в невыполнении обязанностей и рассчитал прямо на месте, вручив конюху жалованье за месяц (один фунт); далее он обвинил в чем-то практически каждого, кто был на ярмарке, и даже хотел подать в суд на кошку. Некоторые свидетели утверждали, будто Петронелла скрылась вместе с кошкой еще до того, как прибыл констебль. Они не ошиблись: цыганка надежно заперлась в своем фургоне, и только воля общественности заставила ее вернуть животное на место преступления. Тем временем общественность решила, что палатка была переполнена людьми и что работники ярмарок никогда не думают о безопасности простого народа. Наставят крохотных шатров, а выбраться из них нет никакой возможности, и вообще сплошное надувательство. Кто-то даже заметил, что жилища самих актеров ничуть не лучше (словно это имело какое-то значение), и если бы в эту минуту не вернулась Петронелла с кошкой, между отдыхающими и устроителями ярмарки завязалась бы драка. Прибытие Кота-Икара – теперь уже вещественного доказательства, а не только чуда природы – немного всех угомонило.

Со своей стороны, Том не преминул выдвинуть ряд долгих и путаных обвинений в адрес кота. Но их, конечно, не приняли всерьез, потому что бедный мальчик свалил на животное все свои несчастья, а упоминание работного дома сделало его жалобы еще менее убедительными. Настойчивые притязания конюха в конце концов окончательно вывели констебля из себя. Он захлопнул блокнот, взял кошку на руки и объявил, что все недовольные могут отправиться вместе с ним в участок и провести ночь в камере.

С котом под мышкой он отбыл, так и не решив, было ли здесь совершено преступление.