Текст книги "Вино богов"

Глава 2
ПОДХОДЯЩИЕ КАНДИДАТУРЫ

Король оказался прав. Не прошло и двух недель, как в Королевство, известное своими богатствами, хлынули толпы квалифицированных соискателей.

Но пока никто из них не был утвержден на должности няньки принца, придворного алхимика, придворной колдуньи и начальника стражи.

Отчасти дело осложнялось тем, что прежде всего нужно было утвердить кого-то на пост няньки. Бонифацию что-нибудь да не нравилось в каждой из соискательниц. Одни казались ему грубыми, холодными и чересчур строгими, другие – слишком снисходительными, сентиментальными и неряшливыми. Молоденькие и сами были несмышлеными девчушками, а старухи – ну разве можно ждать, что старуха поймет ребенка? Толстухам недоставало самообладания, а тощие не нравились королю своей язвительностью и желчностью. Словом, каждая из кандидатур высоким требованиям Бонифация не удовлетворяла.

Примерно с полдюжины соискательниц оказались, что называется, «серединка на половинку». Этих король счел невыносимыми занудами и отверг еще решительней, чем остальных.

Седрик, своими глазами наблюдавший за всем этим, мог бы злорадно повеселиться, вот только трудно веселиться искренне, одновременно ощущая себя в столь же приподнятом настроении, как пиранья в пруду с золотыми рыбками.

И все же повод для веселья существовал, поскольку Бонифаций, который еще с тех пор, как был совсем юным принцем, не помышлял ни о чем ином, как о том, чтобы стать королем, вдруг обнаружил в себе недюжинный отцовский талант. Теперь он всюду таскал с собой Аматуса – на турниры, на бал птичников, на охоту на цвибеков в ущелье Айсот, на Железное озеро, где они плавали под парусом, в восточные пустыни с военным патрулем, на торжественное чествование выпускников королевского университета, на торжество в честь спуска на воду грандиозного речного корабля «К. С. Бонифаций».

Король сажал маленького принца на плечи или нес на руках, но теперь все чаще держал малыша за ручку или усаживал на коня – то позади, то впереди себя.

Они вместе ели, вместе смеялись и болтали (а Аматус разговаривал все лучше и лучше) о том, как называются деревья, о том, как правильно держать меч, о том, где лучше поставить фургоны на поле боя, дабы спрятать за ними кулеврины, о повадках птиц, о тактике сражений с драконами, о вульгарианской чайной церемонии, о том, как лучше заряжать орудия и разворачивать лодку, и том, как важно говорить «спасибо» простым людям. Самое главное – они все лучше узнавали друг друга, и принц Аматус, как и любой другой ребенок, от такого воспитания расцветал на глазах, да и король тоже – а ведь такое дано немногим счастливым взрослым людям.

Так что удивляться тому, что король никак не может выбрать новую няньку для принца, не приходилось, хоть сам он порой и жаловался на двойную нагрузку.

Не мог и Седрик мысленно потешаться над королем вовсю, так как большую часть времени упивался собственными радостями. Так уж получилось, что Королевство несколько лет жило в мире, исключая только внезапное вторжение из Загорья прошлым летом. Эта война разразилась столь молниеносно (дело в том, что до Бонифация еще не успели дойти слухи, что Вальдо узурпировал престол и прикончил все королевское семейство, к тому времени, когда его войско вторглось в пределы Королевства), что поначалу в западных провинциях народ отражал атаки захватчиков, что называется, голыми руками. Но затем войску Вальдо было нанесено сокрушительное поражение на Колокольном Побережье, и с тех пор угроза войны стала весьма незначительной.

Так уж повелось, что в Королевстве начальник стражи являлся также и верховным главнокомандующим, но поскольку для деятельности на первом посту требовался отважный воин с хорошей реакцией, прекрасно владеющий мечом, а на втором – искусный и изворотливый руководитель, крайне редко труд на обоих поприщах приносил одинаковые успехи. За время долгого мира прежний начальник стражи, будучи безупречным мастером боевых искусств, армию забросил и довел до состояния удручающего разброда и шатания.

К счастью, Седрик в боевых искусствах был далеко не любителем и всегда сам отлично знал об этом, а что еще более удачно – он был и талантливым руководителем, что явствует из его прежней деятельности. Вскоре после того, как он заступил на пост начальника стражи, он принялся пробовать, пытаться, нажимать, допрашивать, оценивать, ссориться, вводить всякие новшества, отменять прежние приказы и отдавать новые таким зычным голосом, что очень скоро в армии был восстановлен образцовый порядок.

Поначалу он застал поистине ужасающую картину: дороги и укрепления разрушены, солдаты и офицеры обленились до крайности.

Седрик незамедлительно отдал приказы: перестроить, укрепить, перегруппироваться и приступить к каждодневной муштре.

Шайка дьякона Дика Громилы бесчинствовала уже возле самой столицы и даже на город время от времени совершала налеты, а однажды эти разбойники напали на капитана с небольшим отрядом и ограбили их – изъяли кое-какие вещи исключительно сентиментального свойства (а больше у вояк ничегошеньки не было при себе, так как квартирмейстеры постоянно задерживали выплату жалованья).

Тут же были организованы конные патрули, выставлены дозоры, зажжены сигнальные костры. На стенах крепостей воцарились устрашающего вида кулеврины, волна залпов и ружейного огня пронеслась по северным равнинам, сверкнули мечи на сотнях темных дорог, и довольно скоро Громила и его шайка, изрядно потрепанная и утратившая прежний задор, откатились далеко на север, где промышляли мелкими грабежами вдоль Длинной Речной дороги. В этих краях Седрик им закрепиться позволил, так как считал шайку Громилы необходимым компонентом естественного равновесия.

В королевском арсенале не было обнаружено ровным счетом ничего, кроме обрывков заплесневелой кожи, медных пуговиц и пряжек и здоровенных куч ржавчины. Ничего тут не было такого, что могло бы с треском взорваться, посему взорвался Седрик. Очень скоро плавильные печи и пороховые мельницы уже работали днем и ночью, кузнецы и оружейники дивно разбогатели на заказах, в частности, из-за того, что им не приходилось вопить на подмастерьев – это дело было поручено офицерам, раньше охранявшим проржавевший арсенал, передвижение которых по кузницам и у печей несколько сдерживали наручники и кандалы.

Занимаясь всем этим, Седрик чувствовал себя в своей стихии и тем упивался. Выявив в рядах армии потерявших выправку и разжиревших солдат, он закатил им такую муштру, что, как они ни стонали и ни проклинали его, в конце концов поняли, что на них куда благосклоннее стали поглядывать красотки из таборов у реки и вульгарианские девицы, прислуживающие за столиками и подтирающие пролитый бильж в придорожных кабачках, в народе именуемых «ступорами».

Седрик жестоко расправился с растратчиками и взяточниками. Самых закоренелых казнил, поскольку, на его взгляд, в тюрьмах они бы только тем и занимались, что грабили сокамерников, большими богачами которых и так назвать было нельзя. Седрик поднимался с постели ни свет ни заря, но спал крепко, как спят люди со спокойной совестью.

Но конечно, ему до смерти хотелось поручить такую работу, как «бессмысленное торчание во дворце с мечом наголо и обвинение за все, что идет не так, как надо» (так он говорил об этом в узком кругу), своим наиболее надежным заместителям.

Словом, занят был Седрик по уши, и времени на то, чтобы производить отбор кандидатов на должность начальника стражи, у него было ничуть не больше, чем у короля на просмотр соискательниц поста придворной няньки. А учитывая тот факт, что, как только подходящий начальник стражи будет найден, Седрику, хочешь не хочешь, пришлось бы вернуться к работе премьер-министра, он с выводами не торопился и с легкостью заключал, что каждый из претендентов – туповатый рубака, безмозглый осел, который тут же вернет войско в проржавевшее и заплесневелое состояние. В этом его настроения совпадали с настроениями короля.

Надо сказать, Седрик был недалек от истины, так как среди желающих трудиться на посту начальника стражи талантливых генералов было – по пальцам сосчитать. Дело в том, что слава прежнего начальника стражи в боевых искусствах была столь велика, что занять его место порывались именно отчаянные рубаки, а вот выдающиеся стратеги и полководцы, сомневающиеся в своих навыках фехтовальщиков, свои кандидатуры предлагать не торопились.

В общем, оба столь ответственных поста оставались вакантными, а поскольку они-то и были самыми важными, то про то, что Королевству необходимы придворный алхимик и придворная колдунья, и вообще было забыто. То есть претендентов вообще не принимали.

От такого пренебрежительного отношения многие из них (особенно колдуньи) не выдержали долгого ожидания и покинули Королевство, а по пути обратно со злости накладывали заклятия на дороги, деревья и мосты. Мало того: редкий алхимик удерживался от того, чтобы не плеснуть дрейксида – кошмарного зелья, от которого змеи и ящерицы превращались в драконов, – в пруды и канавы, где, естественно, расплодилась уйма всяческой ядовитой мерзости.

Седрик втайне радовался такому обороту дел, так как это давало ему возможность нагрузить солдат заданиями под завязку, да и королю скучать не приходилось: ему приходилось то и дело отправлять кандидатов в рыцари сражаться с чудовищами покрупнее.

Вот так прошел год и еще один день. Войско преобразилось до неузнаваемости. Бонифация стали за глаза называть «веселым» королем, и пошли слухи о том, что скорее всего в Хрониках он будет именоваться не Бонифацием Грозным, как полагали прежде, а Бонифацием Жизнерадостным. Седрик при дворе был – сама учтивость и галантность, а на поле боя – сама неустрашимость и задор. И всюду, куда бы ни забрасывала его судьба, он был очень доволен собой. Он даже бороду жевать перестал, и они с королем крепко подружились. А Аматус набирался ума-разума и подрастал – точнее сказать, подрастала половинка Аматуса.

На ту пору желающие занять четыре вакантных места при дворе стали появляться крайне редко. Немалую роль в этом сыграли те самые пилигримы, странники и иже с ними, через которых Седрик в свое время разослал весть. Теперь они, люди по определению неглупые, всякому встречному втолковывали, что топать в Королевство – напрасный труд. Между тем на стене, окружавшей королевский замок, теперь неусыпно дежурили дозорные, и когда на западной дороге, что вела к Мосту Тысячи Лиц, показались четверо незнакомцев с зеленым флагом (а это означало, что как минимум один из них – кандидат на вакантную должность), оглушительно взревели фанфары и зазвонили колокола.

А поскольку соискатели не появлялись уже не меньше месяца, их прибытие, которое месяцев десять назад наверняка осталось бы незамеченным, в этот день вызвало некоторый интерес. Более того – король оказался в замке – с Аматусом, по обыкновению. На месте был и Седрик, часок-другой в неделю уделявший таки обязанностям премьер-министра. Как правило, в эти часы он занимался заполнением каких-нибудь простеньких документов или отправкой писем с напоминаниями о необходимости поторопиться кое-каким вассалам, уклоняющимся от принятия непростых решений.

И поскольку случая для помпезных торжеств давно не выпадало, четверо странников были препровождены в замок в окружении почетного эскорта гвардейцев.

Стоило принцу Аматусу услышать шум и гам, как он выразил страстное желание взглянуть на парад. Ну а поскольку Бонифаций был нисколько не против того, чтобы хотя бы притвориться исполняющим обязанности короля, то и король, и принц, и премьер-министр поспешили в тронный зал, дабы там ожидать прибытия процессии.

Все придворные, кто услышал колокола и фанфары, сбегались в тронный зал в ожидании развлечения. Жизнерадостность Бонифация и мудрое руководство Седрика оказали благотворное влияние на вельмож, и теперь они отучились коротать свой досуг в интригах и предвкушениях кризисов.

Только-только Бонифаций успел усесться на трон, а Седрик – встать позади него, а придворные только-только успели напустить на свои физиономии высокомерные выражения (кроме Аматуса, конечно, – этот улыбался широченной полуулыбкой, просто-таки сгорая от нетерпения, так ему хотелось поскорее увидеть парад), как в зал вошел первый гвардеец из почетного караула.

Четверо копейщиков выстроились по бокам от вассала, который нес королевский штандарт с вышитыми на нем Рукой и Книгой. Седрик не без удовлетворения отметил, что шагают гвардейцы в ногу, держатся прямо и торжественно и что сапоги, копья и триолеты у них в образцовом порядке. А еще больше он порадовался, когда король Бонифаций незаметно пожал ему руку.

За четверкой копейщиков последовало четверо будущих рыцарей, пока еще не посланных на испытания. Их шпоры весело звенели, плюмажи на шлемах грациозно покачивались. Как подобало особам такого ранга, будущие рыцари были разодеты во все цвета радуги. Ткани дорогих одежд изящными складками ниспадали из прорезей их камзолов, и шлемы у всех были разные, только перья плюмажей одинаковые – черные, как положено.

А за будущими рыцарями в тронный зал вошли соискатели.

И сразу стало ясно, что занять место при дворе желает не кто-то один из них. Прежде всего внимание присутствующих привлек высокий широкоплечий мужчина с солидным брюшком, темными волнистыми волосами до плеч, аккуратно подстриженной бородой в форме лопаты, красноватым лицом (что говорило либо о том, что он много времени проводит на воздухе, либо о том, что он изрядный выпивоха, либо о том и другом вместе), большими блестящими зелеными глазами и полными красными губами. Выражение физиономии у этого человека было такое, будто он готов в любой миг запеть песню или весело расхохотаться. Одет незнакомец был в кожаный камзол до колен, потертые легинсы, тяжелые сандалии. На голове у него красовалась квадратная шляпа – в таких ходили странствующие ученые. Из дорожного мешка высовывалось горлышко реторты и какая-то деталь небольшого перегонного куба, из чего можно было заключить, что он – алхимик. Аматус радостно заурчал и шепнул отцу:

– Хороший дядя.

Бонифаций и сам не удержался от улыбки. За алхимиком следовала дама – судя по всему колдунья, каких еще поискать надо. Волосы у нее были не седые и засаленные, а белые, как снег, густые и чистые, как у светловолосого малыша. Глаза у нее были такие же большие, как у алхимика, вот только казались темными колодцами, потому что у них не наблюдалось ни белков, ни зрачков, ни радужек. Казалось, будто сама ночь живет в глазах колдуньи. Кожу ее покрывали крошечные мягкие чешуйки, похожие на змеиные, бело-голубоватые, словно снежное поле в сумерках в январские морозы. Из-под верхней губы виднелись безукоризненно белые клыки. Голубоватая кожа так обтягивала скулы и подбородок, что казалось, они ее вот-вот проткнут. Платье на колдунье было традиционное – длинное, черное, но в отличие от бесформенных хламид других колдуний, старавшихся скрыть свои уродливые тела, у этой колдуньи платье облегало фигуру и при каждом шаге отливало радужными бликами. А фигура у колдуньи была такая, что любая молодая женщина могла позавидовать. Погляди мужчина только на ее фигуру – он бы ее мигом возжелал.

На фоне колдуньи и алхимика остальных двоих можно было бы не заметить, но именно на них-то взгляд и задерживался дольше, будто было в них что-то такое, чего сразу не разглядишь. Девушка лет шестнадцати могла быть либо простолюдинкой, одетой чуть богаче, чем подобало бы, либо, наоборот, – богачкой, нарядившейся под простолюдинку. Ее скромное платье, некогда сшитое из белого льна, стало серым от множества стирок и странствий по пыльным дорогам. Такой же вид имела и шерстяная шаль. Ни худышкой, ни толстушкой назвать девушку было нельзя. Волосы ее цветом напоминали старое дерево, выкрашенное под орех. Прямые и густые, они падали до талии девушки, и если у нее была тетка, она наверняка в свое время втолковала ей, что волосы – это ее главное украшение. Бледная, с редкими маленькими веснушками кожа, серые, как штормовое море, глаза. Девушка озиралась по сторонам так, словно никогда прежде не бывала при дворе, не знала, что это такое, а потому не понимала, надо ли восхищаться.

Взглянув на мужчину, идущего следом за девушкой, всякий бы поначалу решил, что это слуга, так как на нем был выцветший поношенный плащ, в котором можно было спокойно улечься и остаться незамеченным на осеннем поле – похоже, там этот незнакомец большей частью и спал, или на грязной дороге – а похоже, он шагал как раз по таким дорогам. Приблизительно такого же цвета была и остальная одежда. Лицо мужчины скрывала широкополая шляпа, и если плащ его можно было приблизительно назвать сероватым, то шляпа тогда была, пожалуй что, коричневатая.

Между тем как раз он почему-то наиболее долго задерживал на себе любопытные взгляды. Первое, что бросалось в глаза, так это то, что роста он был необычайно высокого – намного выше своих спутников, а второе – то, что передвигался он как-то странно, неровно. Не исключено, что широкий плащ скрывал какие-то уродства, но между тем в движениях великана чувствовались сила и стремительность. И наконец, внимание на себя обращало то, что скрывалось в тени широкополой шляпы, – не лицо, а какая-то серая железная маска, испещренная белыми, коричневыми и красными линиями.

Наверняка на поясе у него висела уйма оружия, и эти догадки подтвердились: полы плаща незнакомца распахнулись, и изумленным взорам предстали меч, палица и три кинжала таких внушительных габаритов, что все просто ахнули.

– На этом человеке не меньше тридцати фунтов железа, – вырвалось у Седрика, – и у него неровная походка и, похоже, горб, и все же я бы поставил на него, если бы он побежал наперегонки с любым из юношей в Королевстве. А еще я готов поспорить, под плащом у него широченная портупея с двумя огромными пряжками и обоюдоострый топор.

Король Бонифаций кивнул:

– Прошел год и еще один день со времени… несчастного случая?

Седрик на миг задержал дыхание.

– О да, ваше величество, это так. Вы правы. Именно о таком сроке часто говорится в сказках. Полагаю, нас ждет нечто необыкновенное.

Аматус свои впечатления выразил вслух. Он пальчиком указал на гостей и сказал:

– Хорошие… страшные… хорошие… страшные.

Бонифаций с опозданием прижал ладонь к губам сына и шепотом велел ему молчать. Наступила долгая пауза, а потом алхимик и девушка весело рассмеялись, а колдунья улыбнулась краешком губ, а Седрику показалось, что странный незнакомец в плаще и шляпе тоже коротко хохотнул, хотя… только много лет спустя Седрик поймет и напишет об этом в «Хрониках» – самых достоверных документах, откуда нам известно о тех днях, – то был единственный раз, когда он видел, как смеется этот человек.

Тут и придворные решили, что можно посмеяться, и даже гвардейцы с трудом сдерживали улыбки, но все же сдерживали и этим доставили невыразимое удовольствие Седрику. Гвардейцы сопроводили гостей к трону. Как полагалось в таких случаях, алхимик возложил зеленый флаг к ногам короля.

Бонифаций улыбнулся гостям:

– Очевидно, хотя бы некоторые из вас прибыли сюда для того, чтобы просить о должности при дворе.

Алхимик низко поклонился:

– Все четверо, ваше величество, и мы хотели бы просить обо всех четырех вакансиях. У нас имеются необходимые рекомендации. А если нужно, мы могли бы продемонстрировать свое мастерство.

– А как вас зовут? – поинтересовался Седрик. На сердце у него стало тяжело. «Я ни за что не захотел бы сразиться с этим странным незнакомцем, и уж конечно, из него получится отличный начальник стражи. Похоже, придется мне опять засесть за бумаги, за заполнение протоколов, а это значит, что арсеналы, да и не только они, снова заржавеют. И года не пройдет». Вот какие печальные мысли бродили в голове у Седрика.

– Зовут меня Голиас, – ответствовал алхимик, – скорее всего потому, что таково мое имя. – Как вы, наверное, уже догадались, я алхимик, не слишком опытный пока, но очень способный. Я прошу о месте придворного алхимика, и если мне будет позволено добавить, то…

Колдунья кашлянула.

Голиас поспешно проговорил:

– Мою подругу зовут Мортис, и она просит о должности придворной колдуньи. Некогда она была королевой, но хотя это было давным-давно, она хорошо помнит о тонкостях жизни при дворе. Она строга и непоколебима, немногословна, но удивительно могущественна и…

– Заканчивай, – распорядилась колдунья. Голиас едва заметно вздрогнул, но продолжал:

– Мой спутник, чья внешность наверняка вызвала у вас недоумение, пребывает под заклятием, из-за которого сам он не может произнести собственного имени и раскрыть суть этого заклятия. Там, где он побывал, его чаще всего называли Кособоким. Он воин, телохранитель, фехтовальщик…

– Палач, – изрек Кособокий. Голос из-под маски прозвучал, словно порыв сырого ветра из пещеры, будто звук разбитого в полночь окна. – Недурственно управляюсь с чудовищами и всякое такое. Но я не полководец. Вряд ли кто-то с радостью пойдет за мной в бой и будет исполнять мои приказы. Главнокомандующий вам понадобится отдельный, но все-таки я прошу о месте начальника стражи.

Король Бонифаций сдержанно кивнул. Он знал, как много значит для Седрика должность главнокомандующего. Он решил, что вполне мог бы иметь и начальника стражи, и главнокомандующего. Тем самым Седрик мог бы заняться любимым делом, ни на что более не отвлекаясь, а король получил бы первосортного телохранителя. Надо сказать, Седрик редко поручал эту работу по-настоящему образцовым военным – он предпочитал, чтобы они находились там, где, на его взгляд, им подобало находиться, – то бишь в казармах. Так получилось, что Кособокий предложил то, о чем король и сам уже подумывал, и это произвело на короля весьма благоприятное впечатление.

– Ну, – сказал король, предотвратив долгие пояснения Голиаса, – а юная дама, я полагаю, желает просить о месте няньки принца, и наверняка она имеет немалый опыт в этом деле.

Король постарался говорить чуть насмешливо – так, чтобы немножко рассмешить придворных, но не обидеть при этом девушку. Он был королем, а потому мало кто решался вести себя с ним искренне, и потому Бонифацию чаще всего не удавалось определить, какой именно эффект производят его высказывания. А это так неприятно.

– Ваше величество, – произнесла девушка негромко, но голос у нее оказался такой мелодичный, что все невольно наклонили головы, чтобы услышать получше. – Меня зовут Психея. У меня нет никакого особенного опыта. Я просто знаю, как и что делается, тружусь усердно, а детишки мне, как правило, нравятся, хотя, правду сказать, тут многое от ребенка зависит – ведь все дети разные.

Впервые Бонифаций услышал от соискательницы места няньки слова о том, что для нее все дети разные, и из-за этого девушка ему сразу приглянулась.

Аматус поддержал отца. Он принялся подскакивать на месте и изрек:

– Хорошая тетя. Она останется тут?

А Психея улыбнулась малышу и тем самым закрепила свой успех в глазах короля.

«Ведь как ни крути, а год и еще один день – в сказках поистине решающий срок», – напомнил себе король. Однако ему были известны и правила, и потому, хоть он и был уверен, что на сей раз к нему явились поистине достойные кандидаты на ключевые должности при дворе, Бонифаций сказал вот что:

– Вы все мне очень нравитесь. Но не могли бы вы продемонстрировать мне свое мастерство?

Голиас кивнул:

– Именно это мы и хотели предложить вашему величеству. Мортис и я желали бы попытаться изготовить Вино Богов.

Придворные громко зашушукались.

Бонифаций нахмурился:

– Послушайте, что я вам скажу. Мне бы не хотелось, чтобы вас постигла случайная неудача. Если опыта у вас недостаточно, то вы можете натворить немало бед даже не по своей вине…

Придворные снова громко зароптали.

– Ваш ропот отвлекает меня, – строго упрекнул их король. – Никто не просил никого не упоминать о Вине Богов, насколько мне известно. И если вы, мои придворные, старались молчать об этом, то делали это напрасно. К примеру, я в детстве свалился с каштана, но никому и в голову не пришло не говорить при мне о каштанах. Аматус переживет упоминание о Вине Богов. Честно говоря, я сильно сомневаюсь, что он помнит о том, что у него когда-то была левая половина.

– Правая ручка есть, – возразил Аматус и поднял руку, – а левой нет.

Как на это заявление среагировать, не понял никто. Король взглянул на Психею. Губы девушки едва заметно дрогнули, но улыбкой это назвал бы только тот, кто захотел бы увидеть улыбку. А король улыбнулся открыто и искренне.

– Как бы хорошо ни знал ребенка, он всегда тебя чем-нибудь да удивит.

Король просиял.

– Но вы уверены, – вмешался Седрик, – в том, что желаете заняться именно таким сложным делом, как изготовление Вина Богов? Думаю, нам всем хотелось бы, чтобы показ вашего мастерства прошел успешно.

Мортис ответила ему:

– Мы не просто хорошие мастера своего дела, мы владеем своим мастерством в совершенстве. И мы желаем доказать вам это. Нам бы не хотелось, чтобы в будущем вам пришлось пожалеть о том, что вы взяли нас на службу при дворе. К примеру, мне удается сохранять такую хорошую форму, хотя мне много сотен лет. Я безупречная колдунья. А Голиас молод и неопытен, но я точно знаю, он не допустит ни единой ошибки. У вас в Королевстве, насколько мне известно, есть поговорка:

«Кому знать цену алхимику, как не колдунье?»

– Что до меня, – сказал Кособокий, – то вы только укажите на самое большое и самое страшное чудовище в Королевстве, и я вам обещаю доставить его голову или несколько голов завтра на рассвете. Я расправлюсь с ним ночью, когда эти твари злее всего. Пошлите со мной любого воина, пусть будет свидетелем.

– В топях у Горькой реки водится весьма зловредная гидра, – сказал Седрик. – Покрупнее чудище у нас сейчас вряд ли сыщется. Гвардеец Родерик родом из этих краев и, думаю, проводит тебя туда. С техникой, я полагаю, ты знаком?

Кособокий кивнул:

– Головы отрубить, шеи прижечь. Точно. С василиском – тут надо хорошо отполированное зеркало. С драконом – крепкий щит. Дубовый, обитый медью… С вампиром – тут не обойдешься без осинового кола, а уж гидру без хорошего факела не взять. Всему этому обучают в первую же неделю в Академии Героев. Только сам я не герой, это я у походных костров наслушался, когда они про свои подвиги болтали.

Бонифацию и эти слова очень пришлись по душе. Если Кособокий не был героем, но кое-что знал такое, что полагается знать героям, то не исключалось, что в сказке (если все это происходит в сказке) появится другой герой – например, Аматус.

– Решено, – объявил король. – Принеси мне головы гидры, сколько их там получится, а гвардеец Родерик подтвердит твою победу. Ну а теперь…

– Ваше величество, – проговорила Психея.

– Что? Ах да. Надо и тебе назначить какое-нибудь испытание. Правда, я не сомневаюсь – мальчику ты нравишься…

– Расскажи мне сказку, – потребовал Аматус. – И приготовь бомбазиновый пудинг. И поиграй со мной.

– Пожалуйста, – строго уточнила Психея.

– Пожалуйста, – повторил за ней Аматус. Бонифаций лучисто улыбнулся девушке. На его взгляд, у нее и безо всяких испытаний все неплохо получалось. – Что ж, – сказал он, – испытание достойное, весьма достойное.

Затем, поскольку все соискатели выслушали назначенные им испытания, снова взревели фанфары, и гости удалились в сопровождении почетного караула. Аматус радовался несказанно. Голиас и Мортис поднялись по высокой лестнице в лабораторию придворного алхимика, Кособокий и Родерик оседлали коней во дворе перед часовней, а Психея, держа за руку весело лепечущего Аматуса, отправилась с ним в его покои, дабы подготовить мальчика к ужину, за которым должны были последовать какие-нибудь спокойные игры и сон.

Бонифаций, оставшись без малыша, приятно поужинал с Седриком и еще кое-какими своими советниками, управился со множеством государственных дел (в тот вечер он их переделал гораздо больше, чем за год и один день) и с легким сердцем лег почивать. «Я тут ни при чем, – подумал он перед тем, как заснуть, – но все идет превосходно, вот только Аматус все в том же состоянии… но хотя бы ему не хуже, и то хорошо».