Текст книги "Женщины Древнего Рима. Увлекательные истории жизни римлянок всех сословий"

Положение Августы, разумеется, требовало признания. Она устраивала свои собственные приемы, и имена тех, кто на них присутствовал, становились достоянием гласности. В школах жрецов отмечались дни ее рождения; ее имя включали в ежегодные торжественные обещания, которые давались императору. Через много месяцев после смерти Августа из Гитейона на Пелопоннесе пришла просьба разрешить создание культа божественного Августа и всех еще живых членов императорского дома. Тиберий дал согласие от имени всех членов семьи, кроме своей матери; она должна была принять собственное решение. В 23 году н. э. в провинции Азия было разрешено построить храм в честь очень странной троицы, подобной которой никогда не было: Тиберия, его матери и сената!

На публике отношения Августы и императора были очень корректными. Тиберий всегда с большим уважением отзывался о своей матери и на людях всегда уступал ее желаниям. У нас нет оснований думать, что в домашней атмосфере она старалась подчинить его своей воле и решать, какую политику проводить; она не требовала, чтобы он советовался с ней в государственных делах. У нас нет никаких доказательств тех обвинений, которые любил повторять Тацит: что она хотела войти в правительство или она заявляла, будто Тиберий ей многим обязан, поскольку это она сделала его императором.

Не следует забывать, что Августа к тому времени уже сильно состарилась и, быть может, так и не оправилась полностью от серьезной болезни, которая настигла ее в 22 году н. э. Она никогда не выставляла своих чувств напоказ, и вполне возможно, что ей так и не удалось проникнуть в душу замкнутого Тиберия. Тацит признает, что до ее болезни в 22 году н. э. у них были хорошие отношения; потом Тиберий сильно привязался к Сеяну – это верный признак того, что он сильно страдал от одиночества, и эта дружба, вероятно, отдалила его от матери. Мы ничего не знаем о том, как Ливия относилась к Сеяну или как он относился к ней. Молчание источников очень интересно и говорит само за себя. Несомненно, Августа понимала, что с годами Тиберий становится все менее популярным в Риме, и, несомненно, любовь римлян к ней тоже угасла. Мы не знаем, пыталась ли она поговорить с ним об этом, или его поездка на Капри, в которую он отправился по собственному желанию, разрушила их связь (как думал Сеян); глупо было бы высказывать на этот счет какие-то догадки. Предположение Тацита о том, что Тиберий уехал на Капри, чтобы спастись от ее навязчивого руководства, глупо и бессмысленно.

Ее, должно быть, сильно согревала любовь невестки Антонии, которая, подобно ей самой, была очень занятой женщиной, посвящая все свое время управлению своими имениями и помощи бесчисленным просителям и друзьям.

Несчастья преследовали несколько поколений ее семьи. Юлия Старшая умерла в ссылке в 15 году н. э. в возрасте пятидесяти трех лет, и ее дочь тоже умерла в ссылке, в 28 году н. э. Из трех ее внуков Германик трагически погиб на Востоке в 19 году н. э., а через четыре года скончался и Друз, сын Тиберия. Поведение их вдов стало для нее источником постоянных неприятностей. Если верить слухам (а на этот раз они очень близки к истине), жена Друза Ливилла (сестра Германика и внучка Августы) оказалась замешана в убийстве своего мужа и была любовницей этого выскочки Сеяна. Этот слух распустила Агриппина – она сообщила всем, как само собой разумеющееся, что ее муж Германик был убит в Сирии. Его якобы отравила подруга Августы Планцина, жена губернатора Сирии, и это было сделано по прямому приказу Августы и Тиберия. Она, подобно Планцине, была женщиной не промах; обе в свое время принимали участие в командовании войсками, которые номинально подчинялись их мужьям. А теперь Агриппина, вцепившись в шестерых своих выживших детей, изображала безвинно обиженную и боролась против враждебного мира за их безопасность. У нее стали развиваться мании: оказавшись на обеде у императора, она упорно отказывалась притрагиваться к блюдам, которыми ее угощали, заявляя, что они отравлены. «Неужели ты думаешь, что тебя оскорбляют, не позволяя вести себя подобно царице?» – как-то спросил ее Тиберий, выведенный ею из себя. Она считала Сеяна сильным врагом (причем совершенно справедливо) и после шести лет воинствующего вдовства стала подумывать, не выйти ли ей снова замуж. Это был единственный признак слабости с ее стороны. Но когда она сказала императору, что хочет снова найти себе мужа, он отверг ее идею. Самый младший из ее правнуков, Гай Калигула, на короткое время поселился в доме своей прабабушки. Легко себе представить, как он ненавидел царившую там дисциплину! Он был очень остроумен и прозвал ее «Улиссом в римской юбке».

Но он недолго мучился – в 29 году н. э. Августа умерла. Ей было восемьдесят пять лет. Через двенадцать лет ее объявили богиней – это был один из первых законов Клавдия после его восшествия на престол. Впрочем, она была не первой римской женщиной, удостоившейся этой почести, – первой стала ее правнучка Друзилла, сестра Гая Калигулы, который причислил ее к лику богов после ее смерти в 37 году н. э.

«Она прекрасно дополняла своего мужа и своего сына: хитрая, как первый, и двуличная – как второй». Такой приговор вынес ей Тацит. Но правда заключалась в том, что она принадлежала по праву рождения к двум выдающимся римским семьям – Клавдиев и Ливиев, и в них не было более выдающейся женщины, чем Ливия.

Вскоре после смерти Августы Агриппина и ее старший сын, по письму Тиберия в сенат, были отправлены в ссылку на острова: Нерон – на Понцию (Понза), а Агриппина – на Пандатерию, которая когда-то стала тюрьмой для Юлии. Их не освободили даже в 31 году н. э., когда Антония сообщила Тиберию, жившему на Капри, свои подозрения о том, что Сеян хочет захватить власть, и он был убит. Как только правда о Сеяне раскрылась и все узнали, какую роль в его гибели сыграла Ливилла, ее вынудили покончить с собой. Агриппина, с которой стража на Пандатерии обращалась крайне жестоко, заморила себя голодом или была доведена до голодной смерти. Она умерла 18 октября 33 года н. э., через два года после насильственной смерти Сеяна. Спустя четыре года, став императором, ее сын Гай Калигула съездил на остров и привез в Рим прах своей матери.

В Риме все те восемь лет, на которые Тиберий пережил свою мать, люди вспоминали о ней с благодарностью, которой она не дождалась при жизни. Они были уверены, что она сдерживала проявление его дурных черт и что все ужасы его правления в последние годы власти проистекали из-за того, что влияние матери прекратилось. Об этом говорит и Тацит, хотя это противоречит всему тому, о чем он писал раньше.

Антония закончила свою жизнь, как и жила, спокойно. После смерти Ливии она забрала внука Гая Калигулу к себе, и он жил там вполне счастливо, пока Тиберий не вытребовал его на Капри. Став императором, Гай решил окружить ее такими же почестями, какими пользовалась Ливия, и даровать ей титул Августа, но она скромно отказалась; тем не менее Антония стала жрицей богини Августы. Если бы она прожила дольше, то вполне могла бы сдержать Гая в его эксцессах, ибо все знали, что он ее глубоко уважает. Но она умерла 1 мая 37 года н. э., через шесть недель после его воцарения.

Глава 5. Мессалина, Агриппина и Поппея

Какая женщина не захочет быть похожей на императрицу?[11]11
  Это было сказано о Цезонии, жене Гая Калигулы. Она (как утверждали сплетники) дала ему выпить возбуждающий влечение напиток, который оказался слишком крепким, и он сошел с ума.


[Закрыть]

Ювенал 6, 617

Супружеская измена для Мессалины была делом привычным и повседневным, и Силий потребовал перестать скрывать свои отношения как раз в то время, когда ей уже самой хотелось устроить какой-нибудь скандал. Силию, должно быть, самой судьбой было назначено лишиться разума; а может, он решил, что надо пойти на риск сейчас, чтобы потом избежать более крупных скандалов. Он говорил ей, что, поскольку у них много друзей, которые боятся за себя не меньше, чем они с Мессалиной, им не стоит ждать, когда император умрет собственной смертью; что, пока люди не совершили никакого преступления, никто не сможет обвинить их в том, что они строят планы на будущее, что для вульгарного преступления нужна смелость и полное отсутствие стыда. Он заявил, что, не имея ни жены, ни детей, готов жениться на Мессалине и усыновить Британника[12]12
  Сын Клавдия и Мессалины.


[Закрыть]. Какими бы буйными ни были приступы гнева у Клавдия, он ни за что не поверит в то, что она готова его убить; поэтому, опередив его, Мессалина избавится от своих страхов, а ее власть ничуть не уменьшится.

Но Мессалина колебалась, и вовсе не потому, что любила Клавдия, а из опасения, что, получив верховную власть, Силий может изменить свое отношение к ней. Пока она опасна – это ему нравится, а когда опасность исчезнет, он станет презирать Мессалину за ее склонность к изменам. В то же время сама эта опасность – последнее удовольствие для отъявленной распутницы – заставляет ее страстно желать брака с Силием. Поэтому сразу же, как представилась такая возможность – Клавдий уехал в Остию, чтобы принести жертву богам, – Мессалина и Силий официально вступили в брак.

Я понимаю, что такое может придумать только автор романов – в городе, где все друг друга знают, никто не мог ощущать полной уверенности в том, что их брак останется тайной. Более того, трудно себе представить, чтобы назначенный, но еще не вступивший в должность консул и императрица выберут день и пригласят свидетелей для подписания брачного контракта, заключаемого «ради рождения детей»; что императрица выслушает слова брачной церемонии, примет вуаль и принесет жертвы богам; что Мессалина и Силий займут свои места на брачном пиру, поцелуются и обнимутся и, наконец, проведут вместе ночь, как новобрачные. «Все эти факты, которые я вам привожу, сообщили мне люди старшего поколения», – безо всяких выдумок писал Тацит.

Дворцовые слуги пришли в ужас, в особенности те, которые занимали самые высокие – и в случае устранения Клавдия самые опасные посты. Все предыдущие скандалы, например, когда танцовщик Мнестер занял место императора в постели Мессалины, не создавали угрозы для жизни Клавдия. Но молодой человек из хорошей семьи, красивый и умный, который вскоре должен стать консулом, – это совсем другое дело. Он сделал большую ставку, и можно было легко себе представить, каков будет его следующий шаг после этой свадьбы. Придворные больше уже не шептались, они открыто негодовали; вне всякого сомнения, все были крайне напуганы: Клавдий очень податлив – просто глина в руках жены – и по ее приказу было казнено уже столько людей! Они возлагали все свои надежды на то, что император прислушается к ним, и думали, что если сумеют опередить Мессалину и поразить его рассказом об этом чудовищном преступлении, то он уничтожит ее еще до того, как будет выдвинуто обвинение. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он выслушал ее оправдания; надо за ткнуть ему уши и не позволить услышать ее искреннее признание.

Поэтому три вольноотпущенника Каллист, Нарцисс и Паллант, которые пользовались в городе наибольшим влиянием, собрались для обсуждения этого дела. Они советовались, стоит ли скрывать, что им все известно, и не нужно ли послать Мессалине несколько тайных предупреждений, которые должны были убедить ее отказаться от любви к Силию. Но они отказались от этой мысли: Паллант – потому, что был трусом, а Каллист – потому, что по своему собственному опыту, полученному при императоре Гае Калигуле, знал, что сохранить власть лучше хитростью, чем безрассудной храбростью. Один Нарцисс отказался бросить это дело. Он решил, что Мессалине не следует знать, что против нее выдвинуто обвинение и кто это сделал. Во время долгого отсутствия императора он ждал, когда ему представится подходящая возможность, и в конце концов остановил свой выбор на двух любовницах императора. Взятками и обещаниями он убедил их рассказать обо всем Клавдию. Если устранить Мессалину, сказал он, то их власть только усилится. Их звали Кальпурния и Клеопатра.

Как только император вернулся и женщины остались с ним наедине, Кальпурния упала перед ним на колени и крикнула: «Мессалина вышла замуж за Силия!», а потом повернулась к Клеопатре, которая ждала ее вопроса и спросила: «Ты слышала об этом?» Клеопатра ответила: «Да», и Кальпурния настояла, чтобы Клавдий послал за Нарциссом. Нарцисс пришел и стал извиняться за то, что он якобы ничего не знал о связях Мессалины с Веттом и Плавтом. «Что касается Силия, – сказал он, – я не собираюсь никого обвинять в супружеской измене, поскольку в этом случае вы потребуете, чтобы он вернул дворец, рабов и все другие вещи, которые она ему подарила. Вы можете разрешить ему все это оставить у себя, но должны потребовать, чтобы он вернул вам жену и отказался от брака с ней. Я полагаю, вы уже знаете, что она с вами развелась и вышла замуж за Силия. За церемонией наблюдали сенаторы, войска и толпы людей на улицах. Нельзя терять ни минуты. Ее муж – хозяин Рима».

Клавдий тут же вызвал самых влиятельных своих советников: сначала – министра продовольствия, а потом – командира преторианской гвардии, и допросил их. Они сказали, что рассказ Нарцисса – истинная правда; другие люди обступили его, советуя, что делать. «Идите в казармы. Убедитесь, что гвардия вам верна. Ваша жизнь – самая важная вещь. О наказании можно будет подумать позже». Клавдий был так напуган, что постоянно спрашивал людей: «Я все еще император? А Силий – простой горожанин?»

Стояла осень, и Мессалина в доме Силия устроила оргию, в которой изображалась винодельня. Прессы давили виноград; вино лилось в чаны. Женщины, облаченные в шкуры, танцевали, как вакханки, приносящие жертвы или впавшие в безумие. Мессалина угрожающе размахивала дирижерской палочкой, ее волосы были распущены по плечам, а Силий сидел с ней рядом, и голова его была увита плющом. На нем была баранья шкура; он мотал головой в такт пению хора, исполнявшего непристойную песню. Говорят, что Веттий Валенс (враг Мессалины) смеха ради залез на огромное дерево, а когда его спросили, что он там увидел, ответил: «Свирепый ветер, дующий из Остии». Быть может, ветер и вправду оттуда дул. А может, он сказал это наугад, но в свете последующих событий его слова приобрели зловещий смысл.

Вскоре прибыли гонцы, сообщившие, что тайна раскрылась и Клавдий, сгорающий от желания отомстить, едет сюда. Мессалина спряталась в садах Лукулла[13]13
  Эти сады располагались на Пинчио, между современными улицами Дуэ-Мачелли и Порта-Пинчиана и были приобретены Мессалиной после конфискации собственности Валерия Азиатика. Он был арестован по ее совету в 47 г. н. э. и вынужден покончить жизнь самоубийством.


[Закрыть], а Силий, не желая показывать свой страх, отбыл, с безразличным видом, на Форум, якобы для выполнения своих обязанностей. Участники оргии разбежались кто куда, но, когда появились центурионы, многих арестовали там, где они прятались. Мужество не покинуло Мессалину, и, хотя у нее не было времени обдумать свои дальнейшие действия, она решила поступить как обычно – встретиться с мужем и поговорить с ним. Такое поведение в прошлом часто ее спасало. Она также послала сообщить своим детям, Британнику и Октавии, чтобы они шли к отцу и бросились ему на шею. Кроме того, попросила старшую весталку, Вибидию, обратиться к императору как к верховному жрецу и умолять его простить ее.

В сопровождении всего лишь трех спутников – остальные друзья разбежались кто куда – Мессалина прошла пешком через весь Рим – лишь на дороге в Остию ей удалось подъехать на мусорной телеге. Никто испытывал к ней жалости – ее скандальные выходки возмущали весь народ.

Император и его сторонники тоже оказались в плену у страха – Гета, командир гвардии, был человеком совершенно беспринципным и не вызывал доверия. Поэтому Нарцисс, поддержанный единомышленниками, сказал императору, что единственно правильный курс действий – это назначить на один день командиром гвардии отпущенника, и тут же предложил свои услуги. А чтобы Л. Вителлий или Ларг Цецина во время поездки в Рим не заставили Клавдия передумать, он уселся вместе с ними в их экипаж.

Как говорили позже, Клавдий вел себя крайне непоследовательно – то критиковал поведение жены, то вспоминал свой брак и то, что его дети еще очень малы. Вителлий только восклицал: «Это ужасно!», «Какой позор!». Нарцисс пытался убедить его взять себя в руки и сказать, что он на самом деле обо всем этом думает. Но ему это не удалось; Вителлий продолжал отвечать невпопад, и понять, что у него на уме, было совершенно невозможно. Ларг Цецина следовал его примеру. Когда появилась Мессалина, кричавшая, что император должен выслушать мать Октавии и Британника, Нарцисс велел ей замолчать и рассказал о ее свадьбе с Силием. Стараясь отвлечь от нее внимание Клавдия, он помахал у него перед носом документами, доказывающими ее преступление. Вскоре добравшись до города, Клавдий захотел встретиться со своими детьми, но Нарцисс отдал приказ увести их. Однако ему не удалось удалить из дворца весталку Вибидию, и она, осыпая Клавдия упреками, стала убеждать его отложить казнь жены и выслушать ее оправдания. Нарцисс ответил, что император заслушает это дело и Мессалине дадут возможность выступить в свою защиту, так что уважаемая дама может вернуться к исполнению своих священных обязанностей.

Это была необычная сцена. Клавдий онемел от горя; Вителлий выглядел как человек, который не понимает, что происходит; и отпущенник взял дело в свои руки. Приказы отдавал он. Необходимо открыть дом изменника Силия, и император должен идти туда. Как только они оказались в этом доме, он показал Клавдию портрет отца Силия, который, по распоряжению сената, не мог здесь находиться, а также фамильные ценности императорской семьи, принадлежавшие Неронам и Друзам, которые Силий получил от Мессалины в награду за свое подлое поведение. Клавдий к тому времени был уже страшно зол. Нарцисс отвел его в казармы, вокруг которых стояли солдаты, и Клавдий, после вступления Силия, обратился к солдатам с краткой речью. Он кипел от возмущения и едва мог говорить – так стыдно ему было. Выслушав его речь, солдаты разразились громкими криками; они требовали, чтобы им назвали имена обидчиков, и настаивали, что их надо покарать. Когда на трибуну вывели Силия, он не стал защищаться, а просто попросил, чтобы казнь свершилась побыстрее.

Казнили большое число сторонников Мессалины, только Мнестер умер позже других. Он разорвал на себе одежду и закричал, чтобы Клавдий посмотрел на полосы от кнута на его теле и вспомнил, что он был приставлен к Мессалине по его собственному приказу. Он участвовал в заговоре не ради денег или власти, как другие, а из простой необходимости, ибо, если бы Силию сопутствовал успех, его (Мнестера) убрали бы первым. Императору стало жаль Мнестера, и он уже собирался было его помиловать, но отпущенник сказал, что если он, казнив многих благородных людей, пожалеет простого танцора, то сделает большую ошибку. Этот человек совершил преступление – не важно, добровольно или под принуждением – и должен умереть.

В это время в садах Лукулла Мессалина обдумывала план спасения; она надеялась, что он сработает. Временами ее охватывало возмущение – она сохранила свое высокомерие до самого конца. И если бы Нарцисс не расправился с ней сразу же, дело вполне могло обернуться по-другому, и она из обвиняемой превратилась бы в жертву. Ибо, вернувшись во дворец, выпив бокал вина и закусив, Клавдий расслабился и успокоился. Он велел слуге пойти к «бедному созданию» и передать ей, чтобы утром она явилась к нему и объяснила свое поведение. Узнав об этом, Нарцисс встревожился – он понял, что гнев императора остыл, что тот вспомнил о своей любви к жене и пожалел о том удовольствии, которого ему суждено было лишиться сегодня ночью. Поэтому Нарцисс тут же вышел и, найдя нескольких центурионов и офицера, сказал им: «Приказ императора – казнить ее немедленно».

Вольноотпущенник Эводий, которому велели сторожить Мессалину, чтобы она не сбежала, и проследить за ее казнью, пошел прямо в сад и нашел ее лежащей на земле. Рядом сидела ее мать, Домиция Лепида.

Хотя Лепида в дни величия Мессалины была с ней в плохих отношениях, перед смертью она пожалела дочь и попыталась упредить палача.

– Твоя жизнь кончена, – говорила она. – Теперь твоя задача – умереть с честью.

Но Мессалина была так испорчена своей порочной жизнью, что у нее не осталось гордости. Она плакала и причитала. Но тут двери раскрылись, и вошли палачи. Их командир стоял рядом, не говоря ни слова. Зато отпущенник принялся поносить ее самыми последними словами.

Только теперь Мессалина поняла, что надежды на спасение нет. Она приняла кинжал, но ее руки так сильно дрожали, что она не могла вонзить его ни в горло, ни в грудь. И тогда офицер забрал у нее кинжал и заколол ее. Матери разрешили забрать труп, а Клавдию, который в это время ужинал, сообщили, что Мессалина мертва. Он сначала не понял, убили ее или она покончила с собой, но спрашивать не стал. Велел налить ему вина и продолжил ужин. Не продемонстрировал он человеческих чувств – ненависти, удовлетворения, гнева или горя – и в последующие дни. Не тронули его ни радость обвинителей Мессалины, ни горе своих детей. На самом деле он забыл о ней; в этом ему помогло решение сената удалить ее имя и убрать все ее статуи во всех общественных и частных местах.

Так описывает Тацит смерть Мессалины. Это случилось в 48 году н. э.

Мессалина была благородного происхождения, ибо ее предками были с одной стороны Домиции, а с другой – Валерии Мессалы. И со стороны отца, и со стороны матери она приходилась правнучкой Октавии, сестре Августа. Клавдий был двоюродным братом ее матери. Она умерла молодой, прожив около двадцати трех лет. Мессалина вышла замуж за Клавдия в 39 или 40 году, девочкой четырнадцати лет. Клавдий был старше ее на тридцать четыре года – он стал ее мужем в сорок восемь лет. Они правили Римом более семи лет и взошли на трон после того, как в январе 41 года был убит Гай Калигула. Мессалина родила Клавдию двоих детей, Октавию и Британника. Учитывая ее распущенность, просто удивительно, что никто не усомнился в отцовстве Клавдия.

Мессалина была похотлива, жестока и жадна. То, что она всегда сама завлекала мужчин, но никогда не принимала ничьих авансов, не было следствием одного только ее высокого положения. Она отдавалась каждому новому любовнику со страстью, но, устав от него, приказывала убить. Так произошло, например, с отпущенником императора Полибием в 47 году. Своих соперниц – вроде сестры Гая Калигулы Юлии Ливиллы, с ее предполагаемым любовником Сенекой – она отправила в ссылку[14]14
  Юлию Ливиллу вернул из ссылки Клавдий, вступив на престол империи. Так что ее вторая ссылка последовала почти сразу же после возвращения.


[Закрыть], а тех, кто ее оскорблял, убивала. Так было с Поппеей Сабиной, «самой красивой женщиной того времени», – к тому же гораздо старше ее, что было особенно оскорбительным, – которая увела у нее любовника, актера пантомимы Мнестера. Устранение Поппеи Сабины стало величайшим триумфом Мессалины. Скрыв имя Мнестера, она пустила слух, что совратителем Поппеи был выдающийся консул, галл Валерий Азиатик. Она добилась его казни и присвоила себе его великолепные сады (правда, наслаждаться ими ей пришлось совсем недолго – всего один год).

Без активной помощи императорского отпущенника она не смогла бы так быстро достичь своей цели. Помогло также и попустительство дяди императора, бесхребетного лизоблюда Л. Вителлия, которому Клавдий доверял. Знал ли император о поступках своей жены, история умалчивает.

А поступки эти, как и следует думать, были шокирующими. Но в мире, где буйствовало непристойное воображение, где таинственное «досье» ее преступлений, переданное Нарциссом Клавдию, породило многочисленные догадки, и по крайней мере один историк, Фабий Рустик, друживший с Сенекой, с помощью своего пера сумел отомстить Мессалине, распространялись такие истории, что в сравнении с ними истина бледнела. Рассказывали, что, спрятав под льняным париком свои черные волосы, Мессалина под именем Лициски регулярно и неутомимо обслуживала клиентов в одном закоптелом борделе (большинство самых непристойных подробностей этого были известны Ювеналу, а Плиний Старший знал еще больше), что она устроила бордель в императорском дворце, где проститутками служили женщины из самых высоких слоев общества, а их мужья выполняли роль сводников (все это описал Кассий Дион). Но Клавдий, вероятно, только делал вид, что ничего не замечает. И тот факт, что Тацит, рассказывая о «подвигах» Мессалины, не приводит подобных слухов, служит лишним подтверждением тому, что все это выдумки.

Счастливый роман Мессалины с К. Силием продолжался не более года; всего лишь год назад она заставила его развестись с женой Юнией Силаной и стать ее любовником. «Силий хорошо понимал, какая опасность ему грозит; но отказ Мессалине означал для него верную смерть, и он надеялся, что их связь удастся сохранить в тайне. Она по-царски наградила его, и он принял философское решение – наслаждаться жизнью, а там будь что будет. Однако Мессалина вовсе не желала ничего скрывать. Она приходила к нему в дом в сопровождении огромной свиты; когда они выходили из дома, прижималась к нему. Кроме того, осыпала его деньгами и почестями. Можно было подумать, что он поменялся с императором местами. Рабы императора, его отпущенники и даже его фамильные ценности перекочевали в дом любовника [Мессалины]».

Самый красивый мужчина своего времени, Силий принадлежал к семье, которая выдвинулась при Августе. Менее чем через полвека она дала Риму пятерых консулов и стала патрицианской. Его отец, друг Германика и Агриппины Старшей, командовал войсками в Верхней Германии с 14 по 21 год н. э. В 24 году его принудили покончить с собой. Среди почестей, которых молодой Силий добился с помощью своей любовницы-императрицы, было, без сомнения, выдвижение его кандидатуры на пост консула в 48 году. Ему только что перевалило за тридцать (возможно, он был ровесником Агриппины Младшей), но в ту пору члены патрицианских семей вполне могли становиться консулами в возрасте тридцати двух лет, то есть на десять лет раньше тех, чье происхождение было менее благородным.

Силий обладал не только красивой внешностью. Он был прекрасным оратором, и к тому же удачно женился – словом, впереди его ждала блестящая карьера. Однако Силий был тщеславен, это, по-видимому, и объясняет, как он попал в сети Мессалины. А попав туда, выбраться уже не смог. То, что Клавдий ничего не знал об их романе, может показаться невероятным, если бы не пример Юлии, «подвиги» которой стали известны всему Риму задолго до того, как их обнаружил Август. Силий и Мессалина зашли уже так далеко, что даже безумная затея со свадьбой показалась им вполне безобидной.

Красота Силия сыграла с ним дурную шутку. Это стало темой для 10-й сатиры Ювенала, где он пишет о тщете человеческих желаний:

 
Что же ты посоветовать мог тому, кто хочет супруга
Цезаря взять в мужья? Он всех лучше, всех он красивей,
Родом патриций – и вот он влечется несчастный на гибель
Ради очей Мессалины: она уж сидит в покрывале,
Будто невеста: в саду у всех на глазах постилают
Ложе тирийским бельем, по обряду в приданое будет
Выдан мильон, и придут и жрец, и свидетели брака…
Думаешь, это секрет и доверено это немногим?
Хочет она по закону венчаться. Ну, что же тут делать?
В повиновенье откажешь – придется погибнуть до ночи;
На преступленье пойдешь – получишь отсрочку, покуда
Дело известное всем до ушей не достигнет владыки;
Он о позоре своем домашнем узнает последним.
Ну, а тем временем ты подчиняйся, раз столько стоят
Несколько дней. Что бы ты ни считал легчайшим и лучшим, —
Нужно подставить под меч свою белую нежную шею[15]15
  Здесь и далее перевод Ф. А. Петровского.


[Закрыть].
 

Даже в развратном мире времен начала Римской империи брак императрицы с простолюдином при живом императоре и без его ведома был столь фантастичным и диким, что потряс всех до глубины души. Два поколения спустя об этом писал Ювенал, давая свою оценку этому событию. И по крайней мере один человек не поверил, что такое возможно, и объяснил всю эту историю по-своему. Он высказал предположение, что Клавдий на самом деле знал о готовящемся браке и даже стал свидетелем на свадьбе и поставил свою подпись на контракте о приданом. Он сделал это – по мнению автора этой теории – потому, что только брак мог предотвратить неминуемое несчастье, и Клавдия заверили, что это просто видимость свадьбы и не более того. Светоний, который приводит эту версию, совершенно справедливо ее отвергает. Присутствие Клавдия на свадьбе испортило бы все удовольствие.

Брак Мессалины и Силия дал Нарциссу и другим отпущенникам, которые, вероятно, из-за гибели Полибия от нее отвернулись, шанс нанести удар. Но даже в этом случае ручаться за успех было нельзя, поэтому Нарцисс должен был действовать крайне осторожно. Если бы имелся хотя бы малейший шанс заподозрить Мессалину и Силия в заговоре с целью убийства Клавдия или лишения его власти, этот шанс был бы использован. Но его не было; и между брачной церемонией и тщательно продуманным сообщением об этом Клавдию прошло несколько дней. Из рассказа Тацита явствует, что без истерических обвинений Нарцисса не только Клавдий, но и его советники, вроде Вителлия, вполне могли решить, что новая выходка Мессалины не более серьезна, чем ее обычные грешки, о которых они уже знали.

Церемонию брака ни в коем случае нельзя считать законной. Для Мессалины это был просто повод развлечься, и Кассий Дион, вероятно, находился не так уж далеко от истины, когда писал, что Мессалина решила пройти через официальную церемонию бракосочетания, чтобы потом не раз повторить ее с будущими любовниками. В римском обществе первых лет империи устраивались пародии и грандиознее. Во времена правления Нерона патриций Семпроний Гракх, человек, называвший себя гладиатором, сочетался официальным браком с мальчиком-музыкантом, игравшим на корнете, который даже получил приданое в 400 тысяч сестерциев. А в 64 году н. э. Нерон, облачившись в фату невесты, вступил в официальный брак с одним из своих друзей-распутников.

Смерть Мессалины оплакивали ее дети, и больше никто. Трудно поверить, но на следующий день после ее гибели рассеянный муж заметил отсутствие жены за обеденным столом и спросил, где она. То же самое случилось и тогда, когда за несколько дней до этого Мессалина довела Поппею Сабину до самоубийства и Клавдий спросил мужа Поппеи, почему он пришел без жены. На что тот ответил, что ему очень жаль сообщать императору, что его жена умерла.

Тем не менее есть сведения, что, обращаясь к своей гвардии, Клавдий сказал: «Поскольку мой брак оказался неудачным, я больше не женюсь; и если я нарушу свое слово, то разрешаю вам заколоть меня». Впрочем, вскоре он почувствовал необходимость вступить в новый брак, и отпущенники соревновались в поисках новой жены для него. Было три кандидатуры: Элия Петина, с которой он когда-то развелся и от которой имел дочь Антонию; Лоллия Паулина, которая когда-то была женой Гая и знала, что значит быть императрицей, и Юлия Агриппина, его племянница, мать Нерона.