Текст книги "Лестница в небо"

С того мига, как он вышел на террасу, Гору стало очевидно, что молодой человек вложил много труда в свою внешность, – по тому простому факту, что выглядел он так, словно только что вывалился из постели. Темные волосы опрятно подстрижены и свисали на лоб аккурат так низко, чтобы красавчику приходилось то и дело смахивать их пальцами. На нем была дорогая белая рубашка, тщательно смятая, и темно-синие шорты, спускавшиеся чуть ниже колен; под ними открывались сильные икры и приятно волосатые ноги. Пара эспадрилий и такие темные очки, какие Марчелло Мастроянни носил в “La Dolce Vita”[25]25
  “Сладкая жизнь” (ит.).


[Закрыть], довершали его внешний вид, а бриз нес в сторону Гора притягательный аромат – смесь дешевого мыла, шампуня, постельного белья и мальчишеского пота.

Дэш, несчастный беззащитный Дэш, очевидно, влюблен был по уши – возлагал метафорические пальмовые листья к ногам этого мальчишки, пока тот бродил по террасе, любуясь видами. Но если Иисус приближался к Иерусалиму, громко стеная по невзгодам, что ждали город после разрушения Второго Храма, Гор скорбел тихо, сердце его оплакивало боль, какую этот молодой человек неизбежно причинит его другу.

– Потрясающе, – произнес Морис, поднимая руку ко лбу, чтобы защитить глаза от солнца, пока глядит поверх воды. – И эти утесы, – добавил он, перегибаясь и вглядываясь вперед, в отвесный скальный склон. – Жить в окружении такой красоты… Едва могу себе представить.

– Греки, – сказал Гор, подходя к нему и обводя рукою камни, – верили, что в этих утесах обитают четыре ветра, которых Эол держит своими пенатами.

– Эол? – переспросил Морис, повернувшись к хозяину, которого мгновенно застали врасплох голубые глаза этого мальчика, совпадавшие оттенком своим с цветом воды внизу. – Сын Посейдона?

– Нет, но это распространенная ошибка, – ответил Гор, покачивая головой. – Другой Эол – быть может, не такой известный. Этот Эол – мой Эол – был сыном смертного царя Гиппота. Вы “Одиссею” читали?

– Конечно.

– Тогда припомните сцену, где Одиссей и его команда прибывают на остров Эолия после того, как сбегают из пещеры Полифема. Эол дарует им западный ветер, чтобы ускорить их возвращение на Итаку, но глупые моряки, приближаясь к своей родине, открывают мех из бычьей шкуры, который им подарил Эол; в нем все ветры на свете, кроме западного. Их тут же сдувает обратно к их благотворителю, который решает, что в таком случае боги против их возвращения. У меня в библиотеке наверху есть несколько милых изданий Гомера. Покажу вам, если хотите.

– Мне бы этого очень хотелось.

– Морис – читатель запойный, – произнес Дэш, тоже подходя к ним и становясь справа от мальчика, вообще-то так близко к нему, что Гор осознал: этим он заявляет свое хозяйское на него право. Он вернулся к столу, раздраженный от того, что его друг так собственничает с трофеем, который, как и произведение посредственного художника, при первоначальном взгляде может показаться привлекательным, но со временем в нем под мазками кисти проявится недостаток начинки.

– Ну а что еще остается делать? – спросил Гор. – Хотя должен признать, бывают такие времена, когда я думаю, что мне следует читать лишь опусы покойных авторов. Я уже не уверен, что живым есть что сказать.

– Не могу с этим согласиться, – запальчиво произнес Морис, отходя от Дэша и усаживаясь напротив Гора. – Я нахожу, что подобное говорят лишь обозленные и разочаровавшиеся в жизни старики. Им хочется верить, будто литература завершится после того, как они окажутся в шести футах под землей.

– Чарующе, – сказал Гор, поразившись, до чего здорово мальчишка держит удар. Столько других сразу же попросту сдавались, страшась навлечь на себя его язвительность. – Вы здесь всего несколько минут, а уже меня оскорбляете.

– Я не имел в виду вас, разумеется, – ответил Морис, слегка зардевшись, и Гор понял, что, да, этого мальчика смутить возможно. Вообще никакого труда не составит, на самом деле. – Просто если вы молодой писатель, трудно добиваться того, чтобы к вам относились всерьез.

– У видавших виды писателей все то же самое, – ответил Гор, пожав плечами. – Они считают, будто всё уже сказали, что им было сказать, потому что слишком стары. Если б только мы все могли оставаться людьми средних лет навеки, каждую нашу фразу высекали бы в камне.

– Гор, я не желаю ждать так долго, – сказал Морис, которого, как Гор отметил, никто не приглашал переходить на обращение по именам, но церемониться юноша явно не собирался.

– Пойдемте со мной, мистер Свифт, – улыбнувшись, произнес Гор, а затем, быть может осознавая, что его-то зубы не сравнятся в ослепительном блеске с зубами его молодого собеседника, прекратил улыбаться. Он махнул в сторону лестницы, что вела к самой вилле. – Позвольте вам показать мою библиотеку. Дэш, вы посидите тут, отдохните, я настаиваю. У вас лицо багровое, и будь я проклят, если мне придется вызывать неотложку, чтобы вас отсюда эвакуировать.

Наверху Гор провел гостя по обширным и полным воздуха комнатам в ту, которую предназначил для своих книг, и Морис вошел в нее, озираясь с ощутимым трепетом, пока приближался к полкам.

– Здесь как в церкви, – прошептал он.

– Собор, – произнес Гор, которому очень нравилось показывать свое собрание истинным эстетам, и чем бы еще это ни было, но по лицу Мориса становилось ясно, что и он – подлинно верующий, такой молодой человек, кому с книгами намного уютнее, нежели с людьми.

– Я б мог тут поселиться и жить, – сказал Морис.

– Тогда мне придется взимать с вас плату.

– Ох, да ведь никогда не знаешь, – ответил мальчик, оборачиваясь и улыбаясь ему. – Может, вы надо мной просто сжалитесь и возьмете меня под крылышко.

– Мы не в викторианском романе живем, – ответил Гор. Стоит ли удивляться тому, что Дэш совершенно им околдован? У него имелся ответ на все, и он был не прочь позаигрывать, лишь бы только утвердить свое господство. – Знаете, последним, чья нога сюда ступала, был Генри Киссинджер, – произнес Гор, слегка приходя в себя, когда мальчик отвернулся окинуть взглядом полки, заложив руки за спину так, словно не хотел оставлять ни на чем отпечатки пальцев. Губы его слегка шевелились, пока он шепотом читал фамилии авторов и названия. – Заезжал в гости всего несколько недель назад и остался ночевать. А в пять утра я отыскал его здесь – он читал “Взлет Римской империи” Полибия. Он бы до сих пор тут сидел, но его наряд тайной службы настоял, что пора ехать.

Мальчик повернулся и улыбнулся, но промолчал, а лицо его будто бы спрашивало: “Вы пытаетесь пустить мне пыль в глаза, эдак бесстыже разбрасываясь известными именами?” Гор мог бы сыпать ими хоть всю ночь, раз уж на то пошло. Он и раньше знал всех, кого стоило знать, и ныне. Даже теперь, когда ему уже почти исполнилось шестьдесят пять, люди приезжали в “Ла Рондинайю” в паломничества. Политики, актеры, музыканты, кинематографисты, романисты. Джеймсы и Форстеры, как он их называл. Первые были его американскими гостями, вторые – английскими. Все они романтизировали Италию и вращались в кругах достаточно зажиточных, чтобы можно было закрывать глаза на убожество. Побережье Амальфи они любили за его уединенность, а Гора, что и говорить, обожали и боялись все поголовно.

– У меня есть кое-что такое, что может вас заинтересовать, – произнес он; эти мысли напомнили ему об одном конкретном сокровище, и он подошел к стене, где два стеллажа с книгами разделялись небольшим Пикассо, гордо висевшим посередке. Лишь мгновение понадобилось ему, чтобы найти нужную книгу. – Это первое издание. Вероятно, вы его читали.

– “Морис”, – сказал Морис, перелистывая ее от начала к концу и пробегая пальцем по тиснению, а потом раскрыл книгу на фронтисписе. – Да, я читал. Люблю Форстера. Подписано и посвящено вам, – добавил он, и по его лицу расплылось изумление, когда он поднял голову. – Значит, вы с ним встречались?

– Несколько раз, – ответил Гор, возвращая себе и книгу, и верховенство; он наугад открыл томик и прочел вслух первые же строки, на какие упал взгляд: – “С юношеской необдуманностью он отвел мать в сторонку и заявил, что будет всегда уважать религиозные предрассудки ее и сестер, однако совесть более не позволяет ему посещать церковь. Мать сказала, что ей очень неприятно это слышать”[26]26
  Пер. А. Куприна.


[Закрыть]. Матери, – добавил он. – Моя собственная мать Нина начинала как актриса, между прочим[27]27
  Нина С. Гор (1903–1978) – американская светская львица, первая жена Юджина Видала.


[Закрыть]. Но затем отказалась от этой карьеры и стала алкоголичкой, шлюхой и психичкой, подлежащей принудительной госпитализации. Не знаю, почему она не смогла совмещать. Говоря исторически, эти две карьеры не были взаимоисключающими.

– Раньше вы это уже говорили, верно? – улыбнувшись, спросил Морис. – Звучит отрепетированно.

– Нет, – ответил Гор, опешив от столь наглого замечания. Кем этот мальчишка себя возомнил?

– А какой он вообще был? – спросил Морис.

– Какой кто был?

– Форстер.

Прежде чем ответить, Гор помедлил. У него возникло внезапное желание яростно отыметь этого мальчишку, а затем швырнуть его с утеса в море и смотреть, как его тело отскакивает от скал, а кости крошатся на тысячи осколков.

– Жеманный, – наконец ответил он; ему как-то удалось подавить в себе раздражение и оторопь. – Манерный. Назойливый. Если бы боги спустились с горы Олимп и воспользовались безжалостной смесью крови, кости и кожи, чтобы смастерить существо, лучше всего приспособленное для того, чтобы все дни свои проводить в заточении за стенами Кингз-колледжа в Кембридже, то это существо уж точно именовалось бы Морган. Он едва способен был справляться с невыдуманным миром. Надо полагать, он принимался дрожать и потеть, когда б ни заглядывал в местный супермаркет за туалетной бумагой. Вообще-то трудновато представить Моргана пользующимся туалетной бумагой, э? Скорее станешь подозревать, что он слишком уж ханжа, чтобы заниматься таким человеческим действием, как испражнение. “Где Морган? Ой, он отошел на утренний сёр”. Нет, не могу себе такого представить совсем. Ну, в общем.

Он поглядел на Мориса, рассчитывая, что тот посмеется, но мальчик попросту кивнул, и Гора это уязвило. Он-то считал, что вышло вполне складно и заслуживает чуть большего одобрения. Хороший тон, в конце концов, – смеяться шуткам тех, кто выше тебя. Старший мальчишка Королевы, этот рогоносец, похожий на выдру, который, затаив дыхание, ждет собственного возвышения, как-то вечером год назад пришел на ужин, и Гор тогда смеялся всем его шуткам, хотя юмора в этом человеке было примерно как у члена зондеркоманды. К еде Морис едва притрагивался – это Гор тоже про него помнил, гонял по тарелке добрый кусок рыбы, будто надеялся упрятать его под кустиком брокколи.

– Смею надеяться, родители не в его честь вас назвали, ведь так? – спросил он, возвращая книгу на предназначенное ей место на полке.

– Нет, – ответил Морис, качая головой. – Нет, они не читали книг. Сомневаюсь, что о Форстере вообще слышали.

– У вас йоркширский выговор, не так ли? – спросил он. – Но вы стараетесь от него избавиться тем, что скверно имитируете диктора из всемирной службы Би-би-си.

– Ни от чего я не стараюсь избавиться, – сказал Морис. – Но да, я из Хэрроугейта. Хотя говорил так с малых лет.

– Значит, так долго ждали, да? – тихонько произнес Гор, и вопрос его мог оказаться риторическим.

– Прошу прощения?

– Неважно. Интересно, что бы еще я мог вам показать такого, что вы б оценили.

Он повернулся и пошел по библиотеке, разыскивая что-нибудь подобающе внушительное.

– А что вы читали по пути сюда, кстати? – спросил он.

– Новый роман Дэша. Он мне его дал, когда мы встретились в Хитроу. У меня в сумке уже лежало кое-что другое, и я собирался читать это, но пришлось отложить.

– Как невероятно невоспитанно. Хотите сказать, что в самолете вы сидели рядом – и вынуждены были читать его книгу, пока он смотрел, как вы переворачиваете страницы? А потом еще и в поезде из Рима?

– Да, – ответил Морис.

– Скверные манеры, – пренебрежительно заметил Гор. – Напоминает мне о том случае, когда я согласился встретиться в Кёльне с другим романистом, если честно – посредственным писакой. Он намеренно заставил меня дожидаться его в вестибюле гостиницы – вероятно, чтобы утвердить надо мною какое-то господство, а когда наконец соизволил появиться, в руках у него была книга – одна из его собственных, и он утверждал, будто перечитывал ее в полете. “Ну и осел”, – подумал я. Но кому-то же надо читать эту дрянь. Широкая общественность к ней не то чтоб прониклась.

Он подождал, чтобы Морис спросил, о каком романисте речь, а когда вопрос не прозвучал, ощутил смесь разочарования и раздражения.

– Как вам она вообще? – спросил он. – Книга Дэша то есть.

– Она у него не из лучших, – быстро ответил Морис. – Мне в ней к тому же осталось еще страниц триста. Я бы бросил, да только он потом захочет полного отчета.

Гор улыбнулся и побарабанил пальцем по столу. Интересно, подумал он. До чего же легко мальчишка насмехается над своим благодетелем.

– Мне следовало спросить с самого начала, – произнес он. – А что вы намеревались читать?

– “Майру Брекинридж”[28]28
  “Myra Breckinridge” (1968) – сатирический роман Гора Видала, касающийся гендерных и сексуальных норм середины ХХ века, феминизма и транссексуальности.


[Закрыть], – ответил Морис, и Гор ничего не сумел с собой поделать. Он рассмеялся.

– Ох, дорогой мой мальчик, – сказал он. – Ну и ловко же оно у вас получается, а? Я уже вижу, что вам обеспечен грандиозный успех.

За ужином речь зашла о романе Мориса. Весь день Гор избегал прямо ссылаться на него, но Хауард, вернувшийся домой в смятении – у него украли бумажник в кафе, а потом он безуспешно гнался за вором по улицам Равелло, – спросил, когда роман напечатают.

– О, так он уже вышел, – сказал Дэш, в восторге от того, что беседа наконец обратилась к его протеже: это было гораздо приятнее лекции об императоре Гальбе, которую Гор читал уже почти сорок минут. – Британское издание то есть. И некоторые европейские уже появились. А вот американцы не станут издавать до сентября. Тут-то вы и вступите, Гор.

– Я? – спросил Гор, поднимая с тарелки креветку и очищая ее отработанными движениями, перед тем как обмакнуть ракообразное в превосходную заправку-чили, приготовленную Кассиопеей, и отправить его в рот. У того, чтобы проводить осень своей жизни на побережье Амальфи, имелись сотни причин, но качество морепродуктов едва ли не возглавляло этот список. – А я какое отношение ко всему этому имею?

– Мы думали, вы сможете публично поддержать его. Вам же не претит эта просьба, правда?

– А мы – это?..

– Морис и я.

– Дэш, прошу вас, – произнес Морис, изо всех сил стараясь выглядеть смущенным, однако актер из него был несовершенный.

– Вы на это рассчитывали, Морис? – спросил Гор, поворачиваясь к мальчику и глядя ему прямо в глаза. – Вы надеялись, что я замолвлю словечко за ваш роман?

– Вообще-то я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, – ответил тот.

– Морис! – в ужасе воскликнул Дэш.

– Правда? – переспросил Гор, точно так же удивленный этим замечанием. – Могу поинтересоваться почему?

– Потому что мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто сегодня вечером я приехал сюда лишь ради этого. Когда Дэш предположил, что вы нас можете пригласить на ужин, я сразу решил, что отменю все у себя в календаре, чтобы здесь оказаться. Я был вашим почитателем много лет и никак не мог упустить шанс встретиться с вами лично. Но я бы не хотел, чтоб вы считали, будто я приехал сюда лишь для того, чтобы злоупотребить вашим добродушием.

Гор не мог не рассмеяться от такого предположения. За годы он наслушался о себе всякого возмутительного, как ни поверни, – тысячи жестоких слов от всяких там Труменов, Харпер, Норманов и Бакли, от Хитрюги Дика, Апдайка и всех прочих, но никому никогда не доставало дурных манер обвинять его в том, что он добродушен[29]29
  Перечисляются некоторые громкие скандалы с участием Видала – его конфликт с Труменом Капоте, кто в 1975 году заявил, что Видала вышвырнули из Белого дома за пьянство, приставания к первой леди и оскорбление миссис Кеннеди; стычка с Норманом Мейлером в 1971 году, когда они якобы подрались за кулисами телепередачи, в которой оба участвовали; вражда с консервативным политическим обозревателем Уильямом Ф. Бакли-мл. в 1968 году и так далее. “Хитрюга Дик” – прозвище Ричарда Милхауса Никсона (1913–1994), 37-го президента США (1969–1974).


[Закрыть]. Он глянул на Хауарда, который тоже улыбался, наливая всем еще вина.

– Поэтому давайте так: если даже вы предложите свою поддержку, я от нее откажусь, – продолжал Морис.

– Если бы вас сейчас слышал ваш редактор, он бы воткнул вам в рот кляп.

– Разумеется, если вы отыщете время, чтобы прочесть мой роман, мне было бы очень интересно узнать, что вы о нем думаете. В частном порядке, разумеется. Как мужчина мужчине.

Гор потягивал свой напиток и в кои-то веки не знал, что сказать. Что за игру затеял этот мальчик? Его было трудно раскусить. Всерьез ли он заявлял, что откажется от цитаты, если Гор ее предложит, а если так, оскорбление это или же комплимент? Быть может, подумал он, имя его более не располагало тем весом, какого достаточно, чтобы оказаться под парой фраз на суперобложке дебютного романа. Если так, то, возможно, пора уезжать из Италии и возвращаться к общественной жизни. Или же мальчишка не желал покровительства человека возраста Гора, предпочитая поддержку писателей помоложе, помоднее? На него опустился груз печали, и он, протянув руку к следующей креветке, выронил ее обратно в миску к ее собратьям: аппетит сгинул.

– О чем вообще ваш роман? – спросил Хауард, откидываясь на спинку стула и глядя на Мориса с таким выражением, какое предполагало, что он не станет возражать, если мальчик, отвечая, примется медленно раздеваться.

– Об Эрихе Акерманне, – ответил Дэш, рьяно подаваясь вперед, и лицо его осветилось воодушевлением толстяка у буфетного стола “ешь-сколько-влезет”.

– Кто такой Эрих Акерманн?

– “Трепет”, – ответил Гор. – Ты его читал.

– Правда?

– Да, и тебе понравилось.

– Ладно. – Хауард на минутку задумался. – Это не тот парень, с кем мы повстречались на том фестивале в Джайпуре, нет? С усами и трубкой? Он еще в неподходящие моменты петь пускался?

– Нет, то был Гюнтер Грасс.

– А, да. Мне он понравился.

Гор поднял бровь. Он не был в восторге от того, что Хауарду нравятся другие писатели, особенно именитые. Хотя ему не сильно-то было по душе и то, что Хауарду нравятся писатели помоложе – те, чья именитость еще впереди.

– На самом деле он не об Эрихе Акерманне, – перебил Морис со сварливой ноткой в голосе. – Серьезно, Дэш, вы бы перестали так говорить. Это, в конце концов, роман. Художественное произведение. Не биография.

– Вы написали роман, персонажем которого является Эрих Акерманн? – спросил Хауард.

– Полагаю, что разумно говорить так, да.

– А он не против?

– Он не высказался ни за, ни против.

– Вам пришлось просить у него разрешения?

– Нет.

– А здесь разве нет нравственного конфликта? – спросил Хауард.

– Вообще никакого, – ответил Дэш. – Применительно к искусству никаких разговоров о нравственности быть не может. Писатель обязан рассказывать историю, которая захватила его душу. Гор, в конце концов, написал об Эароне Бёрре. И о Линкольне. И об императоре Юлиане[30]30
  Имеются в виду исторические романы Гора Видала “Бёрр” (1973) об американском политике Эароне Бёрре-мл. (1756–1836), “Линкольн” (1984) и “Юлиан” (1964).


[Закрыть].

– Да, но все они давно мертвы. Акерманн до сих пор жив, не так ли?

– Преподает в Кембридже, – сказал Гор. – Как и Морган когда-то.

– Уже нет, – сказал Морис. – Он ушел. Пока его не уволили.

– О, я не слыхал. Выдавили, несомненно, силы политической корректности и праведного негодования. Бедный Эрих.

– Теперь он живет в Берлине.

– Вернулся туда, где начиналась его история.

– Бедный Эрих? – переспросил Дэш, подаваясь вперед над столом. – Гор, вы только что произнесли “бедный Эрих”? Вы разве за новостями не следите? Не знаете, что он сделал?

– Читал кое-что, – пренебрежительно ответил Гор. – Какие-то газетные колонки, а также проглядел типично слабоумный очерк, который Вулф написал в “Нью-Йоркское книжное обозрение”[31]31
  Томас Кеннерли Вулф-мл. (1930–2018) – американский прозаик, журналист и критик, представитель “новой журналистики”.


[Закрыть]. И, насколько я могу судить, половина романистов всего мира загомонили со своими мнениями, что каждому предоставили их положенные несколько минут публичности. Гнев свой все выражают наперебой, кто кого перекричит! Насколько мне известно, Беллоу – единственный, кто высказал по этому поводу хоть что-то разумное.

– Ух ты, а что он сказал? – спросил Морис. – Я не слышал.

– Что ему в высшей степени насрать, чем занимался Акерманн мальчишкой. Его интересуют только книги этого человека.

– Вот тебе и солидарность, – с отвращением произнес Дэш.

– Солидарность кого с кем? – спросил Гор. – Между евреями? Еврейскими писателями? Стариками? С кем ему положено разделять это единство духа? Факт остается фактом: у всех нас есть скелеты в чуланах, истории, о каких мы бы предпочитали, чтоб мир не ведал. Знали б вы, что я поделывал мальчишкой. Или что делал Хауард. Да и вы, Дэш, осмелюсь сказать, вряд ли были святым.

– Нет, но на газовые камеры я ни одной еврейской семьи не обрек.

– Но это уж точно вопрос временно́й перспективы, – спокойно произнес Гор, вновь берясь за еду. За время спора к нему вернулся аппетит. – Будь вам, Хауарду или мне девятнадцать лет и живи мы в Германии герра Гитлера, где мальчишки собираются, чтобы маршировать свои марши и салютовать своими салютами, ходить строем по улицам в симпатичных мундирчиках от Хуго Босса, от волос смердит помадой под щегольскими пилотками, все тела потрескивают, как сырые дрова, от прущих гормонов, – записались бы и мы тоже в гитлерюгенд, прежде чем сдавать экзамены в вермахт? Так его растак, я родился в Уэст-Пойнте. Ребенок военного. Тут все дело в обстоятельствах рождения, нет? Акерманн выполнял свой долг перед страной. Следует ли нам его за это критиковать? Даже наш юный Морис мог бы предать друзей, живи он в то время.

– Это, думаю, вряд ли, – ответил Морис, покачивая головой.

– Легко говорить, когда вопрос гипотетический. Есть, между прочим, такие люди, которые пожертвуют всеми и всем, лишь бы пробиться вперед. Их довольно легко приметить, если знать, к чему приглядываться. – Повисло неловкое молчание: Гор, похоже, был вполне доволен собой, Хауард явно развлекался, Дэш казался возмущенным, а у Мориса как будто почва из-под ног ушла. – Разумеется, я говорю об Акерманне, – немного погодя добавил Гор. – Не о вас, дорогой мой мальчик. Я уверен, что вы личность очень цельная.

– А кто-нибудь из друзей Акерманна вступился за его репутацию? – спросил Хауард.

– Никому недостало дерзости, – произнес Дэш.

– Как там говорил Вудро Вильсон? – сказал Гор. – Что верность ничего не значит, если в ее сердцевине не лежит абсолютный принцип самопожертвования? Что-то вроде этого?[32]32
  Фраза из речи Томаса Вудро Вильсона (1856–1924), 28-го президента США (1913–1921), “Об американском духе”, произнесенной в Вашингтоне 13 июля 1916 года.


[Закрыть]

– И вы считаете, что другим писателям следовало принести себя в жертву ради типчика, подобного Эриху Акерманну? – спросил Дэш. – Так, что ли?

– Вероятно, нет. Но я едва знаком с этим человеком.

– Ну и вот.

Застолье окутала тишина – взаимное понимание, что если они и дальше будут обсуждать эту тему, вечер закончится ссорой, к которой никто из них не был готов. Хауард открыл еще бутылку вина, налил всем сызнова, и звон бокалов обозначил завершение этого конкретного разговора.

– Можно поинтересоваться, сколько вы уже вместе друг с другом? – спросил Хауард, когда молчание стало неловким, переводя взгляд с Дэша на Мориса.

– Ну, трудновато определить точную… – начал Дэш.

– Мы не вместе, – произнес Морис, перебивая его. – Мы друзья – это само собой. Но и всё.

– Вы не любовники? – спросил Гор.

– Мы друзья, – повторил Морис.

– Но были любовниками? В прошлом то есть?

– Это очень личные вопросы.

– Неужели? Не понимаю почему. Вы не ребенок, и мы тут собрались не на ежегодный съезд Кол-в-заднице-Пуритан. Ну любовники, и что такого, верно? Что скажете, Дэш?

– Как Морис и говорит, – тихо ответил тот с унылым видом, будто вот-вот расплачется. – Мы друзья. Очень добрые друзья. Мы очень друг другу небезразличны.

– Нам-то с Хауардом так или иначе наплевать, вы же понимаете, – произнес Гор. – Поэтому держать это в тайне не имеет смысла. Но если хотите оставить природу ваших взаимоотношений двусмысленной – на здоровье. Хотя не могу не считать, что это как-то нелепо. Сейчас 1990 год, как ни крути.

– С чисто логистической точки зрения, – произнес Хауард, – нам нужно знать, потребуются ли вам на сегодняшнюю ночь раздельные комнаты. Естественно, мы с Гором допустили, что вы, господа, комнату будете делить.

– Если вы приготовили только одну, – сказал Дэш, – то, прошу вас, не стоит из-за нас беспокоиться. Я буду счастлив разделить…

– Отдельные комнаты, пожалуйста, – проговорил Морис, глядя на Хауарда. – Мне бы не хотелось будить Дэша своим храпом.

– Но вы не храпите, – сказал Дэш.

– А, – промолвил Гор, улыбнувшись и подмигнув Дэшу, который залился багрянцем, а затем поднял взгляд на хозяина дома, прикусив нижнюю губу. – Я передам Кассиопее, – сказал Гор, звоня в колокольчик, после чего отдал на итальянском распоряжения горничной, появившейся на террасе над ними. – Ладно, каким бы ни был у вас договор, я уверен, он шибко разумен. У нас с Хауардом всегда были раздельные комнаты, и мы считаем, что так жить очень удовлетворительно. Дэш, еще вина выпьете?

– Нет, Гор, спасибо, – ответил Дэш.

– Вы, похоже, чем-то расстроены. Кто-то сказал что-то огорчительное для вас?

– Нет-нет, я просто устал, не более того.

Гор немного смягчился. Дэш был глупец и, хуже того, посредственность в избранной им профессии, но совершенно необязательно, чтобы о него вытирало ноги это дитя, которое он взял себе под крыло. Мальчиков, подобных Морису, он знал всю свою жизнь. Когда сам был молод и начинал свой путь в книгах, они выползали из всех щелей, присасывались к нему, а затем, сделав себе имя, бросали его, даже не задумавшись. Поначалу от их макиавеллиевских подходцев становилось больно. Затем какое-то время они просто раздражали. Но вскоре Гор освоил правила игры и пользовался такими мальчиками просто для секса, не давая им ничего взамен, вышвыривал их вон прежде, чем им предоставлялась возможность попросить его об услугах. Вот бы Дэшу быть таким же ушлым. Пора его немного приободрить, подумал Гор.

– Кстати, – произнес он, – хотел вам сказать, что прочел ваш новый роман.

– Правда? – переспросил Дэш, с надеждой поднимая взгляд.

– Да. Он у вас лучший за много лет, простите за прямоту. Я подумал, что, возможно, напишу о нем небольшую заметку в “Нью-Йоркер”, если не возражаете. Как-то порекомендую его читателям.

– Это будет крайне любезно с вашей стороны, – сказал Дэш. – Тут всякая малость будет в помощь, сами понимаете.

– Морис мне тут уже рассказывал, что читал его в самолете, – продолжал Гор.

– Да, должен признаться, мне польстило, что он вынул его из сумки, когда мы заняли свои места.

Гор, подняв бокал, снова поставил его и перевел взгляд с Мориса на Дэша, а потом обратно.

– Вы захватили роман с собой? – спросил Гор.

– Конечно, я отправил ему экземпляр почтой, как только он вышел, – ответил Дэш. – Но я знаю, до чего он занят, и не рассчитывал, что он найдет время, чтобы его прочесть.

– Мне показалось, вы говорили, что Дэш вручил вам его в аэропорту, – произнес Гор, глядя на мальчика.

– Должно быть, вы недопоняли, – ответил Морис. – Я сказал, что в аэропортовой книжной лавке его было много.

– Вы разве так сказали? – спросил Гор. – Я помню совсем не это.

– Это прекрасная работа, Дэш, – сказал Морис, поворачиваясь к своему благодетелю. – Очень трогательная и проницательная в том, что касается бытия плоти. Надеюсь, однажды научусь писать так же, как вы.

Дэш гордо обвел взглядом стол, сияя от уха до уха, а Морис дотянулся до своего винного бокала и осушил его одним глотком. Гору очень понравилось выражение на лице этого мальчика, хотя по нему почти невозможно было истолковать, о чем он думает на самом деле. Да я бы мог, подумал Гор, написать тысячу слов лишь об одном этом выражении.

Рано поутру, когда Хауард и Морис еще спали, он застал Дэша на прогулке по прилегающим владениям. В это время суток, сразу же после ванны, Гор обычно прогуливался – утро очищало его ум от тумана, что висел в мозгу с вечера накануне. В последнее время его начали тревожить сны, а сам сон стал беспокойным – такое состояние он приписывал подкрадывавшейся старости. В этом году ему исполнится шестьдесят пять. Пора на пенсию. Ни один из его родителей не пережил семидесяти четырех, и мысль о том, что ему осталось меньше десяти лет, тревожила его. Еще нужно написать столько книг, и хотя он напускал на себя безразличие касаемо нынешнего мира книгоиздания, еще столько всего хотелось прочесть.

Иногда он задумывался, кто из них уйдет первым, он или Хауард[33]33
  Партнер Гора Видала Хауард Остен (Остер, 1929–2003), прожив с писателем 53 года, умер первым.


[Закрыть]. Не в “Грозовом перевале”[34]34
  Пер. Н. Вольпина.


[Закрыть] ли это было – когда Хитклифф хотел, чтобы Кэти умерла раньше него, и так ей бы не пришлось переживать травму жизни, проведенной в одиночестве? Или там наоборот все было? Не мог вспомнить. Роман этот он читал давным-давно. Но строка такая там где-то есть. Хочу ли я, чтобы Хауард умер до меня? – спрашивал он у себя теперь, и недвусмысленным ответом звучало “нет”. “Пусть я уйду первым”, – бормотал он, обращаясь к богам. Пусть Хауард разбирается с одиночеством. В древности за такие просьбы предлагалась жертва. Забивали животное, а внутренние органы его сжигали на алтаре, и жрец надевал маску, чтобы не свидетельствовать злу, отлетающему вместе с дымом. На краткий миг задумался он, до чего легко будет установить в “Ла Рондинайе” помост и как он раздобудет у кого-нибудь из деревенских мальчишек ягненка, но затем Гор тряхнул головой и рассмеялся нелепости этой затеи. Хауард сослал бы его в лечебницу, если бы вышел и застал его одетым в монашескую рясу и распевающим заклинания на террасе.

Дэша он заметил там, где сад упирался в стену утеса, – тот прогуливался с нелепым видом, облаченный в безвкусную гавайскую рубашку и шорты, выставлявшие напоказ бледные безволосые ноги. Первым позывом у Гора было побыстрее вернуться к вилле, где он мог бы в одиночестве позавтракать, но понурый шаг его приятеля и несчастное выражение на физиономии убедили продолжать двигаться к нему.

– Mio amico[35]35
  Друг мой (ит.).


[Закрыть], – произнес он, приветственно поднимая руку, и Дэш улыбнулся в ответ и мрачно кивнул. Выглядел он усталым, и Гор подозревал, что спал Дэш скверно. Кассиопея разместила Дэша и Мориса в смежных комнатах, их кровати отделяла лишь тонкая перегородка, и Дэш, возможно, слышал, как молодой человек встает посреди ночи, занимаясь своими честолюбивыми трудами.

– Здравствуйте, Гор, – произнес Дэш. – Прекрасное утро, а?

Гор не ответил, поскольку терпеть не мог разговаривать о погоде и презирал тех, кто это делает. Но шаг свой он подстроил под Дэша, и они шли поначалу молча, глядя на дикие цветы, перемещаясь к оливковым рощам и винограднику.

– Повезло вам жить в таком красивом месте, – наконец произнес Дэш.

– Повезло, – согласился Гор. – Полагаю, что никуда отсюда не уеду.

– Вы разве не скучаете по Америке?

– Не очень-то. Америкой я сыт по горло на десять жизней вперед. Не та это страна, какой была когда-то. Время от времени я даже ловлю себя на том, что скучаю по Никсону, а когда дело доходит до вот такого, это значит, что дело табак.

Дэш улыбнулся.

– С кем вы видитесь? – спросил он. – Из прошлого, в смысле?

– Со всеми. Иногда наяву, иногда во сне. В прошлом месяце был уверен, что ощущаю здесь Нину, хотя та умерла больше десяти лет назад. – Он умолк, нагнулся за камешком и небрежно бросил его в зелень. – Джеки заезжает, когда бывает в Италии, что любезно с ее стороны. Вообще-то они с Ли в прошлом году навещали меня[36]36
  Имеются в виду Жаклин Ли Кеннеди Онассис (Бувье, 1929–1994), первая леди США (1961–1963), светская львица и редактор, и ее младшая сестра Кэролин Ли Радзивилл (1933–2019).


[Закрыть]. Мы напились и соревновались, кто вульгарнее отзовется о Джордже Буше.