Текст книги "Путешествие к вратам мудрости"

Мексика
752 г. от Р. Х.

Похороны состоялись до захода солнца, и когда душа моей матери устремилась прочь, в неведомое, меня обуяла тоска при мысли, что я больше никогда не увижу ни матери, ни отца, скончавшегося несколькими месяцами ранее. Их тела легли в одну и ту же землю, их ссоры более не слышны, их кости перемешались, чтобы с помощью почвы и червей обрести новые формы жизни. Когда саван матери исчез под покровом глины, песка и грязи, моя сестра Адриа привлекла к себе внимание душераздирающим плачем и причитаниями. Упав на колени, она рвала на себе одежду и волосы, дабы никто не ушел с похорон, не оценив глубины ее горя. Мужа Адрии, который мог бы ее успокоить, среди нас не было. Супруг так исхудал за последнее время, а его кости так выпирали из-под кожи, что на него страшно было смотреть. Будто скелет пытался вырваться из полупрозрачной оболочки. Пришлось моей жене Калише поставить сестру на ноги и утешать ее, пока та не унялась. Поведение сестры я счел постыдным, ведь она слишком часто была причиной раздоров между нашими родителями, и именно Адриа накануне затеяла свару с матерью столь безобразную, что мать, потеряв самообладание, упала в обморок и сильно ударилась головой о каменный пол. Боль вынудила ее лечь в постель; ошеломленная, подавленная, она что-то бормотала бессвязно, а ночью покинула нас навсегда – тоскливый конец жизни, исполненной любви и доброты. Поводом для перебранки стала гулявшая по рынку сплетня – якобы Адриа непристойно заигрывала с внуком одного из друзей нашего покойного отца, юнцом, у которого усы только начали пробиваться. Адриа не отпиралась, наоборот, вроде бы даже гордилась тем, что сумела соблазнить паренька.

Хотя моя естественная привязанность к сестре не иссякла, я давно освободился от иллюзий на ее счет, и не в последнюю очередь потому, что Адриа ополчилась на мою жену. Когда я привез Калишу в Теотиуакан[60]60
  Древнейший, самый крупный и богатый город доколумбовой Америки, Теотиуакан основан во II в. до н. э., однако во второй половине VII в. по неизвестным причинам жители покинули город. Благодаря раскопкам, стартовавшим в 1906 г. и продолженным в 1992–1993 гг., сейчас можно вновь увидеть Пирамиду Солнца, как и другие археологические памятники Теотиуакана.


[Закрыть], с первого мгновения сестра обращалась с ней как с человеком, которому нельзя доверять, и, не жалея сил, норовила напакостить ей. Поначалу Адриа действовала вкрадчиво – к примеру, будто невзначай называла Калишу именем моей первой жены, либо не оставляла ей места за столом, когда готовила на всю семью, – но со временем стало очевидно, что этими мелкими проявлениями тирании Адриа стремилась унизить мою вторую жену. Ревнивый характер сестры давно тяготил меня, к тому же у нас имелись общие мрачные тайны, и мне начинало казаться, что лучше бы нам отдалиться друг от друга.

– За что она меня так ненавидит? – спросила Калиша, когда мы однажды вечером шли по Дороге мертвых к Пирамиде Солнца.

Постройка эта насчитывала века, и мне нравилось воображать, как мои предки волокут камни под заботливым присмотром Серро-Гордо[61]61
  Скалистая гора Серро-Гордо, «Жирный Холм», в истории известна сражением мексиканцев с американскими войсками в 1847 г.


[Закрыть], подбадривая себя мыслью, что потомки будут любоваться плодами их трудов до скончания времен. Цветные рисунки на камнях изображали пантер, змей, крокодилов, а также неведомых мне животных, и всякий раз, когда я прижимал ладонь к камню, мне чудилось, будто я проникаю в самую суть жизни ушедших поколений.

Однажды, забравшись на вершину Серро-Гордо, я глазел на простиравшийся внизу город. Должно быть, палящий зной вкупе с пустым желудком подшутили надо мной, заморочив мне голову причудливыми видениями. Картины, мерцавшие у меня перед глазами, казались столь подлинными, что солнце взошло и закатилось дважды, прежде чем дурман начал рассеиваться. Но сперва я ощутил, как на меня снисходит дух Сыча-Копьеметателя, и с тех пор каждый раз, когда вдохновение покидало меня, я приходил сюда в надежде сподобиться еще одного откровения, но, к моему разочарованию, ничего подобного больше не повторилось.

– Так чем же я могла досадить ей? – спросила Калиша.

– Дело не в тебе. – Я поднес ее ладонь к губам и поочередно поцеловал все пальцы.

Пробегавший мимо нас мальчишка захихикал, увидев, как мы нежничаем на людях, а когда я топнул ногой, малец с воплем бросился наутек.

– Характер у нее испортился еще в детстве. Она много чего себе позволяла…

– Например?

Я колебался. Иметь секреты от жены мне не хотелось, но я загодя решил не посвящать ее в некоторые из наиболее ужасающих происшествий в моей жизни.

– Нрав у нее тяжелый. И она терпеть не может чьего-либо превосходства. А к тебе придирается, думаю, потому что всегда завидовала женщинам, которых я любил больше, чем ее.

– С Лариа она была такой же грубой?

– Нет, – покачал я головой. – Впрочем, после нашей свадьбы Лариа прожила всего несколько часов, и у Адрии просто не было возможности встрять между нами. Но давай лучше выбросим все это из головы. Она не сможет навредить тебе, любимая, никоим образом. Никто не сможет. Пока я дышу.

Приободрившейся моя жена, однако, не выглядела. Добродушная Калиша ненавидела распри и страдала от того, что злоба моей сестры всегда была направлена на нее, хотя она трудилась с утра до ночи, стараясь завоевать расположение моей семьи. Верно, Адриа обладала бесспорным превосходством над моей женой – она была матерью шестерых детей, тогда как мы с Калишей пока не произвели на свет ни одного ребенка. Порой мы загорались надеждой, когда живот Калиши начинал набухать, но каждый раз в таких случаях она просыпалась среди ночи, потому что кровь текла по ее ногам, и мы теряли ребенка, не увидевшего даже рассвета.

– Брат, ты должен быть доволен своим выбором новой жены, – обронила недавно Адриа, сидя у нас в гостях, и, взглянув на нее, я насторожился в ожидании какого-нибудь заковыристого оскорбления.

– Я и доволен. – Мне пришлось напрягать голос, чтобы она меня услышала поверх шума и гама, производимого моими племянниками и племянницами; о хороших манерах они понятия не имели и походили на стадо животных, что разводят на скотных дворах. – Почему ты заговорила об этом именно сейчас?

– Потому что жизнь протекает много спокойнее, когда тебя не окружают орущие дети. – Взмахом руки сестра указала на свой буйный выводок. – Что ни говори, но бесплодная пашня добавляет семейной жизни безмятежности.

Калиша оторопела от столь наглого высказывания, а затем вышла из комнаты в глубокой задумчивости. Если поначалу она не спешила стать матерью, теперь ей страстно хотелось родить, и ежемесячное разочарование угнетало ее.

– Это было необходимо? – спросил я, вставая, чтобы последовать за женой. – Обязательно быть такой жестокой?

Адриа лишь пожала плечами:

– Тебе объяснить? Это помогает скоротать время. Мне приходится искать и находить удовольствия где только можно.

Поскольку в глубине души я был человеком мирным, лишенным всякого пристрастия к военному делу, наверное, покажется слегка несообразным то, что с малолетства я занимался изготовлением мечей. Мне доставляло несказанное удовольствие выискивать подходящую сталь, раскалять ее в жаркой кузнице до нужной температуры, а потом, вооружившись молотками, создавать безупречно гладкое лезвие. Рисунок на рукояти был особенно важен для меня, как и поиски драгоценного камня для головки рукояти, и каждое из моих изделий я помечал символическим изображением пирамиды на кончике лезвия, как бы ставил подпись, давая знать, что меч сделан мною. Мое мастерство прославило меня, и хотя я с готовностью ковал оружие для кого угодно, лишь бы заплатили требуемую цену, поистине счастлив я бывал, когда меня просили изготовить замысловатый меч для какого-нибудь богатого воина, пожелавшего, чтобы орудие смерти привело в восхищение его жертву, даже если этим орудием он снесет сопернику голову.

В тот день я как раз работал над одной из таких вещиц, предназначавшейся местному ахаву, – красивой рапирой с изумрудом в виде звезды – когда в мастерскую приковылял мой двоюродный брат Аки, за ним следовал наш подмастерье Перро. Любое оружие с изображением пирамиды должно было обладать высочайшими достоинствами, но, увы, Перро столь тонкая работа оказалась не по плечу, и несколькими днями ранее мне пришлось сообщить ему, что я более не нуждаюсь в его услугах. Это известие он воспринял плохо, хотя и не настолько плохо, как Аки, с того дня избегавший меня. И я почувствовал некоторую тревогу, увидев их вдвоем.

Убрав инструменты, я отошел от кузнечного горна и вежливо поздоровался с ними.

– Ты занят, кузен? – спросил Аки, оглядывая разложенные на столах клинки, рукояти и ножны, все в различной степени готовности, над которыми я работал.

– Как обычно, – ответил я.

– Не многовато ли работы для одного человека?

Я улыбнулся – к делу он приступил почти с ходу.

– Аки, – сказал я, – понимаю, ты расстроен тем, что я более не могу держать здесь Перро, но…

– Я просто беспокоюсь за тебя, вот и все. – Усевшись на скамью, он приставил костыли к стене. – У тебя уйма заказов, и ты корпишь в мастерской с утра до позднего вечера. Твоя жена наверняка скучает по тебе, разве нет?

– Моя жена не возражает, – предостерегающим тоном ответил я.

К его желанию вернуть в мастерскую своего друга я относился с пониманием, но мне не понравилось, что он приплел к нашим разногласиям Калишу. Однако, сознавая, что безработному Перро придется нелегко, я подошел к встроенному в стену стальному ящику, ключ от которого имелся только у меня. Открыв ящик, я вынул горсть монет и вручил их Перро.

– Знаю, деньги невеликие, – но тебе должно хватить, пока не найдешь что-нибудь еще. Работник ты старательный, друг мой, и со временем, возможно, станешь…

– Если он такой старательный, тогда почему ты прогоняешь его? – выкрикнул мой двоюродный брат.

– Потому что он недостаточно хорош, – сказал я. – Для меня. Все просто.

– Я могу стать лучше, – подал голос Перро. – Если бы вы были терпеливы со мной, я уверен, что вскоре…

– Мне жаль, – покачал я головой, – но у меня нет времени учительствовать. Я слишком занят, чтобы брать на себя еще и обязанности наставника.

– Кузен. – Поднявшись, Аки проковылял ко мне и взял меня за руки. – Перро говорит, что если он не сможет вернуться в твою мастерскую, то ему ничего не останется, кроме как возвратиться в Тапачулу.

– Значит, так тому и быть, – ответил я, не совсем понимая, какое мне дело до отъезда Перро. В конце концов, я его едва знал и не нес ни малейшей ответственности за его благополучие, и если ему суждено вернуться на юг страны к своей семье, я, скорее всего, забуду о нем даже прежде, чем вся родня обнимется с ним.

– Но до его деревни ехать три недели, – почти заорал Аки, обманутый в своих ожиданиях. – Если он уедет, то уже не вернется!

Я смотрел на него, чувствуя, как во мне нарастает гнев. Обернувшись к Перро, я попросил его ненадолго оставить нас с Аки наедине. Парень кивнул и вышел на улицу. Закрыв за ним дверь, я уставился на моего кузена.

– К чему все это? – спросил я. – Знаю, ты привязался к пареньку, но…

– Больше чем привязался, – сказал Аки. – Мы без ума друг от друга и не можем жить порознь.

– Хочешь сказать, ты по-прежнему состоишь с ним в интимной связи?

– Я люблю его, кузен, – ответил Аки. – Он должен остаться здесь. Я не могу поехать с ним, Тапачула не слишком подходящее место для калек вроде меня. Его семья никогда меня не примет.

Я задумался, хотя и понимал, что не смогу изменить своего решения.

– Прости, – сказал я. – Не хочу обижать тебя, ты мне всегда был дорог, сам знаешь, но сейчас ты ведешь себя глупо.

– Глупо? – негодующе повторил он.

– Да, глупо. Найди себе жену, Аки. Знаю, ты думаешь, что ни одна женщина не захочет тебя с твоими кривыми…

– Мои ноги тут ни при чем! – выкрикнул он. – И жена мне не нужна, неужто тебе невдомек? Мне нужен Перро! И только Перро!

– А мне нужно вернуться к работе, – вздохнул я, потирая уставшие глаза. – Или тебе еще есть что сказать?

– Я никогда тебя ни о чем не просил, кузен. – Аки подошел ко мне вплотную, и его настойчивость меня слегка испугала. – Я был твоим другом и союзником с того дня, когда моя мать, да славится ее имя во веки веков, привела меня, совсем маленького, в ваш дом. Но теперь я прошу: позволь Перро работать у тебя. Пожалуйста. Обучи его. Пусть он останется в нашем поселке. Умоляю тебя, кузен. Сделай это ради меня, и больше никогда и ни о чем я тебя не попрошу. Покуда я жив.

Я отвернулся, размышляя, существует ли способ дать Аки то, чего он хочет. Отчаяние, написанное на его лице, едва не вынудило меня пойти на попятный, но я сделал над собой усилие, осознав, что упорство и искусность в моем мастерстве, требующие ежедневных неустанных трудов, важнее личной преданности кому-либо, иначе не слыть мне умельцем. Не без горечи признав это, я покачал головой.

– Мне жаль, – сказал я. – Я бы сделал для тебя все что угодно, если б смог. Но на сей раз ты просишь слишком многого, друг мой. В этом деле я не в силах тебе помочь.

Аки закрыл глаза, тяжело вдохнул через нос и замер, будто окаменел. А когда он открыл глаза, в его взгляде читалось то, что никогда раньше за ним не водилось: презрение пополам с желанием причинить мне боль. Его враждебность огорчила меня, и я надеялся, что он опомнится или хотя бы на словах простит меня, но Аки лишь взял костыли и побрел прочь из мастерской.

Египет
767 г. от Р. Х.

Оглядываясь назад, я спрашиваю себя, не поддался ли я себялюбию, поставив мое искусство выше дружбы, завязавшейся еще в детстве. Но, прожив всю жизнь на берегах Канала фараонов[62]62
  Канал фараонов (позже известен как река Траяна) связывал Суэцкий залив Красного моря с Нилом, просуществовал до VIII в. Предшественник Суэцкого канала.


[Закрыть] и расписывая красками корпуса лодок, перевозивших товары с берегов Нила до Красного моря и обратно, я не хотел, чтобы кто-нибудь из соперников занял мое место. По тем же соображениям я скрупулезно выбирал заказы, отдавая предпочтение более сложным и необычным запросам, и мне было приятно знать, что по маршрутам шелковой торговли плыли десятки кораблей, радующих глаз моей живописью.

Вот почему, когда великий халиф Аль-Мансур, да славится имя его во веки веков, объявил, что закрывает этот торговый путь в наказание южным бунтарским государствам, я забеспокоился, предположив, что моя работа станет никому не нужной. Жена моя Кхепри, жизнерадостная по натуре, старалась изо всех сил ободрить меня, уверяя, что на прожитье нам хватит наших накоплений – во всяком случае до тех пор, пока известный своей взбалмошностью халиф не пересмотрит свое решение, но я видел, что она встревожена, ведь к нашей семье из двух человек добавился третий – сынок Эсхак, которому вскоре исполнится год.

Забот нам всегда хватало, но более всего осложняли нашу жизнь непредвиденные беды. Мой любимый двоюродный брат Хаджер, с которым мы если и ссорились, то полтора раза за двадцать лет, стал мне чужим человеком. Даже когда у меня родился сын, кузен не потрудился поздравить меня либо принести подарок ребенку, хотя и знал, сколь долго мы с Кхепри ждали этого счастья. И будто мало нам было одного семейного разлада, постоянные жалобы и наскоки моей сестры Абры, не говоря уж о настойчивых просьбах избавить ее от житейских трудностей, сделались столь невыносимыми, что я каждый раз с ужасом наблюдал, как она шагает мне навстречу и лицо ее алеет от ярости и надуманных обид.

– Мы могли бы перебраться подальше на север, – однажды вечером предложил я Кхепри, когда мы пересчитывали наши сбережения, убывавшие с каждым днем, поскольку мои контракты испарились.

Жена удивленно взглянула на меня:

– Я думала, ты не хочешь уезжать из родного города.

– Не хочу, – подтвердил я. – Но если я не работаю, значит, вскоре мы перестанем есть. И я уже уезжал отсюда один раз, помнишь? Когда встретил тебя. Так что я не боюсь очутиться в большом мире, что бы тот ни приберег для меня.

– А твоя родня? – спросила Кхепри. – С трудом представляю, как ты будешь жить без них.

Я пожал плечами. В конце концов, родители мои умерли, с Хаджером мы больше не виделись, а сестра была неиссякаемым источником вздорных жалоб и требований.

– Мне нужны только ты и Эсхак, – подытожил я. – Что скажешь? Ничто не мешает нам уехать, если захотим.

Жена задумалась на мгновение и кивнула:

– Это может стать восхитительным приключением. – Улыбка озарила ее лицо. – Почему нет?

Естественно, когда я рассказал сестре о нашем намерении уехать из Исмаилии[63]63
  Город на северо-восточном побережье Египта, входящий в наше время в систему Суэцкого канала.


[Закрыть], Абра рассвирепела.

– Все из-за нее, да? – Сестра выплевывала слова, словно гранатовые косточки. – Она заставляет тебя уехать! У нее это давно на уме.

– Полагаю, ты говоришь о Кхепри? – устало спросил я. Как же мне надоела ее ревнивость.

– А о ком еще? Она помыкает тобой, брат. И не уймется, пока не отнимет всех и все, что тебе дорого.

– Канал фараонов закрыт, Абра! – воскликнул я, в бессилии вздымая руки к небу. – Скажи, как мне зарабатывать раскрашиванием кораблей, когда нет никаких кораблей? Разъясни это мне, и я передумаю.

Она злобно оскалилась, ибо решения этой головоломки не существовало. Села за стол, схватилась за голову и заплакала. Из соседней комнаты доносился голос ее мужа, мурлыкавшего песенки себе под нос. Самый высокий мужчина в Исмаилии, чей рост словно бросал вызов человеческим возможностям, он был таким же искусным певцом, как я солдатом.

– Ты не оставишь меня с ним одну, – понизив голос, сказала Абра. – Прошу тебя, брат, ведь находиться с ним рядом невыносимо, а ночью, когда он дотрагивается до меня… – Ее передернуло, и она обхватила себя руками. Меня ничуть не интересовало, чем эти супруги занимаются наедине, и не тянуло представлять себе, как столь высокий мужчина совокупляется с женщиной на редкость низкорослой.

– Сестра, – сказал я, отворачиваясь и прижимая ладони к ушам, – пожалуйста, ни слова больше. Умоляю.

– Я запросто могла бы поехать с тобой, – заявила она, и я обернулся к ней, хмуря лоб.

– Поехать со мной куда?

– В Александрию.

– А как же твой муж?

– Кого это волнует? Пусть остается здесь. Если я и испытываю к нему какое-либо чувство, то разве что брезгливость. Он должен был давным-давно умереть, все так думали, припоминаешь? Знай я, что он протянет столько лет, ни за что бы не вышла за него.

– А твои дети? Их ты тоже готова покинуть?

– Они чудовища, все до единого, – отмахнулась она. – Только и делают, что изводят меня весь день напролет. Беда в том, что они всегда рядом. Наедине с собой я не остаюсь ни на миг. Нет уж, пусть дети живут с папой Ксартом, он вроде бы привязался к ним. Да они и сами могут присмотреть за собой, старший – за следующей по возрасту, а та за следующим. В общем, в таком порядке.

– Меньшие только-только на ножки встали!

– Ну что ж, – чуть поразмыслив, сказала сестра, – им придется самим о себе позаботиться. Это их закалит. И возможно, настанет день, когда они скажут мне спасибо.

Я покачал головой. Ее неисчерпаемая жестокость не раз поражала меня.

– Нет, – сказал я. – Категорически нет. Так не бывает.

– Отчего же? – Встав на колени, Абра взяла меня за руки. – Разве в былые времена мы не заботились друг о друге? Ты однажды уберег меня, брат, не забыл? Дважды на самом деле.

Закрыв глаза, я отодвинулся от нее.

– Нужно, чтобы ты опять меня спас, – продолжила она более спокойным тоном. – Еще один раз, и впредь я никогда тебя ни о чем не попрошу до скончания наших дней. Просто увези меня в Александрию. Там я оставлю тебя в покое, обещаю. Я по-прежнему привлекательная женщина, все так говорят. Возможно, найду другого мужа, и…

– Нет, – сопротивляясь, я воздел ладонь к небесам.

– Но почему нет?

– Потому что не по мне разлучать мужа с женой. Не говоря уж о том, чтобы оставить детей без матери.

– Ладно, а если бы с Ксартом произошел несчастный случай? – оживилась Абра. – Тогда бы ты взял меня с собой? А если бы я прихватила с собой парочку детишек, это успокоило бы твою совесть? Кто из них тебе больше нравится? Выбери двоих. Любых двоих, кроме младенца. Он постоянно хнычет.

– Прекрати! – выкрикнул я, вскочив на ноги. – Какие бы мерзкие способы ты ни придумала, забудь о них, я в этом не участвую. Кхепри, Эсхак и я через неделю уедем, только мы втроем, а ты останешься здесь, смирись с этим. Все, разговор окончен.

Выражение ее лица снова изменилось, трогательная мольба уступила место презрению.

– Эсхак! – Она закатила глаза, а потом глянула на меня как на дурака набитого. – Ты даже не знаешь, твой ли это мальчик! Мне много чего порассказали, брат. Знаю, ты предпочитаешь вести себя так, будто среди всех прочих женщин Кхепри святая, но у нее есть прошлое. И скандальное прошлое в придачу.

– О чем ты говоришь? – разозлился я. – Где ты такого наслушалась?

– У-у, сплетня распространяется с быстротой заразы, тебе ли не знать. Слыхала я, некогда твоя ангельская женушка была весьма по вкусу мужчинам в Вади Рам[64]64
  Песчаная скалистая пустыня в Иордании. В переводе с арабского «долина Рима», ныне курорт.


[Закрыть]. Всем этим одиноким путешественникам, жаждущим податливого женского тела, чтобы было куда излить свою страстность. И Кхепри потрудилась на славу, так ведь? Я не виню тебя за то, что ты привез ее с собой, возвратясь в Исмаилию. Еще бы, ведь наверняка она освоила трюки, честным женщинам неведомые.

Руки мои сжались в кулаки. Лишь усилием воли я сдержался и не ударил ее.

– Может, она и сейчас продолжает в том же духе, – задумчиво обронила сестра. – Тебе не приходило в голову, что ей нравится разнообразие, брат? В конце концов, Эсхак на тебя не очень похож, и…

– Из всех женщин в этом городе не тебе обзывать мою жену шлюхой. – Я торопливо шагнул к двери из опасения утратить самообладание. – Когда каждая бродячая собака знает, сколько парней ты соблазнила.

– Кто-то ведь должен знакомить их с плотскими радостями, – ответила она, не выказав даже видимости раскаяния. – А их энтузиазм всегда возбуждает. И, в отличие от Кхепри, я не беру с них ни гроша за доставленное удовольствие. То, что я даю, я даю бесплатно.

Я не находил слов, дабы выразить, насколько она мне противна, но как бы ни был я зол на Абру, некоторую тревогу я все же испытывал. Сестра привыкла одерживать верх и никогда бы не признала своего поражения. И я понимал, что покуда мы с женой и сыном не увидим на горизонте дворцов Александрии, я не смогу ощущать себя в безопасности.

Неделей позже, в мой последний день в Исмаилии, я отправился в мастерскую, чтобы забрать остальные кисти и краски и попрощаться с людьми, с которыми я подружился за годы работы на верфи. Многие из них работали еще вместе с моим отцом, я вырос у них на глазах, и для меня они были кем-то вроде заботливых дядюшек.

Друг, с которым я плотничал на берегу, звали его Сеф, пришел специально, чтобы завершить покупку инструментов из тех, что я не стал брать с собой, и мы уселись на солнышке, потягивая из кувшинов хенкет[65]65
  Пиво из ячменя и фиников, известное еще в Древнем Египте.


[Закрыть] домашнего изготовления. Предаваясь воспоминаниям, мы поглядывали на берега канала – войдут ли снова туда корабли? Затем я обратил внимание на мужчину, шагавшего по тропе. Заметив нас, он сбавил шаг, однако не остановился. Мужчина с бугристой мускулатурой, бритой головой и знакомой миной на лице, с его пояса угрожающе свисали кинжалы, на рукоятке одного из них сверкал изумруд в виде звезды. Поймав мой взгляд, он как-то странно улыбнулся – холодно и мрачно.

– Кто это был? – спросил Сеф, когда мужчина миновал нас. Я недоуменно помотал головой, пытаясь сообразить, откуда я его знаю. Я точно был с ним знаком, но пока не мог вспомнить, где пересеклись наши пути-дороги. В Александрии? Не служил ли он у халифа?

– Не могу сказать наверняка, – ответил я, озадаченный бесстрастностью этого человека. – А ты его узнал?

– Нет, но вроде бы я видел его раньше, – сказал Сеф, и на этом мы закончили ломать себе головы, переключившись на иное зрелище – закат солнца. Когда пришло время прощаться, я обнял моего старинного друга, пожелал ему удачи везде и во всем, а затем вернулся в мастерскую – так, на всякий случай. На глаза мне попался ящик, стоявший в углу, и, опустившись на колени, я решил перебрать его содержимое. Там хранились цветные наброски для корабельных корпусов, никем так и не востребованные, то ли чересчур сложные, то ли слишком насыщенные цветом – словом, не в нынешнем вкусе. Тем не менее они могли бы пригодиться для будущих заказов. Один рисунок особенно заинтересовал меня – на нем я набросал созвездия. В детстве и юности я часто размышлял о звездах и теперь с удивлением обнаружил, что это пристрастие проникло в мои рисунки, о которых я давно позабыл.

Я уложил находку в темно-коричневый кожаный мешок с моими инициалами на лямке, надеясь, что в Александрии я смогу убедить халифа позволить мне внести нечто новое в мои работы. Когда мы уедем отсюда, поговорю с Кхепри, решил я. Покажу ей рисунки и попрошу совета. Наверняка она будет гордиться тем, как далеко мы ушли от похабного подворья в Вади Рам, где мы с ней познакомились.

Вади Рам.

Стоило названию того жуткого места всплыть в моей памяти, и воспоминания камнепадом обрушились на меня, причиняя страшную боль. Бумаги, что я держал в руке, разлетелись по полу, я вскочил, голова кружилась так, что пришлось опереться рукой о стену.

Тот мужчина. Огромный, дюжий, увешанный кинжалами, он еще улыбнулся мне. Я вспомнил, где я видел его прежде. Пути наши пересеклись лишь однажды, несколько лет назад, когда по дороге на север ко дворцу халифа я решил передохнуть от утомительного путешествия и переночевал на постоялом дворе, что держал этот человек. Наутро он отказал мне в завтраке, потому что я поздно проснулся. А на обратном пути я выкрал его дочь из того смрадного дома и уехал с ней туда, где, как я надеялся, ее жизнь станет лучше. Неужто он с тех пор ее разыскивает?

«Сбежишь от меня опять, – сказал он ей однажды, – я поймаю тебя и сдеру кожу с твоих костей».

И она сбежала-таки от него.

Как сумасшедший я носился по улицам. Минуя дом Абры, я увидел, что она, стоя на крыльце, выливает грязную воду из ведра и наблюдает, как я бегу мимо. Я чуть сбавил скорость и заметил, как сестра расплывается в улыбке не менее загадочной, чем улыбка отца моей жены.

– Ты по-прежнему намерен уехать, брат? – крикнула она, но сердце в моей груди билось так сильно, что я и не подумал отвечать, не до нее мне было.

Я бежал и бежал под надсадный хрип в легких. Наконец впереди показался мой дом, и, опустив глаза, я взмолился: да увижу я сейчас во дворе жену и сына, увижу, как они укладывают на телегу наши пожитки, готовясь к отъезду.

Но нет, к моему смятению, двор был пуст. Я остановился у нашей двери, упер руки в бока и наклонился вперед. Я еле дышал, боясь зайти внутрь, ужасаясь при мысли, что я могу там обнаружить. Внезапно за моей спиной послышался голос, кто-то шепнул мое имя. Я оглянулся, то была слепая Тезира, которую я знал с детства.

– Ты должен зайти внутрь, сын Мавира. – Слепая встала рядом со мной и положила руку мне на плечо.

– Не могу, – сказал я.

– Ты должен увидеть, что он сделал.

– Что он сделал? Расскажи мне. Не заставляй смотреть.

– Жену ты потерял, – прошептала Тезира. – Сына тоже. Оба ушли в мир, откуда никто не в силах вернуться. – Порывшись, она вынула из складок одежды два стеклянных флакончика с прозрачной жидкостью и протянула один мне: – Можешь выпить это, если хочешь. А выпив, ты воссоединишься с ними, прежде чем взойдет солнце. Но если ты так поступишь, я выпью свой флакончик. Моя жизнь тянется слишком долго. Наверное, пора перебираться в следующую жизнь.

Я уставился на нее. Дверь в дом была открыта, и я понимал, что стоит мне ступить внутрь, как жизнь, которую я вел, закончится и предо мной предстанет новое настоящее, исполненное, как обычно, боли и печали. Сейчас я переживал последний всплеск надежды, которой я буду лишен на долгие, долгие годы.

– Ты не должен сдаваться, – сказала Тезира, прижимая мою голову к своему плечу. – Впереди у тебя много жизней, сын Мавира, и я вижу их все. Обещаю, настанет день, когда ты заживешь среди звезд.

Два кинжала, брошенных хозяином подворья, я не преминул прибрать к рукам. Первый валялся рядом с трупом моей жены, кожу содрали, как и было обещано, рядом с ее изуродованным телом сложили тошнотворную пирамиду, тогда как кожицу моего сына Эсхака засунули ему в живот.

Рядом с телами я просидел до заката. Кажется, я подумывал захоронить их, а может, и нет. Не помню, ничего не помню. Ранее я уже терял жену и ребенка и едва оправился от горя. По крайней мере, тогда это было стихийное бедствие, за которое ни один смертный не может нести ответственности. Но то, что произошло в моем доме сейчас, было преднамеренной резней. Перед глазами мелькала только сестра Абра – вот она стоит на крыльце своего дома и улыбается неведомо чему.

Я не сомневался, что Абра поспособствовала этим убийствам. Она разыскала отца Кхепри и навела его на наше жилище. Вот как далеко она зашла, лишь бы удержать меня при себе. Что с ней случилось? – спрашивал я себя. Почему она превратилась в настолько ревнивую завистницу, что с ее подачи убили моих жену и сына? Ведь она не могла не понимать, что это приведет к окончательному разрыву между нами…

Постепенно я пришел в себя, забрал кинжалы – их лезвия были липкими от крови – и отправился в город. Кое-кто из соседей пялился на меня, удивляясь, почему я все еще здесь, но я не отвечал на их вопросы, продолжая шагать по дороге, и решимость моя только крепла. Я не торопился и, как ни странно, был совершенно спокоен, зная, что я должен сделать и с какой легкостью и удовлетворением исполню свой долг.

В дом Абры я вошел почти бесшумно. Она сидела в кресле, штопая тунику мужа. Не проронив ни слова, я шагнул к ней, взял ее правой рукой за горло, рывком поднял на ноги и прижал к стене. Проделал я это очень споро и в награду увидел оторопь и страх в ее глазах.

– Потому что я не хотел брать тебя с собой? – прошептал я. – Поэтому ты решила их умертвить?

Она хватала ртом воздух, пытаясь заговорить, глаза ее вылезали из орбит, но я только крепче сжимал ей горло.

– Сейчас ты испытаешь то, что испытала она. – Тут я слегка ослабил хватку. – Если тебе есть что сказать, самое время сказать это. Поскольку твоя жизнь близка к концу.

Вынув кинжал из складок туники, я поднес его острие к ее правому глазу. Я думал, наказание будет справедливым, если я стану медленно, очень медленно давить на рукоятку кинжала, покуда лезвие не войдет в ее череп и не выйдет с обратной стороны.

– Это не я, – прохрипела Абра. – Клянусь, не я. Не я ему написала.

– Конечно, ты, – в ярости прошипел я. – «Сплетня распространяется с быстротой заразы» – вот что ты мне сказала, припоминаешь? Ты все разузнала о моей жене. Ты нашла его. Он прибыл. И убил ее. Эсхака он тоже убил. Как же ты не сообразила, что останешься с кровью невинного ребенка и кровью моей жены на руках? Или тебя это очень даже устраивало?

– Это была не я! – упорствовала она, пока моя ладонь сжималась на ее горле.

– Ты единственная, кто все знал! – прорычал я, дав наконец волю чувствам. – Кто еще мог ему донести, если не ты?

– Я доверилась кое-кому, – заплакала сестра, слезы текли по ее щекам. – Если я и виновна, брат, то лишь в том, что не сберегла тайну твоей жены. Но более ни в чем!