Текст книги "Путешествие к вратам мудрости"

Перу
665 г. от Р. Х.

Я частенько пытался предугадать, каким Ялен вернется в мою жизнь, если, конечно, вернется, и всякий раз в моем воображении вырисовывалась одна и та же картина: вот он, разодетый, как подобает богачу, на лихом коне въезжает в нашу деревню вместе с красавицей-женой и целым выводком рыжеволосых детишек. Но чего я вовсе не предвидел, так это столкнуться с ним на задрипанном постоялом дворе в городе Пачакамак[54]54
  Пачакамак – город-государство, центр нескольких доинкских и инкских культур на территории современного Перу. Разграблен и уничтожен испанцами в 1533 г., ныне археологический памятник с уцелевшей пирамидой, кладбищем и фреской с изображением рыб.


[Закрыть].

– Не могу поверить, что это ты, – сказал я, когда мы вышли наружу глотнуть ночного воздуха. Вечером похолодало, но сна у нас не было ни в одном глазу, настолько мы были потрясены нашей встречей. – Много лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

– Чересчур много для братьев, – отозвался Ялен. – Я уже подумывал, не забыл ли ты меня.

– Ни в коем случае, – помотал головой я. – Каждый день вспоминал о тебе: где ты, жив ли еще, счастлив ли…

– Счастлив? – перебил меня брат, словно я сморозил нечто несусветное. – В этом мире существуют счастливые люди? И много ты таких знаешь? Я буду рад с ними познакомиться. Почему нет, чудеса ведь случаются. Вот и нас с тобой свел шальной случай.

Мы уселись на землю, спиной к каменной кладке подворья.

– А если начистоту, все эти годы я не вспоминал о нашей семье. Не смел, – сказал Ялен.

– Зато мы вспоминали тебя. Все мы.

– Правда? – недоверчиво переспросил он. – Сомневаюсь, что твоя мать сожалела о моем отъезде.

– Ошибаешься, – возразил я. – Хотя она так и не поняла, за что ты ее невзлюбил и почему не выказывал ей ни малейшего уважения. Она ведь не выдала тебя нашему отцу, между прочим.

Брат крайне удивился и попытался заглянуть мне в глаза.

– Я-то думал, она выложит отцу все, как только он вернется домой.

– Ни тогда, ни сейчас мать ни слова не проронила о том, что произошло, клянусь. И Маврей решил, что ты просто сбежал. Но причину побега он так и не выяснил.

Глядя прямо перед собой, брат кивнул, и по выражению его лица я понял, что он сожалеет о своих проказах.

– Это был дурацкий детский розыгрыш, – произнес он наконец неожиданно осипшим голосом – казалось, он вот-вот разрыдается. Наверное, поэтому Ялен принялся кашлять, чтобы я не вообразил, будто он дал слабину. – Я тебе завидовал. Но без всякого злого умысла, просто по малолетству не соображал, что делаю, вот и все. Фаби хорошая женщина, теперь я это понимаю, но я был самолюбив и избалован. Она еще жива? А наш отец?

– Оба живы, – ответил я. – Как и наша старшая сестра и несколько других детей, прижитых отцом за эти годы.

– А точнее – сколько? – спросил брат.

Я молча пересчитывал их, припоминая по именам.

– Семь, – неуверенно ответил я. – Или восемь, кто их разберет. А может, еще сколько-то, о которых я даже не подозреваю.

– И все в обход твоей матери?

– Да. Не забывай, супружеская верность никогда не была величайшим достоинством Маврея. Дети родились от разных женщин из нашей деревни. Вернее, скорее девушек – они нашему отцу больше по вкусу.

– И ему все это сходит с рук?

– Он деревенский старейшина. Если отец или братья девушки возмущаются, Маврей попросту вызывает их на бой. И пока он еще ни разу не валялся в грязи в наказание за свои поступки.

Ялен задумался надолго.

– С ним всегда было трудно, – сказал он наконец, – насколько я помню. Он не из тех, что годами хранят верность одной-единственной женщине. В этом я похож на него.

– Ты изменял своей жене?

– Да я женат никогда не был. Как и наш отец, я предпочитаю разнообразие. А ты, брат?

Я поведал ему историю моей женитьбы, длившейся всего несколько часов, и о том, как торнадо, пронесшийся по нашей деревне, отнял у меня мою возлюбленную Ларитель. И пострадал я вдвойне, ибо она носила нашего ребенка.

– И ты не женился снова? – спросил Ялен, не утруждаясь соболезнованиями, что меня даже позабавило.

– Нет, – ответил я, размышляя, стоит ли рассказывать ему о девушке, которую я повстречал прошлым вечером и которая уже завладела моим сердцем. Но кто знает, надолго ли она или мой брат задержатся в моей жизни, потому я решил пока помалкивать.

– Мужчине нужна женщина, – наставительно произнес Ялен и даже хлопнул ладонью по земле, где мы сидели. – Без женщины его и мужчиной не назовут.

– У меня есть двоюродный брат, зовут его Акаль, – сказал я, – и он не шибко увлекается женщинами.

– Такое случается, – махнул рукой Ялен. – Когда вокруг ни одной женщины, зато полно уступчивых ребят, лучше уж так, чем никак. Но по мне, так нет ничего лучше уютной лощины. А этот Акаль, какой он?

– Парень трудится у меня, отлично ладит с нашими подсобными рабочими, хотя я до сих пор не разобрался, получится ли из него настоящий умелец.

Брат кивнул и отвернулся от меня, и я подумал, не тоскует ли он по семейной жизни, ведь с нами он прожил недолго, сбежав из дома в очень юном возрасте.

– А что твоя жизнь, Ялен? Расскажи, чем ты занимался все это время.

Он вскочил столь порывисто, что я вздрогнул, и зашагал по тропе, пиная пыль сандалиями и наводя меня на мысль, что его редко расспрашивали о нем самом и теперь он не знает, с чего начать.

– Когда я смылся из нашей деревни, – заговорил Ялен, – поначалу я далеко не ушел. Прятался поблизости дней десять, раздумывая, а не вернуться ли обратно и не попросить ли прощения у твоей матери. Маялся, пока до меня не дошло, что унижаться перед ней выше моих сил, и я двинул на север. Шел несколько недель от города к деревне, о которых прежде и не слыхивал, а кое-где не понимал даже языка тамошних людей. В одном из таких мест под названием Балина я нашел работу – учил драться сыновей из знатных семейств, в той части страны потасовкам счету нет. И так я хорошо себя показал, что один богатый торговец специями по имени Конкига послал за мной и предложил мне должность победителя.

– Должность победителя? – Запрокинув голову, я уставился на брата. Подбирая осколки камней, он швырял их как можно дальше, и они беззвучно приземлялись в густой пыли. – В каком смысле?

– Конкига – хозяин земли, что простирается до самого горизонта, – ответил Ялен. – Тысячи мужчин, женщин и детей находятся под его покровительством. Он много делает, заботясь об их благополучии и образовании. Несколько лет назад он изобрел довольно необычное правосудие для тех, кто нарушает закон. Судья в одиночку выслушивает показания, и если он решит, что подсудимый виновен в преступлении, в котором его обвиняют, тогда этому человеку предлагают выбрать себе наказание, одно из двух. Он может либо лишиться конечности в мгновение ока, либо согласиться на битву со мной на глазах у всех. Выбери он первое, я сразу вынимаю меч и отрубаю ему руку или ногу. Выбери второе, мы бьемся друг с другом, и ему достаточно пролить хотя бы каплю моей крови, чтобы возвратить себе свободу. Но если я первым пролью его кровь, его признают виновным и отрубят ему голову – независимо от серьезности преступления. Кража, убийство, оскорбление соседа, неважно. Выбор за ним.

– И тебя не смущал столь произвольный закон? – спросил я.

– А что тут такого? – пожал он плечами. – Мне хорошо платили, да и глянь на меня, брат, я не из тех, кого легко победить.

Что правда, то правда. Как и наш отец, Ялен был человек-гора, а его тело казалось тщательно вырезанным рельефом из мускулов, сухожилий и вен. Я помнил, как он лупил меня в пору нашего детства, на мне ни единого живого места не оставалось, а ведь тогда его силища лишь начинала накапливаться. Сейчас мне было даже страшно представить, сколь жестокие увечья он мог причинить в бою теперь.

– И ты по-прежнему этим зарабатываешь? – спросил я.

– Нет. Удача изменила мне, когда в город заявилась троица головорезов. Они грабили купцов, насиловали женщин и сжигали дома дотла. Понадобились десятки людей, чтобы схватить их. Суд признал их виновными, и Конкига предложил им выбор, тот же самый, какой он предлагал всем, но сразиться со мной должна была вся троица разом. Бой был заведомо неравным. Думаю, Конкига хотел меня подставить. Ясное дело, бандиты согласились, но никто из них не сумел пролить моей крови, и я легко расправился с ними. К концу дня их выстроили в цепочку на помосте, где каждый по очереди отведал моего меча. Однако на Конкигу я обозлился. Мои победы ему явно наскучили, он потерял ко мне интерес, и я ушел от него. И не прогадал: слухи обо мне ширились, и с тех пор я известен как величайший боец в нашей стране, работаю по найму у богатых людей. Кто больше заплатит, тому и служу.

– А сума в нашей комнате? – поинтересовался я, ибо ранее он говорил, что в кожаном мешке лежит с дюжину кистей левых рук, и все это он везет на север.

– Воры, – ответил брат. – Мелкие воришки, крали понемногу, так, всякую ерунду. Но мой заказчик решил, что отрубленные кисти послужат уроком другим нечистым на руку. Рубить им головы, по примеру Конкиги, он не собирался. Ему было достаточно кистей.

– А эта работа, – продолжил расспрашивать я, – она доставляет тебе удовольствие?

Казалось, он удивился не меньше, чем когда я спросил, счастлив ли он.

– Мне она по плечу, – сказал брат. – И потом, работа есть работа, и без разницы, какая она. А еще я обожаю смотреть на лица людей, когда их ведут на казнь. Некоторые трясутся от страха, другие шагают храбро, как и подобает мужчинам, а кое-кто норовит сказать что-нибудь мудрое напоследок, да только на таких умников и внимания не обращают.

– Странное любопытство. – Я чувствовал, как меня пробирает дрожь. – И сколько людей ты убил?

– Почем мне знать? – пожал он плечами. – Сотню? Две сотни? Тысячу? Я их не считаю. А ты, брат? Мы живем в опасные времена, и не говори мне, что ты никогда никого не отправлял из этого мира в следующий.

Я отвернулся, не желая, чтобы он все понял по выражению моего лица. В отличие от брата, на моей совести было лишь два убийства – парня и взрослого мужчины, – и ни одной из двух смертей я не гордился. Скорее уж воспоминания об этих мертвецах преследовали меня, как злые духи.

– Никого, – ответил я.

– Я всегда вижу, если мне врут, – помолчав, сказал Ялен. – А знаешь почему?

– Нет.

– Перед тем как соврать, люди шевелят губами. – Брат расхохотался во все горло, я тоже засмеялся, хотя и натужно. Снова усевшись рядом со мной на пыльную землю, он ударил меня кулаком по колену с такой силой, что я едва удержался, чтобы не вскрикнуть; ударь он еще хоть чуть сильнее, кость наверняка бы треснула.

– Поедешь со мной домой, Ялен? – спросил я. – Разумеется, после того, как мы исполним поручения заказчиков. Поедешь домой повидаться с отцом, прежде чем он умрет?

– Не уверен, – он медленно вдохнул, – будет ли он мне рад?

– Конечно, будет.

– А может, он забыл меня. Столько лет минуло.

– Поверь, ничего подобного никогда не случится. Величайшее горе всей его жизни – разлука с тобой. Он по-прежнему часто вспоминает тебя и любого, кто попадется ему на глаза, винит в твоем исчезновении. Более того, в последнее время он говорит о тебе все чаще и чаще, а порой ему грезится, что ты дома, сидишь в соседней комнате либо ушел прогуляться по берегу, но, боюсь, разум отказывает ему. Иногда он ведет себя так, словно мы до сих пор малые дети. Мысли его путаются.

– Я подумаю об этом, брат, – сказал он. – Но сейчас, по-моему, пора спать, разве нет? Завтра с утра нам обоим отправляться в дальний путь.

Мы забрались под одеяла, брат тепла ради надел рукавицы из рыбьей кожи, и тут я вспомнил, что в детстве этого времени суток я страшился более всего, ибо Ялен дожидался, когда я почти засну, а затем тихонько подкрадывался к моей постели, вмиг запрыгивал на меня и ну молотить кулаками по моему лицу и телу, он колошматил меня, покуда я не распла́чусь либо отец не разнимет нас. Глупо было злиться на него спустя столько лет – на обычные детские выходки, по сути, – и все же засыпал я с ощущением опасности, зная, что мы находимся в двух шагах друг от друга и своим громадным телом Ялен запросто навалится на меня, если ему захочется подраться.

Тем не менее поутру я был разочарован, обнаружив, что мой брат уехал, даже не попрощавшись. От нашего хозяина я узнал, что Ялен встал на рассвете, расплатился за постой несколькими монетами, затем оседлал коня и был таков.

– Он передавал мне что-нибудь на словах? – спросил я.

– Ни единого слова, – покачал головой хозяин.

Если бы содержатель подворья не оказался свидетелем отъезда Ялена, я бы почти убедил себя, что долгожданное воссоединение с братом мне лишь приснилось. И теперь мне ничего не оставалось, кроме как оседлать коня, собрать свои вещи и мчаться на север, где меня ожидал правитель.

Болгария
710 г. от Р. Х.

Неделей позже, очаровав Ханбике и ее четырнадцать детей резными изображениями, сделанными мною по заказу хана, ее супруга, домой из Варны[55]55
  Портовый город в Болгарии. С VI в. до н. э. известен как греческая колония Одессос. Под названием Варна впервые упоминается в XII в.


[Закрыть] я вернулся не только с наплечной сумой, набитой золотыми монетами, но и с женой.

С Катей я встречался всего дважды, прежде чем предложить ей руку и сердце, но с первого же нашего разговора между нами возникло взаимное притяжение и доверие, и я понял, что мы можем сделать друг друга счастливыми. Она, не таясь, рассказала мне о своей жизни, чудовищной, судя по тому, что я услышал, и если некоторые из ее поклонников сочли бы брак с ней недопустимым, свое презрение я приберег для человека, допустившего, чтобы с его дочерью обращались столь подло и мерзко.

По дороге домой я завернул в город, где она жила, и под покровом ночи мы вместе уехали. Катя беспокоилась, не случилось бы чего, когда наутро ее отец обнаружит исчезновение дочери. Ранее она уже пыталась сбежать, и у нее на спине до сих пор не зажили рубцы от отцовской плетки. Еще раз сбежишь, пригрозил он ей, я тебя поймаю и сдеру кожу с твоих костей.

Обратно в Мадару[56]56
  Мадара – болгарское село, прославившееся археологической находкой – рельефным изображением всадника, высеченным в скале на высоте 23 м. «Мадарский всадник» внесен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.


[Закрыть] мы ехали медленно – нет действеннее способа узнать друг друга получше, чем неторопливая верховая езда, – и на второй день я рассказал моей спутнице о том, что пробудило во мне интерес к резьбе по камню. Когда я был еще мальчишкой, почти каждую ночь меня одолевали яркие, красочные сны о городах и людях, о которых я ничего не знал, и мне не терпелось запечатлеть эти ночные видения, прежде чем солнечные лучи рассеют их до состояния небытия. Увиденное во сне я выцарапывал ножом на стенах нашего каменного домика и соседских домишек, и каждое из этих изображений вызывало у меня такое чувство, будто я воскресил воспоминание о неведомой стране, глубоко запавшей мне в душу. Я описал, как выглядели некоторые из этих изображений, и, кажется, мое пристрастие к резьбе Катя приняла близко к сердцу. Сама она, с ее слов, к творчеству не имела никакого отношения, а также не наделена талантом швеи, поэтому мне не стоит рассчитывать на искусную починку моей одежды руками новой женушки. Все это ерунда, заверил я Катю, ведь она может проявить себя в материнстве и направить свои силы на создание семейного очага – с моей помощью, разумеется. Я ожидал, что ее обрадует такое будущее, и был несколько обескуражен, когда она заявила, что надеется получить от жизни много больше, чем только семью.

– Конечно, когда-нибудь я захочу иметь детей, – добавила она, почувствовав мою обеспокоенность, – но для меня важно и многое другое.

– Например? – спросил я.

– Я пока не решила, – ответила Катя. – Раньше у меня не было возможности помечтать, но почему бы моим мечтам не быть такими же яркими, как твои сны? В конце концов, стряпня, уборка и воспитание детей – это ежедневные обязанности, которые мужчина и женщина могут поделить между собой.

Я обернулся к ней, дабы понять, всерьез она говорит или только дурачит меня столь курьезными соображениями, но Катя умела сдерживать смех, так что розыгрыш удался ей на славу, и я невольно улыбнулся. Жена со здоровым чувством юмора меня вполне устраивала.

– Забавная шутка, – сказал я. – Если не остерегусь, ты, глядишь, будешь звать меня женой, а я тебя мужем!

– Нам незачем заходить так далеко, – продолжила Катя тем же серьезным тоном. – Но ты должен понять: каждый день моей жизни я делала только то, что от меня требовали мужчины. А мой отец, будь проклято его имя во веки веков, вбил мне в голову, что в этом мире я очутилась лишь затем, чтобы доставлять удовольствие мужчинам. Благодаря тебе я обрела свободу. Но это еще не значит, что я поменяю одну разновидность рабства на другую.

– Я не покупал тебя, Катя, – поспешил вставить я из опасений, что она превратно поняла мои намерения. – Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива. Но когда ты говоришь «обрела свободу»… Свободу делать что?

– Что-нибудь. – Она наконец рассмеялась. – Всякое-разное. Все, что способно придать смысл каждому дню моей жизни. Не волнуйся, – она обхватила меня руками, понимая, что ее неожиданное стремление к независимости меня ошарашило, – я буду тебе хорошей женой, обещаю. Просто не жди, что каждый вечер, когда ты возвращаешься с работы, тебе непременно подадут вкуснейший гювеч или румяную погачу[57]57
  Гювеч – тушеное мясо с овощами. Погача – булочка с начинкой, преимущественно с сыром.


[Закрыть]. Я на такое неспособна. Но причин жаловаться у тебя не будет. Муж мой, ты вызволил меня из ада, и я постараюсь, чтобы ты никогда об этом не пожалел.

Я молчал. Меня удивило ее столь глубокое восприятие действительности, но и это мне тоже понравилось, ведь меня всегда тянуло к женщинам волевым. Некогда такой была моя сестра Альбена, внутри у нее будто пылал огонь, но сестра не позаботилась о том, чтобы поддерживать это пламя, и огонь погас окончательно, когда Альбена вышла замуж во второй раз, родила за четыре года четверых детей и оказалась зависимой от человека, ее недостойного. Она превратилась в угрюмую стерву и постоянно жаловалась на тоскливое однообразие своего бытия. Но, по крайней мере, Альбена не попросила меня убить ее нового мужа, что было своего рода достижением с ее стороны.

– Мы будем счастливы, даю слово. – В голосе Кати множились игривые нотки, а когда она прошептала мне на ухо мое имя, я возбудился и, натянув поводья, остановил коня, чтобы мы смогли поваляться на поляне в свое удовольствие.

Когда мы прибыли на место, вся наша семья радушно приветствовала мою новую любовь, за исключением сестры моей Альбены, окинувшей Катю недоверчивым, враждебным взглядом. Я не удивился, застав сестру в родительском доме, – их дом она предпочитала своему собственному, где ее дебелый муж Ксанф торчал почти безвылазно, либо кушая, либо размышляя о следующей еде, либо смакуя воспоминания о предыдущей. Некогда Ксанф был солдатом, как и Марин, и не кто иной, как наш отец, навязал своей старшей дочери этот брак вскоре после кончины ее первого мужа. Внезапная смерть мужчины в расцвете лет вызвала немало толков: не Альбена ли выжила супруга из этого мира? – судачили соседи, и тогда наш отец уговорил сестру поступить, в его понимании, разумно, взяв в мужья человека намного старше ее и таким образом восстановив уважение к нашей семье. Ксанф был мужчиной необычайно тучным, за что его прозвали Громадой Бегемотом из Мадары, и мы все были уверены, что он не протянет и нескольких месяцев, а затем Альбена вновь заживет на свой лад. Однако год следовал за годом, а Ксанф по-прежнему дышал, ел и явно не пренебрегал супружескими обязанностями, ибо дети рождались один за другим, к отчаянию моей сестры.

Хотя из Мадары я уезжал всего на несколько недель, мать обнимала меня так, словно вновь увиделась с давно пропавшим сыном, и даже одряхлевший отец встал с постели, обрадовавшись, как ни странно, моему возвращению домой. Но поразило меня другое: в мое отсутствие отец исхудал до костей, щеки у него впали, болезнь соскабливала жир с его лица, и мне хотелось отвернуться из уважения к сильному и грозному человеку, каким он когда-то был. Теперь от него осталась лишь тень былого воина, наводившего ужас на врага, и я расстроился, но, зная, что отец терпеть не мог проявления чувств, особенно с моей стороны, я лишь молча наклонил голову, чтобы он возложил ладони на мое темя и прочел благодарственную молитву в честь благополучного возвращения сына.

– На обратном пути все прошло гладко? – спросил отец.

– Трое разбойников попытались ограбить нас в дороге, – ответил я, надеясь произвести впечатление своей лихостью, – но я пришпорил коня и легко оторвался от них.

– Я знал, настанет день – и ты вернешься, – со слезами на глазах проговорил отец. – Все твердили, что ты уехал навсегда, но я не слушал их болтовню. И ты таки вернулся домой, чтобы попрощаться.

– Он думает, что ты Явис, – сказала Альбена, вставая и закатывая глаза. Взяв отца под руку, она повела его к очагу. – Хочешь, притворись Явисом, брат, или не притворяйся, разницы никакой. Сегодня с утра ему взбрело в голову, будто я Старая Парави, та, у которой маслобойка, хотя она вдвое старше меня и все лицо у нее в бородавках. А вчера он принял Флозу за козу.

– Неправда. – Мать развернулась к нам, возмущенная подобным наветом. Даже теперь, после многих лет нескончаемых измен, она по-прежнему защищала отца от всех, кто был им недоволен. – Он принял козу за меня. А это большая разница.

– Жила-была коза, жила-была ты, – Альбена опять закатила глаза, – и он не знал, кто из вас кто. Не то чтобы мы…

– Я не Явис, отец, – перебил я сестру, шагнув вперед и опускаясь на колени. – Он был твоим перворожденным сыном. Я твой второй.

– Нет, – брезгливо поморщился отец. – Ты силач, а тот был существом никчемным. Он сбежал из дома много лет назад, да будет навеки проклято его имя. Нет, ты Явис. Я узнаю тебя всегда и везде.

Мать взглядом умоляла меня пожалеть отца, оставив его в заблуждении.

– Я приехал не один, и сейчас вы удивитесь, – объявил я, вставая с колен. То, что жена осталась снаружи, не решаясь войти без приглашения, я заметил только сейчас. – Катя! – позвал я, выглядывая на улицу и подзывая ее взмахом руки. – Иди сюда! Познакомься с твоей новой семьей!

Она вошла в дом, стесняясь, с опущенной головой, и в комнате все затихли от изумления. Даже детишки Альбены на несколько мгновений прекратили визжать и мутузить друг друга и, раскрыв рты, уставились на это прекрасное видение.

– Пока я был в отъезде, – сказал я, встав спиной к детям, – мне невероятно повезло, я влюбился. Мы с Катей поженились по дороге из Варны.

Родители и сестра в недоумении воззрились на нас и словно онемели, но мать скоро пришла в себя и, улыбаясь, подошла к своей новой дочери, обняла ее и расцеловала в обе щеки. Катя, растроганная неожиданной пылкостью свекрови, заплакала, и даже Марин казался довольным появлением в нашем доме столь чудесного сокровища.

– Будь я помоложе, – отец похлопал себя по колену, призывая Катю сесть поближе к нему, но она отклонила приглашение, – не в постель моего сына забралась бы ты сегодняшней ночью.

– Отец! – воскликнул я, но Катя едва заметно улыбнулась мне, давая понять, что она не в обиде. По дороге в Мадару я объяснил Кате, что разум моего отца помутился за последнее время, потому пусть она не удивляется, если он ляпнет что-нибудь неподобающее. Впрочем, ей было не привыкать к вольностям со стороны мужчин, и нередко куда более оскорбительным.

– Ты писаная красавица, – улыбнулась Флоза, обнимая ладонями лицо Кати. – Моему сыну повезло встретиться с тобой.

– Нам обоим повезло, – сказала Катя. – Он очень добр ко мне. Вы вырастили достойного мужчину.

– Вряд ли вы давно знакомы, – выступила вперед Альбена, оглядывая свою новую сестру с головы до ног, словно та была платьем, которое Альбена подумывала купить. – Ты беременна? Поэтому вы так быстро поженились?

– Нет, – покачала головой Катя. – Пока нет. – Она хитро покосилась на меня, ведь если она и не носила ребенка, когда мы покидали Варну, вполне возможно, что она носит его сейчас.

– Что за расспросы! – Моя мать легонько хлопнула Альбену по руке.

– Просто мне кажется странным, что брат женился во второй раз столь поспешно, ведь он так долго оплакивал женщину, на который был женат всего несколько часов. Я думала, она его великая любовь до гроба, разве нет?

– Мы счастливы, Альбена, – ответил я. – Я буду вечно лелеять память о моей первой жене, но настало время припрятать печаль и вновь испытать счастье в любви. Именно этого она пожелала бы мне, как и я пожелал бы ей, не будь…

– Где вы познакомились? – обратилась Альбена к Кате, словно меня тут и не было.

– По пути из Варны, мы ехали почти сутки, – ответила она.

– И чем ты там занималась? На что жила, я имею в виду? Твоя родня, кто они?

Катя замялась. Мы обговаривали с ней, как она станет отвечать на подобные вопросы, однако она впервые была вынуждена солгать, и я подумал, что лживость – кроме стряпни, уборки и шитья, – возможно, еще один навык, которым она не обладает.

– Работала на рынке, – сказала Катя. – Торговала иголками.

– Для продавщицы иголок у тебя необычайно нежные пальцы. – Альбена потянулась вперед и вдруг резко схватила Катю за руку, та даже вскрикнула от неожиданности. – Ни единого следа. У большинства рукодельниц ладони и пальцы смахивают на потрескавшуюся глину.

– Она всегда носит перчатки. – Я встал между ними, метнув на Альбену сердитый взгляд. Ко мне сестра всегда относилась как к своей собственности, я успел от нее натерпеться, и мне это надоело.

– Перчатки, – с деланой улыбкой подхватила Альбена. – Умно придумано.

Месяц спустя, заново обосновавшись в Мадаре, я оказался у городских стен, проверяя сохранность камня. Хан Тервель был настолько доволен изображениями, которыми я украсил его дворец, что подбросил мне еще один заказ: сотворить что-нибудь в том же духе, но теперь в моем родном городе. И я задумал нечто грандиозное: сделать явью образ, мелькавший в моих снах, – всадник пронзает копьем льва, а рядом бежит охотничья собака. Я надеялся создать самую изысканную работу в моей жизни, и хан пообещал вновь наполнить мои сундуки, если я уложусь в полгода и поспею к десятой годовщине его восшествия на трон[58]58
  В конце VII в. тюркское племя булгар, покорив местных славян, основало в нижнем течении Дуная Болгарское царство, в состав которого входила Мадара, имевшая, вероятно, статус города. Хан Тервель правил с 700 по 721 г. Позднее булгары смешались со славянскими племенами, что привело в итоге к зарождению болгарской нации.


[Закрыть].

Легкий шум за спиной вывел меня из задумчивости, я обернулся и оторопел – предо мной стоял отец, хотя с некоторых пор из дома он почти не выходил.

– Ты напугал меня. – Я подошел к отцу поближе. – Давно ты здесь?

– Не очень, – ответил он. – Я наблюдал за тобой, но ты ничего не делаешь. Только пялишься на стены, словно ждешь, что они с тобой заговорят.

– Именно этим я и занят, – сказал я. – Если стоять достаточно долго, камень скажет, чего он от меня хочет.

– Но зачем тебе это? – спросил отец. – Для чего?

– Для вечности, наверное, – пожал я плечами. – Если я создам нечто прекрасное, в будущем люди, проезжая мимо нашего города, увидят, что я им оставил, и, может быть, почувствуют себя так, будто их оберегает призрак из прошлого. Разве не все мы надеемся на бессмертие в том или ином виде? Пусть нам не дано дышать вечно, но существуют и другие способы остаться среди живых.

Марин тяжело опустился на камень, вздохнул и тыльной стороной ладони утер испарину со лба.

– Мне всегда страстно хотелось сына, но не такого, как ты, – тихо сказал он, однако ни гнева, ни упрека не прозвучало в его голосе, одна лишь печаль. Примостившись напротив, я смотрел отцу в глаза, пока он говорил. – Я хотел, чтобы ты стал искусным воином. Носил бы нашу фамилию с честью. Но ты хватаешь резцы и вырезаешь картинки на стенах, словно дитя малое. Мальчиком ты был другим, всегда лез в драку и всегда побеждал. Но потом с тобой что-то произошло. Что это было, сын мой? Я более не узнаю тебя.

– Нет, отец. – Я дотронулся до его руки – там, где некогда были стальные мускулы, истончившиеся до обвислой кожи. – Ты запутался. То был не я. То был Явис.

– Явис, – эхом повторил отец, глянул на меня, прищурившись, и что-то опять сдвинулось в его голове. – Вернется ли он домой в конце концов, как думаешь?

– Настанет день, когда вы снова увидитесь. – Я взял его за руку. – Может, и не в этой жизни, но в следующей наверняка.

– Ты веришь в такого сорта россказни? – спросил отец и отвернулся. В этом было что-то от молодого Марина, а в его странной улыбке мне привиделся юношеский задор. – Я сразился с четырьмя мужчинами, чтобы добиться руки твоей матери, – сказал он после продолжительного молчания. – Слыхал об этом?

– Да, – ответил я. Эту историю он рассказывал мне много раз.

– Двух стражников я мигом лишил голов, затем вонзил меч в сердце третьего. Четвертого я хотел пощадить, он был юнцом, напуганным и вовсе не собиравшимся мериться со мной силами, но мне не оставили выбора. Поэтому он тоже утратил голову. Но награда стоила того – еще засветло твою мать отдали мне.

– И произошло это в Охриде[59]59
  Город в Северной Македонии. К VI в. его население составляли преимущественно славяне, затем город вошел в состав Болгарии.


[Закрыть], – сказал я, ибо в том городе отец и мать познакомились.

– Нет, – возразил он, глядя вниз, на песок. – Не в Охриде. В Каппадокии.

– Каппадокия в Оттоманской империи, отец. В такую даль ты никогда не заезжал.

Он улыбнулся, погладил меня по щеке и покачал головой, словно это я что-то напутал.

– В Каппадокии, говорю же, – настойчиво повторил отец. – В какие только дальние страны я не ездил. Как и ты, сын мой. А теперь моим путешествиям, кажется, пришел конец, но ты еще много где побываешь. Ты никогда не удивлялся своим воспоминаниям? Не снились тебе разом прошлое и будущее, не видел ли ты то и другое совершенно отчетливо? – Подавшись вперед, он схватил меня за запястье, на миг к нему вернулась прежняя грозная мощь, и он крепко сжал мою руку. – Твоя тень падает за тобой и перед тобой, пока ты стоишь между этими двумя соперниками, а на глазах у тебя маска.

Холодок пробежал по моей спине, нечто потустороннее в голосе Марина подействовало на меня угнетающе. Невыносимо было слушать его бредни, и я встал, взял инструменты и опять зашагал к городским стенам, подобрав по пути отвалившийся кусок скалы. Положив камень на ладонь, я, орудуя резцом и молотком, наспех вырезал лицо Марина, а закончив, сдунул с камня пыль и поднял его повыше к свету. Не самая изящная из моих работ, но портретное сходство неоспоримо.

– Видишь, отец? – сказал я, возвращаясь к Марину. Он сидел, завалившись набок, словно его одолела дремота. – Разве это не лучше сражений? Этот камень еще долго будет здесь лежать, целую вечность после того, как мы оба превратимся в прах.

Я протянул ему камень, окликая его по имени снова и снова, хотя слезы уже текли по моему лицу. Наконец я разжал пальцы, и камень упал на землю, потом я собрал инструменты, уложил тело отца на круп моего коня и потихоньку отправился обратно к нашему дому, где вскоре мы всей семьей приступили к погребальным обрядам.