Текст книги "Путешествие к вратам мудрости"

Я не мог подобрать слов в ответ, настолько я был ошарашен. У меня никогда и в мыслях не было, что мой двоюродный брат таит в себе столь противоестественную склонность. Я, разумеется, знал, что такие мужчины существуют, – к примеру, в нашем селении одно время жил паренек с теми же непристойными наклонностями, и он был убит во сне. Хотя преступников так и не поймали, соседи были уверены, что это дело рук его родителей.

– Ты не должен поддаваться греховным мыслям, – предостерег я Хаму, когда вновь обрел дар речи. – Аллах сказал…

– Мне все равно, что скажет Аллах, – огрызнулся кузен, и у меня дыхание сперло от подобного кощунства.

– Хаму!

– Тебе живется легко, так ведь? – Он повернулся ко мне, ненависть сквозила в его глазах. – Нормальный во всем. Ноги ходят исправно. Одна жена уже в могиле, а в близком будущем, несомненно, появится другая…

– Хаму, – перебил я, начиная сердиться. – Ты горюешь, и я с пониманием отнесусь к любой твоей неучтивости, но будь добр, смени тон.

– Все в твоей жизни давалось тебе легко, – продолжил он, пропуская предостережение мимо ушей. – А как насчет меня? Что остается мне?

Я смотрел на водную гладь; постепенно Хаму успокоился и умолк. Я и не заметил, как взял его за руку. Что ж, он был моим двоюродным братом, и любил я его беззаветно, как и он любил меня. И так будет всегда, верил я, братская любовь нерушима.

Часть четвертая
Лицо, высеченное в камне

Шри-Ланка
588 г. от Р. Х.

Общеизвестно, что путь из Негомбо в Анурадхапуру[52]52
  Негомбо, Анурадхапура – города сингальского царства Анурадхапура, существовавшего на острове Шри-Ланка с 377 г. до н. э. по 1017 г.


[Закрыть] кишит опасностями – сперва я ехал по ухабам и обломкам скал, далее по местности, где селились разбойники и убийцы. Учитывая стоимость моей поклажи, было страшновато пускаться в дорогу в одиночку, и я подумывал взять с собой кузена, но он по-прежнему пребывал в глубокой скорби, и я решил, что ему лучше остаться дома.

Ехал я в столицу на аудиенцию с царем Аггабодхи, заказавшим мне ко дню рождения царицы бронзовые статуэтки, изображавшие каждого члена их семьи. В начале года в Негомбо прискакал гонец с поручением от царя, и вся наша деревня гордилась мною, ведь меня удостоили столь почетным заданием. Работая с бронзой моего собственного приготовления с примесью меди, цинка, свинца и висмута, я трудился над этими статуэтками – а было их шестнадцать – день и ночь, месяц за месяцем, прежде чем завернуть каждую в ткань, уложить в переметную суму, водрузить суму на коня и, вскочив в седло, отправиться в Анурадхапуру. Мне не терпелось побывать в царском дворце и увидеть выражение лица царя, когда я покажу ему свою работу – изящнейшие вещицы, какие я когда-либо создавал.

Прикинув, что мне понадобится три дня, чтобы достичь столицы, на первую ночевку я остановился в поселке Паденья, намереваясь поесть, отдохнуть и дать передышку моему коню. Постоялый двор располагался в длинном прямоугольном здании, целиком каменном, три его стены были поделены на дюжину с лишком отсеков, отгороженных ширмами, где путешественники могли выспаться на толстых одеялах, лежавших на полу. По словам хозяина подворья, пяток кабинок еще пустовали, и он отнес мою суму в одну из них в надежде, что по соседству со мной не спит вор. Я заглянул в соседний отсек мимоходом, но тамошний насельник лежал спиной ко мне, так что лица я не разглядел, но что-то в его позе – одна нога обвивала другую – показалось мне очень знакомым, словно я уже не раз ночевал с этим парнем в одном помещении. Память, однако, не спешила подсказать, кто бы это мог быть, и я двинулся к срединной части здания, где было полным-полно столов и служанок, подносивших еду и питье. На задах подворья находились стойло, курятник, где цыплята вылуплялись из яиц, а также баня. Войдя в парную, я кивнул четверым мужчинам, уже расслаблявшимся в огромном чане, снял с себя одежду и присоединился к ним, а стайка молодых женщин увлажняла нам плечи благовониями и бальзамами и втирала мазь в волосы. От банной жары я разомлел и позволил себе глубоко вдохнуть, вытянуться во весь рост и закрыть глаза; поры на моем лице раскрылись, теперь из них сочилась дорожная грязь.

Все банщицы были прехорошенькие, но одна из них меня особенно заинтересовала, она выглядела скромнее прочих и в основном помалкивала, тогда как ее напарницы задорно перебрасывались непристойными шутками с мужчинами. В местах, подобных этому, я привык к скабрезным разговорам мужчин, ведь даже в Негомбо, величавшем себя наиболее культурной частью страны, мужчины относились к банщицам как к шлюхам. Однако, вопреки желанию временно ослепнуть и оглохнуть, девушку, очаровавшую меня, я из виду не упускал – стоя в углу помещения, она готовила в каменной миске снадобье из специй и масел. Девушка казалась чуть разумнее и стыдливее своих товарок, и, судя по выражению ее лица, выслушивать болтовню похотливых мужчин ей претило. Когда она подошла ко мне, я перекатился на другую сторону огромного чана в надежде, что она поймет: путешествую я в одиночку и к этой веселой компании не принадлежу. Другая девушка принялась мыть толстенного мужчину, и тот, ухватив ее за руку, сунул ее ладонь меж своих ног, а остальные хохотали раскатисто, пока банщица пыталась выдернуть руку. Возмутительное зрелище, но поделать я ничего не мог, ведь их было четверо, а я один, и они уже бросали на меня косые взгляды, словно возмущаясь моим молчанием.

– Что ты такой сердитый, приятель? – спросил один из них. – Не нравится, когда девушка тебя трогает?

– Нравится, и даже весьма, – ответил я. – Когда она сама этого хочет.

Мужчина презрительно рассмеялся и, закатив глаза, помотал головой.

– Не прикидывайся простачком, – сказал он. – Ты достаточно взрослый, чтобы понимать, на чем зарабатывают в таких заведениях.

Я предпочел не вступать с ним в спор, и ему вскоре надоело меня поддразнивать, тогда он вылез из чана – от вида его разбухшего члена у меня в глазах померкло, – отвел одну из девушек в смежное помещение и усладил наш слух своими звучными извержениями. Столь отвратительно мне было его поведение, что я решил уйти, но ко мне как раз подошла та девушка, что мне понравилась, с миской ароматной пены в руках и начала втирать эту пену в мою кожу, вызывая у меня наиприятнейшие ощущения. Работая, она напевала себе под нос колыбельную о разноцветной бабочке, песенку было едва слышно за взрывным гоготом мужчин, но она меня утешила, и, закрыв глаза, я увидел себя ребенком в те дневные часы, когда в доме моих родителей царили тишина и покой.

Покончив с мытьем, девушка пригласила меня на массаж в пустовавшую кабинку, где я улегся на полотенца, подогретые раскаленными камнями. Когда она разминала пальцами узелки на моей спине, столь умиротворенным я не чувствовал себя очень давно. Минула вечность с тех пор, когда в последний раз ко мне ласково прикасалась женщина, и, невольно вздохнув, я обнаружил, к своему смущению, что тоже возбуждаюсь.

Заметив это, девушка просунула руку между моими ногами, что наверняка ей вменяли в обязанность, но я мягко взял ее за запястье и покачал головой.

– Не хотите? – спросила она растерянно и даже взволнованно – а вдруг она мне чем-то не угодила?

– Не сегодня, – сказал я, накрывая себя полотенцем. – Но спасибо.

Девушка огляделась с тревогой. За банной дверью раздавался шум, проникая сквозь стены, и она поведала мне, что хозяин подворья, ее отец, поколотит ее, если заподозрит, что она меня не удовлетворила.

– Ваш отец на такое способен? – удивился я.

– Конечно, – ответила она. – Впервые он избил меня, когда я была маленькой девочкой. Все мужчины так себя ведут, разве нет?

– Не все, нет. И вы меня удовлетворили. Даю вам честное слово. И больше мне ничего не нужно. А если меня спросят, воспою вам хвалу, обещаю.

Девушка кивнула, но мой отказ явно обескуражил ее. Я заподозрил, что прежде ни один мужчина не отказывался от ее услуг, и у меня мелькнула мысль, а не проявил бы я большей доброты, просто разрешив ей делать то, чего от нее ожидали. Но все же я обтерся жестким полотенцем, напялил одежду и зашагал к двери – у меня слюнки текли, так хотелось отведать угощений, что подавали в столовой подворья.

Однако по пути я оглянулся – дочь хозяина наблюдала за мной, и, встретившись взглядом, мы долго не отрывали глаз друг от друга. А потом – медленно, словно с непривычки – она улыбнулась.

На следующее утро я проснулся поздно. Когда глаза мои наконец открылись, я крепко зажмурился в тщетной надежде отыскать обратный путь в теплый, уютный край, который я только что покинул. Увы, я желал несбыточного. Я встал, оделся и поспешил в срединную часть подворья, где хозяин, крупный звероподобный мужлан, накрыл столы для завтрака. Поскольку другие путешественники проснулись куда раньше меня и уже уехали, на мою долю еды почти не осталось.

– Ешьте, – сказал хозяин, указывая на ошметки, завалявшиеся на блюде. – Либо это, либо ничего.

В унынии я разглядывал ошметки, но мигом позабыл о том, насколько голоден, когда девушка, что массировала меня предыдущим вечером, вошла в столовую. Я слегка покраснел, припомнив, что в моих сладострастных снах ее присутствие было весьма заметным, и когда она глянула в мою сторону, мои раскрасневшиеся щеки вроде бы смутили ее. Но она быстро справилась с собой и принесла мне картофельного карри и немного дхала[53]53
  Дхал (дал) – суп-пюре из бобовых в индийской и непальской кухне.


[Закрыть].

– Где ты это взяла? – спросил ее отец, грубо схватив девушку за плечо, и она потупилась.

– Еда все равно бы испортилась, – сказала она. – Я подогрела остатки на сковороде для нашего гостя.

Отцовского одобрения не последовало, хозяин просто исчез в другой комнате, и тогда я, набравшись храбрости, спросил, как ее зовут. Каси, ответила она. Я улыбнулся и сказал ей, что в моей родной деревне это слово означает «сияющая».

– Я не чувствую себя сияющей, – пожала она плечами. – Бывает, самое прекрасное наше сияние исходит изнутри. Вы скоро уезжаете? – продолжила она, не обращая внимания на мои жалкие попытки польстить ей.

– Да, – кивнул я в ответ.

– И куда?

– Мой путь лежит в Анурадхапуру, – сказал я.

– Говорят, там великолепные дворцы. – Разговаривая, она поглядывала на дверь, словно не могла себе представить мир, существующий вне ее собственной тесной вселенной. – Самые могущественные люди проживают там, утопая в роскоши. Дамы купаются в козьем молоке, а мужчины отрубают друг другу головы, если кто-то из них посмеет оскорбить женщину.

– Так оно и есть, наверное.

– Но из Паденьи вам еще долго туда ехать. За сегодняшний день не управитесь.

– Нет, поэтому я опять устрою себе привал, – сказал я. – В каком-нибудь месте вроде этого, надо полагать. И если все будет хорошо, завтра приеду в столицу.

– Остерегайтесь разбойников, что подкарауливают людей на дорогах. Они могут перерезать вам горло, чтобы снять сандалии с ваших ног. Вы купец? Везете товар на продажу?

– Нет, – объяснил я ей, – я простой ремесленник, и только. Работаю с бронзой. Давайте я вам покажу.

Возвращаясь в кабинку, где я спал, я прошел мимо человека, что прошлой ночью показался мне знакомым. Он уже был на ногах, но стоял ко мне спиной, укладывая вещи в мешок, и хотя мне опять померещилось, что я его знаю, задерживаться я не стал – не хотел заставлять Каси ждать. Вынув из переметной сумы один из свертков, я поспешил обратно и вложил в руку Каси статуэтку. Выбрал я самую маленькую, изображавшую ребенка, фигурку размером менее половины моей ладони, но девушка смотрела на статуэтку широко открытыми глазами, восхищаясь. А я уставился на нее, на радужку цвета синего турмалина, я таких глаз никогда не видывал.

– Чудесно. – Она подняла фигурку повыше, окунув ее в поток света, струившегося в окно, и на серых стенах подворья заплясали золотые искорки. – Это вы сделали?

– Да, – ответил я. – Здесь изображена Уттия, младшенькая из детей царя. Через несколько дней у царицы день рождения, и мне заказали сделать бронзовые копии всех членов царской семьи, их преподнесут имениннице.

– Но как вам удается изготовить такую затейливую фигурку? – спросила Каси, и я, подбирая слова попроще, рассказал ей, как это делается.

– Работа, между прочим, небезопасная, – добавил я. – При выжиге глины упади хотя бы капля вам на кожу, боль может быть нестерпимой. Гляньте, сколько всего я натерпелся за долгие годы.

Я вытянул руки, показывая ожоги и шрамы, приобретенные мною начиная с поры моего детства, когда я впервые заинтересовался бронзой.

– Этот, – я указал на маленький черный волдырь на третьем пальце руки, – я заполучил, когда работал как раз над этой самой фигуркой. До сих пощипывает, особенно в жару.

Она внимательно рассмотрела волдырь, затем встала и исчезла в смежной комнате. Я замер – уж не обидел ли я ее чем-нибудь, но она скоро вернулась с флакончиком, наполненным белой пастой с ароматом лаванды и алоэ вера, взяла мои руки в свои и принялась втирать снадобье мне в кожу. Ощущение было разом успокоительным и бодрящим, а прикосновение ее кожи к моей – глубоко волнующим.

– Скажи, путешественник, как тебя зовут, – спросила она, а когда я прошептал свое имя, она повторила его, и голос ее звучал небесной музыкой.

Высвободив правую руку, я положил ладонь на затылок Каси, медленно подталкивая ее голову вперед, но стоило нашим губам встретиться, как за дверью раздался шум и двое мужчин из тех, что мылись в чане прошлым вечером, ввалились в комнату. Заметив статуэтку на столешнице, один из них схватил ее и взвесил на ладони. В страхе я наблюдал за ним, опасаясь вмешиваться – а вдруг он рассвирепеет и повредит статуэтку, швырнув на каменный пол. Когда он бросил ее своему приятелю, сердце мое едва не выпрыгнуло из груди, и я вскрикнул. К счастью, приятель ловко поймал фигурку.

– Она, должно быть, денег стоит, – сказал он. – Где ты ее купил?

– Я не покупал, я ее сделал, – ответил я.

Мужчины переглянулись и, усмехнувшись, кинули мне статуэтку обратно. Я снова завернул ее в ткань, благодаря богов за то, что моему изделию не нанесли урона, и повернулся к тарелке с едой, а мужчины, оставив несколько монет на столике, удалились.

– Свиньи, – сказала Каси, когда за ними закрылась дверь. – Они живут на реке Келани, а сюда наезжают раз в месяц и с девушками обращаются как с грязью.

– Они причиняли вам боль? – спросил я.

– Конечно, – ответила Каси, и по выражению ее лица я догадался, что она отлично поняла, о чем я спрашиваю. – Много раз. Но кто бы смог их унять?

Ярость закипала во мне. Мысль о том, что двое скотов совокупляются с этой девушкой против ее воли, возмутила меня до глубины души. В голове моей вырисовывались картины резни, но я не поддался наваждению, ибо я уже был в ответе за две смерти и не хотел увеличивать это число до трех.

Наконец с едой было покончено, а время начало поджимать, и мне ничего не оставалось, кроме как собираться в путь. Когда я был готов к отъезду, на выходе меня подкараулила Каси.

– Ты вернешься сюда опять? – спросила она, и я кивнул.

– По дороге домой, – пообещал я. – В Анурадхапуре я, наверное, задержусь на некоторое время, но на обратном пути в Негомбо переночую здесь, конечно.

Она потянулась ко мне, и на сей раз нашего поцелуя никто не прервал. Выводя коня из стойла, я ощутил прилив бесшабашного веселья. Путь мой лежал на север, и, казалось, сам Будда влечет меня за собой.

Гренландия
623 г. от Р. Х.

Второй день моего путешествия выдался настолько тяжким, что я невольно задумался, а не прав ли был мой отец, предрекая мне неминуемую гибель задолго до того, как я встречусь с Ангердлангуаком, вождем северного народа алеутов, под началом которого, если верить слухам, состояло шесть тысяч человек. Лично я сомневался, что столь огромное число душ способно уместиться не то что на острове, но даже во всем мире.

– Ты никогда не уезжал дальше нескольких миль от дома, – сказал Маарак вечером накануне моего отъезда, вскоре после того, как мы похоронили мою тетю, и все же отцу не удалось уговорить меня дождаться перемены погоды. – Ты даже полынью не умеешь прорубить, чтобы не провалиться в нее, – приходится вылавливать тебя вместо рыбы. И с чего ты возомнил, будто путешествие в сотни миль ты одолеешь без сучка и задоринки?

– В полынью я провалился один-единственный раз, – с раздражением ответил я. – Тогда я был еще мальчонкой, да и то не провалился бы, если бы Ерут не столкнул меня.

– В Неведомом Мире, – покачал головой отец, – ты окажешься раньше, чем закончится первый день твоей поездки.

По правде говоря, я волновался, собираясь в путешествие, но верил, что обладаю силой воли и стойкостью достаточными, чтобы справиться с любыми невзгодами, какие могут возникнуть в дороге. В конце концов, Бьорк, доверенный сподвижник Ангердлангуака, проехал от северо-западной оконечности мира до нашей деревни без происшествий, а ведь он был старым и жирным, тогда как я молод и здоров. Правда, Бьорк взял с собой восемь человек в помощь на время поездки, а также сто собак, я же путешествовал один, и при мне было только шесть мохнатых сотоварищей, наученных волочь сани.

Следуя наставлениям Бьорка, я ехал прямиком по северному тракту, почти не приближаясь к западным фьордам.

– Три дня держись дороги на север, – напутствовал меня Бьорк. – И вскоре ты услышишь нас, ты учуешь нас, ты найдешь нас.

Погода не сильно отличалась от той, к которой я привык дома, не глубже был снег под ногами и не крупнее снежинки, падавшие с неба, и я чувствовал себя как никогда способным выдюжить в этой гонке. Я просто должен быть уверен, что еду по верному пути, а решительности мне не занимать. Я кутался в шкуры двух карибу, одна, мехом внутрь, прилегала к моей коже, другая была вывернута наружу. Руки мои были упрятаны в рукавицы из рыбьей кожи, а неделей ранее мой кузен Хаанси, добыв четырех морских котиков, сшил для меня новые унты, доходившие до колен. Мой молодой помощник, красавец Паркк, пел колыбельную о разноцветном лососе, пока Хаанси натягивал на меня унты, а потом оба разразились хохотом, но я так и не понял, что их развеселило.

Собаки старались изо всех сил, бежали, не сбавляя скорости, но к вечеру от снежной слепоты у меня задергались веки. Еще я боялся, что путь совсем занесет, а на санях, застревающих в снегу, мы далеко не уедем. Время от времени я проверял сумку с амулетами, хранившуюся в моем мешке, – оброни я сумку, и мне уже никогда их не найти, и тогда вся моя затея с путешествием окажется бессмысленной. Конечно, я тоже носил на шее оберег, простенький талисман из волчьей шкуры и птичьих перьев, сделанный всего за несколько дней до отъезда. Когда я падал духом, стоило прижать ладонь к оберегу, и его силищей заряжались мои кости, побуждая двигаться дальше.

К счастью, предыдущей ночью я спал на удивление крепко, а потом час за часом тешился воспоминаниями о девушке, с которой я недавно познакомился. Звали ее Каасалок, и как же мне хотелось вновь увидеться с ней по пути домой. Встреча с этой девушкой взбудоражила меня, чего со мной давно не случалось, и я пытался понять, согласится ли она войти в мою жизнь и одарить меня детьми. С некоторых пор эта мысль часто вертелась в моей голове, ибо в возрасте двадцати лет я уже начинал стареть, а сыновей до сих пор не прижил, ни одного, кто мог бы унаследовать мое имя.

Наконец вдалеке замаячили иглу, и я что есть мочи принялся погонять собак, заставляя их бежать еще быстрее. Двадцать или тридцать больших иглу стояли вразброс на льду, и, по моим прикидкам, по меньшей мере четыреста человек жили в этой общине. Я натянул вожжи, собаки остановилась, а мужчины, что рыбачили, окружив полынью, притихли. Один из них, положив снасть на лед, направился ко мне. С должным уважением я приветствовал его и спросил, пустят ли меня к ним переночевать.

– Как звать тебя, незнакомец? – спросил этот человек, и когда я ответил, он, морща лоб, с трудом повторил мое имя по слогам.

– Ладно, если можешь заплатить, мне плевать, как тебя кличут, – сказал он, добавив, что его зовут Эйп. – Но предупреждаю: сегодняшняя ночь выдастся для нас тяжелой. Этой ночью мы будем прощаться с нашим старейшим другом. Часов через несколько он отправится в Неведомый Мир, отчего мы пребываем в тоске и печали.

Я заверил его, что мне хватит денег расплатиться за постой, и выразил соболезнования его народу, ибо великое горе постигло их. Ватага ребятишек выбежала из ледяных спален, отвела моих собак в укрытие, где их покормили, а я проследовал за Эйпом в самое большое иглу, где меня угостили мясом моржа и овцебыка, сваренным на пару. На мясо я набросился как голодный волк, и оно придало мне сил. Посреди помещения на высоком стуле восседал старик, десятки мужчин, женщин и детей подходили к нему и, опустившись на колени, просили наложить руки на их головы, а он, закрыв глаза, бормотал над ними заклинания. Я никогда не видел такого обряда и подумал, не святой ли он какой-нибудь. Его обветренная кожа была помечена столькими бороздками и трещинками, что лишь по ясным голубым глазам можно было догадаться, что он человек. Что-то в его осанке подсказывало: за свою долгую жизнь он испытал много боли.

– Ну не так уж много, но кое-что испытал, да, – поправил меня Эйп, когда я поделился с ним своими наблюдениями, и с нежной грустью посмотрел на участников церемонии. – Зовут его Гудмундур. Когда-то он был учителем здесь, поэтому все его знают и почитают. Многих моих друзей он научил охотиться, рыбачить, метать копья, взбираться на ледяные горы. А еще он мой отец.

От удивления я даже перестал есть.

– Здесь все к нему льнут, – отозвался я. – Выходит, его неустанные хлопоты обернулись неким весомым достижением?

– Именно он отправляется в Неведомый Мир, – ответил Эйп с горестной улыбкой. – Мы прощаемся с ним и получаем благословение, прежде чем его путешествие окончится в том краю, откуда никому не дано возвратиться.

На юге нашей страны погребальный обряд совершали в иной последовательности, но я слыхал, что чем дальше на север, тем более распространен именно такой распорядок. Я нашел их обычай странным, даже слегка варварским, но не мне было судить о местных привычках.

– Он болен, – продолжил Эйп. – В памяти у него все стерлось. Тело более не исполняет его желаний. Он не может ни позаботиться о себе, ни помочь общине. Так что мы должны сказать ему «до свидания». А ты, незнакомец, – теперь он смотрел прямо на меня, а не на вереницу людей, что тянулась к почти безжизненному телу его отца, – что привело тебя сюда?

– Еду на дальний север, – ответил я. – Великий Ангердлангуак ожидает меня.

Эйп приподнял бровь, он явно заинтересовался мною.

– Вы с ним близки? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Но я умею делать амулеты и получил заказ создать нечто такое, что он мог бы подарить своей жене. – Порывшись в мешке, который я во время путешествия ни на миг не выпускал из рук, я вынул один амулет. Всего их насчитывалось шестнадцать, а тот, что я выбрал, превосходил все прочие по тонкости исполнения и предназначался самому вождю. К перьям птицы-подорожника, казарки и сибирской гаги я добавил кусочки стекла, отражавшие свет, а также алые и золотые нити – символ славы. В середине поместил изображение сыча – символ мудрости, а над ним метателя копья – образец мужества.

– Ты и впрямь умелец. – С амулетом Эйп обращался с осторожностью человека, понимающего ценность красивых вещей. – Должно быть, оберег вроде этого и стоит изрядно.

Я улыбнулся, но решил не говорить ему, насколько много Ангердлангуак согласился мне заплатить. В конце концов, с Эйпом я познакомился только что и опасался, как бы мои сокровища не были украдены, когда я засну, если не самим Эйпом, то кем-нибудь, подслушавшим наш разговор.

– Много ли путешественников наведывается сюда? – спросил я, направляя нашу беседу в другое русло, и Эйп покачал головой.

– Немного, – ответил он. – Хотя сегодня приехал еще один человек, опередив тебя. Он переночует в том же иглу, что и ты… – И тут Эйп, не договорив, оглянулся на своего отца: медленно поднимаясь на ноги, Гудмундур кивком подзывал сына. – Пора, – сказал Эйп. – Ты присоединишься к нам?

Я был чужаком в их общине и не был уверен, должен ли принять участие в церемонии, но Эйп настаивал, и во избежание раздоров я согласился последовать за ним.

Мы шли к воде кучно, процессию возглавляли Эйп и Гудмундур, и на всем пути жители поселка, тесно прижавшись друг к другу, пели скорбную песнь. Так мы продвигались минут сорок, если не больше, но после долгого путешествия, растянувшегося на целый день, я чувствовал себя безмерно усталым и начинал жалеть, что не улегся спать сразу, как только отобедал. Наконец я услыхал приглушенный рокот волн, набегавших на лед, и понял, что мы у открытой воды.

Когда мы остановились, Эйп нараспев помолился за своего отца, все прочие стояли, опустив головы. По окончании молитвы он и женщина с несколькими детьми – наверное, семья Эйпа, догадался я – поочередно подходили и обнимали Гудмундура, не проливая слез. После прощания полумертвый старик двинулся к кромке воды, где его поджидали двое мужчин. Ранее из берегового льда вырубили огромный кусок, и мужчины были настороже – как бы ледяная скала не уплыла, прежде чем Гудмундур ступит на нее. Когда с их помощью старик перешел на плавучую льдину и, скрестив ноги, сел, мужчины отступили. Лицо Гудмундура лучилось умиротворенностью и довольством, такой безмятежности я никогда прежде не видывал.

Мужчины отошли от воды, и невысокие волны качнули ледяной остров, направляя в открытое море. Стоило этому последнему пристанищу старика окончательно отделиться от суши, как песнями наполнился воздух, а Гудмундур поплыл к Неведомому Миру. Потом сгустился туман, старик пропал из вида, и словно по команде мы развернулись и двинулись к поселку.

Вернувшись в иглу, я не завалился спать, но бодрствовал в ожидании другого путешественника, навязанного мне в соседи. Вскоре он появился – в маске из волчьей кожи, уберегавшей от мороза. Это был крупный мужчина, высокий и с виду сильный. Прежде чем сесть, он окинул меня цепким взглядом. И хотя мне видны были только его глаза и губы, казалось, что он улыбается.

– Тебя не предупредили, что ночью я составлю тебе компанию? – Я старался говорить как можно дружелюбнее, ведь всем известно, что путники в этих краях способны наброситься на тебя по малейшему поводу. Холод и голод портили наш нрав, и не для того я выжил в опасном путешествии, чтобы оказаться убитым во сне.

– Предупредили, – хмыкнул он. – Хотя я не ожидал, что это будешь ты.

Я напрягся, а он двинулся на другую сторону иглу, где ему постелили не меньше дюжины шкур животных.

– Мы знакомы, друг? – спросил я, и он кивнул, не оборачиваясь.

– Я видел тебя сегодня утром, – сказал он. – В деревне Парквойя. Ты завтракал и между прочим заигрывал с тамошней девушкой.

Ну конечно! Он был тем парнем, что уже спал, когда накануне вечером я добрался до места ночевки, и мне он еще показался знакомым. Уезжая, парень прошел мимо меня, а я притворился, будто никого не видел и не слышал – на тот случай, если он окажется вором и позарится на мои амулеты.

– И куда ты направляешься? – спросил я, когда он устраивался на ночлег: две шкуры животных сверху, три снизу. Маску он не снял.

– Туда же, куда и ты, – ответил он. – К Ангердлангуаку.

– Кто тебе сказал?

– Ты сказал, но не мне, а той девушке. Ты ведь распустил хвост перед ней, разве нет? Добивался ее расположения?

Я открыл было рот, чтобы разуверить его, но не смог подобрать слов. В общем, он был прав.

– Зачем ты встречаешься с вождем? – спросил я.

– Он дал мне задание, и я его исполнил. А теперь возвращаюсь, чтобы стребовать с него вознаграждение.

– Позволь полюбопытствовать, кем ты работаешь?

– Я убиваю людей.

Я нервно сглотнул и, заметив, как дернулись его губы, понял, что мой испуг его позабавил.

– Некто надругался над одной из дочерей Ангердлангуака, а потом сбежал среди ночи, – пояснил он. – И меня отправили в погоню, чтобы поквитаться с ним. Видишь вон ту суму? – Он кивнул на черную суму из моржовой кожи. – В ней голова и член того парня. Последний засунут в первую. Могу показать, если хочешь.

Я поплотнее закутался в шкуры, приготовленные для меня, в надежде, что мы оба заснем и этот разговор прекратится.

– Спасибо, но нет, – ответил я.

– Ну и зря, выглядит это смешно, – пожал он плечами. – А ты сам зачем едешь к Ангердлангуаку?

– По делу куда менее значительному, – сказал я. – Я ремесленник. Мастерю амулеты. И меня попросили изготовить несколько для вождя и его семьи.

– Женская работа, – рассмеялся он, и хотя я обиделся, однако спорить с ним не стал, иначе моя голова присоединилась бы к той, что лежала в его суме. – Впрочем, ты же всегда был рукастым, верно? С самого первого дня твоего появления на свет битвам ты предпочитал рукоделие. Это одно из объяснений, почему ты и Маарак не ладили друг с другом.

Я уставился на него. Все, что он сказал, было правдой, но откуда он узнал об этом? И откуда ему было известно имя моего отца?

– Мы раньше встречались, друг? – Я сел в постели, выпрямился. – Сдается, ты неплохо осведомлен о моих жизненных обстоятельствах.

– Не узнаешь меня, брат? – ответил он и сдернул волчью маску с лица. – Хотя с тех пор много времени утекло, мы оба изменились.

От потрясения я едва дышал, не веря своим глазам.

Это был мой пропавший брат.

Это был Ерут.