Текст книги "Краткая история Латинской Америки"

Течения
Колониальные восстания

В целом колониальное правление в Латинской Америке было на удивление стабильным, но и этот период, особенно ближе к концу, отмечен множеством мелких и несколькими крупными восстаниями. Некоторые из них можно назвать последствиями иберийских реформ. Другие, более поздние, стоит трактовать как признаки роста напряженности и, следовательно, стремления к независимости.

Восстание Гонсало Писарро, 1544–1549 гг. Самое важное из ранних восстаний возглавили конкистадоры Перу, когда первый вице-король привез в Перу Новые законы, ограничивающие энкомьенды (1542). Возглавил восстание Гонсало Писарро, брат перуанского конкистадора Франсиско Писарро. Его последователи опасались, что из-за Новых законов потеряют свои энкомьенды, и отреагировали предельно жестко, в 1546 году схватив и убив вице-короля. Восстание было подавлено за следующие три года. Гонсало Писарро обезглавили за измену, а новый вице-король восстановил контроль Короны над Перу.

Тупак Амару, ок. 1784–1806. Автор неизвестен

Восстания коренных народов, 1500–1800 гг. После того как прошел первый шок завоевания, коренные народы восставали действительно часто, несмотря на жестокость, с которой их наказывали за каждую попытку бунта. Особенно интересно выглядит андское движение 1560-х годов – Таки Онкой: индейцы слышали зов старых богов и испытывали неконтролируемые приступы тряски и танца, подобно европейцам в пляске Святого Витта. Однако из сотен восстаний большинство были маломасштабными и изолированными и редко угрожали испанскому или португальскому правлению в целом. Исключением было восстание пуэбло в Нью-Мексико в 1680 году: этот народ более чем на десять лет изгнал со своей земли все испанское.

Регионом постоянных восстаний был и Юкатан на другом конце Мексики. В 1761 году юкатекский майя взял себе имя Канек (легендарный вождь коренных народов) и возглавил короткое, но значительное восстание. Меньше чем через год, однако, его схватили и казнили, разорвав на части.

Восстания против реформ Бурбонов, 1740–1780-е гг. Попытка Бурбонов ужесточить королевский контроль и извлечь из колоний бо́льшую прибыль вызвала закономерное сопротивление. В 1749 году восстали против монопольного контроля производители какао в Венесуэле. В 1765–1766‐х горожане Кито в Эквадоре подняли бунт против повышения налогов. Восстание комунерос в Новой Гранаде в 1781 году также началось из-за повышения налогов и новых ограничений на выращивание табака. Такие мятежи на короткое время объединяли людей разных каст, но ровно по той же причине эти союзы распадались за несколько недель. Кроме того, восстания были нацелены на конкретные меры, связанные с реформами, а не на испанское правление как таковое. Фактически повстанцы заявляли о своей верности Короне прямо в своих лозунгах: «Да здравствует король! Смерть плохому правительству!»

Киломбу и паленке, 1500–1888 гг. Мы уже встречались с великим бразильским киломбу (убежищем беглых рабов) под названием Пальмарес. Такие же убежища возникали в испанском Карибском море, где их называли паленке (это испанское слово описывает деревянный частокол – главное, а порой и единственное укрепление таких лагерей). Восстания рабов ради мести хозяевам случались гораздо реже, но могли вспыхнуть в любой момент.

Бразильские заговоры «по-французски», 1789 и 1798 гг. Первые попытки таких заговоров показали, что французские идеи работают и в Бразилии. В нескольких городах кружки смелых и отчаянных людей начали обсуждать новую политическую философию, привнесенную из Франции и США, – свержение монархий и образование республик. Одним из таких мест был город Ору-Прету, фактическая «рудничная столица» Бразилии. Заговор практически сразу раскрыли благодаря агентам, внедренным в философские кружки, участников быстро арестовали, и большинство из них – весьма состоятельные белые – были просто сосланы. Но один армейский офицер был публично казнен – мулат по прозвищу Тирадентис, «зубодер» (как можно понять, он подрабатывал, вырывая больные зубы). Сегодня Тирадентис – величайший патриот-мученик Бразилии.

Девять лет спустя в Баие был разоблачен похожий заговор во французском стиле, названный Восстанием портных (поскольку несколько заговорщиков занимались этим ремеслом). На этот раз большая часть заговорщиков были чернокожими или мулатами, что особенно пугало белую элиту.

Восстание Тупака Амару II, 1780–1783 гг. Его считают самым крупным из колониальных восстаний; оно потрясло Анды как никакое другое и вызвало волнения по всей Испанской Америке. Метис, назвавшийся инка Тупак Амару II, заявил о своем королевском происхождении. Не имело значения, в какой мере это могло быть правдой. Важным было само имя, которое он взял в память о Тупаке Амару I – лидере инкского сопротивления 1500-х годов. Первоначально восстание призывало к союзу между белыми, рожденными уже в Америке, метисами и коренными американцами против пенинсуларов – иберийских испанцев. Однако оно быстро вышло из-под контроля и как лесной пожар понеслось через высокие плато с многочисленным аборигенным населением на юг, в Верхнее Перу (современная Боливия). Там вспыхнуло другое, более стойкое восстание, которое возглавил человек, называвший себя Тупак Катари. Это восстание унесло, возможно, около 100 000 жизней, прежде чем окончательно угасло. Конечно, оно напугало перуанскую элиту и глубоко повлияло на ее поведение в грядущих войнах за независимость.

4
Независимость

Борьба за независимость в Латинской Америке вспыхнула неожиданно и резко. Зловещие звоночки, конечно, были, но до начала XIX века самой замечательной чертой колониального правления по-прежнему была его стабильность. Во многом поэтому никто не предвидел приближающейся катастрофы, а когда она наступила, пришлось импровизировать. Казалось бы, те, кто находится у подножия иерархической лестницы, должны немедленно восстать, едва ослабеет европейский контроль. И кое-где это действительно произошло, например, на Гаити рабы под предводительством Туссен-Лувертюра в буквальном смысле захватили власть. Но в Испанской Америке и Бразилии результаты были более консервативными: в основном на вершине социальной иерархии остались белые, а чернокожие и коренные жители – внизу. С другой стороны, впервые войны за независимость привели к созданию в Латинской Америке дюжины конституционных республик. Можно сказать, что в этих войнах был нанесен смертельный удар кастовой системе, что принесло многим людям смешанной расы новый статус.

Боевые действия изменили Латинскую Америку и сами по себе. Многие цветные мужчины стали героями войны благодаря своей храбрости в бою. Но для победы требовалось нечто большее, чем только кровь и доблесть: чувство принадлежности и общие цели. Когда начались войны за независимость, современных наций Латинской Америки еще не существовало даже в несбыточных мечтах. Что могло быть общего между африканским рабом, говорящим на кечуа деревенским жителем, чистокровным испанцем-плантатором и ремесленником-метисом, кроме того, что все они родились (например) в вице-королевстве Перу? Очевидно, ничего, если не считать их всех подданными испанской Короны, которая относилась к ним как к разным подвидам людей. Таким образом лидеры патриотов столкнулись с серьезной проблемой. Им нужно было и самим представить себе новые нации, и заставить это сделать людей, у которых нет почти ничего общего. Образ должен был быть настолько ярким, чтобы люди предали своего короля, убивали и рисковали жизнью. Патриотическое видение войн за независимость привнесло в менталитет и политическую жизнь Латинской Америки элементы двух великих идей – либерализма и национализма.

Чтобы понять действия людей в кризисные 1808–1825 годы и увидеть, как быстро и неожиданно пришла независимость, как много и в то же время мало она изменила, мы должны проследить, как колониальное правление дестабилизировали события в Европе. Затем мы увидим, как отреагировали латиноамериканцы – у этой части истории несколько разных сюжетных линий, и центральные регионы, такие как Мексика и Перу, следовали одному образцу, а периферийные, такие как Венесуэла и Аргентина, – другому. Бразилия пошла третьим, своим собственным, весьма своеобразным путем. Эти извилистые тропы могут показаться нам сложными, но их нужно понимать, поскольку войны за независимость отбрасывают на историю Латинской Америки необыкновенно длинную тень.

Революция и война в Европе

В конце XVIII века американцы испанского происхождения пережили два изнурительных десятилетия под катастрофическим правлением Карла IV, изо всех сил уклонявшегося от своих обязанностей. Будучи полностью некомпетентным в государственных делах, он оставил управление страной министру, ненавидимому народом, и к тому же любовнику королевы. Скверное правление и весьма дорогостоящие войны привели к банкротству Испании, из-за чего министр повысил налоги и ввел ряд других неприятных практик: продажу высоких должностей (в итоге чего на руководящих постах оказались некомпетентные люди) и запрет на выкуп долгосрочных займов (что также не прибавило ему популярности). Хуже того, война с Англией, начавшаяся в 1796 году и растянувшаяся на все следующее десятилетие, означала соперничество с самым мощным в мире флотом, поскольку в те годы «Британия правила морями»[30]30
  Имеется в виду известная патриотическая песня того времени «Правь, Британия!» (Rule, Britannia!). – Прим. пер.


[Закрыть]. Англичане разгромили испанскую армаду, и количество плаваний по Атлантике резко сократилось, что, в свою очередь, практически задушило колониальную торговлю. Американцы испанского происхождения наблюдали за всем этим с тревогой, но восставать не собирались. В конце концов, войны часто рождают в людях чувство преданности королю и стране. К тому же англичане были для испанцев заклятыми врагами, постоянно нападавшими на испано-американские корабли и порты. Ни Испания, ни Португалия не смогли избежать последствий Французской революции (1789–1799) и наполеоновских войн (1799–1815), охвативших в итоге всю Европу. Независимость Испанской Америки де факто началась в 1808 году, когда Наполеон взял в плен короля.

В Бразилии дела обстояли иначе. С XIV века Португалия поддерживала с Англией дружеские отношения, описанные в Виндзорском договоре 1386 года как «нерушимая, бессмертная, прочная, вечная, истинная дружба». Доминировала, конечно, Англия – союзник ценный, но требовательный. И даже с учетом этого союза Французская революция и наполеоновские войны положили начало независимости и в Бразилии.

Французские революционеры 1790-х годов бросили вызов самой идее монархии, основанной на божественном праве, казнив короля и королеву – Людовика XVI и Марию-Антуанетту. Они черпали вдохновение в доктрине интеллектуального пробуждения, называемого Просвещением, провозгласили «Свободу, Равенство и Братство», поставили под сомнение традиционную власть и изменили политический порядок. Они насмехались над глупостью королей, за счет происхождения обладающих незаслуженной властью. Революционеры выступали за народный суверенитет – право каждой нации самостоятельно определять, кто будет управлять ими в соответствии с письменной конституцией. Французы намеревались свергнуть и других европейских королей, чтобы и в их странах основать республики. Как ни удивительно, революционное кредо оправдывало военную агрессию, поскольку французские армии во главе с генералом, затем первым консулом и, наконец, императором Наполеоном Бонапартом начали «освобождать» другие страны, приводя их под французскую республиканскую руку. Испания и Португалия, конечно же, были в их числе.

Новая политическая идеология свободы и освобождения – либерализм – могла бы в равной мере похвастаться английским и французским происхождением. Гражданская война и революция в Англии XVII века закрепили принцип народного суверенитета в неписаной конституции: монархию Англия сохранила и по сей день, но ограниченную, подчиненную избираемой Палате общин. Ее новоизобретенный законодательный орган либералы считали голосом «народа». Англия выступила против радикализма Французской революции и возглавила борьбу с наполеоновской экспансией. Как мы увидим, это сблизило ее с антинаполеоновскими испанскими и португальскими патриотами в период независимости Латинской Америки. В общем, либерализм, пришедший из Франции или Англии, вдохновлял все стороны в наполеоновских войнах. Именно их влияние и последствия, в свою очередь, послужили толчком к независимости Латинской Америки, и все это под идеологическим знаменем народного суверенитета.

Наполеон вторгся в Португалию в конце 1807 года, после отказа закрыть порты и объявить войну старому союзнику – Англии. Королевская семья бежала в сопровождении блестящей свиты дворян и правительственных чиновников, толпы слуг и придворных – более 10 000 человек – всего за несколько часов до того, как войска Наполеона вошли в столицу, но успела вывезти казну. Флотилия доставила принца Жуана, регента при своей безумной матери, и саму королеву в Бразилию. На всем пути ее сопровождали британские военные корабли. Более десяти лет Жуан со своим двором оставался вне досягаемости, в Рио-де-Жанейро. Тем временем и испанский король Карл IV, и его наследник принц Фердинанд попали в руки Наполеона и были вынуждены отречься от притязаний на престол. Наполеон короновал своего брата Жозефа, и большинство испанцев и американцев испанского происхождения отказались это принять.

Одним из аспектов колониальной гегемонии было постепенное признание испанских и португальских монархов как законных правителей почти всеми жителями колоний. Корона обладала легитимностью: властью, побуждающей к повиновению. К 1810 году сформировался поразительный контраст. Португальская Корона была к Бразилии ближе, чем когда-либо, испанская же, узурпированная иностранцем, находилась от Испанской Америки невообразимо далеко. Дальнейшая история Бразилии показывает, как велико может быть значение королевского присутствия.

Двор Жуана в Рио-де-Жанейро стал политическим центром португалоязычного мира, и можно представить, как это радовало жителей Рио, всегда любивших роскошь. Тысячи богатых европейских придворных наводнили город, спровоцировав бум строительства и сферы услуг, от ливрейных конюшен до парикмахерских. На руку это было и бразильской элите, поскольку возможность сказать пару слов прямо на ухо королю буквально бесценна. И, конечно, падение колониальных торговых монополий пошло на пользу Бразилии в целом. Раньше вся бразильская торговля была связана только с Португалией, но теперь принц-регент Жуан позволил бразильцам торговать со всем миром, и импортные товары подешевели. Большинство торговых партнеров поначалу составляли британцы, которые настаивали на возобновлении открытой торговли сильнее всех прочих. Жуан любил Рио и наслаждался безмятежной дремотой в райском саду, пока корабли из Европы и Испанской Америки привозили вести об одном перевороте за другим.

Вскоре после бегства королевы и принца-регента, в 1808 году, в Португалии началось восстание против Наполеона. Действия португальских и испанских партизан, даже при поддержке британских войск, были невероятно хаотичными, и война затянулась на годы. В Испанской Америке тоже время от времени вспыхивали беспорядки. Тут и там провозглашалась независимость. Тем временем в Рио кипела жизнь, и в Бразилии царил мир. Какое бы социальное и экономическое давление ни возникло в колониальный период, как бы ни соперничали португальцы с бразильцами, к взрыву это не привело. Жуану настолько понравился Рио, что даже после того, как Наполеон потерпел окончательное поражение при Ватерлоо (1815), португальский король не поспешил обратно в Лиссабон.

Совершенно другое положение в эти же годы сложилось в Испанской Америке. Падение законной монархии потрясло ее жителей. Национальное правительство меж тем не исчезло: теперь оно называлось Верховной хунтой и состояло из представителей провинциальных групп сопротивления. Это правительство рассчитывало на поддержку американцев, но не получило ее: хунта была полностью выбрана в Испании и представляла испанский народ, но не испано-американский. Таким образом ее диктат был отвергнут. После захвата Испании Наполеоном большинство американцев испанского происхождения выразили горячую преданность законному королю, но отвергли идею о том, что Мексика, Перу и Новая Гранада – колонии. Они предпочитали старое представление: у трона испанского короля две опоры – европейские королевства в Иберии и американские в Новом Свете. Другими словами, Испанская Америка провозглашала верность Фердинанду VII и одновременно заявляла, что равна Испании и не подчиняется ей. Как ни парадоксально, наполеоновский кризис побудил американских патриотов прибегнуть к принципу народного суверенитета против Испании как таковой: бывшие вице-королевства начали формировать собственные хунты, правящие от имени Фердинанда. Эти «временные» хунты часто создавались на открытом заседании городского совета, кабильдо абьерто[31]31
  Cabildo abierto (исп.).


[Закрыть].

К 1810 году ядро испанского сопротивления французам было переброшено в южный порт Кадис, под защиту английского флота. Испанские либералы, возглавлявшие сопротивление, призвали к составлению конституции избранными представителями как Испании, так и Испанской Америки. Стоит заметить, что кадисская конституция, поистине либеральный документ, могла бы полностью изменить Испанскую империю. Однако этого не случилось. К моменту ее введения повстанцы-патриоты уже подняли крик об антииспанском восстании в Мексике, Венесуэле, Аргентине и на остальных территориях.

Начало испано-американских восстаний, 1810–1815 гг

Кем же были эти повстанцы-патриоты? В большинстве случаев инициатива тех или иных выступлений за независимость исходила от белых американцев испанского происхождения, которых называли креолами, чтобы отличать от испанцев, родившихся на Пиренейском полуострове. Этих последних теперь называли пенинсуларами, но чаще – намного более выразительными, хотя и труднопереводимыми словами. Здесь нам следует ненадолго вернуться к началу и понять, чего добивались креолы.

К концу XVIII века отношения между креолами и пенинсуларами накалились из-за классовой и социальной конкуренции. Испанское происхождение делало пенинсуларов более желанными проводниками имперского правления, открывая приоритетный доступ к лучшим церковным и чиновничьим должностям и ключевым позициям в торговле – то есть к богатству и власти над своими кузенами испано-американского происхождения. Впрочем, это соперничество существовало только для верхушки общества. Остальное население – три четверти его, а то и четыре пятых, люди коренного, африканского или смешанного происхождения – мало что значило в борьбе креолов и пенинсуларов: кастовая система вообще исключила их из конкуренции. Бывало, что креолов не любили куда сильнее, поскольку хозяевами в повседневной жизни были именно они. Большая часть населения зависела от власти землевладельцев, а землей владели креолы. В городах именно креолы, а не пенинсулары, опасались того, что зажиточные люди смешанной расы «забудут свое место». Другими словами, у большинства американцев хватало причин для восстания, но не против пенинсуларов.

История независимости Мексики демонстрирует эту динамику в действии. К началу XIX века эта страна была, безусловно, самой яркой жемчужиной испанской Короны, самой прибыльной колонией и домом для четырех из каждых десяти американцев испанского происхождения. На долю пенинсуларов приходилось меньше процента от всего населения, но недовольство креолов даже так было огромным, поэтому кабильдо Мехико, в котором доминировали креолы, воспользовалось кризисом 1808 года как шансом усилить позиции в борьбе с привилегированными европейскими собратьями. Подтверждая свою неизменную лояльность заключенному Фердинанду VII, креолы убедили вице-короля созвать собрание представителей, чтобы обеспечить легитимность власти в отсутствие короля. Однако власть имущие, могущественные пенинсулары колонии, не хотели этого и в стремлении предотвратить собрание фактически свергли вице-короля, подбросив дров в огонь креольского гнева.

К 1810 году политические волнения в Испанской Америке разгорелись не на шутку. Креольский заговор в северном шахтерском горнодобывающем регионе Мексики спровоцировал в Гуанахуато массовое восстание крестьян и рабочих из числа индейцев и метисов. Человеком, который выпустил джинна из бутылки, стал креольский священник Мигель Идальго, хранивший запрещенные французские книги, изучавший языки коренных народов и отрицавший католические правила сексуального воздержания. Идальго во всех проявлениях был импульсивным нонконформистом, и ко времени мятежа инквизиция уже имела на него зуб. Узнав, что испанские власти вскоре арестуют его за участие в заговоре, Идальго поспешил в приходскую церковь селения Долорес и забил в колокол, а когда собралась толпа, обратился к ней, используя религиозный язык, который хорошо понимала его аудитория. Он говорил не о независимости, а о необходимости защитить Мексику от врагов законной власти и короля, не о грызне и соперничестве между креолами и пенинсуларами, а о едином мятеже против Испании. Он говорил о том, как испанские завоеватели украли индейские земли. На самом деле наследниками этих завоевателей были именно креолы, а не пенинсулары 1810 года, и, говоря откровенно, у Идальго было больше общего как раз с испанцами из Европы, его социальными сверстниками, чем с прихожанами-индейцами. Но риторика Идальго создала простую дихотомию: американцы против европейцев. Его лозунг, известный сейчас как «Клич Долорес», был так же прост: «Слава Святой Деве Гваделупской, смерть испанцам!» И его призыв подействовал.

Сельские бедняки тысячами стекались под знамя Девы Гваделупской – оно и сейчас остается мощным символом мексиканской идентичности. Люди шли целыми семьями – мужчины, женщины, дети, – вели с собой быков, ослов и мулов. Оружием большинству служили сельскохозяйственные инструменты, ружей не было почти ни у кого. Но из-за голода, не так давно прокатившегося по региону, многим простым мексиканцам было нечего терять. Перепуганные пенинсулары Гуанахуато, фактической столицы региона, наскоро забаррикадировались в самом большом и прочном здании города – огромном зернохранилище, но безрезультатно: 20 000 разгневанных крестьян попросту смели их оборону. В Гуанахуато, как и на всем дальнейшем пути этой неистовой разношерстной армии, погибли сотни пенинсуларов. Гибли, конечно, и креолы. Патриотическая риторика Идальго провела некую умозрительную границу между европейцами и всеми остальными, но креолы и пенинсулары были слишком похожи друг на друга, у многих пенинсуларов были жены и дети креолы, и, более того, пенинсулары, загнанные повстанцами в угол, часто называли себя креолами. Как угнетенным крестьянам из коренных народов, так и метисам, последовавшим за Идальго, не хватало дисциплины, и все испанцы казались им одинаково высокомерными. Достигнув численности в шестьдесят, семьдесят, восемьдесят тысяч, армия Идальго стала худшим кошмаром многих креолов.

Тем не менее этот кошмар был сравнительно недолгим. К Идальго присоединились лишь немногие мексиканские креолы (и очень немногие горожане вообще), а его неконтролируемые последователи всего через несколько месяцев разбрелись кто куда. Самого Идальго схватили, заставили публично покаяться, а затем казнили. В назидание прочим его голова висела в железной клетке на здании зернохранилища Гуанахуато, где погибло больше всего испанцев.

Но революционный джинн в бутылку не вернулся. На юге Мексики, где коренные общины сохранили самобытность и землю, один из офицеров Идальго вновь поднял факел восстания. Он тоже был священником, но скромным и практичным, совершенно не похожим на амбициозного мечтателя Идальго.

Отец Хосе Мария Морелос был не креолом, а метисом и, что важнее – весьма талантливым лидером. Его армия была хорошо организована, его основные цели были просты и ясны: положить конец рабству, кастовой системе и дани, которую платили коренные народы. На подконтрольных ему землях Морелос отменил касты: все родившиеся в Мексике были просто американцами. В 1813 году он провозгласил полную независимость. Его движение все равно не вызвало доверия у большинства креолов, но стало силой, с которой приходилось считаться – по крайней мере пока отец Морелос не был схвачен и казнен в 1815 году. К тому времени в некоторых районах небольшие отряды сражались уже по несколько лет, и гибель предводителя их не остановила. Партизаны ни во что не ставили правительство, а оно было вынуждено идти на все большие военные расходы. Восставшие тем временем жили за счет добычи, как бандиты, и постепенно подтачивали остов колониального правления.

Перу обретала независимость куда медленнее. Перуанские креолы увидели свой кошмар тремя десятилетиями раньше, в 1780-х, когда Анды потрясло великое восстание Тупака Амару II. Оно дало перуанским креолам четкое представление о том, чем опасна мобилизация коренных народов против пенинсуларов. Креолы Лимы, главного испанского административного центра Южной Америки, не формировали хунту и старались не обращаться к коренному населению в стиле Идальго. Если коренные жители Анд и склонялись к верности кому-то, то это был Фердинанд VII. Однако в большинстве случаев они предпочитали оставаться в стороне. Попытки креольских патриотов завербовать индейцев продвигались медленно и неравномерно, отчасти, несомненно, потому, что патриоты обращались с ними почти с той же небрежной жестокостью, что и роялисты. Ярким примером может послужить дневник юного барабанщика из отряда патриотов:

«Парочку бедных индейцев с ламами мы взяли в плен, потому что при нашем приближении они бросили лам и все остальное свое имущество и спрятались. Команданте Лира сказал, что они, вероятно, шпионы, и приказал дать каждому по двести плетей, пока не заговорят. Тогда один бросился бежать, крича, что они невиновны и едут в город, чтобы купить нужные вещи для своих семей, что у них много маленьких детей и что они всегда прячутся от солдат, любых солдат. Кто-то из наших индейцев побежал за ним и убил. После этого Лира приказал казнить второго пленника. Осужденный поднял голову и сердито закричал в небо, а затем бросился на колени перед Лирой, рыдая: “Команданте, взгляните на птиц на этих деревьях, которые не знают и не заботятся о наших войнах, стремясь только прокормить себя и свои семьи! Так ведь и мы такие же. Человек, которого вы убили, был моим братом, бедняком. Вам незачем нас убивать. Истинная Родина защищает и прощает своих детей, особенно невинных, как мы”.

Слыша эти слова, многие были тронуты и уговорили Лиру освободить несчастного, который ушел с изъявлениями благодарности».

Через неделю индейцам досталось с другой стороны:

«Этим утром окрестности деревни были полны солдат-роялистов. Они вошли в хижину бедного индейца по имени Фермин Мамани и убили его штыками прямо там, где он готовил и ел картошку. Ничего не сказав, они вошли и убили его. Он даже кусок не успел проглотить».

В целом в кризисные годы начала 1810-х Перу наряду с другими регионами Анд, такими как Боливия и Эквадор, оставалось под контролем Испании, хотя в других местах то и дело вспыхивали крупные восстания.

Креольские лидеры в «окраинных» колониях, таких как Венесуэла и Аргентина, были еще менее осторожны, ропща на имперские торговые ограничения, выставившие неоспоримый приоритет серебру Перу и Мексики. Травянистые равнины окраин изобиловали лошадьми, а значит, и всадниками – ценнейшим ресурсом дотехнологической войны. В отличие от восстаний Идальго и Морелоса, патриотические хунты Каракаса и Буэнос-Айреса начинались как кабильдос абьертос – собрания самых влиятельных людей. Это была «революция сверху», возглавляемая уверенными в себе, много путешествовавшими креолами, среди которых нашлись и непосредственные свидетели европейских событий. Когда в Испании начался кризис легитимности, креолы в Каракасе и Буэнос-Айресе поначалу отреагировали так же, как и в других местах. Однако постепенно они отказались от заявлений о лояльности королю, встали под знамена либеральной революции и двинулись к полной независимости. Критики хунт говорили, что они «перестали прятаться за Фердинандом».

В Венесуэле к началу 1811 года все уже произошло, оставалось только удержать захваченное. Но первая венесуэльская республика рухнула год спустя, когда в Каракасе произошло землетрясение – убедительное доказательство гнева господня. И, конечно же, землетрясения были не единственной проблемой патриотов. В самом сердце Венесуэлы, за гористым побережьем Карибского моря и плантациями какао, лежали равнины Ориноко, подверженные постоянным наводнениям: территория стад и темнокожих ковбоев-льянерос. Эти люди питались в основном говядиной, не расставались с копьями и ездили верхом так, словно родились в седле. Льянерос, мягко говоря, не питали ни малейших симпатий к революционерам из элит – плантаторам Каракаса, в свою очередь считавшим их отбросами. Когда каракасская хунта зашла так далеко, что стала отрицать власть Фердинанда VII, льянерос решили, что пришло время защитить короля, и земля под копытами их лошадей дрожала еще очень долго после того, как унялось землетрясение. Было ясно: пока патриотам противостоят льянерос, им в Венесуэле не победить.

В Аргентине же, напротив, революционной хунте добиться военного господства было на общем фоне несложно. Преимущество было за патриотами еще в 1806–1807 годах, когда испанцы и англичане враждовали. В те годы в вице-королевстве Рио-де-ла-Плата высадились две британские экспедиции, и обе потерпели поражение, причем не от сил пенинсуларов, а от местных ополченцев. Таким образом, когда в Испании начался наполеоновский кризис, войска креольских патриотов одержали верх. К маю 1810 года пенинсулары потеряли контроль над Буэнос-Айресом раз и навсегда. Впрочем, другие регионы вице-королевства не проявили особого желания следовать этому примеру. Жителей внутренней Аргентины одинаково возмущал высокомерный вид креольских аристократов из столицы, будь то патриоты или роялисты. Таким образом, войны за независимость в Рио-де-ла-Плата состояли в основном из боев между силами Буэнос-Айреса с одной стороны и провинциальными войсками с другой.

К 1815 году в Мексике казнили Морелоса, в Венесуэле (и некоторых других регионах, например в Колумбии и Чили) побеждали роялисты, Перу все еще прочно держала в руках Испания, а в Рио-де-ла-Плата патриоты сражались между собой, и борьба за испано-американскую независимость пребывала в полном упадке. Патриотам пока не удавалось привлечь на свою сторону действительно многих. Что они на самом деле могли предложить, кроме смутных мечтаний о свободе, равенстве и братстве?