Текст книги "Естественное право и естественные права"

Четвертое и пятое требования практической разумности непосредственно дополняют как друг друга, так и первое требование – требование принятия ясного жизненного плана, порядка приоритетов, совокупности основных убеждений.

Чтобы быть достаточно открытыми всем основным видам блага во всех меняющихся обстоятельствах жизни, во всех своих, часто непредсказуемых, отношениях с другими людьми и во всех представляющихся возможностях содействия их благосостоянию или облегчения их тягот, нам нужна определенная отрешенность от всех конкретных, ограниченных проектов, которые мы строим. У нас нет веской причины относиться к какой‐либо из своих частных целей так, что, если бы наш проект потерпел крах и наша цель не была достигнута, мы считали бы свою жизнь утратившей смысл. Подобная позиция нерациональна, ибо она обесценивает и обессмысливает такое основное человеческое благо, как подлинную (authentic) и разумную самодетерминацию, – благо, которому мы, по существу, причастны просто потому, что пытаемся сделать нечто целесообразное и достойное, независимо от того, приводит ли к чему‐то этот целесообразный и достойный проект. Более того, когда мы впадаем в искушение придать своему частному проекту ключевое и безусловное значение, на которое может претендовать только основная ценность и общая приверженность, это зачастую прямо ведет к пагубным последствиям: подумайте о фанатизме. Итак, четвертому требованию практической разумности можно дать наименование «отрешенность».

Пятое требование устанавливает равновесие между фанатизмом и отступничеством, равнодушием, неоправданным нежеланием или отказом «быть вовлеченным» во что‐либо. Это просто требование, чтобы, придя к каким‐то общим убеждениям, мы не отрекались от них с непозволительной легкостью (ведь поступать так означает – если взять крайность – никогда не быть действительно причастным какой‐либо из основных ценностей). У этого требования верности есть и положительный аспект. Человек должен находиться в творческом поиске новых, лучших путей воплощения в жизнь своих убеждений, а не ограничивать свой горизонт и свои усилия обычными для него проектами, методами и рутинными действиями. Такое творческое развитие показывает, что личность или общество реально существует на уровне практического принципа, а не только на уровне конвенциональных правил поведения, правил остановки проезжающего автомобиля, правил метода и т. д., обращенных не к разуму (который обнаружил бы их несовершенство), а к тому, что ниже разума, – к довольству привычки, к простому стремлению поступать как принято и т. д.

Шестое требование явным образом связано с пятым, но ставит перед практическим разумом новый ряд проблем – проблем, которые затрагивают сердцевину «морали». Это – требование, чтобы человек приносил в мир (в свою собственную жизнь и в жизнь других) благо, совершая действия, эффективные для достижения их (разумной) цели (или целей). Нельзя упускать возможности, применяя неэффективные методы. О действиях человека следует судить по их эффективности, их пригодности для достижения цели, их полезности, их следствиям…

Есть множество ситуаций, в которых и можно, и единственно разумно рассчитывать, измерять, сравнивать, взвешивать и оценивать следствия альтернативных решений. Там, где надо сделать выбор, разумно предпочесть человеческое благо благу животных. Там, где надо сделать выбор, разумно предпочесть основные человеческие блага (как, например, жизнь) всего лишь инструментальным благам (как, например, собственность). Там, где ущерб неизбежен, разумно предпочесть оглушение ранению, ранение – увечью, увечье – смерти: т. е. меньший, а не больший ущерб одному‐и‐тому‐же основному благу в одном‐и‐том‐же конкретном случае. Там, где один из способов причастности человеческому благу включает одновременно все положительные стороны и результаты его альтернативы и нечто большее, разумно предпочесть именно этот способ: лекарство, которое одновременно облегчает боль и лечит, следует предпочесть тому, которое лишь облегчает боль. Если человек или общество создали, через разумный выбор убеждений, личную или социальную иерархию практических норм и ориентаций, во многих случаях можно разумно измерить преимущества и невыгоды альтернатив. (К примеру, когда человек решил стать ученым или общество приняло решение начать войну.) Если кто‐то рассматривает вещи или виды деятельности, которые оправданно являются объектами купли‐продажи, то рынок доставляет общий знаменатель (деньги) и позволяет сравнивать цены, издержки и прибыли. Там, где есть альтернативные способы или возможности достижения определенных целей, анализ издержек‐преимуществ^* делает возможным ряд разумных сравнений между этими способами или возможностями. Относительно множества предпочтений и потребностей разумно, для индивидуума или для общества, стремиться к максимальному удовлетворению этих предпочтений или потребностей.

Но шестое требование – только одно из нескольких. Согласно первому, второму и третьему требованиям, стремясь к максимальному удовлетворению предпочтений, не следует брать в расчет предпочтения, например, садистов (которые поддаются сиюминутным порывам, и/или не признают ценность жизни, и/или не хотят быть беспристрастными и считать свои принципы действия всеобщими). Согласно первому, третьему и (как мы увидим) седьмому и восьмому требованиям анализ издержек‐преимуществ должен проводиться внутри системы, которая исключает любой проект, предполагающий какие‐либо намеренные убийства, мошенничество, манипуляции индивидуумом и т. д. А согласно второму требованию мы должны признавать, что каждый из основных аспектов человеческого благосостояния является в равной мере фундаментальным, что ни один из них не является объективно более важным, чем любой другой, и, таким образом, ни один из них не может доставить общий знаменатель или единственное мерило для оценки полезности всех проектов: они несоизмеримы, и любой расчет следствий, претендующий на то, чтобы их соизмерить, бессмыслен.

Как общий метод (general strategy) морального рассуждения утилитаризм или консеквенциализм^** иррационален. Утилитарист или (шире) консеквенциалист заявляет, что (i) человек всегда должен выбирать действие, которое, насколько он может судить, в конце концов принесет в целом наибольшее суммарное (net) благо («утилитаризм действия»), или что (ii) человек всегда должен делать выбор согласно принципу или правилу, принятие которого в конце концов принесет в целом наибольшее суммарное благо («утилитаризм правила»). Каждое из этих заявлений не столько ложно, сколько бессмысленно (что значит «бессмысленно», я скоро объясню). Потому что тут нельзя придать никакого внятного смысла понятию «наибольшее суммарное благо» или любым аналогичным альтернативным понятиям, таким как «наилучшие следствия», «меньшее зло», «наименьший суммарный вред» или «больший перевес блага над злом, чем можно было бы ожидать от любого допустимого альтернативного действия».

Конечно, современные этические теории явственно отличаются от прежних теорий именно тем, что принимают консеквенциалистский метод. Поэтому утверждение, что любой подобный метод иррационален, возможно, вызвало у читателя сомнение. Ну так вот, многие требования консеквенциалистского метода являются произвольными или невыполнимыми; о некоторых из них я коротко скажу ниже в этом разделе. Но главная проблема состоит в том, что методологическое предписание максимизировать благо (блага) иррационально. и важно уяснить, что иррациональность эта – не просто неразумность принятия практически неприменимого метода. Консеквенциалистский метод действительно неприменим, и это общеизвестно. Но хуже того, его методологическое предписание максимизировать благо бессмысленно. Оно бессмысленно точно так же, как бессмысленно пытаться сложить размеры данной страницы, число шесть и массу этой книги.

«Благо» («блага») могло бы быть измерено и исчислено так, как того требует консеквенциалистская этика, только если бы (a) у человеческих существ была какая‐то единственная, четко определенная цель или функция («доминантная цель») или (b) в различных целях, которые люди реально преследуют, был какой‐то общий фактор, как, например, «удовлетворение желания». Но ни одно из этих условий не выполняется. Только бесчеловечный фанатик думает, что человек создан для того, чтобы процветать единственным образом или ради единственной цели. Если верующий скажет, что человек создан только для славы Божией или только для вечной жизни в дружестве с Богом, мы должны возразить, спросив у него, разве не может слава Божия явить себя в любом из многих аспектов человеческого процветания, разве все эти аспекты не равны по своей существенности, разве не может любовь Божия выбрать, чтобы выразить себя, любой из неисчерпаемо многообразных жизненных планов, согласующихся с требованиями, изложенными в данной главе, – требованиями не изменяющей разуму (reason‐loving) любви к тем вещам, которые могут быть по‐человечески (человечно) любимы: см. ниже, XIII.5. Если, впадая в другую крайность, кто‐то станет утверждать, что все без исключения человеческие желания по первому впечатлению имеют одинаковое право на удовлетворение, так что очевидное значение «блага» (в консеквенциалистском методологическом предписании) – это «удовлетворение желания», то мы должны опять‐таки возразить, что в этом нет никакого правдоподобия для любого, кто часто задумывается об основных принципах своего практического мышления. Можете ли вы найти какую‐нибудь причину, чтобы отрицать, что истина (и знание) есть благо? Тогда какая может быть причина, чтобы рассматривать желание того, кто хочет держать людей в невежестве, как желание, которое даже по первому впечатлению имеет ровно такое же право на удовлетворение, как и желание того, кто любит знание? Почему всякий, кто желает регулировать свое поведение на основе практической разумности (чего, безусловно, желают консеквенциалисты), должен считать равноценным желание (которое он может обнаружить в себе или в других) жить, следуя чистым прихотям или следуя программе, принятой и охотно выполняемой из‐за ее чистейшей произвольности? Этот же вопрос мы можем задать в отношении всех тех желаний, которые сосредоточены на смерти, страдании, тоске, на всяком вздоре, на ненависти, агрессивности, непоследовательности и на любой другой форме человеческого упадка и разрушения. Эти виды зла могут приниматься так, как будто они – подлинные блага, людьми, которые однажды допустили их только как средства к достижению целей, а потом претерпели искажение личности от своих дурных поступков. Говорить, что тот, кто дает волю таким желаниям, «душевно нездоров» (и, значит, не должен учитываться в глобальном подсчете удовольствий), – нередко всего лишь словесная маскировка молчаливой моральной оценки в не‐консеквенциалистком духе.

Выше (IV.5) я уже обсудил и отверг точку зрения, что удовольствие или какая‐либо иная поддающаяся определению форма опыта может доставить однородное и полное человеческое благо, которое консеквенциалист должен быть способен распознать прежде, чем он начнет подсчитывать максимальное суммарное благо. К своему предыдущему обсуждению добавлю два замечания. Первое: пытаясь определить «благо» (в целях подсчета) через наслаждение, удовлетворение, счастье и желание, необходимо предполагают, что «не‐ценности», как, например, страдание и фрустрация, по отношению к их ценимым противоположностям – то же, что холод по отношению к теплу, т. е. всего лишь низкий уровень ценности на одной и той же шкале. Но предположение о такой соизмеримости совершенно неправдоподобно. Поэтому среди сторонников консеквенциализма одни стремились максимизировать наслаждения и т. д., а другие – минимизировать страдания и т. д. Было бы чересчур поспешным предполагать, что эти два подхода можно согласовать, вычитая не‐ценности из ценностей, чтобы получить «чистое максимальное (или большее) благо» или «чистое минимальное (или меньшее) зло». Некоторые консеквенциалисты столь ясно сознавали эту досадную несоизмеримость блага и зла, что доказывали: благие последствия морально не значимы; их методологическим предписанием («негативный утилитаризм») было выбирать действие (или правило), которое приведет к наименьшему злу. Второе замечание: желания, наслаждения и удовольствия, даже «просеянные», чтобы исключить те, что противоположны основным видам человеческого блага, представляются различными не только в степени, но и в роде. Можно сравнить силу и степень своего желания выпить сейчас чашку чая и своего желания выпить сейчас чашку кофе а также степень соответственного наслаждения или удовлетворения. Но как может человек сравнить какое‐либо из этих желаний и его удовлетворение со своим желанием быть прекрасным ученым, квалифицированным юристом, хорошим отцом, верным другом…?

Коротко говоря, для термина «благо» нельзя найти определенного значения, позволяющего как‐то соизмерять и подсчитывать блага, чтобы решать те из основных вопросов практического разума, которые мы называем «моральными» вопросами. Следовательно, как я уже сказал, консеквенциалистское методологическое предписание максимизировать суммарное благо бессмысленно, так же как бессмысленно пытаться сложить три величины: размеры данной страницы, число шесть и массу этой книги. Каждая из этих величин есть количество, и потому ее объединяет с другими тот признак, что относительно нее можно осмысленно спросить: «Сколько?». Подобным образом каждый из основных аспектов человеческого блага есть благо и потому его объединяет с другими тот признак, что относительно него можно осмысленно спросить: «Является ли это тем, чего я должен предпочтительно добиваться / что я должен предпочтительно делать / чем я должен предпочтительно быть?» Но различные виды благ, как и различные виды величин, объективно несоизмеримы. Мы можем принять систему мер и весов, которая установит связь между тремя видами величин (допустим, на данной странице в шесть раз больше квадратных дюймов, чем унций в этой книге, или в 600 раз больше миллиметров, чем килограммов, или…). Но в принятии системы мер и весов нет ничего подобного выполнению расчетов в этой системе. Точно так же можно принять совокупность убеждений, которая установит между основными ценностями достаточную связь, чтобы мы способны были выбирать проекты и в некоторых случаях предпринимать анализ издержек‐преимуществ (или же анализ максимально полезных предпочтений, или другой подобный анализ) с перспективой определенного «наилучшего решения». Но в принятии совокупности убеждений, индивидуумом или обществом, нет ничего подобного выполнению подсчета соизмеримых благ, хотя оно должно контролироваться всеми рациональными требованиями, которые мы обсуждаем в этой главе, и, таким образом, весьма далеко от того, чтобы быть слепым, произвольным, ничем не направляемым или беспорядочным.

Консеквенциализм произволен и в других отношениях. И опять‐таки его произвольность состоит не просто в «неприменимости», которая «в принципе» может быть преодолена – если бы только можно было преодолеть человеческую ограниченность.

Например, консеквенциализм не приводит никакого основания для предпочтения альтруизма эгоизму или заботы исключительно о своей семье, партии, классе, стране или церкви. Иеремия Бентам шестьдесят лет колебался и двусмысленно высказывался насчет того, должен ли его утилитаризм максимизировать его собственное счастье или же счастье «каждого». Какому‐то конкретному консеквенциалисту, возможно, удастся найти (или убедить себя, что он нашел) свое собственное благо в максимизации блага других или «всех»;

но его консеквенциалистский анализ и метод практического рассуждения не доставляют ему принципа, ссылаясь на который он мог бы порицать за неразумность или аморализм тех, кто намеревается максимизировать свое собственное счастье безотносительно к благополучию других.

Далее, консеквенциализму, который выходит за рамки чистого эгоизма, нужен принцип распределения благ. Предположим (хотя это в действительности логически невозможно), что человеческие блага могут быть соизмерены и суммированы; предположим (хотя для консеквенциализма это является произвольным внесением принципа универсализации, необъяснимого через обращение к последствиям), что надо беспристрастно принимать во внимание благо «каждого», – все равно методологическое предписание максимизировать благо не дает определенного результата. Никакого определенного результата не будет, пока мы не конкретизируем, означает ли максимизированное благо (a) максимальное количество блага безотносительно к распределению («совокупная польза»: меньшинство, или даже большинство, может быть порабощено, обречено на муки или истреблено, если это увеличит совокупное чистое удовлетворение/счастье/благо), или (b) максимальное среднее количество блага («средняя польза»: любое число людей может быть порабощено и т. д., если это увеличит среднее чистое удовлетворение и т. д.), или (c) максимальное количество блага для находящихся в наихудшем положении (польза, подчиненная принципу «максимина» или «минимакса»: что бы ни было выбрано, это должно повышать благосостояние находящихся в наихудшем положении больше, чем любой альтернативный вариант), или (d) равное количество блага для «каждого» (несмотря на то что почти каждый мог бы оказаться в гораздо лучшем положении в обществе, регулируемом в соответствии с конкретизациями (a), (b) или (c)). Какая‐либо подобная конкретизация логически необходима: любой принцип, содержащий такое понятие, как «наибольшее благо наибольшего числа», на деле столь же логически бессмыслен, как объявление конкурса на «сочинение наибольшего числа эссе в наикратчайший срок». (Кто победит? Тот, кто придет назавтра с тремя эссе, или тот, кто через неделю принесет двенадцать, или…?) Но нет никакого консеквенциалистского основания для предпочтения той или иной из представляющихся на выбор конкретизаций. Стремление максимизировать блага логически не может быть достаточным принципом практического рассуждения.

Затем, консеквенциалистский метод предписывает нам делать выбор, который принес бы большее суммарное благо, чем можно было бы ожидать от любого альтернативного выбора. Но альтернативы, реально «доступные» человеку, или «имеющиеся» у него, неисчислимы. Подлинно консеквенциалистская оценка альтернативных возможностей никогда не могла бы завершиться, а начаться могла бы где угодно. Так что разумно было бы вообще никогда ее не начинать. (Это вовсе не значит, что мы должны когда‐либо пренебрегать предсказуемыми следствиями, или закрывать на них глаза, или же не видеть ничего дальше своих «благих намерений».)

Однако индивидуумы и общества в действительности «решают» для себя такие проблемы, в результате чего консеквенциалистские предписания кажутся выполнимыми. Индивидуумы и общества сосредоточиваются на чем‐то, к чему они уже стремятся (рост национального богатства за счет коллективизации фермерских хозяйств, окончание войны, разоблачение таких‐то еретиков или преступников, переизбрание на пост президента, прекращение страданий вот этой молодой женщины…). Подробно обсуждаются «несомненные» благие последствия этого и «несомненные» пагубные последствия упущения возможности этого достичь. Отметаются требования межличностной беспристрастности взгляда, верности убеждениям и т. д. Таким образом, «расчет» подгоняется под определенное решение (кратчайший, наилегчайший путь достичь того, на чем сосредоточились вначале: отсюда – принудительная коллективизация и ликвидация фермерства, ядерные удары или ураганный огонь по гражданскому населению неприятеля, оказавшемуся в заложниках, инквизиторские пытки, применяемые к подозреваемым или информаторам, мошенническое укрывательство и препятствование судебному процессу, умерщвление еще не родившихся и «подкидывание» новорожденных…). Конечно, сосредоточиваясь на некоторых других альтернативах, на некоторых других отдаленных или общих последствиях выбора предпочитаемой альтернативы, на жизненных возможностях предполагаемых жертв и т. д., можно в каждом случае найти причины, чтобы осудить предпочитаемое действие «на консеквенциалистских основаниях». Но на самом деле оба ряда расчетов в подобных случаях одинаково бессмысленны. «Заключения» всегда порождает не расчет, а нечто иное: всепобеждающее желание, предопределенная цель, традиции или обычаи группы, требования практического разума, обсуждаемые в этой главе.

Границы «разумной предусмотрительности», требуемой нашим законом, и a fortiori суть требуемого нашим законом выбора («разумная забота» и т. д.) с учетом того, что было «разумно предусмотрено», без сомнения, почти полностью устанавливаются благодаря (молчаливому) обращению к социальным убеждениям и моральным оценкам, к которым пришли не следуя консеквенциалистскому методу, а выполняя (более или менее честно и более или менее успешно) обсуждаемые в этой главе требования практического разума.

Шестое требование – требование эффективности в преследовании определенных целей, которые мы для себя намечаем, и в избегании определенных видов ущерба, которые мы рассматриваем как неприемлемые, – есть реальное требование, находящее бесконечно много применений в «моральном» (а следовательно, и в правовом) мышлении. Но сфера его правильного применения имеет границы, и всякая попытка превратить его в исключительный, высший или даже центральный принцип практического мышления нерациональна и, значит, имморальна. Тем не менее мы не должны скрывать от себя самих предельный характер (и, следовательно, необъяснимость, даже «странность»[124]124
  Не случайно Брайан Барри начинает свой очерк «Справедливость между поколениями» (Brian Barry. «Justice Between Generations», in: Essays, p. 269–284) вопросом (цитатой из Уилфреда Бекермана): «Предположим, что по причине истощения всех мировых ресурсов жизнь человечества подошла к концу. И что с того?» и заключает тщательный анализ проблем, возникающих в связи с этим для практического разума, такими словами: «…продолжение жизни человечества в будущем есть нечто, к чему надо стремиться (или, по крайней мере, чему нельзя препятствовать), даже если оно не приведет к максимальному совокупному счастью. Конечно же, если я попробую отыскать источник своего собственного глубокого убеждения, что мы были бы неправы, если бы рисковали продолжением жизни человечества, то найду его не в каком‐то чувстве ущемления интересов людей, которые не родятся, а скорее в чувстве непомерной дерзости этого: мы грубо злоупотребили бы нашим положением, если бы осмелились положить конец жизни человечества и сопряженным с нею возможностям» (p. 284).


[Закрыть]) основных принципов и требований разумности (так же как и основных аспектов мироздания…), коль скоро мы преодолеваем интеллектуальную практику подсчета издержек‐преимуществ и эффективности.