Текст книги "Елизавета. Золотой век Англии"

По совету Говарда Елизавета доверила командование эскадрой, патрулирующей восточное побережье, лорду Генри Сеймуру, в распоряжение которого было предоставлено четырнадцать королевских боевых судов и двадцать шесть вспомогательных. Дело в том, что Дрейк раскусил план Филиппа и понял, что главная угроза – сухопутное вторжение под прикрытием Армады, которая будет действовать как заграждение для транспортных судов, пересекающих Ла-Манш. Именно поэтому верным решением было объединение сил Дрейка и Говарда для охраны западных (а значит, наветренных) подходов к проливу[340]340
  Laughton, I. P. 159, 167–169, 179–180; Parker, Martin. Spanish Armada. P. 30–32.


[Закрыть].

По одному из замечаний Говарда становится ясно, что на тот момент Елизавета действительно взяла все управление обороной на себя. Последние указания он получил во время личной аудиенции 13 апреля в Хэкни к востоку от Лондона. После этого он в несколько смущенной манере писал Бёрли: «Я был бы крайне рад увидеть Вашу Светлость воочию, но сперва мне надо заручиться разрешением Ее Величества покинуть ее расположение. Конечно, мне надлежит сообщить Вам окончательное решение, касающееся моих действий на море. И я надеюсь, что успею рассказать Вам все до того, как долг призовет меня, ибо ежечасно я опасаюсь внезапного сигнала тревоги»[341]341
  BL, Harleian MS6994, fo. 120, printed by Laughton, I. P. 150–151; о передвижениях Елизаветы и ее двора: E351/542 (entries for March and April 1588).


[Закрыть]. Елизавета не просто взяла все командование на себя, она также продолжала удерживать Бёрли от посильного участия в процессе принятия решений, несмотря на то что с момента отправки приказа об исполнении смертельного приговора в Фотерингей прошло уже больше года.

Никто в Англии точно не знал, когда и где Армада появится и вообще достигнет ли она пункта назначения. Штормовые ветры, характерные для поздней весны, а также медленный ход судов снабжения вынудили герцога Медина-Сидония сделать остановку в Ла-Корунье на атлантическом побережье Северной Испании. Как на грех, буря разметала бо́льшую часть флота, и пришлось потратить несколько недель на перегруппировку. Вдоль Бискайского залива и берегов Франции Армада двигалась очень медленно. Все это время на южном берегу Англии люди с тревогой ожидали нашествия, было зафиксировано несколько случаев ложной тревоги даже с зажиганием предостерегающих маяков (зачастую причиной ложной тревоги становились проказы не в меру веселых юношей). Испуганные жители прибрежных поселений уезжали к родственникам вглубь страны.

Елизавете оставалось лишь ждать и наблюдать. Ее судьба и судьба ее страны была в руках военачальников, главным образом Дрейка и Говарда. Тем временем Бёрли составил ведомость, констатирующую нехватку средств в королевской казне. Он флегматично писал: «Коль скоро надежды на мир нет, то лучше бы враг совершил то, что уже давно замыслил, как можно скорее»[342]342
  Laughton, I. P. 285.


[Закрыть].

Его желание вскоре исполнилось. В пятницу 19 июля около четырех часов пополудни с мыса Лизард в Корнуолле были замечены первые испанские суда. По воле случая Дрейк и Говард, пусть и несколько застигнутые врасплох, находились в Плимуте. По преданию, Дрейк в этот момент играл в кегли, и, услышав тревожные вести, партию конечно же не закончил.

Елизавета незамедлительно объявила мобилизацию сухопутных войск согласно плану, разработанному Бёрли и Лестером еще в июне. Первым было собрано регулярное народное ополчение (готовившееся еще с мая), задачей которого было помешать высадке войск неприятеля. Затем 8-тысячное войско из ближайших к Лондону графств должно было собраться в Тилбери. Командование было поручено графу Лестеру. Эти войска, включающие в себя артиллерию, должны были остановить баржи герцога Пармского, если бы те смогли добраться до устья Темзы. По приказу Лестера в наиболее узких местах реки были сделаны плавучие заграждения из цепей, бревен, старых канатов и мачт[343]343
  SP 12/212, no. 79; SP 12/213, no. 9.


[Закрыть]. В Тилбери и Грейвсенде были наскоро сооружены опорные пункты с орудийными площадками и кирпичными причалами с целью не только обороны, но и обеспечения быстрой переправы войск Лестера с одного берега на другой. Когда Армада приблизилась к острову Уайт, основным силам (26750 солдат) под командованием лорда Хансдона было приказано двигаться к Лондону для защиты королевы и двора. Впрочем, войско Хансдона даже не было до конца собрано, поскольку высадка армии герцога Пармского так и не началась[344]344
  N. A. Younger. War and the Counties: The Elizabethan Lord Lieutenancy, 1585–1603. University of Birmingham Ph. D., 2006. P. 92–113; H. M. Colvin. A History of the King s Works, IV, Pt. 2. London, 1982. P. 410, 602–604.


[Закрыть].

«Джулио» выдал всю информацию об этих приготовлениях Мендосе, но к тому моменту, когда она дошла до Филиппа, Армада уже была разгромлена[345]345
  CSPSp, 2nd Series, 1587–1603, no. 375.


[Закрыть]. Вечером в пятницу 19 июля английский флот осторожно вышел из порта, направляясь против ветра, и к утру суда покинули залив Плимут-Саунд[346]346
  SP 12/212, no. 80.


[Закрыть]. Уже в три часа пополудни моряки увидели вдалеке корабли Армады. К утру воскресенья вражеские суда уже находились в пределах дальности стрельбы английских орудий. В последовавшей схватке корабли Дрейка и Говарда – более маневренные и быстрые – достигли огневого превосходства. Они зашли в арьергард испанских построений и, не давая кораблям сомкнуться, в течение трех часов обстреливали их из более мощных орудий. Герцогу Медина-Сидония пришлось принять решение, которое потом сильно критиковали в Испании: он приказал оставить один из флагманских судов «Нуэстра сеньора дель Росарио», командиром которого был дон Педро де Вальдес[347]347
  Camden. P. 410–412; G. Parker, A. Mitchell, L. Bell. Anatomy of Defeat: The Testimony of Juan Martínez de Recalde and Don Alonso Martínez de Leyva on the Failure of the Spanish Armada in 1588 // Mariner s Mirror, 90 (2004). P. 316; Armada. M. J. Rodríguez-Salgado (ed.).. London, 1988. P. 233–238.


[Закрыть].

«Джулио» же сообщал Мендосе, что жители Лондона ужасно напуганы, поскольку уверены, что испанские войска в любой момент могут высадиться и начать наступление на столицу. Все лавки закрылись, через улицы были протянуты железные цепи, королева же перебралась из Ричмондского дворца в Сент-Джеймс, более подходящий для обороны и имеющий потайной тоннель для бегства. Плененных Дрейком испанцев, среди которых был и дон Педро де Вальдес, отправили на повозках в Лондон, где провезли по улицам, дабы успокоить горожан и укрепить их боевой дух[348]348
  CSPSp, 2nd Series, 1587–1603, no. 396. For the chains, см. nos. 182, 423.


[Закрыть].

Во вторник утром схватка произошла у мыса Портленд-Билл, а в четверг – вновь недалеко от острова Уайт. Во время этого третьего столкновения еще одно испанское флагманское судно «Санта-Ана», которым командовал адмирал Хуан Мартинес де Рекальде, было настолько сильно повреждено небольшими английскими судами, что в итоге оказалось выброшено на мель в районе французского Гавра. Послав герцогу Пармскому баркас со специальным знаменем, сигнализирующим о необходимости начать погрузку войск и снаряжения на баржи в районе Дюнкерка, Медина-Сидония продолжал попытки пробиться к проливу Те-Солент, поскольку на всем южном побережье не было более удобного места для относительно безопасного расположения большого флота. Его решение стало роковым: ни один из его лоцманов не был знаком с опасными водами фламандского побережья[349]349
  Camden. P. 412–414; Parker, Mitchell, Bell. Anatomy of Defeat, P. 316; Armada. Rodríguez-Salgado (ed.). P. 238–240.


[Закрыть].

Вечером в субботу 27 июля Армада снялась с якоря в Кале, ожидая вестей от герцога Пармского. Английские суда всегда были неподалеку, готовые организовать очередную вылазку. Вести наконец пришли, но были они безрадостные: герцог Пармский не мог начать погрузку в назначенное время и отсрочил операцию еще на неделю. К тому же оказалось, что подготовленные для переправки войск плоскодонные баржи хорошо подходили для передвижения по рекам, но не по морю, тем более неспокойному. Кроме того, вдоль фламандского побережья регулярно курсировали быстрые голландские флейты. Впрочем, все это было не так уж важно, потому что Медина-Сидония в любом случае оказался бы заложником плана короля Филиппа, в котором обнаружилось множество просчетов. Даже если бы испанский флот смог с горем пополам взять под свой контроль глубокие воды между Кентом и Фландрией, оставалось еще около шестнадцати километров мелководья, по которому испанские суда – в отличие от английских – передвигаться не могли. Упрямый приказ Филиппа прикрывать баржи герцога Пармского и ни в коем случае не высаживаться на берег до того, как будет произведена переправа основной армии, обрекал всю операцию на неудачу[350]350
  N. A. M. Rodger. The Safeguard of the Sea, 660–1649. London, 1997. P. 268–269.


[Закрыть].

Воскресенье прошло почти без происшествий, но в полночь англичане направили на испанский флот восемь брандеров. Бригады поджигателей спрыгивали с корабля в самый последний момент, когда пламя уже начинало охватывать палубу. Пытаясь спастись, испанские матросы в панике забывали тросы и якоря. Медина-Сидония был отброшен на северо-восток к Дюнкерку, потеряв самое крупное и тяжеловооруженное из флагманских судов эскадры – «Сан-Лоренсо», которое село на мель недалеко от Кале и подверглось разграблению[351]351
  Camden. P. 414–415; Armada. Rodríguez-Salgado (ed.). P. 240–241.


[Закрыть].

План Филиппа полностью провалился: ветер усиливался, течение относило испанские суда все дальше на север, англичане следовали за ними по пятам, и путь назад к Кале был для Армады закрыт. А оказавшись в Северном море, испанские корабли уже никак не могли помочь с прикрытием герцогу Пармскому. Решающий бой произошел в понедельник 29 июля неподалеку от Гравлина. Сражение длилось целый день. На подмогу Дрейку и Говарду пришли корабли Сеймура, и впервые весь английский флот сошелся с испанцами в смертельной схватке. Несмотря на то что обстрел шел с обеих сторон, ни одному английскому судну не было нанесено серьезного ущерба. Боеприпасы у англичан заканчивались, тем не менее из последних сил им удалось потопить три испанских корабля и еще несколько посадить на мель. Испанская сторона понесла существенные потери. Несмотря на это, герцог Медина-Сидония был готов сражаться на следующий день, однако штормовые ветра отнесли его корабли к опасному мелководью и песчаным отмелям Фламандии. Во вторник ветра лишь усилились, а море стало еще неспокойнее, и тогда герцог предпринимает маневр, который его критики назовут «плаванием Магеллана»: он решает вернуться в Испанию, проведя флот через Северное море вдоль берегов Шотландии и Западной Ирландии и оставив самые медленные суда на произвол судьбы[352]352
  Camden. P. 415–416; CSPSp, 2nd Series, 1587–1603, nos. 451–452, 476, 478, 483; Parker, Mitchell, Bell. Anatomy of Defeat. P. 316–317; Armada. Rodríguez-Salgado (ed.). P. 241–242, 263.


[Закрыть].

Отчасти для укрепления боевого духа, потому что добрые вести с морей еще не пришли, подразумевая роль Елизаветы в истории, Лестер уговорил ее прибыть для инспектирования войск в военный лагерь в Тилбери. На тот момент исход морского противостояния с Армадой еще не был ясен, и граф попросил королеву держаться подальше от побережья, однако уверил ее в том, что ее присутствие воодушевит не только тех солдат, что находятся в Тилбери, но и многих других, кто об этом услышит[353]353
  SP 12/213, no. 46; M. Christy. Queen Elizabeth s Visit to Tilbury in 1588 // EHR, 34 (1919). P. 43–61.


[Закрыть]. Будучи любителем театра и даже располагая собственной актерской труппой, Лестер прекрасно продумал драматургию визита королевы. Он навеки создаст ей образ королевы-воительницы, которой в действительности она никогда не была. Результат превзойдет самые смелые его ожидания.

Все приготовления заняли чуть больше недели. В понедельник 5 августа он пишет ей, сообщая, что для Ее Величества уже построено «уютное и чистое жилище», в котором она будет в такой же безопасности, как в Сент-Джеймсе[354]354
  SP 12/214, no. 34; Christy. Queen Elizabeth s Visit. P. 47.


[Закрыть].

Прибыв в Тилбери на барже в четверг 8 августа, Елизавета в полдень высадилась на пристани недалеко от форта. Сейчас трудно сказать, поехала ли она далее верхом осматривать военный лагерь, как сообщает Бёрли, или же отправилась прямиком на обед в Арден-Холл в городок Хорндон-он-Хилл в шести с половиной километрах от Тилбери. Так или иначе, на четыре дня скромный Арден-Холл превратился в королевский дворец: слуги и капельдинеры в спешке приводили усадьбу в порядок, расставляли мебель, завозили вещи[355]355
  Источники эти описаны в: Christy. Queen Elizabeth s Visit. P. 43–61; S. Frye. The Myth of Elizabeth at Tilbury // SCJ, 23 (1992). P. 95–114; J. M. Green. I My Self: Elizabeth I s Oration at Tilbury Camp // SCJ, 28 (1997). P. 421–445. Взгляд Бёрли: The Copie of a Letter sent out of England to Don Bernardin Mendoza. London, 1588. P. 21–23. Подготовка Арден-Холла: E351/542 (entries for August 1588). Критика Фрай объясняется путаницей, возникшей из-за смешения юлианского и григорианского календарей. См.: SP 12/214, nos. 21–22; Nichols, II. P. 535–537.


[Закрыть].

Утром в пятницу королева отправилась верхом осматривать войска. Лестер выехал ей навстречу. Вероятно, Елизавета была на белом скакуне, поскольку сохранилось изображение ее предположительно на том самом жеребце, заказанное Бёрли и переданное им впоследствии своему сыну Роберту, а ныне хранящееся в Хэтфилд-хаусе. Во что королева была одета, неизвестно, однако по многочисленным преданиям выглядела она не хуже воительницы Боудикки или покровительницы охотников и моряков Бритомарты из «Королевы фей» Эдмунда Спенсера. Образ Елизаветы в боевой кирасе, надетой на белое платье, конечно же плод чьего-то воображения.

Королева, скорее всего, присутствовала на параде. Затем вместе с Лестером она произвела осмотр войска. По словам Бёрли, который прибыл в Тилбери с результатами допросов дона Педро де Вальдеса, во время осмотра Томас Батлер, граф Ормонд, торжественно нес перед ней меч. Если так все и было, то Лестер наверняка чувствовал себя не в своей тарелке, ведь высокий, темноволосый красавец Ормонд однажды уже чуть не занял его место в сердце королевы: в 1566 году, когда Лестер был в немилости, граф Ормонд добился места рядом с троном Елизаветы. Для него королева выбрала не поддающиеся объяснению прозвища «Черный Том» и «старина Лукас»[356]356
  D. Edwards. ODNB, s. v. Thomas Butler, 10th Earl of Ormond.


[Закрыть].

Осмотрев войска, Елизавета обратилась к ним с речью. Сказанные ею слова до сих пор остаются предметом горячих споров между историками. Существует по крайней мере шесть вариантов той знаменитой речи, каждый из которых претендует на подлинность. При этом большинство из них не было записано очевидцами. Тут даже «Джулио» не помог бы. Едва из Парижа пришла весть о том, что герцог Пармский так и не смог в срок подготовить погрузку войска, Джулио-Стаффорд вновь решил перейти на другую сторону и начал дезинформировать Мендосу[357]357
  CSPSp, 2nd Series, 1587–1603, nos. 430, 438, 457, 466.


[Закрыть].

Теперь трудно сказать, была ли речь Елизаветы спонтанной и вдохновенной импровизацией или только производила впечатление таковой. Выступая в парламенте, она всегда готовила черновик речи загодя[358]358
  J. E. Neale. Elizabeth I and Her Parliaments, 2 vols.. London, 1969. II, P. 392–393, 427–431. Есть твердые основания полагать, что копия текста речи королевы в 1601 году в парламенте содержится в: BL, Cotton Titus C. VI, fos. 410–411. См. также ниже главу 21 о том, как была составлена та часть речи, в которой затрагивается вопрос монополий.


[Закрыть]. В спорах о ее речи в Тилбери истрачено много бумаги и чернил. Наиболее достоверна версия, согласно которой подлинным является вариант, хранящийся сейчас в Британской библиотеке. Это рукопись, сделанная вскоре после приезда Елизаветы в Тилбери Лайонелом Шарпом, капелланом графа Лестера. Шарпу было приказано точно записывать слова королевы, чтобы уже на следующий день их можно было зачитать тем, кто не присутствовал при знаменательном событии[359]359
  О разных вариантах речи см. источники, описанные в: Christy, Frye, Green. Op. cit.; BL. Harleian MS6798, fos. 87–88v.


[Закрыть]. Не будем забывать, что в то время еще не было микрофонов и усилителей.

Вот с каких слов начинается рукопись Шарпа: «Любящий народ мой! Меня убеждали те, кто заботится о моей безопасности, остеречься выступать перед вооруженной толпой из страха перед предательством, но я заверяю вас, что не смогла бы жить, не доверяя моему преданному и любящему народу».

Пусть тираны страшатся, я же всегда вела себя так, что перед лицом Бога полагала мою силу и защиту в верных сердцах и доброй воле моих подданных. Посему сейчас я среди вас не для отдыха и увеселений, но полная решимости в разгар сражения жить и умереть среди вас, положив жизнь за моего Бога, мое королевство и мой народ, мою честь и мой род, даже обратившись в прах.

И затем Елизавета произносит ключевую фразу: «У меня тело слабой и хрупкой женщины, но сердце и нутро короля – короля Англии, и я смеюсь над безрассудством герцога Пармского или любого иного властителя Европы, который посмеет вторгнуться в пределы моего королевства».

Завершается речь обещаниями награды за преданность: «Я сама возьму в руки оружие, я сама поведу вас в бой, буду судить и вознаграждать каждого из вас по заслугам на поле брани».

Я знаю, что за свою готовность вы уже заслужили почестей и наград, и я даю вам слово монарха, что вы их получите. Командовать вами будет мой генерал-лейтенант, ибо он человек благородный и более опытный, чем никогда не воевавший монарх. Без сомнения, вашим послушанием, вашим согласием и вашей отвагой на поле брани мы вскоре одержим славную победу над врагами Бога и Нашего королевства[360]360
  BL, Harleian MS, 6798, fo. 87.


[Закрыть].

Прошедший обучение в Королевском колледже Кембриджа и прекрасно владеющий ораторским искусством, Шарп вполне мог отредактировать, дополнить и приукрасить записанный им на слух текст. Подтверждением тому служит тот факт, что через несколько дней его попросили отослать рукопись речи королеве, чтобы подготовить ее к печати[361]361
  BL, Harleian MS6798, fo. 87v.


[Закрыть].

Тем не менее версия Шарпа, похоже, является наиболее близкой к тому, что действительно говорила королева. Формы первого лица единственного числа вместо традиционного королевского «Мы» и особая образность метафор вполне характерны для речей, произносимых Елизаветой в наиболее важные и волнительные моменты. Стоит отметить и упор на «слове монарха» как гарантии ее доброй воли. В юношеские годы Елизавета штудировала со своими наставниками панегирики афинского ритора Исократа, адресованные юному кипрскому царю Никоклу. Она признавалась, что отрывок из первой речи «К Никоклу о царской власти» навсегда закрепился в ее сознании: «Всегда старайся показать, что ты прежде всего ценишь правду, чтобы твои слова внушали больше доверия, чем клятвы других»[362]362
  Isocrates. G. Norlin (ed.). 3 vols. London, 1928. I, P. 52–53; ECW, P. 41, 95; J. Guy. The Children of Henry VIII. Oxford, 2013. P. 139, 155–156, 191.


[Закрыть]. Еще один убедительный аргумент – ее упование на «преданный и любящий народ» как свою величайшую «силу и защиту», которое уже было использовано ею в качестве риторического приема тридцать лет назад во время беседы с испанским послом графом Фериа[363]363
  The Count of Feria s Despatch to Philip II of 14 November 1558. M. J. Rodríguez-Salgado and S. Adams (ed.) // Camden Society, 4th Series, 29 (1984). P. 331.


[Закрыть].

Согласно Бёрли, стоявшие плечом к плечу солдаты приветствовали речь государыни дружными криками «любви и преданности»[364]364
  The Copie of a Letter. P. 22.


[Закрыть]. И эти звуки еще долго отдавались эхом в ушах Елизаветы, даже когда она уже трапезничала в ставке Лестера. Речь стала ее апофеозом, а Тилбери – местом триумфального вознесения.

Королева едва закончила трапезу, как в лагерь прискакал запыхавшийся Джордж Клиффорд, граф Камберленд. Статный придворный и храбрый моряк, получивший от Елизаветы прозвище «разбойник», участвовал в Гравлинском сражении и теперь прибыл с важными вестями[365]365
  Memoirs of Robert Carey, Earl of Monmouth. Edinburgh, 1808). P. 19.


[Закрыть]. Адмирал Говард преследовал испанцев, гоня их на север, но у Хариджа повернул обратно, поскольку у него закончились боеприпасы и провиант[366]366
  SP 12/214, no. 50; BL, Harleian MS6994, fo. 136, Laughton, II. P. 69.


[Закрыть]. Эстафету перехватил Фрэнсис Дрейк, который преследовал неприятеля до самого залива Ферт-оф-Форт, где корабли Армады были рассеяны бурей[367]367
  SP 12/214, no. 47.


[Закрыть].

Победа казалась бесспорной. Но совсем скоро те солдаты, что только что прославляли королеву, будут ее проклинать. Речь удалась на славу, но была ли она искренней. Елизавете предстояло принять несколько трудных решений, которые несмываемым пятном лягут на ее репутацию. Да, Непобедимая армада Филиппа была повержена. Но радость слишком скоро сменится новыми невзгодами.

6
Похороны и свадьба

Речь Елизаветы в Тилбери была событием поистине славным. Королева попрощалась с графом Лестером и вернулась в Лондон вверх по Темзе, однако на тот случай, если бы вести о рассеянии Армады не подтвердились, затворилась в Сент-Джеймсском дворце. К началу октября королеве поступило изрядное количество сводок, подтверждающих гибель множества испанских судов у северных и западных берегов Ирландии. Теперь, уверившись в том, что опасность миновала, она решила вернуться в более просторные помещения Уайтхолла и Гринвича[368]368
  Передвижения королевы ясны из: E351/542 (entries from Mich. 1587–1588, 1588–1589).


[Закрыть].

Уже почти двадцать лет 17 ноября – день восшествия Елизаветы на престол – отмечалось как один из самых пышных праздников дворцового календаря. Кульминацией торжества был символический турнир-маскарад на ристалище Уайтхолла. В этом году празднество приобрело иной размах. Впервые по всей стране от самого Нортумберленда зазвонили колокола приходских церквей. Епископ Винчестерский Томас Купер, больше других хлопотавший об устроении торжеств в честь Елизаветы, отслужил благодарственный молебен с открытой кафедры старого собора Святого Павла. Королева вначале изъявила намерение присутствовать, но затем неожиданно передумала.

Причина тому была веская. Еще в начале сентября внезапно и тяжело заболел граф Лестер. Нам об этом известно из рапорта, направленного Филиппу II генуэзским шпионом. В середине августа был ликвидирован военный лагерь в Тилбери, и Лестер направился в поместье Кенилворт, собираясь затем ехать на воды в Бакстон в Дербишир. В оксфордширском Райкоте близ Тэйма путешествие прервалось[369]369
  CSPSp, 2nd Series, 1587–1603, no. 423.


[Закрыть]. Прежде чем выдвинуться в близлежащий Корнбери-хаус в королевском лесу Вичвуд, он отправил королеве краткое послание, которое она впоследствии хранила при себе[370]370
  SP 12/215, no. 65.


[Закрыть].

В течение тяжелых недель и месяцев непосредственно перед вторжением Армады их взаимоотношения заметно смягчились. Разногласия насчет женитьбы графа на Летиции Ноллис, его самовольные действия в Нидерландах, возражения против мирных переговоров королевы с герцогом Пармским – все это было забыто, и они снова нередко вместе обедали. 3 августа, за две недели до расформирования лагеря в Тилбери, граф Лестер отправил оттуда Елизавете необыкновенно теплое письмо, обращаясь к ней «моя дражайшая леди». Это письмо долгое время находилось в частных руках, но недавно его приобрела одна из вашингтонских библиотек, и текст теперь доступен:

Моя дражайшая леди, дерзаю беспокоить Вас без достаточных на то оснований. Благодарю Господа нашего за то, что больше ничто не угрожает здесь Вашим армиям. Все обстоятельства и события складываются по Вашей воле так же, как подчинились бы Вам какие угодно солдаты и подданные в мире. Не премину и я упасть на колени, дабы воздать Вашему Величеству скромнейшее благодарение за тот покой и удобство, что Вы даруете. Сожалею о том, что не могу сообщить Вашему Величеству новостей, но тем более я счастлив, что складываю руки в молитвенном прошении ко Господу нашему, чтобы всяческое благоволение Его и далее простиралось на Вас, ибо, судя по военным вестям, Он сражается на Вашей стороне и строй врагов трепещет и рассеивается. Да пребудет с Ним слава, честь и поклонение – все для этой великой цели.

Письмо заканчивается словами: «Да сохранит Господь мою самую дорогую леди, которая радеет для мира людей Его и Церкви Его». В слове most («самую») удвоена буква o, и над этой двойной о пририсованы «бровки» (ôô). Это намек на дарованное ему королевой ласковое прозвище. Значок «глаза с бровками» встречается еще раз перед самой его подписью[371]371
  Folger MS, Additional 1006; Elizabeth I. G. Ziegler (ed.). Washington DC, 2003. P. 67–68.


[Закрыть].

Другое письмо, отправленное из Райкота 29 августа, выдержано в столь же любезном тоне. Себя он называет бедным старым слугой, просит извинить дерзновенную просьбу рассказать, как идут дела у его милостивой собеседницы и находит ли она избавление от недавних болезненных тягот, «о коем избавлении, о добром ее здоровье и долгих летах молить Господа есть для него наипервейшее в целом свете дело». В тревожном ожидании вестей, связанных с приближением Армады, Елизавета вновь начала страдать от мигреней. Когда граф ранее жаловался королеве, что его самого донимает тошнота, она предложила ему лекарство, приготовленное придворными фармацевтами. «От своих же недугов, – продолжает граф, – я продолжаю принимать Ваше лекарство и нахожу его куда лучше ранее испробованных. Надеюсь совершенно выздороветь на водах, продолжаю молиться о благополучии Вашего Величества, а теперь прощаюсь и нижайше кланяюсь в ноги»[372]372
  SP 12/215, no. 65.


[Закрыть]. Этому письму суждено было стать последним в жизни графа Лестера. Спустя шесть дней он умер на руках у Летиции в Корнбери-хаусе. Комната, где он ушел из жизни, и сегодня носит его имя. Смерть была вызвана так называемой трехдневной лихорадкой, по современным уточнениям – малярийного типа. Графу было пятьдесят пять лет.

Лестер завещал похоронить себя в Уорике, в капелле Бошан церкви Святой Марии. «Там, где покоится целый сонм моих предков», – сказал он. С этим храмом были связаны и воспоминания об одном из самых ярких эпизодов его молодости, а именно посвящении во французский орден Святого Михаила – в белых одеждах, бархатных ботинках и шелковых гетрах. Некролог составил Роджер, лорд Норт, близкий друг графа и свидетель на его тайном венчании с Летицией. По его словам, смерть графа явилась тяжким ударом и невосполнимой потерей для всей страны[373]373
  Wright, II. P. 393.


[Закрыть]. Елизавету постигло невероятное горе. Ко всему прочему, событие это напомнило ей, что смертна и она.

Следуя королевскому протоколу, Елизавета воздержалась от посещения похорон. В качестве ее представителя туда отправился двадцатитрехлетний Роберт Деверё, второй граф Эссекс. Это был сын Летиции от первого брака, пасынок графа Лестера. Он и возглавил траурную процессию из более чем сотни скорбящих в черных одеяниях, которая проделала путь от Кенилворта до Уорика. Летиция не смогла быть там, но выслала эпитафию, где называла графа Лестера наилучшим и дражайшим мужем[374]374
  Household Accounts and Disbursement Books of Robert Dudley, Earl of Leicester, 1558–61, 1584–86. S. Adams (ed.) // Camden Society, 5th Series, 6 (1995). P. 448–459; A Brief Description of the Collegiate Church and Choir of St Mary in the Borough of Warwick. Warwick, 1763. P. 61–64.


[Закрыть]. Письма соболезнования, которые получали от Елизаветы настигнутые горем люди, обычно были щедры и исполнены человеческого сочувствия. Однако Летиция, недруг Елизаветы, стала исключением из этого правила. Елизавета и Летиция, столь похожие друг на друга, так и не примирились. Королева по-прежнему видела во вдове предательницу, похитившую ее любимого Роба, и довольно-таки мелочно отомстила ей, отказавшись оплатить огромные долги покойного мужа.

К отчаянию Летиции, вначале Кенилворт, а затем и все остальные земли Лестера в Уорикшире – все, что должно было приносить доход и обеспечивать вдову, – изъяли королевские приставы[375]375
  E123/17, fo. 142.


[Закрыть]. Затем был конфискован Лестер-хаус, а с ним и великолепные сады с видом на Темзу, ценные предметы из дома и коллекция произведений искусства, которую продали на торгах. Среди них были, например, дополняющие друг друга портреты Лестера и королевы и множество изображений исторических деятелей древности, в том числе Юлия Цезаря[376]376
  C. L. Kingsford. Essex House, Formerly Leicester House and Exeter Inn // Archaeologia, 73 (1923). P. 1–54.


[Закрыть]. Наконец, отобрали и сказочное поместье Уонстед в Эссексе, уже и без того невыгодно заложенное[377]377
  P. E. J. Hammer. The Polarisation of Elizabethan Politics: The Political Career of Robert Devereux, 2nd Earl of Essex, 1585–1597. Cambridge, 1999). P. 130.


[Закрыть].

Долги Лестера явились в основном следствием затрат на военную экспедицию в Нидерланды: общая сумма достигала 50 000 фунтов. Эта сумма в два раза превышала доход от коронных земель и немного превосходила даже годовое довольствие королевы. Из-за этих долгов Летиция на несколько лет оказалась втянута в череду судебных тяжб с чиновниками короны. Изо всех сил пытаясь защитить себя, она вскоре снова вышла замуж. В ее ситуации аристократки той эпохи нередко так поступали, ведь по тогдашним английским законам засудить за долги замужнюю женщину было намного труднее, чем вдову. Ее новым мужем стал сэр Кристофер Блаунт, человек незнатный, бывший конюший графа Лестера. Сын Летиции Роберт не считал выбор матери удачным, поскольку Блаунт по происхождению и статусу стоял гораздо ниже ее. Впоследствии, правда, он называл Блаунта надежнейшим человеком и преданнейшим другом[378]378
  Hammer. Polarisation of Elizabethan Politics, P. 34–35; Adams. ODNB, s. v. Lettice Knollys.


[Закрыть].

Елизавета горько сожалела о том, что обошлась с Лестером так жестко, когда он вернулся из Нидерландов. Подавленная горем, она надолго затворилась в опочивальне. Дошло до того, что Бёрли и другие члены Тайного совета решились на то, чтобы вскрыть двери. В начале ноября 1588 года отмечалось, что королева выглядит постаревшей и ее преследует меланхолия[379]379
  CSPSp, 2nd Series, 1587–1603, nos. 432, 470.


[Закрыть]. По свидетельству Уолсингема, королева переживала тяжелейшее горе и не желала ни с кем общаться[380]380
  CSPSM, 1586–1588, no. 513.


[Закрыть]. Придворным дамам стоило немалых усилий уговорить Елизавету участвовать в рождественских торжествах, но даже музыканты и акробаты, специально созванные, чтобы развеселить королеву, не смогли ее утешить[381]381
  E351/542 (entries for 1588–1589).


[Закрыть].

Без Лестера Елизавета чувствовала себя совершенно незащищенной. Она утратила любовь всей жизни, больше некому было доверить сокровенные мысли, больше некому было сопровождать ее на государственных церемониях, стоять рядом с ней на дворцовых праздниках. Лестеру даже иногда позволялось ночевать в Уайтхолле в пустующих покоях принца-консорта, которые последним занимал Филипп II Испанский, будучи мужем Марии Тюдор. И хотя в дальнейшем королева уделяла внимание более молодым мужчинам, например Уолтеру Рэли, восполнить потерю «дорогого Роба» не мог никто, и Елизавета нередко погружалась в состояние самой мрачной подавленности. Она полюбила цветы, ветви деревьев и ароматные травы, в те месяцы траты ее флориста составили в пересчете на современные деньги около 13 000 фунтов.

Чтобы как-то оживить свои покои, Елизавета приказала придворному художнику Джорджу Гауэру покрыть открытые участки стен ярко-синей краской, полученной из смальты, с добавлением духов из розовой воды. Также по ее приказу были обновлены и приведены в порядок дворцовые сады, где она любила гулять. Для этого в Гринвиче и Хэмптон-корте трудилась целая маленькая армия садовниц. Королеве всегда нравились сады, особенно с аллеями в итальянском стиле, террасами, углублениями, фонтанами и зелеными аркадами со статуями. В садах она любила прогуливаться – с кем-нибудь из придворных или одна в зависимости от настроения. Ей нравилось неспешно прохаживаться по дорожкам, затененным деревьями и высокими кустами или посидеть на подушках в беседке[382]382
  E351/3223–5; E351/542 (entries from Mich. 1588–1589).


[Закрыть].

Вначале планировалось, что торжества по случаю победы над Армадой достигнут наибольшего размаха сразу после очередной годовщины восшествия на престол и молебна епископа Купера, но в последний момент все это было отложено до следующего воскресенья. Елизавета посетила празднества: Бёрли убедил ее не откладывать все снова. Королева появилась из опочивальни облаченная в эффектные серебряные и белые одежды, села в крытую карету, запряженную двумя белыми лошадьми, и направилась из Сомерсет-хауса на улице Стрэнд к собору Святого Павла. Впереди нее ехали верхом королевские трубачи и благородные слуги королевы в сопровождении своих оруженосцев, державших поднятые алебарды. Сразу за колесницей следовал молодой граф Эссекс. Лишь в прошлом году Елизавета пожаловала ему должность королевского конюшего, до того принадлежавшую его отчиму, и теперь он всегда следовал верхом за ее каретой, куда бы она ни направлялась[383]383
  SP 12/218, no. 38; Stow, 1592 edn. P. 1281–1282; R. Strong. Elizabethan Pageantry as Propaganda. Courtauld Institute Ph. D., 1962. P. 56–58.


[Закрыть].

Около полудня процессия приблизилась к западному входу в собор Святого Павла. Королеву приветствовало духовенство в серебряном облачении; состоялась служба в честь победы над Филиппом. После молебна Елизавета расположилась в пристроенной к северной стене собора капелле напротив Распятия и кафедры. На всеобщее обозрение были выставлены знамена, снятые с захваченных испанских судов[384]384
  Stow, 1592 edn. P. 1282; Camden. P. 418; Nichols, II. P. 537–542; National Prayers: Special Worship since the Reformation. N. Mears, A. Raffe, S. Taylor, P. Williamson (ed.) // Church of England Record Society, 20 (2013). P. 182–184.


[Закрыть].

Уолтеру Рэли, сыгравшему в победе над испанцами роль второстепенную, к его великой досаде, пришлось занять в процессии место куда менее почетное, чем обычно. Он был вынужден согласиться на это, поскольку новый королевский конюший в тот период уже начал обходить его во влиятельности. Вскоре после триумфального возвращения Эссекса из Нидерландов, где его легкая конница отличилась в битве при Зютфене, Елизавета стала приглашать его по вечерам во дворец для игры в карты. «Королева не общается ни с кем, кроме моего лорда Эссекса! – хвастался кое-кто из его слуг, вполне извинительно преувеличивая. – Вечером он идет к ней играть в карты или еще в какую-нибудь игру и возвращается домой, только когда под утро уже запоют птицы». В отсутствие Лестера в связи с приближением Армады королева даже убедила графа Эссекса переехать на время в занимаемое обычно его отчимом помещение в Сент-Джеймсском дворце, поближе к ней[385]385
  Folger MS, L. a [[39]]; Devereux, I. P. 186; HMC, Bath MSS, V. P. 216; P. E. J. Hammer. “Absolute and Sovereign Mistress of Her Grace”? Queen Elizabeth I and Her Favourites, 1581–1592 // The World of the Favourite. J. H. Elliott and L. W. B. Brockliss (ed.). London, 1999. P. 46.


[Закрыть].

Месяца через три или четыре после смерти Лестера Елизавета снова стала приглашать Эссекса на карточную игру, находя в этом некоторое утешение. Она была более чем на тридцать лет старше красавца-графа – годилась ему в матери. Она понимала, что не следует позволять ему уделять ей столько внимания и оставаться допоздна, но отстранить его было выше ее сил. Некоторая душевная связь возникла между ними еще при жизни Лестера. Быть может, Эссекс в каком-то смысле заменял Елизавете сына, которого у нее никогда не было. Во всяком случае, он напоминал ей о своем отчиме. Нет, Елизавета не была влюблена в Эссекса, этого просто не могло произойти. Единственным мужчиной для нее оставался ее «милый Робин», ее «очи». Так или иначе, Эссекс был вынужден проявлять осторожность. Однажды он вспылил, упрекнув королеву за поддержку Рэли в каком-то споре, и стремительно вышел из комнаты. Вслед ему посыпались упреки в том, что он и его мать похитили у королевы ее возлюбленные «очи»[386]386
  Devereux, I. P. 187–188.


[Закрыть].