Текст книги "Общество изобилия"

VI

Настоящая глава не претендует на исчерпывающее описание идей, оказавших очевидное влияние на формирование американских представлений в области экономики. Как уже отмечалось, продвижение колонистов к Фронтиру и дальше на Дикий Запад способствовало формированию экспансионистских настроений. Тому же самому в целом способствовала и изрядная часть американских политических споров второй половины XIX и начала XX века. Вне сомнения, во многом всё это было выражением глубокой убежденности в том, что любой американец – или, как минимум, любой действительно активный американец с англосаксонскими протестантскими корнями – способен собственными силами достичь комфорта и благосостояния. Однако те идеи, которые распространялись в учебных заведениях или в печати и служили ориентиром для тех, кто оказался способен их понять, были далеко не столь оптимистичными. Самые влиятельные из критиков либо демонстрировали нелюбовь к человечеству, либо признавали необходимость масштабных преобразований и призывали к всеобъемлющим реформам. Авторитетные и респектабельные представители правых взглядов превозносили идею борьбы за существование, которая отличалась в лучшую сторону от соответствующих идей Рикардо разве что большей героичностью и зрелищностью, да еще и триумфом победителей на костях поверженных неудачников.

6
Марксистский туман

I

Среди наследников Рикардо социальные дарвинисты представляли собой отклонение вправо. Маркс же стал значительным отклонением влево. Но корнями он прочно уходит в главенствующую традицию. Социалисты были и до Маркса, но после него их стало гораздо больше. Одна из причин заключалась в том, что Маркс построил свою теорию социализма на основе четкой систематизации экономических идей Рикардо, в частности на его смелой концепции распределения доходов. Отчасти поэтому его труды оказались авторитетными и убедительными, чего так недоставало работам всех его предшественников-социалистов.

На протяжении семидесяти пяти лет после смерти Рикардо его почитателям приходилось защищать своего учителя от обвинений, выдвинутых, среди прочих, Раскином[60]60
  Джон Раскин (также Рёскин, англ. John Ruskin, 1819–1900) – английский писатель, художник, теоретик искусства, литературный критик и поэт, оказавший большое влияние на развитие искусствознания и эстетики своего времени. – Примеч. пер.


[Закрыть] и заключавшихся в том, что Рикардо смотрел на мир глазами хладнокровного биржевого дельца, с полным безразличием взирающего на человеческие несчастья, которые, как он полагал, будут длиться вечно. Упрек, возможно, несправедливый, но и назвать Рикардо человеком страстным не мог никто. Страстным и яростным в гневе, будто Юпитер, был Карл Маркс (1818–1883), и это следует учитывать в первую очередь. Поскольку выводы Рикардо о неизбежном обнищании масс и растущем богатстве тех, кто владеет природными ресурсами и средствами производства, о неизбежном конфликте между заработной платой и прибылью, причем приоритет во имя прогресса был отдан прибыли, могли стать под пером гневного человека призывом к революции. Как было отмечено, представление Маркса о капитализме было ничуть не мрачнее представлений Рикардо или Мальтуса. Но в отличие от них задача Маркса состояла в том, чтобы выявить пороки, заклеймить их, призвать к изменениям и, что очень важно, обрести последователей своего учения. В последнем он преуспел, как никто со времен пророка Мухаммеда.

II

«Железный закон» заработной платы сохранился и у Маркса, но в измененном виде. Рабочего держат на грани нищеты не столько для того, чтобы он заводил меньше детей, сколько для того, чтобы он не мог отстаивать свои права перед работодателем-капиталистом, а также по той причине, что если платить ему хорошо, то вся система перестанет работать. Правда, иногда хозяин может даже поднять зарплату рабочего выше абсолютного минимума, но и это происходит по той же самой причине, по которой доярка дает коровам корма больше, чем необходимо, – для того, чтобы повысить надой. Отношения между наемным работником и работодателем такие же, как между коровой и дояркой.

Отчасти это справедливо, поскольку рабочая сила – это своеобразный резервуар, в который с течением времени невольно попадают свободные ремесленники и земледельцы. Бесправность тех, кто имеет работу, гарантируется за счет резервной армии труда, увеличение и сокращение которой при сохранении уровня безработицы является частью системы. Любой рабочий в любое время может пополнить этот резерв, что обеспечит его сговорчивость и согласие на ту зарплату, которую ему предложат.

Никакой пользы не получает простой человек ни от расцвета изящных искусств, ни от накопления капитала. Напротив, Маркс в характерном для себя стиле заявляет, что они «уродуют рабочего, делая из него неполного человека, принижают его до роли придатка машины, превращая его труд в муки <…> бросают его жену и детей под безжалостную колесницу капитала <…> [Отсюда] накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной деградации…»[61]61
  Karl Marx, Capital (London: William Gliesher, 1918), p. 660–661. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Прибегая к известному приему, который многие считали полезным, Маркс разыскал беспристрастного оппонента, чтобы обосновать свои взгляды. Известный консерватор Дестют де Траси[62]62
  Антуан Луи Клод Дестют де Траси (фр. Antoine Louis Claude Destutt de Tracy, 1754–1836) – видный французский философ, политик и экономист, автор понятия «идеология», введенного и исследованного им в пятитомнике «Элементы идеологии» (Eléments d’idéologie, Paris: Courcier, 1803–1815); правда, в авторской трактовке под «идеологией» понималась наука о зарождении идей в сознании и их влиянии на человеческое мировосприятие и поведение, то есть скорее «социальная психология», чем «идеология» в современном понимании. – Примеч. пер.


[Закрыть] отмечал: «В бедных странах люди чувствуют себя обеспеченными, в богатых они большей частью бедны»[63]63
  Karl Marx, Capital, p. 664. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Следующий по своему влиянию и, вероятно, наиболее важный фактор заключается в том, что экономическая система по своей сути подвержена разрушительным депрессиям. Великий швейцарский историк, философ и экономист Сисмонди[64]64
  Жан Шарль Леонар де Сисмонди (фр. Jean Charles Léonard de Sismondi, 1773–1842) – швейцарский экономист и историк, один из основоположников политической экономии, сторонник трудовой теории стоимости, первооткрыватель экономических циклов. – Примеч. пер.


[Закрыть] в начале XIX века опубликовал книгу, во многом созвучную позиции Адама Смита. Затем, шестнадцатью годами позже, после длительных путешествий по Западной Европе, он вернулся к этой теме, впечатленный масштабами промышленных кризисов и убежденный, что в дальнейшем они будут только усугубляться. Проблема заключалась в том, что покупательная способность рабочих не поспевала за ростом производимого ими продукта. В результате стали накапливаться товары, на которые не было покупателей, и кризис становился неизбежным. Воззрения Маркса на природу кризисов, которые он продолжал дорабатывать после смерти Сисмонди, по существу не сильно отличались и поэтому впоследствии получили широкое распространение.

Однако Маркс выделял и другие причины. По мере накопления капитала норма прибыли падает. А это, в свою очередь, ослабляет стимулы к росту, в результате чего возникают периоды застоя и стагнации. Кроме того, во времена экономического роста резервная армия труда – безработные – будет сокращаться, возникший спрос на рабочую силу приведет к росту заработной платы и, как следствие, к увеличению издержек производства, а это неизбежно положит конец экономическому росту[65]65
  Предложенное Марксом объяснение экономического цикла нигде отдельно не изложено, а рассеяно фрагментарно по всему «Капиталу» – причем, по наблюдению проф. Шумпетера, в случайном порядке. Приведенное здесь лаконичное изложение во многом позаимствовано из бесценной книги Джоан Робинсон «Очерки марксистской экономики» (Joan Robinson, An Essay on Marxian Economics (London: Macmillan, 1942). – Примеч. авт.


[Закрыть]. В подобной логике рассуждений как нельзя лучше проявляется неизбывный пессимизм Маркса в его взглядах на судьбу рабочих при капитализме. Временное улучшение положения рабочего одновременно становится и причиной его быстрого ухудшения. Депрессии обусловливаются не только бедностью рабочих (и, как следствие, их слабой покупательной способностью), но и в равной мере недолгими периодами улучшения их благосостояния.

Поскольку правительство, в понимании Маркса, было прислугой буржуазии, представлялось маловероятным, чтобы оно беспокоилось о помощи безработным, создавая для них рабочие места. Но даже если бы оно этим и занялось, такая мера привела бы к сокращению резервной армии труда и, как следствие, к экономической депрессии. По тем же причинам будут тщетны все попытки компенсировать дефицит покупательной способности, не дающий рабочим возможность приобретать продукты своего труда, с помощью государственных мер – например, повышения покупательной способности посредством организации общественных работ. Кроме того, в самом процессе «производства и воспроизводства» таятся более глубокие изъяны, которые столь поверхностными мерами не излечиваются, что делает последние просто бессмысленными<sup>[66]66
  Здесь мне, вероятно, следует напомнить читателю, что в этой главе я занят не критикой марксизма, а изложением марксистской позиции и описанием характера ее влияния на умы. Критике марксизма и без меня по-прежнему посвящается большое количество работ. – Примеч. авт.


[Закрыть]</sup>. Этот тезис был одним из самых важных для Маркса и особенно для его последователей. Если бы можно было предотвращать депрессии с помощью увеличения покупательной способности рабочих, скажем за счет государственного финансирования, тогда капитализм оказался бы работоспособным строем. Угрозу революции можно было бы ликвидировать всего лишь ценой дефицита государственного бюджета. Однако проницательные марксисты эту опасность видели и полагали, что так просто ее не избежать. Так на очередном этапе развития экономической науки, когда она превращается в увлекательное изучение причудливых союзов, заключаемых порой между противниками, в этом споре в одной лодке с марксистами оказались отъявленные консерваторы.

С последующей эволюцией марксизма знаком практически каждый. Продолжается концентрация капитала; промышленные предприятия и ресурсы оказываются в собственности всё меньшего количества людей, которым принадлежит всё больше богатств. Капиталист, по Марксу, демонстрирует свою безграничную проницательность и даже хитрость во всем, кроме вопросов, касающихся его собственного выживания. В этом смысле он не поддается перевоспитанию и продолжает сознательно и уверенно двигаться по пути самоуничтожения. И напротив, угнетенный и беспомощный рабочий наделен острым мышлением и способностью к обучению. Процесс капиталистической концентрации сталкивает в ряды пролетариата целые слои господствующего класса, которые приносят пролетариату «большое количество элементов образования и прогресса», что лишь укрепляет ряды пролетариев. В итоге централизация производства приводит к безысходности и бессилию перед лицом рабочих масс, которые к этому моменту уже превратились в дисциплинированную армию промышленных рабочих. Затем под гулкий звон похоронного колокола происходит экспроприация экспроприаторов. На следующем этапе Маркс присоединяется к оптимистам. Здесь уже открыт путь для совершенной конкуренции – более совершенной, чем у Рикардо. Ведь потребность в управлении была обусловлена лишь нуждами капитализма и стремлением к стяжательству, которая порождается всё тем же капитализмом. С исчезновением необходимости в подавлении масс силами правопорядка и охране имущества от расхищения (ведь воровство есть следствие корыстолюбия и стяжательства) государство может начать отмирать как явление. Но, к сожалению, этому будет предшествовать революция. Люди по большому счету так и не смогли проникнуть мысленным взором дальше этой неприятной перспективы. Как писал Маркс, «…насильственное ниспровержение всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются»[67]67
  Karl Marx, Communist Manifesto. – Примеч. пер.


[Закрыть] – даже как-то неуютно становится.

III

Из всех экономических теорий превратнее всего был понят марксизм. Марксизму удалось завладеть умами миллионов – с этим, конечно, все согласны. Но почему-то широко распространено заблуждение, будто влияние Маркса ограничивалось кругом верных сторонников его учения. В массовом сознании господствовало мнение, что его идеи подобны инфекционной болезни наподобие ветряной оспы: люди либо заражаются ею и многочисленные рубцы навсегда остаются на их лицах, либо не заболевают благодаря какой-нибудь эффективной прививке. Однако трудно придумать что-либо более далекое от истины. Маркс оказал сильнейшее влияние и на тех, кто категорически не принимал его систему взглядов. Он повлиял даже на тех, кому его учение вообще не было адресовано.

Отчасти это произошло в силу того, что исследования Маркса в области социальной теории просто захватывали дух. Никому ни до ни после него не удавалось понять и собрать воедино самые разные аспекты жизни социума: социальные классы, экономическое поведение, сущность государства, империализм и войны – всё это отражено в теории Маркса, будто на гигантской фреске, на которой выписаны события начиная с самых древних времен вплоть до отдаленного будущего. Мнение Маркса стало непререкаемым в понимании вопросов классовой борьбы, империализма или причин войн между государствами, ибо Маркс был единственный, кто предложил всеобъемлющее объяснение этих явлений в привязке к остальному человеческому опыту. Таким образом, вся американская мысль подпала под глубокое влияние марксистского взгляда на империализм. Например, разрыв с британским империализмом объясняли так: он произошел по экономическим вопросам. Марксисты считали, что в основе империализма лежит экономический эгоизм. Но было и другое, альтернативное понимание империализма – здесь мы уже видим рассуждения о благотворности власти колониальных империй, взваливающих на себя «бремя белого человека», разговоры о неготовности аборигенов к независимости и необходимости защитить их от коммунизма. И даже в случае с Индокитаем, где в середине XX века практическое применение этого подхода быстро привело к разрушительным последствиям, оставались подозрения, что в основе американской интервенции лежали экономические причины.

«Как экономист-теоретик Маркс был прежде всего очень эрудированным человеком»[68]68
  Joseph A. Schumpeter, Capitalism, Socialism and Democracy, 2nd ed. (New York: Harper, 1947), p. 21. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Он ставил перед собой цели как революционер, но методы использовал научно-академические. Поэтому выработанные им концепции способствовали лучшему восприятию и пониманию действительности всеми без исключения учеными, специализирующимися в области общественных наук. В мире, который, только начав выходить из нищеты, накопил немалые богатства, большинство конфликтов неизбежно имели экономическую причину. Ведь, по сути, кроме богатства, других весомых причин для раздоров не было. И даже если объявлялись какие-либо иные причины – любовь, честь, патриотизм или религиозные убеждения, – всё равно при более пристальном и критическом рассмотрении можно было разглядеть причины экономические. Такой в упрощенном изложении была Марксова материалистическая концепция истории. И хотя не Маркс был автором этой концепции (он сам ясно об этом заявлял), именно он ее прославил. С этой концепцией согласится даже – и, наверное, в особенности – современный консерватор. Увидев какого-нибудь энтузиаста, агитирующего за проведение преобразований, будь то у себя на родине или за рубежом, консерватор автоматически задается вопросом: «Зачем ему всё это нужно?» Консерватор подозревает, что в основе пропитанной моралью риторики реформаторов, поборников всеобщего блага, либеральных политиков, общественных и государственных деятелей лежат – несмотря на их благородные заверения в обратном – исключительно корыстные интересы. «Как же им удается это скрывать?» – продолжает доискиваться консерватор.

Маркс предвидел, что в процессе концентрации капитала контроль над ресурсами общества всё больше и больше будет сосредотачиваться в руках немногих, число которых будет уменьшаться. В то время как материалистический взгляд на человеческую мотивацию лежит в основе американского консерватизма, концентрация капитала является аксиомой американского либерализма. Именно ссылки на Маркса – по крайней мере, в значительной степени на Маркса – являются аргументом в пользу усиления антимонопольного законодательства.

В главенствующей экономической традиции наличие в обществе социальных классов – капиталистов, среднего класса и пролетариата – если и признавалось, то неявно, а то и вовсе отрицалось. При этом очевидно, что классы существовали, как существовало и явление, подозрительно похожее на классовую борьбу. И для понимания этих явлений общество было вынуждено полагаться на Маркса.

Наконец, Маркс приобрел влияние, поскольку стал провозвестником воистину ужасной экономической депрессии. В главенствующей традиции, как отмечалось, депрессии считались обычной, периодически повторяющейся напастью. Однако Маркс считал, что депрессия – это разрушительное по своей силе явление капитализма, которое, будто волна, набирает свою силу. И в конечном итоге экономическая депрессия может разрушить экономическую систему (или, по меньшей мере, ознаменует ее гибель). Это утверждение, в отличие от многих прочих, не позволяет уличить Маркса в заблуждении, поскольку очевидно, что до 1930 года депрессии чем-то обыденным не считались. В 1934 году, на третий год Великой депрессии, Джон Стрейчи, в ту пору, пожалуй, самый трезвомыслящий марксист Великобритании, исследовав текущую экономическую ситуацию, пришел к выводу, что «весь капиталистический мир движется к варварству»[69]69
  John Strachey, The Coming Struggle for Power, 4th ed. (London: Gollancz, 1934), p. 8. – Примеч. авт.


[Закрыть]. И даже высказывание самого ортодоксального из английских экономистов, сделанное в том же году, по сути, ничем, кроме разве что явной ноты сожаления, не отличалось от вывода Стрейчи. Сэр Артур Салтер заявил, что «пороки капиталистической системы постепенно отнимают у нас плоды ее преимуществ, а теперь и вовсе угрожают самому ее существованию»[70]70
  Arthur Salter, Recovery: The Second Effort (London: G. Bell & Sons, 1934), p. 209. – Примеч. авт.


[Закрыть].

IV

Если бы Маркс по большому счету был не прав, то его влияние на умы быстро бы сошло на нет, а тысячи исследователей, которые отдали все свои силы выявлению ошибок в его сочинениях, занялись бы чем-нибудь другим. Но Маркс в значительной мере оказался прав, особенно в контексте своей эпохи. Последнюю мысль следует подчеркнуть особо. Большинству экономических философов достаточно было получить доказательства своей правоты применительно к той эпохе, в которой они жили. Никто же не станет в наше время защищать, скажем, мнение Адама Смита, который говорил, что у корпораций (акционерных обществ) нет будущего. Но марксисты утверждали, что Маркс, с некоторыми корректировками, останется прав и впредь. Поистине серьезное испытание на прочность.

И поскольку очень многие утверждения Маркса оказались верными, мало кто способен подавить в себе напрашивающийся вопрос: а не прав ли Маркс и во многом другом, в том числе насчет перспектив капитализма? А что если именно он смотрел правде в глаза, в то время как остальные бежали от нее под сомнительную защиту самообмана и выдавали желаемое за действительное? Повсеместное распространение подобных мыслей вкупе с воззрениями его последователей служило мерилом влияния Маркса. А в тех, кто противился, он бесподобным образом умел посеять сомнения. На подсознательном уровне у каждого критика, который не поддерживал марксизм, но оставался чутким к мысли в любой ее форме и проявлении, неизменно возникал вопрос: «Не уподобляюсь ли я Панглосу[71]71
  Панглос (фр. Pangloss) – учитель «метафизико-теологико-космолонигологии» из сатирической повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм» (Candide, ou l’Optimisme, 1759), неиссякаемый ходячий фонтан пустых, но жизнеутверждающих «расхожих мудростей» вроде «мы живем в лучшем из миров». – Примеч. пер.


[Закрыть]?»

И адепты марксизма усилили эти сомнения. Но в то время как приверженцы главенствующей традиции колебались, марксисты были тверды в своих убеждениях. По их мнению, комфортной и безоблачной жизни не будет. Они с готовностью принимали тот факт, что в будущем нас ждет неуклонное обнищание масс, всё более тяжелые экономические кризисы и в конечном итоге кровавая революция. Способность признавать неизбежность столь ужасной перспективы помогла утвердить за марксистами репутацию реалистов, людей безо всяких иллюзий. Кроме реализма марксистам особенно была свойственна тяга к морали: «Религиозность марксизма <…> можно проследить и на примере отношения истинного марксиста к оппонентам. Для него, как и для всякого верующего, ошибка оппонента трактуется не просто как ошибка, а как грех. Инакомыслие осуждается не только с интеллектуальных, но и с моральных позиций»[72]72
  Schumpeter, Capitalism, Socialism and Democracy, p. 5. В главенствующей традиции, напротив, столь страстная вера считалась несовместимой с научным рационализмом. Впрочем, исключения, надо признать, допускались. Тот же Маркс как раз и подметил, вполне небезосновательно: «Экономисты похожи на теологов, для которых существует лишь два вида веры. Всякая вера, отличающаяся от их собственной, – изобретение человека, в то время как их собственная, отмеченная клеймом высшей пробы вера – это эманация от Бога» (цитата из «Нищеты философии», приведенная в «Грядущей борьбе за власть» Дж. Стрейчи). – Примеч. авт.


[Закрыть]. Иными словами, критиковать марксистов – всё равно что пытаться пробить каменную крепостную стену дубинкой.

И наконец, тех, кто считал, что Маркс ошибается, всегда можно было обвинить в неспособности вникнуть в суть его учения. Действительно, понять Маркса не так-то просто; следовательно, те, кто полагает, что он не прав, попросту не сумели по достоинству оценить его учение. Так, одной из главных причин кризиса капитализма Маркс, как уже упоминалось, называл снижение нормы прибыли по мере накопления капитала. Маркс всегда настаивал на окупаемости капиталовложений и рентабельности производства – в этом он ничем не отличался от какого-нибудь председателя Национального союза промышленников. Снижение нормы прибыли неизбежно вело бы к периодическим сбоям в процессе расширения производства, а те, в свою очередь, только усугубляли и продлевали бы кризис.

В XX веке тенденция к снижению прибыли не прослеживалась, в то время как накопление капитала шло быстрыми темпами. По этой причине снижение нормы прибыли нельзя всерьез рассматривать в качестве возможной причины депрессии. Даже одна из современных толковательниц, сочувствующих Марксу, пришла к выводу, что «тенденция к понижению нормы прибыли, взятая Марксом в качестве довода, вовсе ничего не объясняет»[73]73
  Joan Robinson, An Essay on Marxian Economics, p. 42. – Вариация на эту же тему содержится и в работе: Paul Baran and Paul M. Sweezy, Monopoly Capital (New York: Monthly Review Press, 1966). – Примеч. авт.


[Закрыть]. Однако не многие марксисты отваживаются на такое признание – он не мог ошибаться; и тот факт, что свои выводы он основывал на анализе ситуации минувшего века, когда норма прибыли проявляла склонность к снижению, здесь вовсе ни при чем. А всё дело в том, что очередной критик Маркса не способен уловить всей тонкости и сложности его аргументации и потому излишне упрощает и вульгаризирует позицию Маркса.

Об интересе интеллектуалов к учению Маркса написано немало. Чем же, в частности, может привлекать пытливых и здравомыслящих людей учение, которое перешло в разряд догмы? На этот вопрос ответить непросто. Помимо того очевидного факта, что марксисты считают учение Маркса расхожей мудростью, оно привлекает обманчивым реализмом, четкостью и определенностью, обещанием гарантий личной безопасности своим защитникам и в значительной мере – живостью и правдивостью. Но во многом сила Маркса всегда заключалась в умении укрепить его последователей в мысли, что все, кто с ним не согласен, либо глупцы, либо наивные простаки, либо буквоеды. Согласитесь, это серьезные обвинения; и поэтому бессчетное множество интеллектуалов просто не желали рисковать своей репутацией и удостаиваться подобных ярлыков. Уж лучше убедить самого себя и окружающих в своей способности прозревать глубинные смыслы. Для этого, может быть, пришлось бы заявить, что Маркс имел в виду совсем не то, что говорил. Но зато подобное признание послужило бы доказательством того, что ты не совсем отстал. Таким образом, принятие учения Маркса перестало служить свидетельством того, что человек этот догматик, оторван от жизни и погряз в заблуждениях. Напротив, теперь это свидетельствовало о готовности и реальной способности человека смело погрузиться в мир тонких смыслов, не заметных при первом прочтении трудов Маркса, – интеллектуалов такое всегда притягивает. И в этом еще один источник огромного влияния Маркса на умы.