Книга: Интерлюдия. Последнее лето Форсайта - Джон Голсуорси

И да, это именно небо, со всей воздушностью и необъятностью, яркими красками и облаками, затуманивающими взор, закатами и рассветами, глядя на которые мы опять-таки поднимаем взгляд к небу.

И ведь ничто не предвещало ни красоты, ни летящего слога, ни за что б не подумала, что эта небольшая вещь будет заключать в себе так много. Все движения сердца, души, все мечты неосуществимые, и сладость попалам с горечью - все здесь. Там, где казалось бы, этому старому человеку просто бы потихоньку доживать отпущенное ему время, но... откуда что берется, какие видения застилают ему взор, от каких движений души волнуется кровь, и он сам знает, что не след, но все эти сиюминутные радости, ощущения чуть не полета... Это было просто волшебно! И это чудесным образом взволновало и меня.

Наверное, все дело в том, что, читая про чувства молодого человека или чуть постарше, понимая ему и сочувствуя - это одно. Но когда ты проникаешься чувствами и эмоциями человека, оставившего за спиной... ну не будем называть эту цифру, это не так важно, но мы понимаем, что осталось ему так мало, каждый миг - это подарок, и потому так ярки его ощущения, переживания, и мимо этого нельзя пройти спокойно, это взрывает в свою очередь и твои чувства.

И это - возвращаясь на нашу суетную землю - тоже Форсайт!

Сейчас, в объятьях юной осени, он снова поведает мне о тоске, что гнездится в нем. О ней. О женщине с волосами цвета опавших листьев, что вот уже столько лет перебирает клавиши его души, извлекая из могучего рояля невероятную, полную боли музыку. Он помнит каждую встречу. Их было восемь. Он помнит глубокий взгляд серых глаз, жесты и полуулыбки. Каждый миг отчаяния. Помнит и, пожалуй, никогда не забудет. Он так много отдал бы за малейших намек на взаимность, но нет… Время проходит, время спешит. Он сможет все. Заботливо прикроет собой от боли Флёр и, конечно, простит ей её эгоизм. Он постарается, выкроет себе еще пятнадцать лет и увидит, каким станет Кит. Сходит на первый матч и ощутит истинно форсайтскую гордость от осознания, что это его внук. Пока хватит сил, будет беречь это ценное, что у него есть, от невзгод. Сомс сможет! Вот только единственное у него не получится. Не получится забыть. Забыть ее. Мимолетные встречи в Робин-Хилле, в Булонском лесу, в маленькой квартирке в Челси и здесь… в Америке. Она за роялем, и каждый новый аккорд острым углом ранит душу. И я сижу тут, вдыхаю прелый аромат остывающей земли, стряхиваю золото опавшей листы с колен и так хочу, так хочу ему помочь. Попросить отпустить историю в небо, попросить быть еще сильнее, чем есть, да просто хочу обнять… Вот только поможет ли?

В жизни человека бывает, видно, только одно по-настоящему знойное лето (с.)

Можно ли забыть первую любовь, если для другой в сердце попросту не нашлось места?

Листья опадут и укроются снегом. За снегом будет мороз и сочельник, а после новый виток жизни. Еще один год. Он так и будет сидеть на скамье, задавая себе вопросы, на которые ему никогда не найти ответы. И пока помню, я буду рядом. Глубоко переживать, негодовать и грустить. Как от любви до ненависти, так и от ненависти до любви один шаг. Шаг навстречу к тебе я уже сделала, Сомс…

Я помню, была мелодия, тихая и тягучая. Старый Джолион Форсайт ждал в гостиной у рояля приход дамы в сером. Звонкой легкой песенкой перескакивало, торопилось детство юного Джона. А сейчас совершенно новый мотив долгой нотой растворился в воздухе, принеся с собой образы. Прогулка на лошадях, сосновый лес, затонувший в потоках солнечного света, смольный запах нагретых игл и травы. Ровная песчаная дорога к русалочьим глазам. Только каким бы простым ни казался путь сначала, он тернист. Ведь не раньше, чем луна зальет мерцанием курган и укутает в белые шали стволы деревьев, не раньше, чем выяснится правда и откроется сердце, ночь отступит и рассеется мрак. Мир оживет. Оживет, и жизнь засияет в лучах чувства. Нового, но не первого. Теплые дни в усадьбе Уилмотов наполнятся музыкальными переливами гавайской гитары перед камином, разговорами о хлопке и… счастьем?

И мне, пожалуй, нужно принять эту историю. Нужно привыкнуть, пожелать добрых слов юному Джону и набраться терпения в ожидании новой истории о любви, но… Но почему сейчас так некстати я стою посреди китайской гостиной вместе с Флёр? Смотрю на картину с белой обезьяной и мучительно, надрывно день за днем пытаюсь нащупать путь из темноты. Даю себе обещание все исправить, все изменить. Здесь, рядом с Майклом и одиннадцатым баронетом. Обещаю, но, кажется, все еще люблю. Почему?

P.s...

Вот он замер в нерешительности, не зная как скатиться с лестницы. Лицом вниз, ногами вперед? На животе, боком? Нелегкая задачка как ни крути, а ведь надо успеть до приезда родителей! Вот он сооружает плот из полотенец и подушек, вступает в неравный бой с белым медведем и берет штурмом замок Фрон де Бефа, на постройку которого потратил три дня! А сейчас, расположившись в просторном зале, инсценирует Семилетнюю войну, вооружившись сотней оловянных солдатиков. Его не обремененные школой деньки текут неторопливо, каждый проходит под властью вдохновения. Откуда его черпать, как не из «Тома Сойера» и «Гекльберри Финна»? Как не любить приключения рыцаря Айвенго? В окружении Джона немного людей: конюх Боб, няня «Да», мадемуазель и Белла. Вот только главных все нет и нет, а так хочется тепла и участия отца и матери. Этой далекой, бесконечно прекрасной матери, тоску по которой не передать словами, на которую не наглядеться, которую не дождаться! Но спустя месяцы она перешагнет порог, и все изменится. Вспомнится красота ее глаз и волос, чудесный аромат и легкие одежды, вновь осознается, что она – где-то там, на далеком пьедестале, ступеньки к которому приходится делить с отцом. Правда, есть что-то недоброе в его долгом взгляде, когда Джон отвоевывает слишком много внимания? А еще этот чудной сон, где черная кошка со странной улыбкой отца шепчет: «Не пей слишком много». Не хочет делиться светом луны? В этой настойке из солнечных дней, на этих страницах детства есть нечто большее, чем груда очаровательных зарисовок с мальчиком на лестнице, мальчиком-мореплавателем, мальчиком-индейцем – обычным мальчиком, коих сотни и тысячи были и есть. Здесь бережно сохранились неясные и безотчетные переживания, фантазия и реальность, безграничная любовь и привязанность к матери. Здесь все живописно, фактурно и чувственно, как только и может быть у Джона Голсуорси – великого мастера перевоплощения из сдержанного рассказчика в романах в талантливого художника в интерлюдиях.

От этих воздушных описаний, умело подобранных слов, искренних чувств не спрятаться. С этим маленьким альбомом акварельных этюдов не хочется расставаться! А потому, дойдя до последней строчки, так хочется снова отведать глоточек счастья и помолодеть, вернуться к легким страницам, на которых душа ребенка, на которых любовь и жажда участия, на которых царит детство Джона – твоё, моё, наше! И, думается мне, вернусь!

Эта интерлюдия показывает нам отношения и любовь еще совсем маленького мальчика и его мамы. И все было бы чудесно, но мне историю испортила Ирэн. Я уже не могла воспринимать ее просто как мать, каковой она тут и предстает перед нами. Нет, для меня это уже определенный персонаж, к которому я испытываю достаточно сильные эмоции, причем негативные, так что полного погружения не произошло.

Дальше...