Текст книги "Хиросима"

– А где Фукаи-сан? – спросил он.

– Он не захотел идти с нами, – ответил отец Кляйнзорге. – Он убежал назад.

Когда госпожа Сасаки услышала голоса людей, которые тоже оказались погребены под развалинами завода, она заговорила с ними. Ее ближайшей соседкой оказалась старшеклассница, которую отправили работать на завод и у которой, по ее словам, был сломан позвоночник. Госпожа Сасаки сказала: «Я тут лежу и не могу пошевелиться. У меня отрезана левая нога».

Некоторое время спустя она снова услышала, как кто-то прошел у нее над головой, а затем отошел немного в сторону и начал раскапывать завал. Спасатель освободил нескольких человек, в том числе соседку-школьницу, которая обнаружила, что позвоночник у нее цел, и смогла вылезти наружу. Госпожа Сасаки позвала спасателя, и он направился к ней. Он раскидал огромную груду книг и проделал небольшой туннель. Она увидела его вспотевшее лицо; он сказал ей:

– Девушка, вылезайте.

Она попыталась.

– Я не могу пошевелиться, – пожаловалась она.

Мужчина немного расширил туннель и сказал ей, чтобы она собрала все силы и попробовала выбраться. Но книги давили ей на бедра, и мужчина наконец увидел, что поверх книг лежит шкаф, а на него давит большая балка.

– Подождите, – сказал он. – Я принесу лом.

Мужчины не было довольно долго, а когда он вернулся, то был очень зол, будто она сама виновата в своем бедственном положении.

– У нас нет людей, чтобы вам помочь! – крикнул он в туннель. – Вам придется выбираться самой.

– Но это невозможно, – сказала она. – Моя левая нога…

Мужчина ушел.

Прошло довольно много времени, прежде чем несколько человек пришли и вытащили госпожу Сасаки. Ей не оторвало левую ногу, но она была сломана, вся в порезах и вывернута ниже колена. Госпожу Сасаки вывели во двор. Шел дождь. Она села на землю. Когда дождь превратился в ливень, кто-то велел всем раненым укрыться в заводских бомбоубежищах. «Пойдем, – сказала ей измученная женщина. – Ты можешь прыгать на одной ноге». Но госпожа Сасаки не могла сдвинуться с места, просто сидела под дождем и ждала. Потом какой-то человек принес большой лист кровельного железа, сделал из него подобие навеса, взял ее на руки и перенес в самодельное укрытие. Она была ему очень благодарна до тех пор, пока он не привел двух страшно раненных людей – женщину, которой оторвало грудь, и мужчину с полностью обожженным и кровоточащим лицом, – чтобы они укрылись вместе с ней. Больше никто не пришел. Дождь закончился, день был пасмурный и жаркий; еще до наступления темноты три изуродованных тела под перекошенным листом кровельного железа начали дурно пахнуть.

Соседскую ассоциацию Нобори-тё, в которую входили католические священники, раньше возглавлял энергичный человек по имени Ёсида. Когда он отвечал за противовоздушную оборону района, то хвастался, что огонь может спалить всю Хиросиму, но никогда не доберется до Нобори-тё. Бомба уничтожила его дом; с улицы, по которой спешили люди, и с территории иезуитской миссии было видно, что балка придавила ему ноги. Госпожа Накамура с детьми и отец Кляйнзорге с господином Фукаи на спине в общей суматохе едва заметили его, когда проходили мимо; он был лишь частью туманного пейзажа страданий, по которому они прокладывали свой путь. Они не ответили на его крики о помощи; выделить его голос среди множества других они не могли. Они шли мимо, как и другие люди. Нобори-тё опустел, и его охватил огонь. Господин Ёсида увидел, как дом иезуитской миссии – единственное целое здание в районе – вспыхнул, и страшный жар обдал лицо. Потом пламя перебралось на другую сторону улицы и охватило его дом. В припадке ужаса он собрал все оставшиеся силы, вырвался из завала и побежал по переулкам Нобори-тё, а вокруг пылал огонь, который, как он считал, никогда не доберется до его района. После этого он сразу же стал вести себя как старик; два месяца спустя он уже был совершенно седой.

Доктор Фудзии стоял по шею в реке, стараясь укрыться от разбушевавшегося огня, а ветер становился все сильнее, и вскоре, несмотря на то что в реке было неглубоко, поднялись такие волны, что люди под мостом едва могли удержаться на ногах. Доктор Фудзии перебрался к берегу, присел на корточки и ухватился здоровой рукой за большой камень. Через некоторое время стало возможно пройти по самой кромке воды вдоль реки, и доктор Фудзии с двумя своими медсестрами, которые остались в живых, продвинулся метров на двести вверх по течению, к отмели около парка Асано. На песке лежало много раненых. Был там и доктор Матии со своей семьей; у его дочери, которая находилась на улице, когда взорвалась бомба, были сильные ожоги на руках и ногах, но, к счастью, не на лице. Плечо доктора Фудзии ужасно разболелось, тем не менее он с интересом осмотрел ожоги девушки. Затем он лег. Несмотря на весь ужас вокруг он стыдился своего внешнего вида, а потом заметил доктора Матии, который выглядел как нищий: на нем не было ничего, кроме окровавленного и порванного нижнего белья. Ближе к вечеру, когда огонь начал утихать, он решил отправиться в дом своих родителей в пригород Нагацука. Он спросил доктора Матии, не хочет ли он присоединиться к нему, но тот ответил, что они с семьей собираются заночевать на отмели – из-за ожогов дочери. Доктор Фудзии вместе со своими медсестрами первым делом отправился в Усиду, где в полуразрушенном доме родственников он нашел припасенные им средства для оказания первой помощи. Медсестры перевязали его, а он – их. Они пошли дальше. По улицам теперь почти никто не ходил, но огромное множество людей сидели и лежали на мостовых: их рвало, они ждали смерти и умирали. По дороге в Нагацуку он видел столько трупов, что это поставило его в тупик. Он стал задаваться вопросом: могла ли сотворить такое «цветочная корзина Молотова»?

Доктор Фудзии добрался до дома семьи к вечеру. До центра города отсюда было километров восемь, но крыша здания обвалилась, а все стекла вылетели из окон. Весь день люди стекались в парк Асано. Это частное владение находилось достаточно далеко от взрыва, так что бамбук, сосны, лавры и клены здесь были еще живы, и зелень манила беженцев – отчасти потому, что они верили, что если американцы вернутся, то будут бомбить только здания; отчасти и потому, что листва казалась средоточием прохлады и жизни, а изящно выточенные сады камней с их тихими прудами и арочными мостиками выглядели очень японскими, нормальными, безопасными; а отчасти еще и потому, что многие из оказавшихся там (как они потом признавались) испытывали непреодолимое глубинное желание укрыться в листве. Госпожа Накамура и ее дети пришли сюда одними из первых и расположились в бамбуковой роще у реки. Их мучила страшная жажда, и они напились прямо из реки. После этого их сразу стало мутить, началась рвота, которая не отпускала весь день. Других тоже тошнило; все они думали, что это химическая атака американцев (вероятно, из-за сильной ионизации воздуха – «электрического запаха», который повис в результате взрыва атомной бомбы). Когда отец Кляйнзорге и другие священники вошли в парк, кивая знакомым, мимо которых они проходили, семейство Накамура чувствовало себя очень плохо – все они распростерлись на земле. Женщина по имени Ивасаки, жившая недалеко от миссии, сейчас сидела рядом с госпожой Накамурой; она встала и спросила священников, оставаться ли ей на месте или пойти с ними. «Я даже не знаю, где сейчас безопаснее всего», – сказал отец Кляйнзорге. Она осталась там, где сидела, и в тот же день умерла, хоть у нее и не было видимых ран или ожогов. Священники прошли чуть дальше вдоль реки и устроились под каким-то кустом. Отец Ласалль сразу же лег и уснул. Студент-теолог, проделавший весь путь в тапочках, принес с собой узел с одеждой, в который уложил две пары кожаных туфель. Когда он сел рядом с остальными, то обнаружил, что узел развязался и две правые туфли выпали, а он остался с двумя левыми. Он пошел обратно, след в след, и смог найти одну из правых туфель. Вернувшись к священникам, он сказал:

– Забавно, хотя все это уже не имеет никакого значения. Еще вчера туфли были самым ценным, что у меня было. А сегодня мне все равно. Одной пары вполне достаточно.

– Точно, – сказал отец Цесьлик. – Я начал было собирать с собой книги, но потом подумал: «Сейчас не время для книг».

Когда господин Танимото со своим тазиком в руках добрался до парка, там уже собралось очень много людей и отличить живых от мертвых было трудно, поскольку большинство лежали совершенно неподвижно, с открытыми глазами. Для отца Кляйнзорге, выходца с Запада, самым ужасным и невероятным в происходящем была эта тишина в роще у реки, где вместе страдали сотни тяжелораненых. Пострадавшие молчали; никто не плакал, а тем более не кричал от боли, никто не жаловался; те, кто умирал, – а таких было очень много – делали это тихо; даже дети не плакали; большинство людей не разговаривали. И когда отец Кляйнзорге стал раздавать воду раненым, у которых лица были практически стерты от ожогов, они отпивали немного, а потом приподнимались и кланялись ему в знак благодарности.

Господин Танимото поздоровался со священниками и стал оглядываться в поисках других знакомых. Он увидел госпожу Мацумото, жену директора Методистской школы, и спросил ее, не хочет ли она пить. Она хотела – так что он пошел к пруду в одном из садов камней парка Асано и набрал для нее воды в свой тазик. Затем он решил предпринять еще одну попытку добраться до своей церкви. Он пошел в Нобори-тё тем же путем, которым оттуда бежали священники, но далеко продвинуться ему не удалось: на улицах района так яростно бушевал огонь, что пришлось повернуть назад. Он пошел к реке и стал искать лодку, на которой можно было бы перевезти тяжелораненых из парка Асано, подальше от надвигающегося пламени. Вскоре он нашел на берегу большую прогулочную плоскодонку, но внутри и вокруг нее открывалась страшная картина: пять мертвецов, почти обнаженных, с жуткими ожогами. Очевидно, они погибли почти одновременно, по их позам можно было догадаться, что они все вместе пытались столкнуть лодку в реку. Господин Танимото поднял тела, оттащил их от лодки, а когда покончил с этим, его охватил такой ужас – он потревожил мертвых, помешал им опустить на воду свое судно, чтобы отправиться в призрачный мир, – что он сказал вслух: «Пожалуйста, простите меня за то, что я забираю эту лодку. Она нужна мне, чтобы помочь живым». Плоскодонка была тяжелой, но ему все-таки удалось спустить ее на воду. Весел не оказалось, и для того, чтобы сдвинуться с места, он использовал толстый бамбуковый шест: только его и удалось найти. Он поплыл вверх по течению, к самой людной части парка, и начал перевозить раненых на другой берег. За один раз он мог погрузить в лодку десять-двенадцать человек, но река посередине была слишком глубокой, шест не доставал до дна, приходилось им грести, и поэтому каждая переправа занимала очень много времени. Так он трудился несколько часов.

Вскоре после полудня огонь добрался до лесов Асано. Господин Танимото понял это, когда в очередной раз вернулся на своей лодке к парку и увидел, что множество людей устремились к берегу. Он причалил и пошел наверх, чтобы понять, что происходит, а когда увидел огонь, закричал: «Все молодые люди, кто не сильно пострадал, за мной!» Отец Кляйнзорге подвел отца Шиффера и отца Ласалля поближе к берегу и попросил переправить их, если огонь подойдет слишком близко, а затем присоединился к добровольцам Танимото. Господин Танимото послал одних искать ведра и тазы, а другим велел сбивать огонь с кустов своей одеждой; когда появились ведра, он выстроил цепочку от одного из прудов в саду камней – по ней стали передавать воду. Его команда боролась с огнем больше двух часов и в конце концов победила пламя. Пока добровольцы господина Танимото работали, испуганные люди в парке все ближе и ближе прижимались к реке, и в какой-то момент толпа стала вытеснять несчастных, оказавшихся у самого берега, в воду. Среди тех, кто был сброшен в реку и утонул, были госпожа Мацумото из методистской школы и ее дочь.

Когда отец Кляйнзорге вернулся с тушения пожара, он обнаружил, что отец Шиффер все еще истекает кровью и ужасно бледен. Несколько японцев стояли вокруг и смотрели на него, а отец Шиффер прошептал со слабой улыбкой:

– Как будто мы все уже умерли.

– Еще нет, – ответил отец Кляйнзорге.

Он захватил с собой аптечку доктора Фудзии, чуть раньше он заметил в толпе доктора Канду, а теперь разыскал его и попросил перевязать раны отца Шиффера. Доктор Канда видел бездыханные тела жены и дочери в развалинах своей больницы; теперь он сидел, обхватив голову руками. «Я ничего не могу сделать», – сказал он. Отец Кляйнзорге наложил еще одну повязку на голову отца Шиффера, перенес его на пригорок, уложил так, чтобы голова была высоко поднята, и вскоре кровотечение прекратилось.

Примерно в это же время послышался рев приближающихся самолетов. Кто-то в толпе рядом с семьей Накамура крикнул: «Это „Грумманы“ [12]12
  Во время Второй мировой войны американская корпорация «Грумман» (англ. Grumman) больше всего прославилась своими палубными истребителями F4F Wildcat и F6F Hellcat.


[Закрыть], они заходят на атаку, сейчас будут стрелять!» Пекарь по имени Накасима встал и скомандовал: «Если у кого белая одежда – снимайте!» Госпожа Накамура стянула с детей кофты, раскрыла зонт и велела им залезть под него. Многие люди, даже сильно обожженные, забирались в кусты и оставались там до тех пор, пока гул самолетов – очевидно, разведывательных или метеорологических – не стих окончательно.

Пошел дождь. Госпожа Накамура сказала детям не вылезать из-под зонта. Капли становились все крупнее, кто-то крикнул: «Американцы сбрасывают бензин. Они собираются поджечь нас!» (Эту новую волну паники спровоцировала одна из теорий, передававшихся в парке из уст в уста, почему Хиросима была охвачена огнем: якобы один-единственный самолет распылил на город бензин, а затем, в один момент, поджег его со всех сторон.) Но с неба явно капала вода; по мере того как усиливался дождь, сильнее становился и ветер, и вдруг – вероятно, из-за мощной конвекции [13]13
  Вид теплообмена, который, в частности, лежит в основе многих атмосферных явлений. Суть его состоит в том, что нижние слои вещества нагреваются, становятся легче и поднимаются наверх, а верхние слои остывают, становятся тяжелее и опускаются вниз.


[Закрыть], порожденной пылающим городом, – по парку пронесся вихрь. Он ломал огромные деревья, а маленькие вырывал из земли с корнем и подбрасывал в воздух. А выше, в извивающейся воронке смерча, бешено вращались самые разные плоские предметы: листы железной кровли и обрывки циновок, куски бумаги и дверей. Отец Кляйнзорге прикрыл глаза отца Шиффера тканью, чтобы тот, совсем ослабший, не подумал, что сходит с ума. Смерч подхватил госпожу Мурату, экономку миссии иезуитов, сидевшую у реки, и протащил вниз по берегу до каменистой отмели, а когда она выбралась оттуда, ее ноги были в крови. Потом воронка ушла в сторону реки, всосала в себя столб воды и постепенно сошла на нет.

После бури господин Танимото снова начал перевозить людей на другой берег, и отец Кляйнзорге попросил студента-теолога перебраться через реку и отправиться в Дом иезуитской общины в Нагацуке примерно в пяти километрах от центра города и попросить тамошних священников прийти на помощь к отцу Шифферу и отцу Ласаллю. Студент сел в лодку господина Танимото и уплыл с ним. Отец Кляйнзорге спросил госпожу Накамуру, не хочет ли она отправиться в Нагацуку вместе. Она сказала, что у нее довольно много вещей, к тому же дети больны – время от времени их все еще тошнило, как, впрочем, и ее саму, – и поэтому она боялась, что не осилит такой путь. Он сказал, что, как ему кажется, отцы из дома иезуитской общины могли бы вернуться на следующий день с тележкой, чтобы забрать ее.

Ближе к вечеру, выйдя ненадолго к берегу, господин Танимото, от энергии и инициативы которого зависело теперь столько людей, услышал, как раненые просят еды. Он посоветовался с отцом Кляйнзорге, и они решили вернуться в город, чтобы раздобыть немного риса в бомбоубежищах соседской ассоциации господина Танимото и иезуитской миссии. Отец Цесьлик и еще несколько человек пошли с ними. Поначалу, пробираясь между рядами разрушенных зданий, они никак не могли понять, где находятся; оживленный город с населением в 245 тысяч человек за одно утро превратился в обгоревшие руины с неясными очертаниями – и эта перемена была столь же разительной, сколь и внезапной. Асфальт на улицах был еще таким мягким и горячим от огня, что идти по нему было очень неудобно. По пути они встретили всего одного человека, женщину, которая сказала им, когда они проходили мимо: «Мой муж лежит в этом пепле». Когда они добрались до территории миссии, где господин Танимото покинул соратников, отец Кляйнзорге с ужасом увидел, что главный дом разрушен. В огороде по дороге к бомбоубежищу он заметил тыкву, которая испеклась прямо на грядке. Они с отцом Цесьликом попробовали ее, она оказалась вкусной. Удивляясь тому, как сильно проголодались, они довольно плотно поели. Потом вытащили из бомбоубежища несколько мешков риса, прихватили несколько тыкв, накопали картошки, которая тоже хорошо пропеклась в земле, и отправились обратно. Господин Танимото присоединился к ним по дороге. Один из членов их группы прихватил с собой кухонную утварь. В парке господин Танимото собрал несколько легкораненых женщин из своего района и поручил им готовку. Отец Кляйнзорге предложил семье Накамура тыкву, они попробовали ее, но их снова стало тошнить. Риса же хватило, чтобы накормить почти сотню человек.

Незадолго до наступления темноты господин Танимото встретил двадцатилетнюю девушку, госпожу Камаи, которая жила в соседнем доме. Она сидела на земле и держала в руках тело маленькой дочери. Ребенок, очевидно, умер еще утром. Увидев господина Танимото, госпожа Камаи вскочила и сказала ему: «Прошу вас, попробуйте найти моего мужа».

Господин Танимото знал, что ее мужа буквально накануне призвали в армию; вчера днем он вместе с женой пытался развлечь госпожу Камаи, чтобы она немного отвлеклась. Камаи прибыл в расположение штаба армии Тюгоку – рядом со старым замком в центре города, – где дислоцировалось около четырех тысяч бойцов. В течение дня господин Танимото видел очень много искалеченных солдат, и он предположил, что казармы сильно пострадали от удара по Хиросиме – чем бы ни был этот удар. Он знал, у него нет ни малейшего шанса найти мужа госпожи Камаи, даже если он отправится на поиски, но он хотел подбодрить ее.

– Я попробую, – сказал он.

– Вы должны его найти, – сказала она. – Он так любил нашего ребенка. Я хочу, чтобы он увидел ее в последний раз.

3
Подробности устанавливаются

Ранним вечером того дня, когда взорвалась бомба, японский военный катер медленно двигался вверх и вниз по семи каналам реки Ота. Чтобы сделать объявление, он останавливался везде, где возможно: напротив песчаных отмелей, где лежали сотни раненых, у мостов, на которых толпились люди, и, наконец, уже в сумерках, напротив парка Асано. На катере стоял молодой офицер и кричал в мегафон: «Потерпите! Скоро прибудет госпитальное судно и позаботится о вас!» Вид корабля на фоне хаоса, царящего за рекой, спокойный молодой человек в опрятной униформе и обещание медицинской помощи – первое за двенадцать страшных часов упоминание о том, что помощь идет, – очень обрадовали людей в парке. Госпожа Накамура стала готовить семью ко сну, заверив, что скоро придет доктор и остановит рвоту. Господин Танимото продолжил переправлять раненых через реку. Отец Кляйнзорге лег, прочел про себя «Отче наш» и «Аве Мария» и тут же задремал; но не успел он заснуть, как госпожа Мурата, богобоязненная экономка, работавшая при миссии, встряхнула его: «Отец Кляйнзорге! Вы же повторили вечернюю молитву?» «Конечно», – ответил он сердито и попытался заснуть снова, но уже не смог. Очевидно, именно этого и добивалась госпожа Мурата. Она завела разговор с уставшим священником. Ее интересовало, когда один из послушников, к которому Кляйнзорге отправил посланника в середине дня, прибудет, чтобы эвакуировать отца-настоятеля Ласалля и отца Шиффера.

Посланником отец Кляйнзорге отправил студента-теолога, жившего при миссии. Он прибыл в дом иезуитской общины, расположенный на холмах в пяти километрах от миссии, в половину пятого. 16 тамошних священников занимались спасательными работами на окраинах. Они переживали за своих товарищей в городе, но не знали, как и где их искать. Священники поспешно соорудили пару носилок из жердей и досок, и шестеро из них отправились вслед за студентом в разрушенные районы. Они пробирались вдоль реки Ота, и дважды жар огня заставлял их спускаться в воду. На мосту Мисаса они столкнулись с длинным строем солдат, в безумной спешке двигавшихся прочь от штаба армии региона Тюгоку в центре города. Все они были сильно обожжены и опирались на палки или просто друг на друга. Раненые, обгоревшие лошади, опустив головы, стояли на мосту. Когда группа добралась до парка, уже стемнело; дальнейшее продвижение затрудняли деревья всех размеров, поваленные взрывной волной. Наконец – вскоре после того как госпожа Мурата задала свой вопрос – спасатели добрались до друзей и напоили их вином и крепким чаем.

Священники обсуждали, как доставить отца Шиффера и отца Ласалля в дом иезуитской общины. Они опасались, что такая дорога через парк и деревянные носилки могут травмировать раненых и те потеряют слишком много крови. Вспомнив о господине Танимото и его лодке, отец Кляйнзорге окликнул его. Добравшись до берега, господин Танимото сказал, что будет рад отвезти раненых священников и сопровождающих их вверх по течению – туда, где они смогут найти нормальную дорогу. Отца Шиффера положили на одни из носилок и опустили в лодку; туда же сели двое спасателей. Господин Танимото, у которого все еще не было весел, направил свою плоскодонку вверх по течению при помощи шеста.

Примерно через полчаса господин Танимото вернулся и взволнованно попросил оставшихся священников помочь ему спасти двух детей, которых он видел стоящими по плечи в реке. Небольшая группа выдвинулась туда и подобрала их – это оказались две девочки, потерявшие семью и сильно обгоревшие. Священники положили их на землю рядом с отцом Кляйнзорге, а затем погрузили отца Ласалля в лодку. Отец Цесьлик решил, что в силах добраться до дома иезуитской общины на ногах, поэтому поднялся на борт вместе с остальными. Отец Кляйнзорге был слишком слаб и решил подождать в парке до следующего дня. Он попросил остальных вернуться с тележкой, чтобы они могли отвезти госпожу Накамуру и больных детей в дом общины.

Господин Танимото снова отплыл. Когда лодка со священниками уже медленно двинулась вверх по течению, они услышали слабые крики о помощи. Среди прочих криков выделялся женский: «Здесь сейчас люди утонут! Помогите! Вода поднимается!» Эти крики доносились с одной из песчаных отмелей, и все, кто был в лодке, увидели в отблесках все еще пылающих пожаров нескольких раненых людей, лежавших на берегу; к ним подбиралась вода. Господин Танимото хотел помочь, но священники испугались, что отец Шиффер умрет, если они не поторопятся, поэтому попросили паромщика двигаться дальше. Он довез их туда, где высадил отца Шиффера, и в одиночку направился к песчаной отмели.

И без того жаркая ночь казалась вовсе невыносимой из-за пожаров, поднимавшихся в небо, однако младшая из двух девочек, которых спасли господин Танимото и священники, пожаловалась отцу Кляйнзорге, что ей холодно. Он накрыл ее своей курткой. Девочки провели несколько часов в соленой речной воде, прежде чем их спасли. На теле младшей были страшные ожоги, и соленая вода причиняла ей невыносимую боль. Она начала сильно дрожать и пожаловалась на холод. Отец Кляйнзорге взял у кого-то одеяло и укутал ее, но ее трясло все сильнее и сильнее, она повторяла «Мне так холодно», а потом вдруг перестала дрожать и умерла.

Тем временем господин Танимото обнаружил на песчаной отмели около 20 мужчин и женщин. Он причалил к берегу и стал уговаривать их плыть с ним, но люди не двигались. Господин Танимото понял, что у них нет сил подняться. Он наклонился и взял одну женщину за руки, но большие куски кожи соскользнули с них, как перчатки. Господину Танимото стало нехорошо, и он ненадолго присел. Затем спустился в воду и – хотя был щуплым – сумел поднять в лодку нескольких обнаженных мужчин и женщин. Грудь и спины у них были липкими, и он с тревогой вспомнил, как выглядели огромные ожоги, которые он уже видел днем: сначала желтые, они краснели и опухали, с них слезала кожа, и, наконец, вечером они начинали гноиться и пахнуть. Из-за прилива его бамбуковый шест едва доставал до дна, так что большую часть пути ему пришлось грести. На другом берегу он выгружал скользкие живые тела у высокой песчаной косы и нес их вверх по склону, подальше от прилива. Про себя он постоянно повторял: «Это живые люди». За три таких рейса он переправил через реку всех. Закончив, господин Танимото решил, что нужно отдохнуть, и вернулся в парк.

Сделав несколько шагов по темному берегу, он о кого-то споткнулся и услышал сердитое: «Осторожнее! Это моя рука». Не желая причинять боль раненым и стесняясь того, что может нормально ходить, господин Танимото вдруг вспомнил о госпитальном судне, которое не пришло (оно не пришло и потом), и на мгновение его охватила слепая, убийственная злость на команду корабля, а затем и на всех врачей. Почему они не пришли на помощь этим людям?

Доктор Фудзии пролежал всю ночь в ужасных муках на полу своего дома, теперь лишенного крыши, на окраине города. При свете фонаря он осмотрел себя и обнаружил: перелом левой ключицы, множественные ссадины и рваные раны на лице и теле, включая глубокие порезы на подбородке, спине и ногах, обширные ушибы на груди и туловище, возможно, несколько сломанных ребер. Если бы не его тяжелые травмы, вероятно, он бы сейчас находился в парке Асано и помогал раненым.

К ночи десять тысяч пострадавших от взрыва заполнили госпиталь Красного Креста. По зловонным коридорам с бинтами и бутылочками меркурохрома потерянно ходил измученный доктор Сасаки, перевязывая самые страшные порезы, которые мог увидеть; на нем все еще были очки, взятые у раненой медсестры. Другие врачи накладывали компрессы с физраствором на сильные ожоги. Ничего другого сделать они не могли. После наступления темноты им пришлось работать при свете пожаров и свечей, которые держали десять оставшихся медсестер. Доктор Сасаки весь день не выходил из больницы; то, что происходило в ее стенах, было настолько кошмарным и поглощающим все силы, что ему даже не пришло в голову поинтересоваться, что творится снаружи. Потолки и перегородки обвалились, повсюду была штукатурка, пыль, кровь и рвота. Пациенты умирали сотнями, но убрать трупы было некому. Кто-то из больничного персонала раздавал печенье и рисовые шарики, но запах мертвецкой был так силен, что мало кто испытывал чувство голода. К трем часам ночи, после 19 часов непрерывной работы, доктор Сасаки был не в состоянии перевязать больше ни одной раны. Он и еще несколько выживших сотрудников больницы взяли соломенные циновки и вышли во двор, где находились тысячи живых пациентов и сотни мертвых. Поспешно обогнув больницу, они нашли укромное место, чтобы хоть немного поспать. Но уже через час раненые нашли их и образовали плачущий круг: «Доктор! Помогите нам! Как вы можете спать?» Доктор Сасаки встал и вернулся к работе. Чуть позже, днем, он впервые подумал о матери, которая осталась в загородном доме в Мукаихаре, в 50 километрах от города. Обычно он приезжал к ней каждый вечер и сейчас боялся: мать решит, что он умер.

Рядом с тем местом, куда господин Танимото доставил священников, стоял большой ящик с рисовыми лепешками, которые спасательная команда, судя по всему, принесла для лежащих поблизости раненых, но не успела раздать. Прежде чем продолжить эвакуацию пострадавших, они передали лепешки по кругу и поели сами. Через несколько минут подошел отряд солдат – офицер, услышав, что священники говорят на иностранном языке, выхватил меч и стал истерически требовать объяснить, кто они такие. Один из священников успокоил его, сказав, что они немцы – союзники. Офицер извинился и сообщил, что ходят слухи о высадке американского десанта.

Священники решили, что сначала им следует вывезти отца Шиффера. Когда они собрались уходить, отец-настоятель Ласалль сказал, что ему ужасно холодно. Один из иезуитов отдал свой пиджак, другой – рубашку: оба были рады избавиться от части одежды в такую душную ночь. Взяв носилки, они выдвинулись в путь. Студент-теолог шел впереди, пытаясь предупреждать остальных о препятствиях, но один из священников запутался ногой в каком-то телефонном проводе, споткнулся и уронил свой угол носилок. Отец Шиффер упал на землю и потерял сознание, но потом пришел в себя, и его вырвало. Его вновь водрузили на носилки; отряд поплелся на окраину города, где было условлено встретиться с другими священниками; там они оставили отца Шиффера, а сами вернулись за отцом-настоятелем.

Деревянные носилки оказались тяжелым испытанием для отца Ласалля, в чьей спине застряли десятки крошечных осколков оконного стекла. На окраине города группе пришлось обходить сгоревший автомобиль, и, не видя дороги в темноте, носильщики свалились в глубокую канаву. Отец Ласалль упал, а носилки разломились. Один из священников пошел вперед, чтобы взять ручную тележку в доме иезуитов, но по пути нашел такую же возле пустого здания и прикатил ее обратно. Священники подняли отца Ласалля на тележку и весь оставшийся путь толкали ее по ухабистой дороге. Настоятель дома иезуитов, который до пострига был врачом, промыл двум священникам раны и уложил их на чистые простыни, и они возблагодарили Бога за такую заботу.

Тысячам людей никто не мог прийти на помощь. Среди них была госпожа Сасаки. Она беспомощно лежала под грубо сбитым навесом во дворе жестяной фабрики рядом с женщиной, которая лишилась груди, и мужчиной, в чьем обожженном лице уже нельзя было разглядеть черт. Всю ночь она страдала от боли в сломанной ноге. Она совсем не спала, но и не разговаривала с окружающими, которые тоже не могли уснуть.

В парке госпожа Мурата всю ночь пыталась разговорами не дать отцу Кляйнзорге заснуть. Никто из семьи Накамура тоже не мог спать, а дети несмотря на то, что чувствовали себя очень плохо, интересовались всем происходящим. Они пришли в восторг от взрыва одного из городских газгольдеров – его объяла огромная вспышка пламени. Мальчик по имени Тосио крикнул остальным, чтобы они смотрели на отражение в реке. Господин Танимото беспокойно задремал после многочасовой спасательной операции. Проснувшись рано на рассвете, он посмотрел на другой берег и понял, что недостаточно высоко оттащил обмякшие и гноящиеся тела вверх по песчаной отмели. Из-за прилива вода поднялась выше того места, где он оставил людей, но у них не было сил двигаться – очевидно, они утонули. Он заметил несколько тел, плавающих в реке.