Текст книги "Чужие сны и другие истории (сборник)"

Джон Ирвинг
Чужие сны и другие истории

Памяти Теда Сибрука, Клиффа Галлахера, Тома Уильямса и Дона Хендри-младшего

John Irving

TRYING TO SAVE PIGGY SNEED

Copyright © 1996 by John Irving

Первые публикации произведений, вошедших в эту книгу

«Спасая Пигги Снида» («Trying to Save Piggy Sneed») – «Нью-Йорк таймс букревью» (The New York Times Book Review), 22 августа 1982 г.

«Воображаемая подружка» («The Imaginary Girlfriend») – журнал «Ньюйоркер» (The New Yorker), осенью 1995 г. опубликован фрагмент.

«Мой обед в Белом доме» («Му Dinner at the White House») – «Сэтердей найг» (Saturday Night), февраль 1993 г.

«Внутреннее пространство» («Interior Space») – «Фикшн» (Fiction), том 6, № 2, 1980 г.

«Словоизлияния Бреннбара» («Brennbar’s Rant») – «Плейбой» (Playboy), декабрь 1974 г.

«Пансион “Грильпарцер”» («The Pension Grillparzer») – «Антеус» (Antaeus), зима 1976 г.

«Чужие сны» («Other People’s Dreams») – сборник «Last Night’s Stranger: One Night Stands & Other Staples of Modem Life» под редакцией Пэт Роттер, вышедший в издательстве А & W (1982).

«Утомленное королевство» («Weary Kingdom») – «Бостон ревью» (Boston Review), весна – лето 1968 г.

«Почта в Айове» («Almost in Iowa») – «Эсквайр» (Esquire), ноябрь 1973 г.

«Король романа» («The King of the Novel») – «Нью-Йорк таймс букревью» (The New York Times Book Review), первая публикация, гораздо короче настоящей (25 ноября 1979 г.); в нынешнем виде – как предисловие к роману Диккенса «Большие надежды», изданному «Бантам классик» (Bantam Classic) в 1986 г.

«Предисловие к “Рождественской песни”» («Ап Introduction to A Christmas Carol») – впервые появилось в несколько измененном виде и под заголовком «Их верный друг и слуга» («Their Faithful Friend and Servant») в «Глоб энд мейл» (The Globe and Mail) 24 декабря 1993 г.; в нынешнем виде – в сборнике «Рождественская песнь» («А Christmas Carol»), изданном «Модерн лайбрери» (Modern Library) в 1995 г.

«Гюнтер Грасс: король торговцев игрушками» («Günter Grass: King of the Toy Merchants») – «Сэтердей ревью» (Saturday Review), март 1982 г.

Воспоминания

Спасая Пигги Снида

Хотя написанное здесь и относится к воспоминаниям, прошу понять: все воспоминания писателя, наделенного хорошим воображением, недостоверны. Память автора художественных произведений – особенно несовершенное хранилище подробностей. Мы, писатели, всегда можем придумать более «удачные» детали, чем те, которые в состоянии вспомнить. Произошедшее на самом деле редко воспринимается как действительно случившееся; чаще всего правдивым считается то, что могло бы или должно было бы произойти. Полжизни я занимаюсь пересмотром событий прошлого, и занятие это протекает практически в одном и том же русле, перемены весьма незначительны. Писательское ремесло – это вечные попытки добиться гармонии между тщательным наблюдением и изощренным воображением событий, которых вам не довелось увидеть собственными глазами. Остальное – суровая, но необходимая работа с языком произведения. У меня – это создание и переделывание фраз до тех пор, пока они не обретут естественность хорошего разговора.

Учитывая вышесказанное, думаю, я стал писателем благодаря хорошим манерам моей бабушки и в особенности – благодаря умственно отсталому сборщику пищевых отходов, к которому бабушка относилась с неизменной вежливостью и добротой.

Моя бабушка – старейшая из ныне живущих выпускниц колледжа Уэллсли, в свое время она имела высший балл по английской литературе. Сейчас она живет в доме престарелых, и память ее слабеет. Бабушка уже не помнит сборщика пищевых отходов, благодаря которому я стал писателем, но хорошие манеры и доброжелательность по-прежнему при ней. Когда в ее комнату забредают другие старики – по ошибке, а может, приняв бабушкину комнату за свое жилье, – бабушка всегда говорит: «Дорогая моя (или: дорогой мой), вы никак заблудились? Вам помочь найти комнату, в которой вы рассчитывали оказаться?»

Я жил в бабушкином доме почти до семи лет, и потому она всегда называла меня «мой мальчик». В общем-то я являлся ее единственным мальчиком, поскольку бабушка имела трех дочерей, но у нее не было ни одного сына. Сейчас, когда я приезжаю к ней и наступает время прощаться, мы оба сознаем, что она ведь может и не дожить до моего следующего визита. Поэтому бабушка всегда говорит:

– Дорогой, возвращайся поскорее. Ты же знаешь, ты – мой мальчик.

Этим бабушка подчеркивает, что она для меня – больше чем просто бабушка.

Хотя бабушка и имела высший балл по английской литературе, она без особого удовольствия читала произведения «ее мальчика». Фактически она прочла только самый первый роман и на этом закончила знакомство с моим творчеством. Бабушке не понравились ни язык, ни сюжет романа. Это было не столько ее собственное суждение, сколько мнение, почерпнутое из прочитанного о других писателях. Она пришла к выводу, что по мере моего взросления писательский язык и выбор тематики деградировали. Бабушка решительно отказалась читать последующие четыре романа (мы оба решили, что так будет лучше). Вместе с тем она очень гордится мною. Правда, я никогда не пытался копнуть глубже и выяснить, чем именно она гордится. Возможно, тем, что я вырос, или тем, что остался «ее мальчиком». Вообще же я ни разу в жизни не столкнулся с ее равнодушием ко мне. Я всегда чувствовал, что бабушка меня любит.

Улица, на которой я рос, называлась Фронт-стрит, а город – Эксетер. Это в штате Нью-Гэмпшир. В годы моего детства по обеим сторонам улицы росли вязы. Потом их не стало. Вязы погубила не какая-то древесная болезнь, а два урагана, обрушившиеся на Эксетер один за другим. Это было уже в пятидесятые годы. Уничтожив деревья, ураганы придали улице более современный облик. Первым атаковал ураган с женским именем Кэрол, существенно ослабив корни деревьев. Следом налетела Эдна, которая и свалила вязы. Бабушка потом частенько поддразнивала меня, выражая надежду, что «женские» стихии заставят меня уважать женщин.

Фронт-стрит времен моего детства была улицей сумрачной и прохладной даже в летние дни. Задние дворы не имели заборов. Собаки бегали, где им заблагорассудится, и нередко попадали в беду. Бакалейными товарами нас снабжал торговец по фамилии Поджо. Другой человек – его фамилия была Страут – привозил лед для бабушкиного ледника (бабушка до самого конца противилась электрическим холодильникам). Мистер Страут не пользовался расположением соседских собак: возможно, им не нравилось, что он гонялся за ними, размахивая щипцами для льда. Ребятня с Фронт-стрит никогда не досаждала мистеру Поджо. Думаю, потому, что он разрешал нам болтаться возле своего магазина и даже заходить внутрь. Я не помню, чтобы он грозился кого-то отшлепать или надрать уши. Мистера Страута мы не задевали по другой причине. Щипцы для льда были большими и тяжелыми, а его неописуемая ярость по отношению к собакам очень легко могла перекинуться на нас. Зато сборщик пищевых отбросов был идеальной мишенью: ни угроз, ни агрессии, и потому мы приберегали силы для насмешек и издевательств над ним. Добавлю, что досаждали мы ему не только словами.

Звали его Пигги Снид. Не припомню, чтобы мне доводилось встречать кого-либо еще, от кого воняло бы столь же отвратительно, как от него. Исключение составляет, пожалуй, труп уличного бродяги, на который я набрел в Стамбуле. И в самом деле, нужно превратиться в смердящий труп, чтобы зловонием затмить Пигги Снида. Во всяком случае, мальчишки с Фронт-стриг считали его самым зловонным существом в мире.

Оснований называть его Пигги[1]1
  В переводе с английского «свинья», «хрюшка». (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть] было более чем достаточно, хотя странно, что никто из нас не попытался придумать ему более оригинальное прозвище. Возможно, в этом не было необходимости, поскольку вся жизнь Пигги вращалась вокруг свиней. Начнем с того, что жил он на свиноферме. Он выращивал свиней, убивал их и, что важнее всего, – жил вместе со свиньями. Никакого отдельного дома или даже лачуги у Пигги не было. Только свиной хлев. Внутри хлев был разделен на несколько загонов. В одном стояла железная дровяная печь. Этим комфорт жилья Пигги Снида исчерпывался. Мы представляли, как холодными зимними вечерами все обитатели хлева толклись возле печки, служа источниками дополнительного тепла для Пигги. Естественно, от него могло пахнуть только свиньями.

Ввиду уникального умственного дефекта и по причине тесного соприкосновения с четвероногими друзьями Пигги усвоил явно поросячьи звуки и жесты. Когда он открывал бак с отходами, его поза напоминала стойку голодной свиньи, подрывающей дерево. Пигги щурил красные глазки, морщил нос (нос в это время становился похожим на рыло), а на загривке появлялись розовые складки. Бледная растительность на подбородке никоим образом не напоминала бороду – это была настоящая щетина! Невысокого роста, коренастый, Пигги отличался изрядной силой. Он взваливал пищевые баки на спину и опрокидывал их содержимое в дощатый кузов грузовика. В кузове, предвкушая угощение, всегда похрюкивали несколько свиней. Возможно, в разные дни он брал с собой разных свиней. Вероятно, эти поездки служили чем-то вроде награды за хорошее поведение, поскольку счастливцы получали возможность лакомиться немедленно и не ждать, пока Пигги привезет отбросы на ферму. Он собирал только пищевые отбросы, проявляя полное равнодушие к бумаге, пластмассе и металлу. Пигги интересовало лишь то, что годилось в пишу свиньям. Его работа отличалась особой избирательностью. Ему и платили только за вывоз пищевых отходов. В детстве нам казалось, что Пигги питается одной свининой. Если он ощущал голод (так думали мы), он закалывал свинью и съедал ее целиком. «Поросенка съест за один присест» – такой была одна из наших дразнилок, адресованная Пигги.

Но самой «свинской» его особенностью было неумение говорить. Умственная отсталость либо лишила его человеческой речи, либо помешала овладеть языком людей. Пигги Снид не говорил. Он хмыкал, визжал и хрюкал, то есть воспроизводил все звуки, которым научился у свиней.

Мы, мальчишки с Фронт-стрит, любили подкрадываться к нему, когда он опрокидывал баки в кузов грузовика, устраивая пир своим хрюшкам. Мы стремились застать его врасплох, вылезая отовсюду. Кто продирался сквозь кусты, кто выползал из-под крыльца. Мы прятались за стоявшими машинами, за гаражами и под навесами погребов. Главным достижением было окружить Пигги со всех сторон (но не вплотную) и заорать во всю мощь:

– Пигги! Пигги! Пигги! Пигги! Хрю-хрю! Иииии!

И всякий раз Пигги вел себя как испуганный поросенок, готовый бежать сломя голову. Нас поражало, что пугался он всегда, словно у него отсутствовала память. Он визжал и хрюкал, как визжат и хрюкают свиньи, которых ловят, чтобы зарезать.

Мне не воспроизвести звуки, вырывавшиеся из глотки Пигги. Могу сказать только, что они здорово нас пугали, заставляя кидаться врассыпную. Но потом страх слабел, и нам было не дождаться, когда Пигги приедет снова. Он приезжал дважды в неделю. Шикарное развлечение! И почти каждую неделю моя бабушка платила ему за вывоз отходов. Она шла к его грузовику, к тому самому месту, где мы застигали Пигги врасплох, заставляя визжать и хрюкать.

– Добрый день, мистер Снид! – громко и отчетливо приветствовала его бабушка.

От этих слов Пигги Снид мгновенно начинал вести себя, как ребенок. Суетился, становился застенчивым, движения делались еще уродливее и неуклюжее. Однажды он прикрыл лицо руками. Тыльные стороны ладоней были облеплены кофейной гущей. В другой раз Пигги с такой поспешностью попытался отвернуться от бабушки, что не устоял на ногах и рухнул на землю.

– Я так рада видеть вас, мистер Снид, – обычно говорила бабушка, словно не замечая исходившего от Пигги зловония. – Надеюсь, сегодня дети не были грубы с вами. Между прочим, вы вовсе не обязаны терпеть их грубости. Думаю, вы это знаете.

Затем бабушка вручала Пигги деньги и заглядывала сквозь щели внутрь кузова, где свиньи с угрожающим похрюкиванием атаковали объедки.

– Какие красивые свинки! – восклицала бабушка. – Мистер Снид, все эти свиньи – ваши? Вы привезли с собой новых? Или это те же самые, что были на прошлой неделе?

Однако, невзирая на искренний интерес бабушки к свиньям, она была не в состоянии вытянуть из Пигги ни одного человеческого слова. Он вертелся вокруг нее, как маленький восторженный поросенок. Он понимал, что бабушка хвалит его свиней, и ему было не скрыть своей животной радости. Более того, она хвалила (причем искренне) и его самого. От переполнявших его чувств Пигги тихонько повизгивал.

Потом бабушка возвращалась домой, а Пигги начинал разворачивать грузовик, чтобы тронуться в обратный путь. И здесь мы, сорванцы с Фронт-стрит, не упускали случая вторично напугать его и хрюшек. Восторг Пигги сменялся яростным визгом. Испуганные свиньи вопили еще громче.

– Пигги! Пигги! Пигги! Пигги! Хрю-хрю! Иииии!

Он жил в Стратеме, в восьми милях от Эксетера, на дороге, ведущей к океану. Я уже говорил, что я жил с бабушкой до семи лет и накануне своего семилетия вместе с родителями выехал из бабушкиного дома. Мой отец преподавал в закрытой школе для мальчиков, и нам предоставили жилье на территории Академии (так называлась эта школа). Теперь наши пищевые отходы, равно как и прочий мусор, собирали мусорщики, нанятые школой.

Здесь мне хотелось бы написать, что я стал старше и осознал (с сожалением) всю степень своей детской жестокости, а потому решил вступить в какую-нибудь благотворительную организацию, заботящуюся о людях вроде Пигги Снида. Нет, это было бы ложью. Неписаные законы маленьких городов просты и всеобъемлющи: если в таких городах допускаются многочисленные виды безумия, то многочисленные виды жестокости там просто игнорируются. Пигги Снида терпели. Ему позволяли быть самим собой и жить, как свинья. Его терпели, как безобидное животное. Его даже поощряли быть свиньей. Но никому и в голову не пришло бы ограждать его от нападок детей.

Конечно же, став старше, мы – мальчишки с Фронт-стриг – поняли: Пигги страдает редкой формой умственной отсталости. Постепенно мы узнали и о том, что он попивает. Грузовик с дощатым кузовом, воняющий свиньями, отходами и чем-то худшим, нежели отбросы, ездил по улицам Эксетера все годы, пока я рос. Пигги позволяли заниматься этим делом, позволяли вывозить порции зловония и опорожнять кузов грузовика на его зловонной ферме близ Стратема. Тоже нашли город – Стратем! Есть ли в жизни небольшого городка что-либо более провинциальное, чем тенденция презирать обитателей совсем мелких городишек? Стратем не шел ни в какое сравнение с Эксетером (и не только потому, что был меньше).

Робертсон Дэвис[2]2
  Робертсон Дэвис (1913–1995) – канадский прозаики драматург.


[Закрыть] в своем романе «Пятый персонаж» так написал о жителях Дептфорда: «Мы были серьезными людьми, ничего не пускавшими на самотек и никоим образом не считавшими себя обделенными по сравнению с жителями крупных городов. Однако мы с презрительным любопытством смотрели на Боулс-Корнерс – городишко в четырех милях от нас, население которого составляло всего полторы сотни. В нашем понимании это было безнадежное захолустье, из которого не выбраться».

Для нас, мальчишек с Фронт-стрит, Стратем был, как Боулс-Корнерс, «безнадежным захолустьем». Когда мне исполнилось пятнадцать, я перешел учиться в Академию Филипса – заведение с давней историей и высокой репутацией. Со мною вместе учились парни из Нью-Йорка и даже из Калифорнии. Сейчас я просто удивляюсь, до чего это возвысило меня в собственных глазах, одновременно сделав Стратем еще более безнадежным захолустьем. На волне собственной значимости я вступил в добровольную пожарную команду Стратема. Сейчас я уже не помню всех обстоятельств этого шага, помню лишь, что в Эксетере добровольной пожарной команды не было. Думаю, здесь тушением пожаров занимались профессиональные пожарные. Кстати, я был не единственным жителем Эксетера, пополнившим ряды стратемских пожарных-добровольцев. Наверное, мы настолько презирали жителей Стратема, что не верили в их способность защитить свои жилища от огня.

Учеба в Академии была размеренной и однообразной, поэтому мое самолюбие приятно щекотала мысль о принадлежности к пожарной команде. Пожар мог произойти в любое время суток, но особенно драматично это выглядело поздним вечером. Любой телефонный звонок отзывался у меня в сердце воем пожарной сирены. Я сравнивал его с сигналом пейджера в кармане врача, преспокойно играющего в сквош. Люди на корте вздрагивали от неожиданности, а врач бросал ракетку и мчался в больницу, где срочно требовалось его присутствие. Принадлежность к добровольной пожарной команде придавала мальчишкам с Фронт-стриг значимости в собственных глазах. Повзрослев всего чуть-чуть, мы ощущали себя взрослыми по занимаемому положению, а такое ощущение юнцам может дать только опасное дело.

Между тем за годы, проведенные в статусе огнеборца, я не спас из огня ни одного человека. Скажу больше, мне не довелось спасти даже чью-нибудь кошку или собаку. Я не задыхался в дыму, не получал ожогов, не видел, как кто-то, выпрыгивая из горящего дома, падал мимо спасательного брезента. Самым серьезным испытанием для меня стал лесной пожар, и то лишь один. В эпицентр пожара нас не допустили. Единственную «боевую травму» нанес мне мой же товарищ по пожарной команде. Он не глядя швырнул ручной насос в кладовку, где я в то время разыскивал свою бейсболку. Насос ударил мне по носу, вызвав трехминутное кровотечение.

Иногда на побережье, в районе Хэмптон-Бич случались довольно крупные пожары. Так, однажды, по слухам, какой-то безработный саксофонист, нарядившись в розовый смокинг, поджег тамошнее казино. Но о нас вспоминали в последнюю очередь. Если случался пожар восьмой или десятой степени, нас звали, скорее, поглазеть, а не на подмогу. Нельзя сказать, чтобы в Стратеме вообще нигде ничего не горело, однако когда спохватывались, тушить было либо бесполезно, либо уже нечего. Помню, как-то мистер Скалли – он занимался проверкой показаний электросчетчиков – поджег свою машину, залив в карбюратор водку. Машину спасти не удалось, а сам владелец растерянно бормотал, что она не заводилась, вот он и вспомнил чей-то совет. В другой раз на ферме Гранта загорелся хлев, но еще до нашего приезда оттуда успели вывести всех коров и вынести большую часть сена. Нам оставалось лишь поливать из шлангов пространство вокруг ярко пылающего хлева, чтобы искры не перекинулись на другие постройки и жилой дом.

И все же пожарное снаряжение: ботинки, тяжелая прочная каска (с выведенным личным номером), блестящий черный плащ (не говоря о собственном топорике!..) были не только приятными вещами, но и символами взрослой ответственности в мире, где нас пока еще считали сопляками и не разрешали выпивать.

Как-то вечером нас вызвали на пожар в летнем доме близ побережья (потом мы узнали, что виноваты детишки: они заправили газонокосилку жидкостью, которой разжигают брикеты для барбекю). Мы выехали на настоящей пожарной машине с выдвижной лестницей и баграми. Очень скоро мы нагнали вонючий грузовик Пигги Снида. Грузовик ехал медленно, и по его вихлянию мы сразу поняли, что Пигги где-то крепко глотнул. Все его отличие от разлегшегося на дороге борова заключалось лишь в том, что он сидел за рулем. Ему, как и борову, было ровным счетом наплевать, что мы спешим выполнить наш гражданский долг.

Мы запустили сирену и отчаянно сигналили фарами. Интересно, кем мы ему показались? Может, кораблем инопланетной цивилизации свиней, свалившимся из космического пространства? Алкоголь притушил все его скромные мыслительные способности. Сейчас за рулем вонючего грузовика сидела настоящая свинья. Только возле поворота к своему хлеву он соизволил уступить нам дорогу. Мы не смогли промчаться на полном ходу. Мы проползли мимо грузовика. В этот момент мы снова почувствовали себя мальчишками с Фронт-стрит и дружно заорали:

– Пигги! Пигги! Пигги! Пигги! Хрю-хрю! Иииии!

Среди орущих голосов я узнал и свой голос.

В том месте по обеим сторонам дороги росли деревья, и нам пришлось нагибать головы и зажимать носы, проезжая мимо грузовика Пигги. Потом зловоние отбросов смешалось с вонью топлива в развороченной газонокосилке (дом уцелел, дети тоже). Вскоре соленый ветер, дувший с океана, избавил нас от всех запахов.

На обратном пути, когда мы проезжали мимо свинофермы, нас удивил необычно яркий свет керосиновой лампы в хлеву Пигги Снида. Итак, он благополучно добрался домой. А сейчас чем занят? Может, читает? Мы шумно обменивались догадками, а потом, незаметно для себя, вдруг начали повизгивать и похрюкивать. Мы пытались говорить с Пигги на его животном языке.

Зимней ночью, когда загорелся его хлев, нас это очень удивило.

Стратемские пожарные-добровольцы привыкли считать покосившийся хлев некой вонючей достопримечательностью на дороге между Эксетером и побережьем. Летом зловоние ощущалось сильнее и обязательно вызывало у нас стоны и восклицания. Зимой оно слабело, и мы в основном созерцали дым, поднимающийся над трубой печки. Почему-то дым шел не струйкой, а облачками (вероятно, по причине забитого дымохода). Из открытых загонов ему вторили облачка пара. Там на унавоженном снегу резвились свиньи, попыхивая, словно живые печки. Пожарная сирена разрушала поросячью идиллию, заставляя животных метаться по загону. По вечерам, возвращаясь с очередного пожара (на котором чаще мы присутствовали в качестве зрителей), мы не могли отказать себе в удовольствии запустить сирену на полную мощь. Мысленно мы красочно представляли панику, поднимавшуюся в хлеву: мечущихся, орущих свиней и визжащего Пигги. Нам казалось, что Пигги пытается загородиться свиньями как живым щитом.

Нам позвонили с соседней фермы. Узнав, что горит хлев Пигги Снида, мы пришли в какое-то странное, тупое неистовство, предвкушая забавное зрелище. Мы понеслись, включив фары и запустив сирену. Нам было весело. Мы рассказывали шутки о свиньях и придумали целую историю о том, с чего начался пожар. Пигги решил устроить вечеринку, пожертвовав одной из свиней, чтобы было чем угощаться. А пока она жарилась на вертеле, он танцевал, но почему-то с боровом. Свиноматка, с которой он обычно танцевал, страшно на него обиделась. Еще один поросенок, хлебнув виски, поджарил себе хвостик, прислонившись к печке…

Когда мы подъехали, нам стало не до шуток. Увиденное не тянуло даже на очень скверную вечеринку. Перед нами полыхал самый крупный пожар, какой доводилось видеть не только мальчишкам с Фронт-стриг, но и взрослым добровольцам.

Казалось, жестяные крыши низеньких сарайчиков, примыкавших к хлеву, либо взорвались, либо расплавились. Хлев был деревянным, и все, что находилось внутри, относилось к горючим материалам: дрова, сено, восемнадцать свиней и Пигги Снид. Канистра с керосином тоже внесла свой вклад. Слой навоза в загонах был высотой не менее двух футов.

– Ну и пекло. В таком и дерьмо сгорит, – сказал мне один из взрослых пожарных.

Пекло мы ощутили еще на подъезде и забеспокоились. Совсем недавно мы сменили шины и заново покрасили свою машину.

– Воду понапрасну не тратить, – распорядился командир пожарного расчета.

Мы побрызгали придорожные деревья и лесок, что начинался почти сразу за хлевом. Ночь была тихая и отчаянно холодная. Деревья тут же покрылись льдом, стволы отозвались треском. Командир решил не предпринимать никаких действий, пока огонь не начнет стихать сам собой. Растаскивать стены баграми – лишь создавать угрозу для леса.

Если бы это был выдуманный рассказ, я бы написал, что мы слышали предсмертные визги свиней и удары их копыт, а потом – ужасающие звуки лопающихся кишок. Однако к моменту нашего приезда единственным звуком был треск горящего дерева. Все предшествующие звуки мы могли лишь представить или придумать.

Вот вам урок для писателя: выдуманные звуки могут быть самыми отчетливыми и громкими. А в реальности, когда мы подъехали, даже шины на грузовике Пигги Снида успели лопнуть и сгореть, не говоря уже о бензобаке. Бензобак взорвался и теперь был вплавлен в ветровое стекло. Поскольку мы ничего не видели, нам оставалось лишь гадать, в какой последовательности все происходило.

Если стоять слишком близко от горящего хлева, можно опалить ресницы, а неизбежные в таких случаях слезы нагреются почти до кипения. Если встать подальше, закоченеешь на ночном морозе. Поливая деревья, мы превратили в каток целый участок дороги. Где-то около полуночи проезжавшая легковушка заелозила на льду и ее откинуло на обочину. Из автомобиля выскочил мужчина в теплой куртке и шапочке с эмблемой «Тексако». Он попросил, чтобы мы тросом вытащили его обратно на дорогу. Мужчина был заметно выпивши. В машине сидела совсем молодая женщина, годившаяся ему в дочери (может, она и была его дочкой).

– Эй, Пигги! – заорал мужчина, заметив пожар. – Если ты все еще там, ты просто глупая задница! Вылезай немедленно!

Мы вытащили его машину, посоветовав не слишком гнать по такой дороге. До двух часов ночи единственным звуком по-прежнему оставался треск горящего дерева. В два часа гнусаво лязгнула жестяная крыша. Сейчас она больше напоминала вспоротую крышку консервной банки. Вскоре крыша с тихим шелестом упала на растаявший снег. К трем часам покосились и рухнули все стены. Вокруг пожара образовалось озерцо. Талая вода текла к огню и постепенно его гасила.

Хотите знать, чем там пахло? Пахло пеплом. Пахло летом… точнее, печеный навоз отчасти вернул летнее зловоние. Нам казалось, что наши носы улавливают запах жареной свинины, но не помню, чтобы я действительно ощущал этот запах.

За час до рассвета бывалые пожарные (то есть взрослые мужчины) сказали, что съездят в город выпить кофе. А мы (мальчишки) останемся нести вахту. Еще они сказали, что мы, наблюдая за настоящим пожаром, можем почерпнуть немало ценного, чего не найдешь ни в каких руководствах по пожаротушению. Если у мужчин и мальчишек есть общее дело, мужчины всегда поступают так: делают то, что хотят, а остальное сплавляют мальчишкам, добавляя при этом разные правильные слова.

Когда взрослые пожарные вернулись, от них почему-то пахло не кофе, а пивом. Хлев догорал. Его тушили не мы, а талая вода, струйки которой соприкасались с пламенем, вызывая шипение. Едва начало светать, мужчины снова уехали – на этот раз завтракать. Кто-то из ребят сказал, что тоже не прочь перекусить. Ему ответили, что мы поступали хоть и на добровольную, но все же службу и должны научиться переносить трудности.

Они уехали. Мы остались. Кроме меня там было еще несколько ребят с Фронт-стрит. Вот тогда мы и начали. Сперва тихо.

– Пигги, Пигги, – позвал один из нас.

Возможно, это был я. Одна из причин, побудивших меня стать писателем, – стремление понять, что владеет людьми в такие моменты. А хороший ли это вкус или дурной – пусть о таких вещах спорят те, кто далек от писательского ремесла. Подобные оценки меня никогда не интересовали.

– Пигги! Пигги! Пигги! Пигги! Хрю-хрю! Иииии! – кричали мы.

Вот тогда-то я и понял: комедия – просто иная форма утешения. А потом я начал… свой первый рассказ.

– Дерьмово, – сказал я, поскольку стратемские пожарные-добровольцы каждую фразу начинали со слова «дерьмово».

– Дерьмово. И дерьмово потому, что Пигги Снида здесь нет. Пусть он и умственно отсталый, но абсолютной тупостью не страдает.

– А где он? – спросил кто-то из мальчишек, не обладавший столь ярким воображением. – Ясное дело: сгорел в хлеву. Вон и остатки его грузовика здесь.

– Поймите, ему осточертели свиньи, – продолжал я. – Он свалил из наших мест. Я знаю. Ему осточертело рыться в отбросах. Возможно, у него давно созрел план.

Можете называть это чудом, но я завладел вниманием мальчишек. Мне не понадобилось особых усилий. Представьте: долгая, утомительная ночь. Мы все устали и замерзли. Тут любой, у кого работает воображение и подвешен язык, смог бы завладеть вниманием стратемских добровольцев. Но этого мне было мало. Меня распирало желание превратить трагедию во что-нибудь более приятное.

– Держу пари: в хлеву не было и ни одной свиньи. Думаю, половину из них он просто съел. Другую половину продал, а деньги добавил к тем, что скопил для этого случая.

– Для какого случая? – спросил один из скептически настроенных ребят. – Если Пигги не было в хлеву, где же он тогда?

– Во Флориде, – ответил я. – Решил покончить со своим вонючим бизнесом.

Сказано это было с легкой небрежностью, как об известном факте.

– Оглянитесь вокруг! – крикнул я. – Говорю вам: он давно это задумал. Он специально не строил себе дом и не покупал ничего лишнего. Он скопил кругленькую сумму. Пигги поджег свиноферму, чтобы заставить нас подергаться. Вспомните, сколько раз мы заставляли дергаться его.

Мальчишки задумались. Здесь я говорил правду. Рассказу никогда не повредит немного правды.

Мои сверстники с Фронт-стрит топтались на месте и думали. И в этот «задумчивый» момент я впервые прибегнул к литературной правке. Я попытался сделать свою историю лучше и правдоподобнее. Мне было необходимо спасти Пигги Снида. Но что делать во Флориде тому, кто не может говорить? Я представил, что во Флориде с ее жарким климатом санитарные нормы жестче, чем в Нью-Гэмпшире. Вряд ли там допустят существование такой свинофермы. И потом, по моей версии, Пигги Снид решил навсегда завязать со сбором пищевых отходов.

– Мне думается, Пигги просто играл в умственно отсталого, – заявил я. – Он – не американец.

– А кто же? Папуас? – съехидничал кто-то.

– Скорее всего, европеец, – на ходу придумал я. – Это мы произносили его фамилию как Снид. А может, на самом деле она звучит не так. Говорят, он появился здесь перед войной. Тогда многие европейцы бежали в Штаты.

– Почему же он не научился говорить хотя бы на ломаном английском?

Вопрос грозил уничтожить мою сюжетную линию.

– Не знаю. Может, его здесь плохо встретили. Он убедился, что свиньи добрее людей. И решил вести себя так, будто не умеет говорить… Накопил денег и поехал… нет, он не во Флориду поехал, а прямиком в Европу.

– Молодец, Пигги! – крикнул кто-то.

– Держись, Европа! – подхватил другой.

На какой-то миг мы даже позавидовали Пигги, вырвавшемуся из тупости и одиночества, которые сопровождали его многие годы. Все было хорошо, пока не вернулись взрослые. Здесь моя сюжетная линия опять подверглась атаке.

– А Ирвинг считает, что Пигги Снид умотал в Европу, – заявил командиру расчета один из моих приятелей по Фронт-стрит.

– Правда, что он появился в наших краях перед войной? – спросил я у командира.

Тот глядел на меня, как на первый труп, найденный среди головешек.

– Нет, Ирвинг. Пигги Снид родился в Эксетере, – разрушил мой рассказ командир. – Насчет его отца неизвестно, а вот матерью была полоумная девица. Мало того, во время беременности ее еще сбила машина. Думаю, это тоже сказалось на Пигги. Он родился на Уотер-стрит.