Текст книги "Мужчины не ее жизни"

Как работается у мистера Коула

Эдди уснул, не собираясь спать, потому, что его мучил вопрос: что это был за ботинок. Он проснулся, когда низкое солнце светило в одно окно – то, на котором была отодвинута штора; небо за окном было свежим и безоблачно-голубым. Эдди открыл окно, чтобы понять, насколько холодно сегодня (путешествие на пароме обещало быть прохладным, если ему удастся добраться до Ориент-Пойнта), и на подъездной дорожке увидел незнакомый грузовичок. В кузове у него были миниатюрный трактор-газонокосилка с сиденьем и еще одна газонокосилка, которую толкают перед собой, а еще всякие грабли, лопаты, мотыги и всевозможные насадки для разбрызгивателей. Там же лежал длинный, аккуратно уложенный в бухту шланг.

Тед Коул сам косил свой газон, а поливал его, только когда у него возникало впечатление, что тот нуждается в поливе, или когда у него доходили до этого руки. Поскольку двор был незакончен из-за противостояния Теда и Марион, он вряд ли заслуживал ухода садовника, работающего полный день. И тем не менее человек в грузовичке был похож именно на такого садовника – на полный день.

Эдди оделся и спустился на кухню, через одно из окон которой можно было получше разглядеть человека в грузовике. Тед, который, как это ни удивительно, уже не спал и успел приготовить кофе, выглядывал из кухонного окна, рассматривая таинственного садовника, который для Теда вовсе не был таинственным.

– Это Эдуардо, – прошептал Тед Эдди. – Что здесь делает Эдуардо?

Наконец-то Эдди узнал садовника миссис Вон, хотя и видел его только раз (да и то мельком), когда Эдуардо Гомес сердито смотрел на Эдди с высоты своей лестницы – с той самой, стоя на которой этот претерпевший столь тяжкие обиды человек снимал клочки порнографии с бирючины миссис Вон.

– Может, миссис Вон наняла его убить вас, – задумчиво сказал Эдди.

– Нет, не Эдуардо! – сказал Тед. – А ты ее тут нигде не видишь? В кабине или в кузове?

– Может, она лежит под грузовиком? – предположил Эдди.

– Да я серьезно, прекрати, – сказал Тед парню.

– И я тоже, – сказал Эдди.

У них у обоих были основания верить, что миссис Вон способна на убийство, но Эдуардо Гомес, кажется, приехал один – садовник просто сидел в кабине своего грузовика. Тед и Эдди видели, как пар поднимался над термосом Эдуардо, когда тот наливал себе кофе; садовник вежливо ждал, когда обитатели дома продемонстрируют какие-нибудь заметные симптомы того, что они проснулись.

– Сходил бы ты, узнал, что ему надо, – сказал Тед Эдди.

– С какой стати? – ответил Эдди. – Я ведь уволен.

– Да, черт возьми… по крайней мере, хоть сходим к нему вместе, – сказал Тед шестнадцатилетнему парню.

– Лучше я останусь у телефона, – сказал Эдди. – Если у него с собой пистолет и он пристрелит вас – я вызову полицию.

Но Эдуардо Гомес не был вооружен; единственным его оружием был безобидного вида листок, который он извлек из бумажника. Он показал его Теду – это был расплывшийся, нечитаемый чек, пущенный миссис Вон в фонтан.

– Она сказала, что это мое последнее жалованье, – объяснил Эдуардо Гомесу.

– Она вас уволила? – спросил Тед у садовника.

– Потому что я вас предупредил, что она отправилась по вашу душу в машине, – сказал Эдуардо.

– Вот как, – сказал Тед; он не отрывал взгляда от испорченного чека. – Тут даже и прочесть ничего нельзя, – сказал он Эдуардо. – От него не больше пользы, чем если бы он был вообще незаполнен. – После своих похождений в фонтане чек покрылся легким слоем кальмаровых чернил.

– Это была не единственная моя работа, – сообщил садовник, – но самая большая. Мой основной источник дохода.

– Вот как, – сказал Тед. Он протянул Эдуардо чек цвета сепии, и садовник торжественно вернул его в свой бумажник. – Я хочу быть уверенным, что понял вас правильно, Эдуардо, – начал Тед. – Вы считаете, что спасли мне жизнь и это стоило вам работы.

– Я в самом деле спас вам жизнь, и это в самом деле стоило мне работы, – ответил Эдуардо Гомес.

Тщеславие Теда распространялось и на резвость его ног, а потому он считал, что и без низкого старта мог бы обогнать миссис Вон в ее «линкольне». Тем не менее Тед никогда бы не стал оспаривать того факта, что садовник вел себя мужественно.

– О какой именно сумме идет речь? – спросил Тед.

– Мне не нужны ваши деньги – я сюда не за халявой приехал, – сказал ему Эдуардо. – Я надеялся, может, у вас будет для меня работа.

– Вы ищете работу? – спросил Тед.

– Только если она у вас есть, – ответил Эдуардо.

Садовник безнадежно смотрел на запущенный двор. Трава на не знавшем заботливых рук газоне росла пучками. Газон нужно было удобрить, к тому же он явно не получал достаточно воды. Во дворе не было никаких цветущих кустарников, никаких многолетников, никаких однолетников, по крайней мере Эдуардо ничего такого не видел. Миссис Вон как-то раз обмолвилась Эдуардо, что Тед Коул богат и знаменит. («Видимо, деньги уходят не на его участок», – подумал Эдуардо.)

– Похоже, у вас для меня работы не будет, – сказал Теду садовник.

– Подождите, – сказал Тед. – Давайте-ка я вам покажу, где я хочу сделать бассейн и еще кое-что.

Из кухонного окна Эдди видел, как они отправились на прогулку вокруг дома. Эдди не показалось, что их разговор чреват смертоубийством, и он решил, что может безопасно присоединиться к ним во дворе.

– Я хочу просто прямоугольный бассейн – мне он нужен не для олимпийских рекордов, – говорил Тед Эдуардо. – С одной стороны глубокий, с другой – мелкий, со ступеньками. И никаких вышек для ныряния – это опасно для детей. У меня дочке четыре года.

– У меня тоже внучке четыре года, и я абсолютно с вами согласен, – сказал Эдуардо Теду. – Я не делаю бассейнов, но я знаю ребят, которые этим занимаются, а вот ухаживать за бассейном я, конечно же, могу. Я могу его чистить и поддерживать химический баланс. Ну, вы знаете, чтобы вода не мутнела или кожа у вас после купания не зеленела, и все такое.

– Как скажете, – сказал Тед. – Уход за бассейном можно возложить на вас. А вокруг бассейна должны быть какие-нибудь растения, чтобы соседи и прохожие не могли на нас глазеть.

– Я бы вам рекомендовал сделать обваловку, – сказал Эдуардо. – А чтобы она не рассыпалась, посадить на ней дикую маслину. Она сюда как раз подойдет, и листья у нее подходящие – серебристо-зеленые. У нее пахучие желтые цветы и плоды, похожие на оливки. Она еще называется лох узколистный.

– Как скажете, – сказал ему Тед. – Вы тут главный. И еще не решен вопрос с границами участка – у меня такое ощущение, что они обозначены недостаточно четко.

– Тут всегда можно посадить бирючину, – сказал Эдуардо Гомес.

Невысокого садовника, казалось, пробрала дрожь, когда он подумал о живой изгороди, на которой висел, тихо умирая в ядовитых парах автомобильного выхлопа. Тем не менее садовник мог творить с бирючиной настоящие чудеса; во владениях миссис Вон его уход обеспечивал ежегодный рост бирючины в среднем на восемнадцать дюймов.

– Ее только нужно подкармливать и поливать, а самое главное – подстригать, – добавил садовник.

– Отлично, пусть это будет бирючина, – сказал Тед. – Я люблю живые изгороди.

– И я тоже, – солгал Эдуардо.

– Я хочу увеличить газон, – сказал Тед. – Я хочу избавиться от этих унылых маргариток и высокой травы. В высокой траве наверняка есть клещи.

– Точно есть, – поддакнул ему Эдуардо.

– Я хочу, чтобы газон был как футбольное поле, – мстительно сказал Тед.

– И чтобы оно было расчерчено? – спросил садовник.

– Нет-нет! – воскликнул Тед. – Я хочу, чтобы газон был только размером с футбольное поле.

– Вот как, – сказал Эдуардо. – Это большой газон. Это много работы – косить, поливать.

– А как насчет плотницких работ? – спросил Тед садовника.

– Что насчет плотницких работ? – спросил Эдуардо.

– Я хочу узнать – вы этим занимаетесь? Я думал о душевой кабине у бассейна. На несколько душевых головок, – объяснил Тед. – Не то чтобы так уж много плотницких работ.

– Ну, это я, конечно, могу, – сказал ему Эдуардо. – Водопроводными работами я не занимаюсь, но я знаю одного парня…

– Как скажете, – снова сказал Тед. – Вы тут будете главным. А что насчет вашей жены? – добавил он.

– Что насчет моей жены? – спросил Эдуардо.

– Я хотел узнать – она у вас работает? Чем занимается? – спросил его Тед.

– Она готовит, – сказал ему Эдуардо. – Иногда присматривает за нашими внуками… и детишками других людей. Она приезжает убирать в домах…

– Может, она будет не против убирать в этом доме, – сказал Тед. – Может, она будет не против готовить для меня и присматривать за моей четырехлетней дочкой. У меня очень хорошая девочка. Ее зовут Рут.

– Да, конечно, я попрошу жену. Она наверняка будет не против, – ответил Эдуардо.

Эдди был уверен, что Марион пришла бы в ужас, узнав об этих договоренностях. Она отсутствовала меньше двадцати четырех часов, а ее муж (по крайней мере, мысленно) уже нашел ей замену. Тед нанял садовника и плотника, а заодно дворецкого и прислугу для разных нужд, а жена Эдуардо скоро будет ему готовить и присматривать за Рут.

– Как зовут вашу жену? – спросил Тед Эдуардо.

– Кончита, – сказал ему Эдуардо.

В конечном счете Кончита будет готовить для Коулов, она станет главной нянькой для Рут, а когда Тед будет уезжать куда-нибудь, Кончита и Эдуардо будут жить в доме на Парсонадж-лейн и заботиться о Рут так, как если бы они были ее родителями. А внучка Гомеса, Мария, ровесница Рут, станет для нее подружкой в годы взросления.

Увольнение у миссис Вон обернулось для Эдуардо удачей и благополучием; скоро главным его источником доходов стал Тед Коул, который обеспечивал и основные доходы Кончиты. В качестве работодателя Тед оказался куда более любезным и надежным, чем в качестве мужчины. (Пусть и не для Эдди О’Хары.)

– Ну и когда вы сможете начать? – спросил Тед Эдуардо в то едва начавшееся субботнее утро августа 1958 года.

– Когда скажете, – ответил Эдуардо.

– Вы можете начать сегодня, Эдуардо, – сказал ему Тед. Не глядя на Эдди, который стоял подле них во дворе, Тед сказал: – Вы можете начать с того, что отвезете этого парнишку на паром в Ориент-Пойнте.

– Конечно, – сказал Эдуардо. Он вежливо кивнул Эдди, который кивнул ему в ответ.

– Ты можешь отправляться немедленно, Эдди, – сказал Тед шестнадцатилетнему парню. – Я хочу сказать – до завтрака.

– Меня это устраивает, – ответил Эдди. – Я только возьму вещи.

Вот как получилось, что Эдди уехал, не простившись с Рут, – ему пришлось уехать, когда девочка еще спала. Эдди успел лишь позвонить домой. Он разбудил отца и мать, позвонив им ночью, теперь он снова поднимал их с кровати – еще не было и семи часов.

– Я прибуду в Нью-Лондон первым и буду ждать тебя у причала, – сказал Эдди отцу. – Не торопись.

– Я буду там! Я встречу тебя! Мы оба приедем, Эдвард! – на одном дыхании сказал Мятный сыну.

Что же касается списка всех экзонианцев, живущих в Гемптонах, то Эдди почти упаковал его, но потом разорвал все страницы на длинные тонкие полосы и скатал в комок, который оставил в мусорной корзине в своей спальне. После отъезда Эдди Тед обшарил комнату и обнаружил эти листы, которые принял за любовную переписку. Тед долго и мучительно складывал обрывки в единое целое, пока не понял, что ни Эдди, ни Марион не могли сочинять таких «любовных писем».

Наверх в чемодан Эдди уже уложил семейный экземпляр «Мыши за стеной» – тот самый, на который Мятный О’Хара хотел заполучить автограф мистера Коула, но Эдди не мог (при сложившихся обстоятельствах) заставить себя попросить об этом знаменитого автора и иллюстратора. Вместо этого Эдди украл одну из ручек Теда – авторучку с перышком, какое Тед любил использовать для автографов. На пароме, решил Эдди, он попытается в наилучшем виде изобразить каллиграфическую подпись Теда Коула. Эдди надеялся, что его мать и отец никогда не разоблачат подделку.

Прощание на подъездной дорожке, формальное или неформальное, было коротким – говорить особо было не о чем.

– Ну… – Тед замолчал. – Ты хороший водитель, Эдди, – выдавил из себя он и протянул руку.

Эдди протянул свою. Он неловко извлек левой рукой помятый, в форме батона пакет – подарок для Рут. Ничего не оставалось, как отдать его Теду, что Эдди и сделал.

– Это для Рут, но я не знаю, что это такое, – сказал Эдди. – Это от моих родителей. Он пролежал в моей дорожной сумке все лето, – объяснил он.

Он видел брезгливое выражение, с которым Тед разглядывал помятый, практически разорвавшийся пакет. Подарок как будто требовал, чтобы его раскрыли окончательно, хотя бы для того, чтобы освободиться от этой жуткой упаковки. Эдди, конечно, было любопытно узнать, что там такое, хотя он и подозревал, что смутится, увидев подарок. Эдди видел, что Тед тоже хочет распаковать его.

– Мне его открыть или отдать Рут? – спросил Тед у Эдди.

– Почему бы вам не открыть его самому? – сказал Эдди.

Когда Тед сорвал упаковку, внутри обнаружилась маленькая футболка. Что такого привлекательного может быть для четырехлетней девочки в футболке? Если бы этот подарок вскрыла Рут, она была бы разочарована тем, что это не игрушка и не книга. И потом, маленькая футболка была уже мала Рут; к следующему лету, когда снова настанет сезон футболок, она даже не сможет натянуть ее на себя.

Тед полностью развернул футболку, чтобы Эдди увидел ее. Тема Экзетера не должна была бы удивить Эдди, но парень – впервые за свою шестнадцатилетнюю жизнь – провел почти три месяца в мире, где с академией на устах не вставали и не ложились. На груди футболочки Эдди прочел надпись бордовыми буквами на сером поле: «Экзетер 197_».

Тед показал Эдди и приложенную записочку от Мятного. Его отец написал: «Не то чтобы существовала вероятность – во всяком случае на нашем веку, – что в академию будут принимать и девочек, но я подумал, что как экзонианец вы бы не возражали, будь у вашей дочери возможность поступить в Экзетер. Примите мою благодарность за то, что вы дали моему мальчику первую работу в его жизни!» Подписано было: «Джо О’Хара, 36».

«По иронии судьбы, – подумал Эдди, – 1936 год был не только годом окончания академии его отцом, но и годом свадьбы Теда и Марион».

По еще большей иронии судьбы Рут Коул поступит-таки в Экзетер, невзирая на убеждение Мятного (и многих преподавателей Экзетера), что совместное обучение в старой академии маловероятно. На самом же деле 27 февраля 1970 года попечители заявили, что Экзетер осенью этого года будет принимать и девочек[13]13
   Знаменитая надпись над парадными дверями академии в 1972 году изменится: вместо прежней появится «Hic Quaerite Pueri Puellaeque Virtutem et Scientiam» («Здесь мальчики и девочки обучаются добродетелям и наукам»).


[Закрыть]. Тогда Рут и оставит свой Лонг-Айленд ради почтенной школы-интерната в Нью-Гемпшире. Ей тогда будет шестнадцать. В девятнадцать лет она закончит Экзетер, с выпуском 73-го года.

В тот год Дот О’Хара, мать Эдди, пошлет сыну письмо, сообщая, что дочь его работодателя лета 58-го года закончила академию вместе с сорока шестью другими девушками, которые были одноклассниками двухсот тридцати девяти парней. Дот призналась Эдди, что соотношение, возможно, еще более непропорционально, потому что она посчитала нескольких мальчиков как девочек – у многих парней были такие длиннющие волосы.

Так оно и было на самом деле: судя по выпуску 73-го года, у мальчиков в моде были длинные волосы; у девочек тоже были модными длинные волосы с пробором посредине. В то время Рут не была исключением. Учась в колледже, она носила длинные прямые волосы, разделенные посредине, но в конечном счете сама стала хозяйкой своих волос и постриглась коротко – так (она сама об этом говорила), как она всегда этого хотела, и не только для того, чтобы насолить отцу.

Летом 73-го, когда Эдди О’Хара ненадолго заехал домой к родителям, он лишь мельком просмотрел ежегодник, в котором Рут была выпускницей. (Мятный просто всучил ему эту книгу.)

– Мне думается, она похожа на мать, – сказал Мятный Эдди, хотя откуда ему было знать – он в жизни не видел Марион.

Мятный видел ее фотографии в газетах или журналах времен гибели ее мальчиков, но тем не менее его слова привлекли внимание Эдди.

Увидев выпускную фотографию Рут, Эдди пришел к выводу, что она больше похожа на Теда. И дело было не только в ее темных волосах, а скорее в квадратном лице, широко разнесенных глазах, маленьком рте и тяжелой челюсти. Рут определенно была привлекательной, но в красоте ее скорее было что-то мужское.

И это впечатление от Рут в девятнадцать лет было еще усилено ее атлетическим сложением на фотографии команды игроков в сквош. Еще до конца следующего года в Экзетере появится женская команда по сквошу, а в 73-м Рут позволяли играть в мужской команде, где у нее был третий рейтинг. Рут на этой фотографии команды можно было легко принять за мальчишку.

Единственное другое изображение Рут в ежегоднике 73-го года можно было увидеть на групповой фотографии девочек, ее соседок по общежитию Банкрофт-Холл. Рут в центре группы безмятежно улыбается, вид у нее удовлетворенный, но одинокий.

И этот вот пренебрежительный взгляд на Рут в экзетерском ежегоднике позволял Эдди и дальше думать о ней как о «бедной малышке», которую он в последний раз видел спящей летом 1958 года. С того дня пройдет двадцать два года, когда в возрасте двадцати шести лет Рут Коул опубликует свой первый роман. Эдди О’Харе будет тридцать восемь, когда он прочтет его, и только тогда он признает, что, возможно, в Рут больше от Марион, чем от Теда. И самой Рут будет сорок один, когда Эдди поймет, что в Рут больше от Рут, чем от Теда или Марион.

Но как мог Эдди О’Хара предсказать это по футболке, которая летом 58-го уже была слишком мала для Рут? В этот момент Эдди, как и Марион, хотел поскорее исчезнуть, и машина уже ждала его. Шестнадцатилетний парнишка забрался в кабину грузовичка, сел рядом с Эдуардо Гомесом, и пока садовник задним ходом выезжал по подъездной дорожке, Эдди спорил сам с собой – должен он или нет махнуть на прощание Теду, который все еще стоял на дорожке.

«Если он махнет первым, я махну в ответ», – решил Эдди.

Ему казалось, что Тед вот-вот махнет ему футболкой, но у Теда на уме было кое-что более эмоциональное, чем взмах рукой.

Прежде чем Эдуардо успел выехать с подъездной дорожки, Тед бросился вперед и остановил грузовик. Хотя утренний воздух был прохладен, Эдди, надевший вывернутую наизнанку экзетеровскую футболку, сидел, высунув локоть в открытое окно. Тед, заговорив, сжал его локоть.

– Что касается Марион – ты должен знать о ней еще кое-что, – сказал он парнишке. – Еще до того несчастного случая она была трудной женщиной. Я хочу сказать, что, если бы не было никакой трагедии, Марион все равно была бы трудной женщиной. Ты понимаешь, что я тебе говорю, Эдди?

Тед не ослаблял давления на локоть Эдди, но тот не мог ни шевельнуть рукой, ни сказать что-нибудь.

«Он останавливает грузовик, чтобы сказать мне, что Марион – трудная женщина», – думал Эдди.

Даже шестнадцатилетнему мальчишке эти слова не казались правдивыми, напротив, от них так и несло ложью. Это было типичное мужское обвинение. Так обычно говорят мужчины о своих бывших женах – им это кажется вежливым. Так говорят мужчины о женщинах, которые им больше не принадлежат или которые тем или иным образом сделались для них недоступны. Так говорят мужчины о женщинах, когда хотят сказать о них что-то другое. А когда мужчина говорит такие вещи, то неизменно вкладывает в свои слова некий уничижительный смысл, разве нет? Но Эдди не приходило в голову никакого достойного ответа Теду.

– Я забыл кое-что… осталось последнее, – сказал Тед шестнадцатилетнему пареньку. – О том ботинке…

Если бы Эдди мог пошевелиться, то он закрыл бы уши руками, но парень был парализован – превратился в соляной столп. Эдди вполне мог себе представить, почему Марион впадает в ступор при каждом упоминании того происшествия.

– Это была такая баскетбольная обувка, – продолжил Тед. – Тимми называл их кедами.

Больше Теду сказать было нечего.

Когда грузовичок проезжал по Саг-Харбор, Эдуардо сказал:

– Вот здесь я живу. Я мог продать свой дом за кучу денег, но дела поворачиваются так, что я за эти деньги не смогу купить другой дом, во всяком случае в этом районе.

Эдди кивнул и улыбнулся садовнику. Но парень не мог говорить; его локоть, все еще высунутый в окно, онемел от холодного воздуха, но Эдди не мог пошевелить рукой.

На первом маленьком пароме они добрались до Шелтер-Айленда, проехали по этому острову и снова погрузились на маленький паром, который доставил их до Гринпорта. (Годы спустя Рут всегда будет вспоминать эти маленькие паромы как символ ее прощания с домом и возвращения в Экзетер.)

В Гринпорте Эдуардо Гомес сказал Эдди О’Харе:

– На те деньги, что я мог бы выручить за мой дом в Саг-Харборе, я мог бы купить очень неплохой дом здесь. Но садовником в Гринпорте много не заработаешь.

– Да, наверно, – выдавил из себя Эдди, хотя язык у него едва ворочался и собственная речь казалась ему какой-то чужой.

В Ориент-Пойнте парома еще не было видно; белые буруны пенились в темно-синей воде. Поскольку день был субботний, парома ждало много народа, отправлявшегося на денек в Нью-Лондон за покупками. Эта толпа была ничуть не похожа на ту, что увидел Эдди в июньский день, когда паром причалил к Ориент-Пойнту и Марион встречала его на берегу. («Привет, Эдди, – сказала тогда Марион. – Я думала, ты меня никогда не увидишь». Словно он и в самом деле не видел ее! Словно он мог не заметить ее!)

– Ну, до свидания, – сказал Эдди садовнику. – Спасибо, что подвезли.

– Если позволишь задать тебе вопрос, – с простоватым видом спросил Эдуардо, – как вообще-то работается у мистера Коула?