Текст книги "Черный баронет"

– Ни в коем случае. Позвольте обратить ваше внимание на маленькие серебряные фигурки сов на рукоятках. Если вы присмотритесь к ним как следует, то увидите, что правая сова вращается на стерженьке. Я уверен, она должна действовать так же, как предохранитель на винтовке. К несчастью, этот древний механизм утратил надежность за прошедшие века.

Грегсон присвистнул.

– Точно, это был несчастный случай! – заявил он. – Ваше упоминание об ошибке, сэр Реджинальд, оказалось верным. Я так и подозревал все это время. Но… минуточку! А почему же мы не увидели лезвия, когда впервые осматривали чашу?

– Позвольте высказать предположение, Грегсон, – сказал Холмс. – Похоже, здесь имеется некий возвратный механизм.

– Но позвольте, Холмс! – воскликнул я. – Ведь ничего подобного…

– Да, Уотсон, вы правы – в том описании чаши, которое я прочел вам, ничего подобного не упоминалось, хотя я сильно надеялся на это. Но сам по себе документ невероятно интересен!

– Ладно-ладно, мистер Холмс, насчет исторических деталей поговорим как-нибудь в другой раз, – заявил Грегсон, поворачиваясь к баронету. – Ну, сэр Реджинальд, будем считать, что дело закрыто и что вам подвезло – рядом оказались люди достаточно проницательные… Но обладание такой опасной вещицей вполне могло стать причиной судебной ошибки! Вы должны либо исправить механизм, либо избавиться от чаши, ну, например, передать ее на хранение в Скотленд-Ярд.

Сэр Реджинальд закусил губу, словно желая подавить переполнявшие его чувства, и ошеломленно переводил взгляд с Грегсона на Холмса и обратно.

– Вы совершенно правы, – произнес он наконец. – Но «Удача Лавингтонов» принадлежала нашей семье четыре с лишним столетия. И если уж ей суждено выйти за порог этого дома, она попадет лишь в руки мистера Шерлока Холмса.

Взгляды Холмса и баронета встретились.

– Я приму этот дар как память об очень храбром человеке, – серьезно сказал мой друг.

Когда мы с Холмсом, сквозь тьму и ветер, добрались до вершины холма, у подножия которого лежал старый замок, мы остановились и обернулись. Освещенные окна древнего жилища тускло отражались во рву…

– Я чувствую, Холмс, – с некоторым раздражением сказал я, – что вы просто обязаны объяснить мне кое-что. Когда я попытался указать на вашу ошибку в этом деле, вы слишком ясно дали мне понять, что не желаете, чтобы я говорил.

– Какую ошибку, Уотсон?

– Я о вашем объяснении принципа работы чаши. Разумеется, когда при нажиме рук освобождается спусковая пружина, то лезвие с легкостью выскакивает наружу. Но для того, чтобы втолкнуть его обратно… ну, тут уже нужно применение силы, это можно сделать лишь вручную… а это, мой дорогой друг, меняет дело!

Некоторое время Холмс молчал. Он замер, глядя на древнюю башню Лавингтон-Корта, и казался таким исхудавшим и одиноким…

– Разумеется, это было очевидно с самого начала, – наконец заговорил он, – что никто просто не мог убить полковника Дэлси – я говорю о человеческом существе – и что во всей представшей перед нами картине было что-то неправильное, ведь так?

– Вы это вывели из направления удара?

– И это тоже, да. Но были и другие факты.

– Но я не вижу этих фактов!

– Царапины на столе, Уотсон! И брызги вина – на столе и на полу.

– Умоляю, объясните же толком!

– Ногти полковника Дэлси, – сказал Холмс, – во время агонии поцарапали поверхность стола, а вино разлилось. Вы заметили это? Хорошо! Примем за рабочую гипотезу предположение, что полковник убит лезвием, скрывавшимся в чаше. Чаша нанесла удар. А потом?..

– Потом чаша упала бы, расплескав вино. Это само собой разумеется.

– Но возможно ли, чтобы чаша упала прямо на стол… туда, где мы нашли ее? Это слишком неправдоподобно. И далее факты подтвердили мои сомнения. Если вы припоминаете – я поднял чашу, когда впервые осматривал ее. И под ней, именно под ней, вы увидели?..

– Царапины! – вскричал я. – Царапины и пятна вина!

– Совершенно верно. Дэлси, конечно, умер быстро, но все же не мгновенно. И если чаша выпала из его рук, то получается, что мы должны вообразить следующую картину: чаша висит в воздухе, а потом падает, накрывая царапины и пролившееся вино! Нет, Уотсон. Вы верно указали – там нет никакого возвратного механизма. После смерти Дэлси чья-то живая рука подняла чашу с пола. Чья-то живая рука вернула лезвие на место и положила чашу на стол.

С уныло темнеющего неба внезапно хлынул дождь, однако мой друг не шевельнулся.

– Холмс, – сказал я, – но если верить дворецкому…

– Если верить дворецкому? Да?..

– Сэр Реджинальд Лавингтон пил вместе с полковником. Ну по крайней мере упоминалось, что Дэлси говорил…

– А, да, он кое-что сказал, – согласился Холмс. – Потом рассмеялся так странно, что Гиллингз не мог забыть этот смех. Возможно, в этом смехе был скрытый смысл, а, Уотсон? Но будет лучше, если я не скажу больше ни слова, иначе я сделаю вас таким же сообщником, каким стал сам.

– Я не намерен осуждать вас, Холмс, если вы сделаете меня сообщником в добром деле!

– На мой взгляд, – сказал Холмс, – это одно из самых замечательных дел.

– В таком случае вы можете положиться на мою скромность.

– Хорошо, Уотсон. Обдумайте как следует поведение сэра Реджинальда Лавингтона. Разве оно не было странным для невиновного человека?

– Вы имеете в виду, что сэр Реджинальд…

– Прошу вас, не перебивайте. Хотя у него были свидетели того, что он отсутствовал в доме, сэр Реджинальд не стал упоминать о них. Он предпочел, чтобы его арестовали. И… с чего бы полковнику Дэлси, так не похожему на сэра Реджинальда, приезжать так часто с визитами? Что делал полковник в этом доме? Попытайтесь объяснить слова Лавингтона: «Теперь-то я знаю, кем он был». И ответы на все вопросы нашлись… По мне, так это означает грязнейшее из всех преступлений – шантаж!

– Так все-таки, – воскликнул я, – сэр Реджинальд виновен! Я ведь говорил, что он опасный человек…

– Да, опасный, – согласился Холмс. – Но вы же видели, каков его характер. Он может убить. Но он не мог бы убить и скрыть это.

– Скрыть что?

– Подумайте еще раз, Уотсон. Конечно, мы знаем, что сэра Реджинальда не было с полковником Дэлси в банкетном зале; но ведь он мог вернуться с реки как раз вовремя, чтобы обнаружить убитого. И он тут же бы вернул лезвие в чашу, скрыв орудие убийства. Но – виновен? Нет. Его поведение, его готовность оказаться арестованным можно понять лишь в том случае, если он хотел кого-то защитить.

Я проследил за взглядом моего друга – Холмс упорно смотрел на Лавингтон-Корт.

– Но, Холмс, – воскликнул я, – кто же в таком случае настроил этот дьявольский механизм?!

– Подумайте, Уотсон! Кто был тем единственным человеком, который произнес важное слово – «ревность»? Предположим, что некая женщина ошиблась однажды, задолго до замужества, но, вступив в брак, вела себя безупречно. Более того, предположим, что она уверена: ее муж, человек старого воспитания, не сможет понять ее. И она зависит от милости жесточайшего из паразитов, светского шантажиста. Она была там, когда шантажист поднял чашу… он выбрал сам – «Удачу Лавингтонов». Но, в то время как леди выскользнула из зала, мерзавец расхохотался – и умер, в тот самый момент, когда входил дворецкий. Ни слова больше, Уотсон. Пусть прошлое умрет.

– Как пожелаете. Я молчу.

– Самая серьезная ошибка, мой дорогой друг, – рассуждать, не имея фактов. Но уже тогда, когда мы впервые вошли в Лавингтон-Корт, вчера вечером, я увидел проблеск истины.

– Но что именно вы увидели?

Холмс повернулся и зашагал к нашей гостинице, к уютному огню… и на ходу, пожав плечами, сказал:

– Я увидел бледную, прекрасную женщину, спускающуюся по лестнице… и она была точно такой, какой я однажды видел ее на сцене. Вы разве забыли другое старинное поместье и его владелицу – леди Макбет?..