Текст книги "А потом – убийство!"

Глава 8
ПЕЧАЛЬНЫЙ КОНЕЦ ВЕРСИИ ПИСАТЕЛЯ

1

В Монику стреляли в ночь с понедельника на вторник. Днем 13 сентября, в среду, Билл Картрайт входил во внутренний двор Военного министерства.

Он не ожидал получить ответ на письмо, которое в конце концов дописал ночью в понедельник и отправил с утренней почтой. По крайней мере, он не ожидал более чем подтверждения получения. Но ответ пришел утром в среду – так быстро, что он испугался и удивился.

Никаких сведений в ответе не содержалось. Ему просто сообщили: если он пожалует в отдел расследований Военного министерства, вход со стороны Хорсгардз-авеню, предъявит данное письмо и спросит капитана Блей-ка, его проведут куда надо.

Что это значит?

Картрайт принялся искусно, как ему казалось, убеждать Монику поехать с ним в Лондон.

– Не хотите прогуляться в Военное министерство? В конце концов, речь ведь пойдет о вас.

– Нет, благодарю. Как бы там ни было, я уже говорила, что буду весьма вам признательна, если вы перестанете беспокоиться обо мне.

– Ну, как хотите. Но на министерство стоит взглянуть и просто так! Военное министерство, колыбель военной разведки! Генералы, настоящие высокомерные сагибы! Обилие орденов. Мраморные холлы и пушистые ковры. Дипкурьеры, отбывающие с секретными поручениями на Восток. В своем «Желании» вы много раз отправляли в Военное министерство капитана Ройса, вот я и подумал: может, вам будет интересно…

– Ну что ж… – сказала Моника.

Хотя до Лондона было всего четырнадцать миль, поезд останавливался пять или шесть раз. Путешествие начиналось явно неудачно. Моника, чопорно выпрямив спину, сидела в углу купе и отказывалась говорить о чем-либо, кроме детективных романов. Оказалось, что за три недели, проведенные в «Пайнеме», она прочла сотни детективов. Картрайт опрометчиво ввел в одно из своих произведений священника; Моника воспользовалась его оплошностью и не оставила от его персонажа мокрого места. Судя по количеству ошибок, которые он допустил в церковных вопросах, его следовало бы по меньшей мере сжечь на костре!

Картрайту никак не удавалось поговорить с Моникой начистоту. Один раз, непосредственно перед тем, как убийца выстрелил в нее через окно, он мог бы поклясться, что видел на ее лице выражение, которое ему хотелось бы видеть больше всего…

И вдруг все пропало. На ее лице не только больше не появлялось подобного выражения, напротив, холод, окружавший ее, достигал арктических температур.

Однако в Лондоне, по пути в знаменитое Военное министерство, она немного оттаяла. Видимо, на нее подействовал душистый сентябрьский воздух. Небо, тоже по-сентябрьски голубое, было испещрено серебристыми точками привязных аэростатов. За войну здесь почти ничего не изменилось; разве что некоторые здания подпирали мешки с песком, да еще у многих прохожих были сумки с противогазами – впрочем, они несли их с таким видом, будто отправляются на пикник. И лица на улицах были не «военные», не мрачные, а, скорее, радостные.

– Билл, – сказала Моника, когда они ехали в такси с вокзала Марилебон. Впервые за два дня она назвала его по имени!

– Что?

– Неужели мы действительно увидим сэра Генри Мерривейла? Главу всего департамента военной разведки?

– Да.

Моника съежилась в углу.

Такси остановилось у двора, с трех сторон окруженного корпусами массивного серого здания. Двор был вымощен неровными мелкими булыжниками, которые невольно напомнили Монике недоброй памяти мостовую в декорации тысяча восемьсот восемьдесят два. На дворе были припаркованы несколько машин. Приехавшие двинулись следом за остальными – к большой двери слева.

Внутри, в большой и мрачной приемной, оказалось полно народу. Здесь не было ни мраморных стен, ни пушистых ковров. И ни одного человека в форме, если не считать парочки мужчин с красными нарукавными повязками штабных офицеров. Билл Картрайт протолкался сквозь толпу к конторке слева, где расторопный на вид однорукий администратор-курьер с моржовыми усами пытался делать сто дел сразу.

– Да, сэр? У вас назначено?

Билл протянул письмо.

– Все в порядке, сэр, – добродушно улыбнулся курьер. – Посидите пока здесь и заполните вон тот белый бланк.

Пока Моника вызывала в своем воображении величественные образы, которые скрывались за этими мрачноватыми стенами, Билл заполнял бланк. Все в мире находится в равновесии. На Билла Картрайта Военное министерство произвело именно такое впечатление, какое кинофабрика произвела на Монику Стэнтон. Руки у него так тряслись, что он едва мог писать. Теперь, когда он попал сюда и скоро познакомится с самим сэром Генри Мерривейлом… возможно все, что угодно! Может, его даже возьмут на работу в военную разведку? Самая страстная мечта всей его жизни так ослепляла, что он решил во время предстоящей беседы ни в коем случае не следовать правилам логики и ни с чем не соглашаться. Он положил на стойку заполненный бланк.

– Очень хорошо, сэр, – сказал курьер, посовещавшись со своими коллегами. – Капитан Блейк, комната номер 171. Но как насчет мисс Стэнтон?

– Вот она. Она со мной.

Курьер изумленно поднял широкие брови. Некий телепатический инстинкт внушил Биллу: сейчас он получит мощный удар между глаз.

– Даме с вами нельзя, сэр.

– Нельзя?

– Нет.

Моника посмотрела Биллу прямо в глаза, а потом перевела очень спокойный и задумчивый взгляд в потолок.

– Но почему? Ведь дело как раз ее и касается. Она – моя главная свидетельница. Именно благодаря ей мне и назначили встречу. Она…

– Извините, сэр. – Курьер решительно покачал головой и перечеркнул заполненный бланк черной линией. – В письме говорится о вас и больше ни о ком. Разве вы этого не знали, когда везли сюда даму?

– Моника, клянусь, я понятия не имел! Вы не сердитесь?

– Ну что вы, Билл, конечно нет! – рассмеялась Моника, внезапно оживившись настолько, чтобы похлопать его по плечу. – Я все понимаю. Мне здесь не место, правда ведь?

– Послушайте… Я не задержусь. Если не возражаете, подождите меня здесь, пожалуйста.

– Да, хорошо.

– Вы уверены?

– Господи, ну конечно!

(Ах ты, мерзавец! Ах ты, низкий, подлый, презренный трус!)

– Моника… вы серьезно меня подождете? Останетесь здесь? Поклянитесь, что не вернетесь в «Пайнем»!

– Ну что вы, Билл, как вам только такое могло прийти в голову! Конечно, я подожду. Идите, желаю приятно провести время…

– Сюда, сэр, – перебил ее курьер терпеливым, но усталым голосом. – Держите пропуск. Он вам понадобится на выходе.

Крепко прижимая к груди взятый с собой чемоданчик, Билл зашагал следом за ним по коридору.

2

– Фу! – сказал сэр Генри Мерривейл.

Руководствуясь сведениями, полученными в разное время от старшего инспектора Мастерса, Билл Картрайт был готов к внушительному зрелищу. Он знал, что Г.М. редко демонстрирует неумеренное радушие. Он не ожидал, что его дружески хлопнут по спине или же встретят безукоризненной вежливостью, как большинство правительственных чиновников. Картрайту было известно, что Старик, как называли Г.М. сослуживцы, обладает довольно буйным темпераментом.

Но выражение спокойного недоброжелательства на лице Г.М. озадачило его. Сэр Генри сидел в скрипучем вертящемся кресле, скрестив руки на обширном животе. Огромный лысый череп блестел на свету. Очки съехали на кончик носа, а уголки рта опустились почти к самому подбородку. Такое выражение лица, как у него, было бы вполне уместным в комнате ужасов Музея восковых фигур мадам Тюссо.

Найти нужных людей оказалось непросто. В комнате номер 171 капитана Блейка не оказалось. Не было его и в комнате 346. Билл и курьер шли по длинным, наполненным деловой суетой коридорам, выложенным довольно мрачного вида плиткой. Они поднялись на несколько пролетов по широкой каменной лестнице, расположенной в центре здания. Они то и дело проходили мимо сваленного в коридорах мебельного хлама: деревянных ящиков, стульев, древних столов. Наконец, им сообщили, что новое обиталище капитана Блейка находится в комнате шестьсот какой-то; на двери красовалась табличка с буквами «В.Р.».

Здесь, в просторном зале, похожем на офис чертежников, они, наконец, увидели капитана Блейка, который дружески улыбнулся и пожал Картрайту руку. На нем была форма штабного офицера; видимо, он командовал несколькими мужчинами в штатском, которые сидели за большими пустыми столами и что-то писали. На первый взгляд в их работе не было ничего секретного. Курьер откланялся.

– Сюда, – пригласил капитан Блейк, ведя Картрайта мимо других кабинетов. – Обратите внимание на шкафы. Мы тут проводим кое-какую реорганизацию. Сэр Генри переехал из старого кабинета и потому… мм… немного не в духе.

– Хотите сказать, он вышел на тропу войны?

Капитан Блейк ответил не сразу.

– Нет, не совсем. – Он пристально посмотрел на Билла. – Но я вас предупредил. Вот вам еще один совет. О чем бы ни зашла речь, ни в коем случае не упоминайте о палате лордов!

Времени на то, чтобы осведомиться о причинах антипатии Г.М. к палате лордов, уже не оставалось. Капитан Блейк открыл дверь довольно обшарпанного кабинета с двумя окнами, выходящими во внутренний двор; за широким письменным столом сидел Г.М. в альпаковом кителе, скрестив пальцы на животе, и смотрел на них.

– Я вас ждал, – заявил он. – Садитесь, садитесь.

– Спасибо, сэр.

– Хотите сигару?

– Спасибо. Если не возражаете, я курю трубку.

В случае необходимости Билл Картрайт готов был сколько угодно играть в молчанку и смотреть в глаза собеседнику – будь тот хоть самим дьяволом. Но на сей раз все пошло по-другому. Пока он набивал одну из любимых трубок (настоящее зверство по отношению к Монике Стэнтон), глазки Г.М. подозрительно наблюдали за ним поверх очков.

– Доставили вы мне хлопот, – проворчал великий человек, роясь в ворохе бумаг на столе. – Я получил ваше странное письмецо. А еще – то, что вы называете копией улики. Послушайте-ка меня. – Голос его слегка изменился. – Что у вас в голове?

Билл глубоко вздохнул.

– У меня в голове, – начал он, – убийство. На киностудии «Пайнем» за последние три недели совершено два покушения, причем одно из них настолько бессмысленное, что похоже на дело рук маньяка. И оба направлены против одного и того же лица. Девушки по имени Моника Стэнтон.

– Угу. Ну и что?

– У нее в целом мире нет ни одного врага. Я не могу придумать ни одного объяснения тому, почему кто-то хочет ее убить. Я хочу, чтобы вы выяснили, почему убийца покушается на нее, и добыли доказательства, которые отправят подлеца туда, куда ему и положено. Сам я не в состоянии уличить мерзавца. Он либо феноменально умен, либо ему феноменально везет. Он в открытую пишет своей рукой указание на грифельной доске, оставляет свой почерк в двух письмах – и тем не менее, его невозможно выследить. Он в открытую кричит через окно – но все же никто из нас не может с уверенностью опознать его голос. А хуже всего то, что я практически уверен: я знаю, кто он.

– Угу. И кто же он, по-вашему?

– Один тип по имени Курт фон Гагерн.

– Понятно. Основания?

– Но, сэр… Я же написал…

– Хм, да. Но сейчас забудьте про письмо. Просто расскажите, какие у вас основания так полагать.

Билл понял: пробил его час.

– Если позволите, сэр, я бы хотел начать с первого несчастного случая, который имел место ровно три недели назад. Снимали эпизод фильма под названием «Шпионы на море». Действие разворачивалось в каюте роскошного лайнера. Говард Фиск (очевидно, по чистой случайности) опрокинул графин с водой, который стоял на прикроватном столике. Оказалось, что в графине не вода, а серная кислота. Считается, что обстановка каюты воспроизведена по фотографиям интерьеров немецкого лайнера «Брунгильда»; за сооружением декораций следил Гагерн, который славится приверженностью к реализму и точностью в мелочах… Сэр Генри, вы когда-нибудь путешествовали на борту трансатлантического лайнера?

– Конечно, сынок. А что?

– Так вот, – заявил Картрайт. – Вы когда-нибудь видели, чтобы в каютах таких лайнеров на прикроватном столике стоял стеклянный графин? – Помолчав, он продолжал: – По-моему, вряд ли. В роскошные апартаменты и каюты первого класса ставят сосуды для воды двух видов. Одни изготовлены из очень прочного, тяжелого стекла; их тщательно, чтобы не упали, закрепляют на полочке над раковиной. Кроме того, охлажденную питьевую воду хранят в термосах. Причина очевидна. Поставить в каюте океанского лайнера на прикроватный столик обычный графин из тонкого стекла, такой как дома, – совершенное безумие. При первой же качке он разобьется вдребезги. Ни одна уважающая себя пароходная компания такого не допустит. Ни одна пароходная компания такого и не допускала. Гагерн, который утверждает, что пересекал Атлантику несчетное количество раз, должен знать подобные вещи! Но даже если он не обратил внимания на такие мелочи, у него ведь были фотографии «Брунгильды»! Нет. Я уверен, что графин из тонкого стекла был поставлен туда нарочно – и именно на шаткий столик, который так легко толкнуть; и он специально позаботился о том, чтобы столик толкнули!

Почитайте, что говорит о происшествии Говард Фиск! Говард говорит: «Мы беседовали с Гагерном. Я расхаживал туда-сюда и жестикулировал; когда я развернулся, он крикнул: «Осторожнее!» Я задел прикроватный столик, и тот перевернулся…» – и так далее. Снова Гагерн, видите?

Говард Фиск славится своей неуклюжестью. Если бы мне понадобилось во время разговора заставить его что-нибудь опрокинуть – весит-то он немало, – готов поспорить, мне бы удалось провернуть дело так, что ни Фиск и ни кто другой даже не заподозрили, что все проделано специально. Вот что случилось, сэр. Кислоту в графин налил Гагерн! Вот что самое главное. Готов поклясться жизнью, кислота – его рук дело. Но вот хоть убей, не пойму, зачем ему это надо!

3

Затянувшись, Картрайт заметил, что его трубка потухла.

Писатель страдал в Военном министерстве, как Моника Стэнтон на киностудии. Обстановка настолько сильно на него повлияла, что он совершенно позабыл о времени. Он говорил и говорил, опустив голову и не давая себя перебить. Ему казалось, что свои идеи он излагает красиво и доступно. Больше всего на свете ему хотелось произвести на своих слушателей благоприятное впечатление.

Г.М. внимательно слушал его. Игроки в покер, которые собираются в клубе «Диоген», считают, что пытаться по лицу Г.М. угадать, какая у него карта, – занятие неблагодарное.

– Так… понятно, – заявил он наконец, закидывая руки за крупную лысую голову. – Все выглядит логично. Знаете, вы мне слегка напоминаете Мастерса. Что там дальше?

– Первое покушение на Монику Стэнтон.

– Продолжайте!

– Я прислал вам ее показания в сокращенном виде. Потом вы прочтете, что она говорит. За несколько минут до того, как к ней подошел мальчик-посыльный и передал, что мистер Хаккетт ждет ее в павильоне тысяча восемьсот восемьдесят два, она сидела возле съемочной площадки и разговаривала с Фрэнсис Флер. Они неплохо поладили; только дамы приступили к доверительной беседе, как вдруг Ф.Ф. как будто что-то заметила. Она прервала разговор, вскочила, торопливо извинилась и убежала. Я спрашиваю: почему? Кстати, известно ли вам что-нибудь о Фрэнсис Флер?

– Хо-хо! – отозвался Г.М., расплываясь в злорадной ухмылке и потирая руки. При этом взгляд великого человека выдавал бродящие в его голове мысли, которые вполне можно было бы назвать похотливыми. Затем Г.М. громко фыркнул. – Видел ее на экране, сынок. Чтоб мне лопнуть, что за женщина! Эй, Кен! – Он повернулся к капитану Блейку. – Помнишь, как мы видели ее в роли Поппеи? Твоя жена тогда страшно разозлилась и ругала ее во время всего фильма и потом еще весь вечер?

– О, это о ней, сэр, – кивнул Билл, – только Ф.Ф. совсем не Поппея.

– Не Поппея?

– Нет. Ф.Ф. требует от жизни немногого. Разве что капельку восхищения и внимания со стороны поклонников. А потом ей нужно, чтобы ее оставили в покое. Она способна терпеливо сидеть много часов, пока техники устанавливают свет или возятся с камерами; она только просит, чтобы с ней кто-нибудь разговаривал. Она никогда ни перед кем не извиняется. Она никогда не вскакивает с места – ради кого бы то ни было. Она ни за кем не бегает.

Картрайт помолчал.

– Нет, бегает – но только за одним человеком. Я имею в виду ее мужа. Он – единственный, кто способен подвигнуть ее на такие действия. Они женаты всего несколько месяцев; уверяю вас, женились они по любви; и они проделывают на публике такое, что очевидцы вздрагивают, а работа прекращается. Ф.Ф. воспринимает все как само собой разумеющееся; он же обращается с ней с такой волчьей серьезностью, как будто до нее никогда в жизни не видел ни одной женщины.

Болтая с Моникой, Фрэнсис (как она заявила) увидела, что Гагерн энергично машет ей рукой, подзывая к себе. А потом он услал ее куда-то с пустяковым поручением. Если бы не муж, видите ли, Фрэнсис болтала бы с Моникой до скончания века. А Гагерну нужно было, чтобы Моника осталась одна. Для чего? Чтобы можно было обманом заманить ее в другой павильон и через переговорную трубу плеснуть ей в лицо серной кислотой.

Последние слова, как понял сам Билл Картрайт, прозвучали довольно мрачно.

– А доказательства, сынок? – резко спросил Г.М.

– Их нет, сэр. И вот почему… После трюка с серной кислотой мы, все шестеро, – Гагерн, Ф.Ф., Говард Фиск, Том Хаккетт, Моника и я – собрались, чтобы обсудить происшествие и попытаться понять, кто же это сделал. Говард предложил всем вспомнить, где кто был в момент покушения.

– Алиби?

– Да. Том отчитался о своих передвижениях, хотя свидетелей у него не было. То же самое относится и к Говарду, который, по его словам, просто бродил по студии. Я рассказал, где находился. А Гагерн вдруг надулся и обиделся. Напыщенное ничтожество! Он заявил, что подозрения ему невыносимы, и он не может больше терпеть мою наглость и стремление совать нос не в свое дело. Он отказался что-либо говорить о себе, да и жене велел следовать своему примеру. Конечно, Ф.Ф. послушно его поддержала. В результате с тех пор я не могу вытянуть из нее ни слова…

– Минутку, сынок, – перебил его Г.М., ворочая шеей. Казалось, его беспокоит какая-то невидимая муха. Он посопел носом. – Я не совсем понял, – продолжал он. – Допустим, все, что вы говорите, – правда. Я только говорю: допустим. Что вы предлагаете? Чего хотите от нас? Вашим делом должна заниматься полиция. Зачем меня-то было тревожить?

Разговор подошел к критической точке. Хотя Билл Картрайт старался держаться небрежно, как предполагаемый кандидат на службу в военной разведке, оказалось, что к горлу подступил ком.

– Потому что Гагерн – нацистский шпион, – с трудом ответил он, – и я могу это доказать.

– Так доказывайте, – махнул рукой Г.М.

– Как ни странно, сэр, крупная киностудия, которая производит натурные съемки, никогда не возбуждает подозрений. Допустим, я шпион и хочу – разумеется, в мирное время – раздобыть снимки каких-нибудь морских оборонительных сооружений. Если бы я появился в окрестностях и просто начал щелкать фотоаппаратом, через две секунды меня бы задержала охрана. Но если я подъеду с помпой, на пяти машинах, с двумя тонвагенами и с целой кучей самых современных кинокамер, мне будет позировать все командование.

Именно так и поступил Гагерн. Каким-то таинственным образом ему удалось уговорить чинов из Военно-морского министерства заснять все, что ему нужно, в Портсмуте, Грейвзенде и Скапа-Флоу – как фон для фильма «Шпионы на море». Естественно, съемку производили еще до войны. Теперь большую часть отснятых кадров придется вырезать, не то министерство информации поднимет скандал. Тем не менее он снял все, что хотел. Далее, за реквизит тоже отвечал Гагерн, хотя обычно такими вещами занимается продюсер. И наконец, сегодня утром я узнал от Тома Хаккетта следующее. Предполагалось, что Гагерн израсходует на натурную съемку полторы тысячи метров пленки. На самом же деле он израсходовал две с половиной тысячи метров, большая часть которых исчезла со студии «Альбион Филмз» неизвестно куда.

(В воздухе повисло напряжение; Билл Картрайт готов был ручаться, что настроение в кабинете изменилось.)

– Мне остается сказать еще одно, сэр, а потом вы можете действовать так, как сочтете нужным. Откровенно заявляю: меня больше интересует Моника Стэнтон, чем вопросы шпионажа. Дело в том, что вот уже две недели Гагерн, как считается, безвылазно лежит у себя дома с тяжелым гриппом. Он якобы простудился, упав в воду, когда снимал сцены с подводной лодкой. Так вот, ничего подобного!

– Что значит – «ничего подобного»?

– Никакого гриппа у него нет. Он так же болен, как вы или я.

Г.М. приоткрыл один глаз.

– Почему вы так считаете?

– Потому что я за ним слежу, – не без удовольствия ответил Билл.

– Вот как, – задумчиво протянул Г.М. – Следите за ним, значит?

– Да, сэр. Я все время смотрю на этого господина таким взглядом, что смутилась бы и сама горгона Медуза. Они с Ф.Ф. свили себе гнездышко в уютном домике в самом идиллическом стиле; но я, невзирая на затемнение, часто туда прокрадываюсь. Не стану скрывать, пару раз ему удалось сбежать от меня, ведь сумел он подбросить свои проклятые анонимные письма! Но в общем, у него не было возможности незаметно ускользнуть из дома.

– У него, – повторил Г.М., – не было возможности незаметно ускользнуть из дома.

– Да, совершенно верно, до вечера понедельника. В конце прошлой недели я, к сожалению, ослабил бдительность. Решил, что трудности позади, так как ясно дал ему понять: я знаю, что болезнь его – сплошное притворство. Две недели назад, в среду, я засек его, когда он пытался незаметно выбраться из дому. Он открыл дверь черного хода, но в саду на скамейке сидел я и курил трубку.

– Отличная работа, сынок!

– Спасибо, сэр. Но как только я ослабил бдительность, он тут же предпринял вторую попытку убить Монику Стэнтон. Буду с вами предельно откровенен. Я не могу присягнуть, что в ночь с понедельника на вторник слышал именно его, когда голос за окном кричал: «Свет!» Голос был более чем странным и не походил на те, какие я когда-либо слышал; видимо, он применил какое-то приспособление. Голос мог принадлежать как мужчине, так и женщине. Но…

– Что – «но»?

– Я выбежал следом за мерзавцем с фонариком, как только он выстрелил. Темно было, как в аду, но я слышал его шаги. К сожалению, я его упустил, потому что он был слишком далеко от меня. Зато мне удалось другое. Я загнал его в озеро.

– Что вы сделали?!

– Хотите сказать, он снова упал в воду?

Билл Картрайт расхохотался:

– Не скажу наверняка, что в воду плюхнулся именно Гагерн, ведь я его не видел. Но, судя по громкому всплеску, он прыгнул на славу – сердце радовалось. Рад доложить, что свалился он с южного берега, где на поверхности плавает много мусора. Потом он выкарабкался на берег и сбежал… Итак, сэр, – Билл посерьезнел, – главное заключается в том, что я до сих пор блуждаю в потемках. Не могу понять, что ему нужно. Я знаю, что он шпион: по-моему, я доказал это. И я знаю, что покушения на Монику – его рук дело. Но почему?

С помощью его почерка я ничего доказать не могу. То есть нельзя же просто подойти к человеку и потребовать: «А ну-ка, дайте мне взглянуть на ваш почерк!» А всякие там предлоги, с помощью которых можно раздобыть такие образчики, легче изобразить в литературе, чем найти в жизни. Я ничего не могу доказать с помощью его голоса. Серную кислоту вылили в переговорную трубу из пивной бутылки, которую я позже нашел на втором этаже в доме врача; но на ней не было отпечатков пальцев, так как на Гагерне были перчатки. Пулю выпустили из револьвера 38-го калибра, но я не в состоянии найти оружие.

С другой стороны, не могу не испытывать скромной гордости по поводу моих дедуктивных заключений; по-моему, все они до последней мелочи подтверждаются фактами. Поверьте мне, я глубоко вам признателен за слова одобрения, которые вы имели честь сказать по моему адресу. Если бы я мог каким-то образом пригодиться вашему департаменту…

Он замолчал.

Г.М. закрыл оба глаза.

– Сынок, – громко зашептал Г.М., – я больше не сумасшедший. Я нахожусь в спокойном и умиротворенном состоянии ума. Но прежде чем мы продолжим, хочу задать один вопрос. Вам известно, зачем я попросил вас приехать?

– Нет.

– Совсем-совсем ничего не подозреваете?

– Ну, я подумал…

Г.М. кивнул капитану Блейку, который открыл дверь и что-то крикнул.

– Я вызвал вас потому, что другого законного способа остановить вас не было, – сказал Г.М. – Хочу познакомить вас с парнем, которого зовут Курт фон Гагерн – с тем самым, о ком вы говорили. Его настоящее имя – Джо Коллинз. Он один из моих подчиненных. Входи, Джо. Садись. Хочешь сигару?