Текст книги "Книга потерянных вещей. Книга 1"

XV
О девочке-олене

Белоснежка все еще храпела в своей постели, когда на следующее утро Дэвид и гномы покинули домик. Чем дальше они уходили, тем заметнее воспаряли духом маленькие человечки. Они дошли вместе до белой дороги, где остановились в неловкости, не зная, как распрощаться.

– Мы, конечно, не можем тебе рассказать, где находится рудник, – сказал Собрат Номер Один.

– Конечно, – кивнул Дэвид. – Я понимаю.

– Потому что это вроде как тайна.

– Да, разумеется.

– Не хотим, чтобы каждый встречный совал туда нос.

– Очень благоразумно.

Собрат Номер Один задумчиво потеребил ухо.

– Это за тем большим холмом справа, – быстро проговорил он. – Там есть тропинка, ведущая прямо на вершину. Ее почти не видно, так что придется поискать. Она отмечена вырезанным на дереве глазом. По крайней мере, мы думаем, что он вырезан. С деревьями ничего нельзя сказать наверняка… Ну, это так, на случай если тебе понадобится маленькая компания. – Лицо Собрата Номер Один просветлело. – Ха! «Маленькая компания». Понял, что я сказал? Маленькая компания – в смысле друзья. И мы, гномы, маленькая компания. Понял?

Дэвид понял и послушно засмеялся.

– Теперь запомни, – продолжил Собрат Номер Один. – Если ты случайно встретишь принца, или молодого пэра, или вообще кого угодно, доведенного до отчаяния настолько, что он готов жениться на крупной женщине за деньги, ты пошлешь его к нам. Убеди его ждать нас на этой дороге, пока мы не появимся. Мы не хотим, чтобы он один зашел в дом и… ну, ты понимаешь…

– …испугался, – завершил за него фразу Дэвид.

– Вот именно. Ладно, удачи тебе и держись этой дороги. Через пару дней пути будет деревня, и там тебе обязательно кто-нибудь поможет. Только никуда не сворачивай, что бы ты ни увидел. В этих лесах полно отвратительных тварей, и у них есть немало способов завлекать народ в свои когти. Так что думай, куда идешь.

И Дэвид остался без этой маленькой компании, потому что гномы скрылись в лесу. Он слышал, как они затянули песню, которую придумал Собрат Номер Один, пока они маршировали на работу. Мелодия была самая незамысловатая, к тому же Собрат Номер Один столкнулся с определенными трудностями в поисках подходящих рифм для выражений «коллективизация труда» и «угнетение псами капитализма». Но Дэвид все равно загрустил, когда мелодия растаяла вдали и он оказался один на пустой дороге.

Гномы ему понравились. Он не всегда понимал, о чем они говорят, но для одержимых мыслями об убийстве и классово угнетенных личностей гномы были очень занятны. Когда они ушли, Дэвид почувствовал себя совсем одиноким.

Дорога, по которой он шагал, была явно главная, но Дэвид не видел никаких путников, кроме него самого. То и дело он обнаруживал следы тех, кто следовал этим путем, – остатки давным-давно погасшего костра, кожаный ремень, обгрызенный с одного конца голодным зверем, – поэтому он надеялся, что обязательно встретит какое-нибудь человеческое существо. Постоянный сумеречный свет, меняющийся только рано утром и поздно вечером, истощал его силы и подавлял дух, а еще он заметил, что никак не может сосредоточиться. Временами мальчик словно засыпал на ходу, и ему снились сны: мимолетные видения, в которых над ним стоял и разговаривал доктор Моберли, и промежутки темноты, когда ему казалось, что он слышит голос отца. Потом он вдруг просыпался, сбившись с мощенной камнем дороги и спотыкаясь в траве.

Дэвид вдруг осознал, что очень проголодался. Утром он поел с гномами, но теперь в животе урчало и сосало под ложечкой. В мешке оставалась еда, а гномы еще добавили к его запасам немного сухофруктов, но Дэвид понятия не имел, долгим ли будет его путешествие до королевского замка. На этот вопрос даже гномы не смогли дать ему ответ. Король, насколько понял Дэвид, был не слишком-то озабочен управлением королевством. Собрат Номер Один сказал, что однажды к ним пришел некий человек, заверявший, будто он королевский сборщик налогов, но после часа в компании Белоснежки сбежал, забыв свою шляпу, и больше не возвращался. Единственное, что мог утверждать Собрат Номер Один относительно короля, – это то, что он существует (вероятно) и живет в замке; замок же находится где-то в конце этой дороги, хотя Собрат Номер Один никогда его не видел. Вот так Дэвид и шел, с блуждающим сознанием и животом, сведенным от голода, а перед ним белела дорога. Когда мальчик в очередной раз чуть не свалился в канаву, он вдруг увидел на поляне у кромки леса усеянное яблоками дерево. Яблоки были зеленые, по виду почти спелые, и у Дэвида потекли слюнки. Он вспомнил наказ гномов: ни в коем случае не покидать дорогу и не соблазняться дарами леса. Но что плохого случится, если он сорвет несколько яблок? Ведь от дерева он будет видеть дорогу и с помощью упавшей ветки сумеет сбить достаточно плодов, чтобы продержаться день, а то и больше… Дэвид остановился и прислушался, но ничего подозрительного не услышал.

Он сошел с дороги. Земля была мягкой и противно чавкала под ногами. Подойдя ближе к дереву, Дэвид увидел, что на концах веток плоды меньше и не такие спелые, как висевшие выше и ближе к стволу, где каждое яблоко было размером с кулак. Чтобы их достать, нужно было залезть на дерево, а уж в этом деле Дэвид не знал себе равных. Он взобрался на яблоню за пару минут, так что вскоре оседлал сук и грыз яблоко, показавшееся ему необычайно сладким. Не одна неделя прошла с тех пор, как он в последний раз ел яблоко: тогда местный фермер незаметно сунул Розе парочку «для мальцов». Те яблоки были маленькие и кислые, а эти просто изумительные. Дэвид набил рот, и по его подбородку стекал сок. Съев первое яблоко, он выбросил огрызок и сорвал следующее. Это мальчик жевал уже медленнее, вспомнив мамино предупреждение о том, что не надо есть слишком много яблок. От них может заболеть живот, говорила она. Дэвид считал, что чем ни набьешь живот под завязку, все равно почувствуешь себя плохо, но он не знал, относится ли это к ситуации, когда ты почти весь день ничего не ел. В одном он был уверен: яблоки очень вкусные, и живот пока принимал их с благодарностью.

Дэвид уже расправился с половиной второго яблока, когда услышал какой-то шум, доносившийся из леса. Слева что-то стремительно приближалось. Он заметил движение в кустах и промелькнувшую в них рыжевато-коричневую шкуру какого-то зверя. Похоже, это был олень, хотя Дэвид не увидел головы. Зверь явно бежал от какой-то опасности. Дэвид сразу подумал о волках. Он прижался к стволу дерева, надеясь остаться незамеченным, но все равно опасался, что волки учуют его запах, если они, конечно, не увлекутся погоней за новой жертвой. Чуть погодя олень вырвался из зарослей на поляну, под дерево, на котором сидел Дэвид. Застыл на секунду, словно выбирал направление, и Дэвид впервые увидел его голову. При виде ее он не смог сдержать изумленного возгласа, потому что голова была не оленья, а маленькой белокурой девочки с темно-зелеными глазами. Там, где заканчивалась человеческая шея и начиналось тело животного, Дэвид разглядел красный рубец, разделяющий две сущности девочки-оленя. Она настороженно подняла глаза и, встретившись взглядом с Дэвидом, взмолилась:

– Помоги мне! Пожалуйста…

Шум погони нарастал. На поляну выскочил конь с всадником, натянувшим лук и готовым выпустить стрелу. Девочка-олень тоже их разглядела и прыгнула, ища спасения под покровом леса. Она была еще в воздухе, когда стрела вонзилась ей в шею. Выстрел отбросил ее вправо, и она затрепетала на земле. Рот девочки-оленя судорожно открывался и закрывался в попытке произнести последние слова. Ее задние копыта бились в грязи, тело содрогнулось в последний раз, и она застыла.

Всадник на громадном черном коне рысью проскакал по поляне. Лицо его скрывал капюшон, а вся одежда была цвета осеннего леса – зеленая с желтым. В левой руке он держал короткий лук, через плечо был перекинут колчан со стрелами. Он спешился, вытащил из притороченных к седлу ножен длинный меч и подойдя к лежащему на земле телу, поднял клинок и ударил пару раз по шее девочки-оленя. После первого удара Дэвид отвернулся, зажав рот рукой и крепко зажмурившись. Когда он решился вновь открыть глаза, охотник держал за волосы отсеченную от туши оленя голову девочки. Кровь из шеи капала на траву. Он привязал голову за волосы к передней луке седла и закинул тушу оленя на спину коня, перед тем как снова вскочить в седло. Уже поднял левую ногу, как вдруг застыл, разглядывая землю. Дэвид проследил за его взглядом – и рядом с конским копытом увидел огрызок яблока. Охотник, не спуская глаз с огрызка, опустил ногу, молниеносным движением выхватил из колчана стрелу и натянул тетиву. Наконечник стрелы, поднимаясь вдоль ствола яблони, остановился, нацелившись прямо на Дэвида.

– Слезай, – приказал охотник слегка приглушенным из-за закрывающего рот шарфа голосом. – Слезай, или я сниму тебя стрелой.

У мальчика не было выбора. Он был готов разреветься. Изо всех сил пытался сдержать слезы, но в воздухе витал запах крови девочки-оленя. Оставалось надеяться, что охотник уже получил трофей и пощадит его.

Дэвид спустился на землю. Он хотел побежать и попытать счастья в лесу, но тут же отказался от этой мысли: охотник, способный на полном скаку убить мчащегося оленя, не промахнется по бегущему мальчишке. Оставалась лишь надежда на сострадание охотника, но, стоя рядом с фигурой в капюшоне и глядя в незрячие глаза девочки-оленя, Дэвид усомнился, можно ли надеяться на сострадание того, кто способен на такие деяния.

– Ложись, – сказал охотник. – На живот.

– Пожалуйста, не убивайте меня, – взмолился Дэвид.

– Ложись!

Дэвид встал на колени, потом заставил себя лечь. Охотник завернул ему за спину руки и грубой веревкой стянул запястья. Потом забрал его меч. Связав ноги мальчика у лодыжек, поднял его и закинул на круп коня, прямо поверх туши оленя, так что левый бок Дэвида больно прижался к седлу. Но он не думал о боли, даже когда они поскакали и лука седла, как лезвие кинжала, стала ритмично впиваться ему между ребер. Нет, Дэвид мог думать только о голове девочки-оленя, потому что на скаку ее лицо терлось о его лицо, ее теплая кровь размазывалась по его щеке, и он видел свое отражение в темных зеленых зеркалах ее глаз.

XVI
О трех хирургах

Дэвиду показалось, что они скакали около часа, если не больше. Охотник не вымолвил ни слова. От тряски у Дэвида кружилась голова и болело сердце. В ноздри бил запах крови девочки-оленя, и чем дальше, тем холоднее становилось прикосновение ее кожи.

Наконец они подъехали к стоявшему посреди леса длинному каменному дому. Дом был простой, ничем не украшенный, с узкими окнами и высокой крышей. Всадник въехал в примыкавшую к дому большую конюшню. Там были и другие животные. Стоящая в стойле олениха жевала солому и разглядывала пришедших. Куры жили в загоне за проволочной оградой, кролики – в клетках. Рядом лиса терзала прутья своей тюрьмы; ее внимание разрывалось между охотником и вкусной, но недоступной добычей в соседних клетях.

Охотник спешился и отвязал голову девочки-оленя. Другой рукой он поднял Дэвида, перекинул через плечо и понес в дом. Когда охотник поднял щеколду, голова девочки-оленя глухо стукнулась о дверь. Они вошли, и охотник швырнул Дэвида на каменный пол. Мальчик упал на спину и остался лежать, ошеломленный и напуганный. Один за другим зажигались светильники, а он разглядывал логово охотника.

Каменные стены были увешаны головами на деревянных щитах. Здесь было множество звериных голов – олени, волки, даже ликантроп очень гордого вида, занимавший центральное место на одной из стен, – но были и человеческие. Несколько голов принадлежали взрослым молодым людям, три – глубоким старикам, но больше всего было детских: головы мальчиков и девочек со стеклянными глазами, сверкавшими в свете ламп. В одном конце комнаты располагался очаг, а рядом с ним лежал узкий соломенный тюфяк. Дэвид повернул голову и увидел вяленое мясо, подвешенное на крюках в другом конце комнаты. Нельзя было сказать, человеческое оно или нет.

Но основное место в комнате занимали два огромных дубовых стола, таких больших, что их могли собрать только в самом доме, деталь за деталью. Они были заляпаны кровью, и Дэвид со своего места разглядел на них кандалы, цепи и кожаные путы. Рядом со столами размещалась подставка с ножами и хирургическими инструментами, явно очень старыми, но заточенными и чистыми. Над столом висел целый набор изысканно оправленных металлических и стеклянных трубок – половина тонкие, как иглы, остальные толщиной с руку Дэвида. На полках стояли бутылки разнообразных форм и размеров, с прозрачной жидкостью внутри или с внутренностями людей и животных. Одна бутыль почти доверху была наполнена глазными яблоками. Дэвиду они показались живыми – даже вырванные, как будто не потеряли способности видеть. В другой бутыли лежала женская рука с золотым кольцом на безымянном пальце; с ногтей постепенно отслаивался красный лак. В третьей находилась половина мозга; его внутреннее устройство было выставлено напоказ и утыкано разноцветными булавками.

Было кое-что и похуже, ох, гораздо хуже…

Дэвид услышал приближающиеся шаги. Над ним возвышался охотник, снявший шарф и откинувший капюшон, так что теперь можно было увидеть лицо. Неулыбчивое лицо женщины, румяное и без всякой косметики, с тонким поджатым ртом. Черные с сединой, словно барсучий мех, волосы были собраны на макушке в пучок. Пока Дэвид рассматривал ее, женщина распустила узел, и волосы тяжелой лавиной упали на плечи и спину. Она встала на колени, правой рукой ухватила Дэвида за подбородок и принялась туда-сюда поворачивать его голову, словно оценивала. Осмотрев голову, проверила шею и ощупала мускулы на руках и ногах.

– Годится, – сказала она скорее себе, чем Дэвиду, и оставила его лежать на полу, а сама занялась головой девочки-оленя.

Больше охотница не сказала ни слова, пока не закончила работу, занявшую много часов. Она подняла Дэвида, усадила его в низкое кресло и продемонстрировала плоды своего труда.

Голова девочки-оленя была приделана к дощечке из темного дерева. Волосы ее были вымыты, рассыпаны по панели и приклеены к ней прозрачным клеем. Удаленные глаза заменили овалы из зеленого с черным стекла. Кожа для сохранности была покрыта чем-то вроде воска, а голова издавала глухой звук, когда охотница постукивала по ней костяшками пальцев.

– Просто прелесть, тебе не кажется? – сказала она.

Дэвид покачал головой, не в силах вымолвить ни слова. Когда-то у этой девочки было имя. У нее были отец, мать, возможно, братья и сестры. Она играла, любила и была любимой. Она могла вырасти и дать жизнь собственным детям. Теперь ничему этому не бывать.

– Ты не согласен? – спросила охотница. – Может быть, тебе ее жаль? Но сам посуди: пройдут годы, она состарится и подурнеет. Ее будут использовать мужчины. Из нее будут вылезать дети. У нее сгниют и выпадут зубы, постареет и покроется морщинами кожа, истончатся и поседеют волосы. Теперь же она навсегда останется ребенком и вечно будет прекрасной.

Охотница потянулась к Дэвиду, потрепала его по щеке и в первый раз улыбнулась:

– А вскоре и ты будешь таким же, как она.

Дэвид резко крутанул головой.

– Кто вы? – спросил он. – Зачем вы это делаете?

– Я охотник, – просто ответила женщина. – Охотник должен охотиться.

– Но это же маленькая девочка! – воскликнул Дэвид. – Девочка с телом животного, но все-таки девочка. Я слышал, как она говорила. Она боялась. А вы убили ее.

Охотница поглаживала волосы девочки-оленя.

– Да, – спокойно произнесла она. – Она протянула дольше, чем я ожидала. Она оказалась хитрее, чем я думала. Возможно, ей больше подошло бы тело лисицы, но что уж теперь говорить…

– Так это вы сделали ее такой? – изумился Дэвид. Он был очень напуган, но отвращение пересилило страх.

Охотницу удивило негодование в его голосе, и она почувствовала необходимость как-то оправдать свои действия.

– Охотник всегда ищет новую добычу, – сказала она. – Мне надоело охотиться за зверьем, а люди – слишком легкая добыча. У них острый ум, но слабое тело. И тогда я подумала, как здорово было бы совместить тело животного с интеллектом человека. Какое испытание моего мастерства! Но это очень трудно – создать подобный гибрид: и человек, и животное умрут раньше, чем я смогу их соединить. Я не могла задержать кровотечение настолько, чтобы успеть завершить слияние. Их мозги умирали, их сердца останавливались, и весь мой каторжный труд шел насмарку. Но однажды мне посчастливилось. По лесу проезжали три хирурга; я случайно натолкнулась на них, взяла в плен и привела сюда. Они рассказали мне о созданном ими бальзаме, который способен присоединить отрезанную руку к запястью или ногу к туловищу. Я заставила их показать, на что они способны. Отрезала у одного руку, а остальные приделали ее на место, как и обещали. Другого я разрубила пополам, и его приятели снова сделали его целым. В конце концов я отрезала третьему голову, и они опять прикрепили ее к шее. В общем, они стали первыми из моих новых трофеев, – она указала на три головы пожилых мужчин, висящие на стене, – как только поделились секретом своего бальзама. С тех пор все мои жертвы разные, потому что каждый ребенок добавляет что-то животному, с которым я его соединяю.

– Но почему дети? – спросил Дэвид.

– Потому что взрослые впадают в отчаяние, а дети – нет, – объяснила она. – Дети приспосабливаются к новым телам и новым жизням, ведь какой ребенок не мечтает стать зверем? И, по правде говоря, я предпочитаю охотиться на детей. С ними и охота интереснее, и на стене они смотрятся красивей.

Охотница отступила на шаг и принялась внимательно разглядывать Дэвида, как будто лишь теперь сообразила, о чем он спрашивает.

– Как тебя зовут, и откуда ты пришел? – спросила она. – Ты не отсюда. Ты и пахнешь не так, и говоришь по-другому.

– Меня зовут Дэвид. Я из другого места.

– Что за место?

– Англия.

– Ан-глия, – повторила охотница. – А как ты сюда попал?

– Есть проход между вашей землей и моей. Я проник сюда, но не могу вернуться домой.

– Какая жалость, – протянула охотница. – И много детей в Англии?

Дэвид не ответил. Охотница схватила его за щеки, впившись ногтями в кожу.

– Отвечай!

– Да, – невольно проговорил он.

Охотница отпустила его.

– Возможно, тебе придется показать мне этот путь. Здесь почти не осталось детей. Они больше не шастают поблизости, как прежде. Эта, – она махнула рукой в сторону головы девочки-оленя, – была последней, я ее берегла. Впрочем, появился ты. Итак… Или я использую тебя, как ее, или ты проводишь меня в Англию.

Охотница отступила от него и задумалась.

– Я терпелива, – произнесла она наконец. – Я знаю эту землю и уже переживала такие перемены. Дети вернутся. Скоро настанет зима, и у меня достаточно запасов, чтобы пережить ее. До первого снега ты будешь моей последней охотой. Я сделаю из тебя лиса, потому что ты, похоже, еще смышленей моего маленького олененка. Кто знает, вдруг ты убежишь от меня и заживешь своей жизнью в каком-нибудь укромном уголке леса… Хотя никому это пока не удавалось. Но всегда есть надежда, мой маленький Дэвид. Надежда умирает последней. А теперь спать, ибо завтра мы начинаем.

С этими словами она взяла тряпку, вытерла лицо Дэвида и нежно поцеловала мальчика в губы. Потом положила его на большой стол, приковала цепями на случай, если ночью он попробует убежать, и погасила все светильники. При свете очага разделась, улеглась на свой тюфяк и тут же уснула.

Дэвид не спал. Он думал о своем положении. Вспоминал свои сказки, а еще историю о пряничной избушке, которую ему рассказал Лесник. У каждой сказки было чему поучиться.

И постепенно у него созрел план.

XVII
О кентаврах и тщеславии охотницы

Рано утром охотница проснулась и оделась. Она поджарила мясо и съела его, запивая чаем из трав и специй, а потом подняла Дэвида. После ночи на жестком столе у него ломило спину, руки и ноги болели от цепей, да и поспать удалось всего ничего, зато теперь он чувствовал, что не все потеряно. До сих пор мальчик большей частью зависел от доброй воли окружающих – Лесника, гномов. Теперь он был сам по себе, и только от него зависело, выживет он или нет.

Охотница дала ему чаю, затем попыталась накормить мясом, но он плотно стиснул зубы. Мясо сильно пахло дичью.

– Это оленина, – сказала охотница. – Ты должен поесть. Силы тебе понадобятся.

Однако Дэвид не разжимал зубов. Он думал о девочке-олене и ощущал прикосновение ее кожи. Кто знает, что за ребенок был частью животного? Возможно, это плоть девочки-оленя и охотница раскромсала обезглавленное тело, чтобы позавтракать свежим мясом… Дэвид не мог это есть.

Охотница оставила свои попытки и дала ему хлеба. Она даже освободила Дэвиду одну руку – так, чтобы пленник смог поесть самостоятельно. Пока он ел, она принесла из конюшни клетку с лисом и поставила ее на стол рядом с Дэвидом. Лис смотрел на мальчика, как будто сознавал, что скоро произойдет. Пока они разглядывали друг друга, охотница принялась собирать все необходимое. Это были лезвия и пилы, бинты и тампоны, длинные иглы и мотки черных ниток, трубки и склянки, а также сосуд с вязкой прозрачной жидкостью. К нескольким трубкам она присоединила кузнечные мехи – «на всякий случай, чтобы сдержать кровотечение» – и подогнала кожаные ремешки под маленькие лапы лиса.

– Ну и что ты думаешь о своем новом теле? – поинтересовалась охотница, закончив приготовления. – Это прекрасный лис, молодой и проворный.

Лис, скаля острые белые зубы, пытался перекусить прутья клетки.

– Что вы сделаете с моим телом и его головой? – спросил Дэвид.

– Я высушу твое мясо и добавлю к моим запасам на зиму. Я выяснила, что можно успешно присоединить голову ребенка к туше животного, но не наоборот. Мозги животного не в состоянии приспособиться к новому телу. Они не могут правильно двигаться, так что охотиться за ними неинтересно. Вначале я выпускала их забавы ради, но больше не трачу на это время. Однако кое-кто из уцелевших еще бродит по лесу. Мерзкие существа. Иногда они встречаются на моем пути, и я убиваю их из жалости.

– Я думал о том, что вы сказали вчера вечером, – осторожно начал Дэвид. – О том, что все дети мечтают побыть животными.

– А разве не так? – спросила охотница.

– Мне кажется, так, – согласился Дэвид. – Я всегда хотел стать конем.

Похоже, это заинтересовало охотницу.

– Почему конем?

– Когда я был маленьким, то читал истории о существе под названием кентавр. Это наполовину конь, наполовину человек. От шеи и выше у кентавра голова и туловище мужчины, и он мог держать в руках лук. Кентавр был силен и прекрасен, и он был превосходный охотник, потому что совмещал силу и скорость коня с мастерством и хитростью человека. Вчера вы были проворны на своем скакуне, но все же вы с ним не одно целое. Разве ваш конь не спотыкается иногда, не скачет куда-то против вашей воли? Мой отец в юности занимался верховой ездой, и он рассказывал мне, что лошади сбрасывают даже лучших всадников. Будь я кентавром, я совместил бы в себе все лучшее от коня и человека, так что на охоте никто не смог бы от меня убежать.

Охотница перевела взгляд с лиса на Дэвида и обратно. Потом повернулась и направилась к письменному столу. Там она отыскала клочок бумаги и гусиное перо и принялась рисовать. С того места, где сидел Дэвид, он разглядел схемы, фигуры и силуэты лошадей и животных, нарисованные с мастерством настоящего художника. Он не мешал охотнице, просто терпеливо наблюдал, а когда взглянул на лиса, обнаружил, что тот тоже наблюдает. Так они и смотрели, объединенные ожиданием, пока охотница не закончила работу.

Она встала, вернулась к большим операционным столам и, не говоря ни слова, вновь привязала свободную руку Дэвида. На минуту он пришел в замешательство. Возможно, его план не удался и охотница собирается прямо сейчас отрубить ему голову и пересадить ее на тело дикого зверя. Обезглавит она его одним взмахом топора или будет неспешно пилить хрящи и кости? Усыпит ли каким-то снадобьем, так что он закроет глаза одним существом, а проснется совершенно другим, или ей свойственно наслаждаться страданиями своих жертв? Дэвид был готов разрыдаться, но сдержал слезы. Подавил страх, сохранил спокойствие, и его стойкость была вознаграждена.

Надежно привязав его, охотница надела плащ с капюшоном и вышла из дома. Через несколько минут Дэвид услышал удаляющееся цоканье лошадиных копыт. Охотница ускакала в лес, оставив Дэвида наедине с лисом: две скотины, которым вскоре предназначено слиться воедино.

* * *

Дэвид задремал и проснулся, когда женщина уже вернулась. На этот раз копыта цокали совсем близко. Дверь дома открылась, и на пороге появилась охотница, ведущая коня под уздцы. Сначала конь не желал входить внутрь, но она тихо поговорила с ним, и в конце концов он последовал за хозяйкой. Дэвид увидел, как конь поводит носом, принюхиваясь к здешним запахам, и в глазах животного ему померещился ужас. Охотница привязала коня к кольцу в стене и подошла к Дэвиду.

– Я хочу заключить с тобой сделку, – сказала она. – Я подумала об этом существе, о кентавре. Ты прав, такой зверь будет идеальным охотником. Я хочу стать им. Если ты мне поможешь, даю слово, что отпущу тебя.

– Откуда мне знать, что ты не убьешь меня, как только станешь кентавром? – спросил Дэвид.

– Я сломаю лук со стрелами и нарисую карту, которая выведет тебя на дорогу. Даже если я захочу тебя преследовать, с чем я буду охотиться без лука? Со временем я изготовлю себе другой, но ты будешь уже далеко, а если когда-нибудь снова попадешь в мой лес, я пропущу тебя в благодарность за то, что ты для меня сделал. – Охотница склонилась к Дэвиду и зашептала ему на ухо: – Но если ты не согласишься мне помочь, то соединишься с лисом и, клянусь, не переживешь этот день. Я буду гоняться за тобой по лесам, пока ты не задохнешься от изнеможения, а когда не сможешь больше бежать, я заживо сниму с тебя кожу и буду носить ее в холодные зимние дни. Ты можешь жить или умереть. Выбор за тобой.

– Я хочу жить, – сказал Дэвид.

– Значит, мы договорились.

С этими словами охотница бросила лук и стрелы в огонь и нарисовала Дэвиду подробную карту леса, которую он тут же осмотрительно спрятал за пазуху. Затем она объяснила, что он должен делать. Принесла из конюшни пару огромных клинков, тяжелых и острых, как гильотины, и укрепила их над столом с помощью системы веревок и блоков. Один из клинков охотница приладила так, чтобы он, падая, разрубил ее тело пополам, а потом показала Дэвиду, как тут же приложить бальзам, чтобы она не истекла кровью, прежде чем ее торс будет приделан к лошадиному корпусу. Она снова и снова повторяла с ним необходимые процедуры, пока мальчик не выучил все назубок. Затем охотница разделась догола, обеими руками ухватила тяжелый клинок и двумя ударами отрубила голову коню. Хлынула кровь, но Дэвид с охотницей быстро залили бальзамом обнажившуюся красную плоть. Под действием снадобья рана зашипела и задымила. Сразу же прекратилось кровотечение из вен и артерий.

На полу громоздилась конская туша с еще бьющимся сердцем, а рядом лежала голова; глаза вращались в орбитах, язык вывалился наружу.

– Мы не можем ждать ни минуты, – сказала охотница. – Быстрей, быстрей!

Она легла на стол, под клинок. Дэвид старался не смотреть на ее наготу и сосредоточился на приготовлениях к тому, чему его научила охотница. Когда он проверял веревки, та схватила его за плечо. В правой руке женщина сжимала острый нож.

– Если попытаешься сбежать или обманешь меня, этот кинжал вонзится в тебя, прежде чем успеешь сделать хоть шаг. Ты понял?

Дэвид кивнул. Его лодыжка была привязана к ножке стола. Убежать не удастся, даже если он захочет рискнуть. Охотница отпустила его. Рядом с ней стоял один из стеклянных кувшинов с чудесным бальзамом. Дэвид должен был вылить снадобье на ее отсеченное тело и стащить его на пол. Там ему нужно было помочь ей подползти к коню. Как только две раны соприкоснутся, он должен будет снова полить их бальзамом, отчего охотница и конь сольются воедино, превратившись в новое существо.

– Теперь давай и не мешкай.

Дэвид подался назад. Веревка, удерживающая гильотину, была туго натянута. Во избежание какой-нибудь случайности он должен был просто разрубить ее лезвием меча, после чего клинок упадет на охотницу и разделит ее на две части.

– Готовы? – спросил Дэвид.

Он положил лезвие на веревку. Охотница заскрежетала зубами.

– Да. Давай же! Давай!

Дэвид поднял меч и со всей силы обрушил его на веревку. Веревка лопнула, и клинок упал, разрубив охотницу пополам. Та завизжала от боли, корчась на столе обеими своими половинами, истекающими кровью.

– Бальзам! – кричала она. – Живей!

Но Дэвид вместо этого снова поднял клинок и отрубил охотнице правую руку. Рука, по-прежнему сжимавшая нож, упала на пол. Напоследок, третьим ударом, Дэвид перерубил веревку, привязывавшую его к столу. Затем перепрыгнул через корпус лошади и под крики ярости и боли, изрыгаемые охотницей, кинулся к двери. Дверь была заперта, но ключ торчал из замочной скважины. Дэвид попытался его повернуть, однако у него не получилось.

Визг охотницы стал еще пронзительней. Вдруг запахло паленым. Дэвид обернулся и увидел, что огромная рана на верхней части ее тела дымится и пузырится от заживляющего бальзама. Правое предплечье тоже было залито бальзамом. Охотница лила его на пол, стараясь попасть на запястье отрубленной кисти и заживить рану. Используя обрубок и левую руку, сбросила себя со стола.

– Вернись! – шипела она. – Мы не закончили. Я съем тебя живьем.

Охотница коснулась обрубка правой руки и залила соединение бальзамом. Обе части тут же соединились, и она, подняв ко рту правую руку, зажала нож в зубах и принялась подтаскивать себя все ближе и ближе к Дэвиду. Ее рука коснулась края его штанины, когда ключ повернулся в замке и дверь отворилась. Дэвид вырвал ногу, выбежал на улицу и застыл как вкопанный.

Он был не один.

На лужайке перед домом собрались существа с телами детей и головами зверей. Здесь были головы лис и оленей, кроликов и горностаев. Головы маленьких животных выглядели несуразно на более широких человеческих плечах, а шеи детей сузились под действием бальзама. Все эти существа двигались очень неуклюже, будто были не в состоянии управлять собственными конечностями. Они шаркали и шатались, а их лица выражали страдание и растерянность. Они медленно приближались к дому, когда охотница перетащила себя через порог и вывалилась на траву. Нож выпал у нее изо рта, и она сжала его в кулаке.

– Что вы здесь делаете, мерзкие твари? Убирайтесь отсюда. Прочь!