Текст книги "Маленький городок в Германии. Секретный паломник (сборник)"

Глава 12. «И там был Лео. Во втором классе»

– Я уже разговаривал с Ламли. Вы сегодня вечером возвращаетесь домой. Отдел командировок обеспечит вас билетом. – Письменный стол Брэдфилда был буквально завален кипами телеграмм. – И я от вашего имени извинился перед Зибкроном.

– Извинились?

Брэдфилд закрыл дверь кабинета на задвижку.

– Могу я все высказать вам прямо? Подобно Хартингу, вы в политике похожи на дилетанта. Вы находитесь здесь, имея временный дипломатический статус, и если бы не это, сидеть бы вам уже за решеткой. – Он побледнел от злости. – Одному богу известно, о чем только думал де Лиль. С ним я поговорю отдельно. Вы намеренно нарушили мое распоряжение. Впрочем, у людей вашей профессии, по всей вероятности, свои правила, и для вас я такой же подозреваемый, как все остальные.

– Вы себе льстите.

– Но в данном случае вас особым приказом передали мне в подчинение. Ламли, посол и сама специфика обстановки здесь продиктовали нам строгое указание, чтобы вы не совершали шагов, которые могли бы вызвать отзвуки за пределами посольства. Сидите тихо и слушайте меня! Но вместо того, чтобы хотя бы в малой степени учесть то, о чем вас просили, вы направились в дом Хартинга в пять часов утра, напугали до полусмерти его слугу, перебудили соседей, оглушительными криками вызывая де Лиля, а под конец спровоцировали крупномасштабный полицейский рейд. И он уже скоро, несомненно, станет предметом пересудов во всем нашем сообществе. Но этого вам показалось мало, и вы нагородили полиции глупейшую ложь о мнимой инвентаризации. Представляю себе, что даже Зибкрон не сдержит улыбки, когда вспомнит, как занятно вы описали ему вчера вечером свой род занятий.

– У вас ко мне что-то еще?

– И очень много, учтите. Каковы бы ни были подозрения Зибкрона относительно исчезновения Хартинга, вы преподнесли ему недостающие доказательства. Вы же сами видели его настрой. А теперь вообще неизвестно, что он думает о происходящем у нас.

– Так расскажите ему, – предложил Тернер. – Почему бы и нет? Разрешите его умственные затруднения. Боже, да он знает гораздо больше, чем мы с вами. Зачем мы делаем тайну из того, о чем они прекрасно информированы? Они уже подготовились. Хуже не будет, если мы смажем эффект от удара, который они собираются нанести.

– Я никогда не произнесу ни слова об этом вслух! Что угодно представляется мне более удачным выходом из положения. Любые сомнения, какие угодно подозрения с их стороны. Все лучше прямого признания в такой момент, что один из наших дипломатов в течение двадцати лет являлся советским агентом. Вам нужны еще объяснения? Я ни за что не произнесу этого вслух! Пусть думают и поступают как им будет угодно, но без нашего содействия они могут лишь строить догадки, не более.

Он сидел неподвижно и прямо, как стражник, приставленный охранять национальную святыню.

– Вы закончили?

– Предполагается, что ваши люди всегда соблюдают режим секретности. И тот, кто вас вызывает, неизменно рассчитывает на определенный уровень сдержанности. Я многое хотел бы высказать по поводу вашего здесь поведения, если бы вы сразу не дали мне ясно понять, что слова «хорошие манеры» считаете совершенно бессмысленными. Теперь потребуется немало времени, чтобы свести на нет следы разгрома, который вы устроили в нашем посольстве. Вы, кажется, считаете, что мне ни о чем не доносят. А мне уже пришлось беседовать с Гонтом и Медоузом. Не сомневаюсь, успокаивать придется и других тоже.

– Лучше мне уехать, не дожидаясь вечера, – предложил Тернер, не сводя взгляда с лица Брэдфилда. – Я взбаламутил ваше болото, не так ли? Прошу прощения. Извините, если мои услуги не соответствуют вашим запросам. Я принесу извинения в письменном виде позже. Ламли очень любит, когда я это делаю. Письмо, сладкое, как мед. Я составлю именно такое. Напишу непременно. – Он вздохнул. – Чувствую себя немного Ионой, извлеченным из чрева кита. Вы совершенно правы. Лучший выход из положения – избавиться от меня. Хотя вам это причинит некоторое беспокойство. Вы ведь не любите избавляться от людей, верно? Предпочитаете продлевать с ними договоры.

– На что вы намекаете?

– Только на то, что у вас есть очень веские основания просить меня проявить сдержанность! Я еще в Лондоне спросил Ламли – боже, я ведь просто шутил тогда… Так вот, я спросил Ламли: чего больше хочет Брэдфилд – найти пропавшие бумаги или исчезнувшего человека? Какого же дьявола вы задумали? Что сами натворили? Повремените с возражениями! В какую-то минуту вы предлагаете ему работу, но уже в следующую даже слышать о нем не хотите. Если бы его труп доставили сейчас сюда, вы бы и слезинки не пролили. Зато тщательно обыскали бы его карманы, от души надеясь, что вам повезло и документы еще при нем!

Совершенно непроизвольно его взгляд упал на ботинки Брэдфилда. Это была заказная обувь ручной работы, отполированная до того оттенка темного красного дерева, какой умеют различать только слуги или люди, воспитывавшиеся в их окружении.

– Что, черт возьми, вы имеете в виду?

– Не знаю, кто оказывает на вас давление, хотя мне это безразлично. Зибкрон, как я догадался, увидев, как вы стелетесь перед ним. Зачем вы вообще свели нас вчера вместе, если так опасались его обидеть? В чем был смысл? Начнем с этого. Или он вам приказал устроить встречу? Не торопитесь с ответом, моя очередь говорить. Вы же для Хартинга ангел-хранитель. Сами-то осознаете свою роль? Ваши уши торчат здесь отовсюду, их видно за милю, и я напишу об этом шестифутовыми буквами, когда вернусь в Лондон. Вы продлили его договор, так? Вполне достаточно для отправной точки. Хотя от всей души презирали его. Но вы не просто дали ему работу, а сделали все, чтобы он работал именно у вас. Вы прекрасно знали, черт побери, что в лондонском Министерстве иностранных дел всем глубоко плевать на программу уничтожения старых документов. Как и на досье по персоналиям – не удивлюсь, если к нему отношение такое же. Но вы сделали вид, притворились и создали для него обширный фронт работ. И не надо уверять меня, будто вы исходили из чистого сострадания к человеку, совершенно здесь, вообще говоря, чужому.

– Что бы то ни было, теперь от этого почти ничего не осталось, – заметил Брэдфилд с намеком на тревогу или самоуничижение в голосе, что Тернер временами уже улавливал прежде.

– Тогда как насчет встреч по четвергам?

Вот теперь на лице Брэдфилда отразилась подлинная боль.

– Господи! Да вы совершенно невыносимы, – произнес он больше как мысль вслух, как глубоко частное суждение, нежели намеренное оскорбление.

– Совещания по четвергам, которых никогда не было! И вы сами лишили Хартинга возможности участвовать в мнимых конференциях, официально перепоручив их де Лилю. Но только Хартинг продолжал преспокойно уезжать из посольства по четвергам после обеда. Вы остановили его? Ни хрена вы его не остановили! Предполагаю, вы даже знали, куда именно он отправлялся, угадал? – Он показал изготовленный из оружейного металла ключ, который нашел в одном из костюмов Хартинга. – Потому что существует некое особое место, видите ли. Что-то вроде укрытия, тайника. Или я сейчас рассказываю о том, что самому прекрасно известно? С кем он там встречался? Вы и об этом осведомлены? Я сначала думал, это был Прашко, пока не вспомнил, кто подкинул мне такую идею, – вы сами и подкинули. А потому я отношусь к личности этого странного типа Прашко, будь он трижды неладен, с большой настороженностью.

Тернер склонился над столом и в прямом смысле выкрикивал фразы, глядя на понурившего голову Брэдфилда.

– А что до Зибкрона, то он и управляет всей разветвленной сетью. Станете это отрицать? Десятками агентов, насколько я успел понять. Хартинг был лишь одним из звеньев в длинной цепочке. Вы сами давно потеряли контроль над тем, что Зибкрон знает или еще не успел узнать. Мы ведь имеем дело с реальностью, а не с дипломатией. – Он указал в окно на размытые очертания холмов за рекой. – Вот где творятся настоящие дела! Агенты облазили там все, разговаривали с друзьями, ездили куда хотели. Они не прячутся в лесу, потому что хорошо ориентируются в том мире!

– От интеллигентного человека не требовалось большой сообразительности, чтобы все понять, – сказал Брэдфилд.

– Именно это я собираюсь рассказать Ламли, когда вернусь в Лондон. Хартинг работал не один! Он имел наставника и контролера, причем, насколько мне известно, это был один и тот же человек! А известно мне, будь я проклят, что Лео Хартинг был любимчиком Роули Брэдфилда! Вы даже готовы были простить ему неоконченное среднее образование в дешевой общественной школе. Верно?

Брэдфилд медленно поднялся на ноги, его с лицо исказил гнев.

– Можете рассказывать Ламли что угодно, – прошипел он, – но только немедленно убирайтесь отсюда и не смейте возвращаться.

И в этот момент Микки Краббе просунул красную, вечно опухшую физиономию в дверь из приемной, где сидела мисс Пит.

Он выглядел озадаченным и слегка рассерженным, бессмысленно покусывая кончики имбирного оттенка усов.

– Ну и дела, Роули! – выпалил он, но потом начал снова, словно музыкант, взявший не ту октаву: – Извините за внезапное вторжение, Роули. Я пробовал дверь из коридора, но она заперта на задвижку. Еще раз прошу прощения, Роули. Но у меня новости о Лео… – Остальное он произнес торопливой скороговоркой: – Я только что видел его на вокзале. Он преспокойно пил пиво в буфете, провалиться мне на этом месте!

– Докладывайте, как все было, – распорядился Брэдфилд.

– Я оказывал услугу Питеру де Лилю, только и всего. – Краббе говорил, словно желая оправдаться. Тернер уловил запах спиртного, который тот пытался заглушить мятной жвачкой. – Питеру понадобилось уехать в бундестаг. Дебаты по вопросу о принятии чрезвычайного законодательства. Важная тема, второй день обсуждения, а потому он попросил меня проследить за весельем на вокзале. Лидер Движения, прибывающий в Бонн из Ганновера. Понаблюдать за происходящим, присмотреться, кто явится его встречать. Я часто и прежде выполнял поручения Питера. – Он снова как будто извинялся. – Главным действующим лицом шоу стал лорд-мэр. Пресса, телевидение со своими софитами, множество машин на прилегающих улицах. – Краббе с тревогой посмотрел на Брэдфилда. – Даже для такси места не осталось, вот как, Роули. И толпы народа. Все поют хором: та-та-та. Размахивают старыми черными знаменами. Оркестра почти не было слышно. – Он помотал головой, снова удивляясь. – И вся площадь опутана лозунгами.

– И вы заметили Лео? – спросил Тернер с напором. – В огромной толпе?

– Типа того.

– Что вы имеете в виду?

– Сначала заметил только его затылок. Голову и плечи. Мельком. Не успел подобраться ближе – он пропал среди народа.

Тернер вцепился в него большими и очень твердыми пальцами.

– Но вы сказали, что видели, как он пьет пиво.

– Отпустите его, – сказал Брэдфилд.

– Да, не надо так, успокойтесь! – На мгновение Краббе показался всерьез раздраженным. – Понимаете, я действительно увидел его снова немного позже. Столкнулся чуть ли не лицом к лицу.

Тернер разжал пальцы.

– Поезд прибыл, и все стали громко приветствовать лидера, возникла толкотня, каждому хотелось хоть одним глазком увидеть самого Карфельда. С краю даже начали драться из-за удобных мест, как мне показалось, но потом я понял, что это схватка между репортерами. Козлы! – добавил он со вспышкой острой ненависти в голосе. – Этот говнюк Сэм Аллертон тоже там объявился, между прочим. Думаю, он и затеял потасовку.

– Да переходите же к сути, Христа ради! – заорал Тернер, но Краббе лишь смерил его прямым взглядом, в котором не читалось ничего хорошего.

– Первым показался Мейер-Лотринген, и полицейские организовали для его прохода коридор из дубинок. Затем Тильзит, потом Хальбах, и все загалдели, как цыгане. «Биттлы» чертовы, – добавил он невпопад, но пояснил: – Потому что там преобладали молодые парни, длинноволосые, типа всех нынешних студентов. Перегибались через полицейский кордон, пытаясь дотронуться хотя бы до плеча одного из прибывших. А Карфельда никто так и не увидел. Какой-то тип, стоявший рядом со мной, предположил, что он вышел с противоположной стороны и скрылся в пассаже, чтобы избежать напора толпы. Ему не нравится, когда слишком много людей приближаются одновременно к нему. Так о нем говорят. Вот почему он повсюду требует строить для него эти нелепо высокие трибуны. Словом, половина толпы рванула в другую сторону, рассчитывая еще застать его там. Остальные топтались на месте, не зная, как поступить, но потом через громкоговорители передали объявление: всем расходиться по домам, потому как Карфельд остался в Ганновере. К счастью для Бонна, подумал я. – Краббе усмехнулся. – А вы как считаете?

Ответа он не дождался.

– Журналисты просто обезумели от ярости, а я решил позвонить Роули и доложить, что Карфельд так и не приехал. В Лондоне ведь обожают следить за перемещениями Карфельда. – Это было адресовано специально Тернеру. – Им нравится знать, где он и что он, не потерялся ли, не ввязался ли в неприятности. – Выдержав паузу, Краббе возобновил рассказ: – В привокзальном зале ожидания круглосуточно работает почтовое отделение, и я как раз выходил оттуда, когда мне пришло в голову, что, быть может, стоит выпить чашечку кофе, собраться с мыслями. Вот я и посмотрел сквозь стеклянную дверь зала. Там рядом расположены две другие двери, понимаете? Одна ведет в ресторан, другая – в зал со скамьями, где тоже есть буфет с несколькими столиками. Слева места для пассажиров первого класса, справа – для второго. И двери тоже прозрачные.

– О, ради всего святого! – застонал Тернер.

– И там был Лео. Во втором классе. Устроился за столиком. Одетый во что-то типа шинели. Вроде пальто, но военного покроя. Выглядел он неважнецки.

– То есть был пьян?

– Даже не знаю. Напиться в такой час? Немного рановато. В восемь-то утра, – заметил он с самым невинным видом. – Вот только лицо у него было изможденное, одежда потрепанная. Словом, далеко не тот щеголь, каким мы привыкли его видеть. Весь лоск как рукой сняло. Конечно, – добавил он с глуповатой интонацией, – с кем из нас не случалось сорваться некстати?

– Вы с ним разговаривали?

– Нет уж, благодарю покорно. Я знаю, какой он в дурном настроении. Наоборот, обошел его стороной и помчался сюда, чтобы сообщить обо всем Роули.

– При нем были какие-нибудь вещи? – быстро спросил Брэдфилд. – Чемодан, например? Или портфель? Что угодно, куда он мог сложить документы?

– Я не заметил, – признался Краббе. – Уж извините, Роули, старина, не обратил внимания.

Все трое некоторое время стояли молча, лишь Краббе беспокойно переводил взгляд с Брэдфилда на Тернера и обратно, часто моргая.

– Вы все сделали правильно, – тихо произнес Брэдфилд. – Все в порядке, Краббе.

– Правильно? – взвился Тернер. – Он все испортил к чертовой матери! Лео не схвачен и не изолирован. Почему он не поговорил с ним? Боже Всемогущий, вы оба, как я вижу, вообще ничего не соображаете! Правильно? Он ведь мог снова исчезнуть. Это был наш последний шанс. Он, вероятно, ждал продления своего договора, но его нарочно подставили, чтобы он сбежал! С ним был кто-нибудь еще? – Тернер открыл дверь. – Я спросил, был ли с ним кто-нибудь еще? Ну, отвечайте!

– Ребенок, – выдавил из себя Краббе. – Маленькая девочка.

– Кто?

– Шести или семи лет. Чья-то дочка. Он разговаривал с ней.

– Он заметил вас, узнал?

– Сомневаюсь. Он смотрел, но не меня видел.

Тернер схватил с вешалки плащ.

– Я бы не стал этого делать, – сказал Брэдфилд, скорее реагируя на жест, чем предостерегая. – Уж простите.

– А вы? Почему вы стоите как вкопанный? Идемте со мной!

Брэдфилд даже не шелохнулся.

– Бога ради, надо действовать!

– Я останусь здесь. У Краббе есть машина. Пусть он отвезет вас. Прошел почти час с тех пор, как он видел его или подумал, что видел. А с транспортными заторами… Вы его там уже не застанете. Вот почему я не хочу понапрасну тратить время. – Не обращая внимания на полный изумления взгляд Тернера, он продолжил: – Посол попросил меня не покидать здания. Мы ждем сообщения из Брюсселя в любую минуту. И тогда он немедленно пожелает вызвать к себе главу канцелярии.

– Иисусе Христе! Вы, кажется, считаете, что мы ведем здесь очередные трехсторонние переговоры. А он может сидеть там с чемоданом, набитым секретными документами! Ничего удивительного, что вид у него не слишком радостный! Да что с вами такое? Вы хотите, чтобы Зибкрон обнаружил его раньше нас? Вам нужно, чтобы его поймали с уликами на руках?

– Я уже объяснял вам: секреты не есть для нас нечто святое. Верно, мы бы хотели сохранить их в тайне. Но в сравнении с моими обязанностями здесь…

– Значит, секреты для вас не так уж важны? Что же это за секреты такие? Как насчет пресловутой зеленой папки?

Брэдфилд колебался.

– Я не имею над ним никакой официальной власти, – с горячностью продолжал Тернер. – Даже не знаю, как он выглядит! И что прикажете делать, если я увижу его? Вы же босс Хартинга, не так ли? И вы хотите, чтобы Людвиг Зибкрон схватил его? – Нелепейшим образом слезы навернулись ему на глаза. В его голосе звучала теперь нескрываемая мольба. – Брэдфилд!

– Он был один, – пробормотал Краббе вновь, не глядя на Брэдфилда. – Сам по себе, старина. И еще рядом чей-то ребенок. Я в этом уверен.

Брэдфилд посмотрел на Краббе, потом на Тернера, и его лицо снова исказилось от какой-то внутренней боли, которую он почти не пытался скрывать.

– Это верно, – признал он с очевидным нежеланием. – Я его начальник. И потому несу за него ответственность. Мне лучше тоже поехать туда.

Тщательно заперев дверь кабинета на два замка, он передал через мисс Пит, что Гейвстон должен временно заместить его, и первым спустился по лестнице.

Новые огнетушители, только что доставленные из Лондона, красными стражами выстроились в шеренгу вдоль коридора. На лестничной площадке ожидали сборки части новых металлических кроватей. Тележка для досье стояла, доверху наполненная одеялами. В вестибюле двое мужчин, стоявшие на стремянках, устанавливали стальную перегородку. Темнолицый Гонт с удивлением пронаблюдал, как Тернер, Брэдфилд и Краббе вышли в стеклянную дверь и направились к автостоянке, причем теперь первым шел Краббе. Брэдфилд вел машину с наглой самоуверенностью, что оказалось для Тернера сюрпризом. Он в последний момент проскакивал на желтые сигналы светофоров и даже выехал на встречную полосу, чтобы побыстрее свернуть на улицу, ведущую к вокзалу. У полицейского патруля, проверявшего документы, он едва ли вообще остановился: они с Краббе просто заранее высунули в открытые окна свои красные дипломатические удостоверения. На мокрой брусчатке и на трамвайных путях машину заносило, но Брэдфилд хладнокровно возвращал автомобиль в нормальное положение. Они подъехали к перекрестку, перед которым висел знак, повелевавший уступить дорогу, но проскочили буквально перед капотом летевшего наперерез автобуса. Впрочем, машин было совсем мало. Улицы полнились людьми.

Одни несли знамена, другие были одеты в серые габардиновые плащи и черные фетровые шляпы, что стало почти форменной одеждой для члена Движения. Люди очень неохотно расступались перед машиной дипломатов, хмуро разглядывая ее номера и блеск явно иностранного происхождения краски кузова. Брэдфилд не сигналил и даже не переключал передачи, дожидаясь, чтобы автомобиль заметили и уклонились от него в сторону. Только однажды ему пришлось затормозить перед пожилым мужчиной, который был либо глух, либо пьян. Какой-то мальчишка ударил ладонью по их крыше. Брэдфилд заметно напрягся и побледнел. Конфетти густым слоем покрывало ступени здания, а колонны были увешаны лозунгами. Какой-то таксист принялся орать, словно ему повредили машину, когда они припарковались на стоянке для такси.

– Налево! – выкрикнул Краббе первым побежавшему вверх по ступеням Тернеру.

Через высокие двери они попали в главный зал.

– Держитесь левее, – услышал Тернер повторный оклик Краббе.

Три прохода, образованных барьерами, вели к платформам, три билетных контролера сидели в стеклянных будках. Объявления на трех языках предупреждали, что справок они не дают. Группа священников, перешептываясь, смотрела на него неодобрительно: спешка, читалось в их взглядах, не принадлежит к числу христианских добродетелей. Светловолосая девушка с сильно загорелым лицом небрежно протиснулась мимо него с рюкзаком и парой старых горных лыж, но он успел обратить внимание на соблазнительное колыхание у нее под свитером.

– Он сидел там, – сказал Краббе, но к этому моменту Тернер уже распахнул пружинистые стеклянные двери на шарнирах и оказался в помещении ресторана, рассматривая сквозь густой табачный дым каждый столик буфета поочередно. Громкоговорители передали объявление: что-то о пересадке в Кельне.

– Удрал, – констатировал Краббе. – Упорхнул наш поганец.

Туман с улицы проникал и сюда, клубясь вокруг длинных люминесцентных светильников под потолком, еще больше затемняя углы помещения. Пахло пивом, копченым мясом и муниципальным химикатом, повсеместно применявшимся для дезинфекции. Стойка бара в отдалении, покрытая белым голландским кафелем, мерцала в дымке, как айсберг в океане. В отделанной коричневым деревом кабинке расположилась бедная с виду семья путешественников. Женщины находились уже в почтенном возрасте и были одеты во все черное. Их чемоданы были перевязаны веревками. Мужчины читали греческие газеты. За отдельным столиком маленькая девочка сворачивала салфетки для какого-то пьяницы. Именно на этот столик указывал Краббе.

– Там, где сейчас сидит ребенок, видите? Он пил пильзенское пиво.

Не обращая внимания ни на пьянчугу, ни на девочку, Тернер поднял пустые кружки и стал бесцельно рассматривать их. Три крошечных сигарных окурка лежали в пепельнице. Один все еще дымился. Ребенок смотрел на Тернера, когда он наклонился и принялся изучать пол, а затем распрямился, ничего не обнаружив. Девочка не сводила с него глаз, пока он переходил от столика к столику, вглядываясь в лица, порой хватая кого-то за плечо, отводя в сторону развернутую газету, дотрагиваясь до рук людей.

– Это он? – выкрикнул Тернер.

Одинокий священник читал «Бильдцайтунг» в углу. Рядом с ним совсем уже полускрытый во мраке темнолицый цыган ел жареные каштаны, доставая их из сумки.

– Нет.

– А этот?

– Простите, старина, – сказал Краббе, начав заметно нервничать, – но нам не повезло. А потому успокойтесь и не дергайтесь.

У окна с цветным витражом двое солдат играли в шахматы. Бородатый мужчина проделывал челюстями жевательные движения, хотя никакой еды перед ним не было. К платформе прибывал поезд, и от вибрации на столах задрожала посуда. Краббе разговаривал с официанткой. Он чуть навис над ней, что-то шепча и пальцами ухватив за локоть. Она в ответ лишь мотала головой.

– Попробуем побеседовать с другой, – сказал он, когда Тернер подошел к ним.

Они вместе пересекли зал, и вторая женщина утвердительно закивала, довольная своей хорошей памятью, а потом пустилась в долгий рассказ, указывая на девочку, повторяя слова «der kleine Herr», то есть «маленький джентльмен», иногда ограничиваясь одним лишь «kleine», словно определение «джентльмен» приберегала для задававших ей вопросы, не расходуя понапрасну на Хартинга.

– Он был здесь еще буквально несколько минут назад, – перевел Краббе, явный сбитый с толку. – По крайней мере, так утверждает она.

– Он ушел один?

– Она не заметила.

– Он произвел на нее хоть какое-то впечатление?

– Помедленнее. Она не слишком сообразительна, старина. Так можно и спугнуть ее.

– Что заставило его уйти? Он кого-то увидел? Может, ему подали сигнал от дверей?

– Вы слишком многого от нее хотите, сынок. Она не видела, как он уходил. Ей не о чем было беспокоиться, ведь он заранее расплатился сполна. Словно мог сорваться в любой момент. Чтобы успеть на поезд, например. Он выходил из здания, когда те политики прибыли, но потом вернулся, выкурил еще сигару, выпил кружку пива.

– Тогда в чем дело? Почему у вас такой странный вид?

– Все выглядит чертовски необычно, – пробормотал Краббе, по непонятным причинам хмурясь все больше.

– Что именно выглядит необычно?

– Он провел здесь всю ночь. Один. Пил, но не пьянел. Некоторое время играл с ребенком. С девочкой-гречанкой. Казалось, ему это доставляло удовольствие – возиться с малышкой.

Он сунул женщине монету, за что та радостно поблагодарила его.

– Я даже доволен, что мы с ним разминулись, – заявил Краббе. – В таком состоянии мерзавец мог стать для нас опасным. Он способен на все, если шлея попадет под хвост.

– Вы-то откуда знаете?

Краббе скроил гримасу при воспоминании.

– Видели бы вы его той ночью в Кёльне, – сказал он, глядя вслед удалявшейся официантке. – Господи, спаси и сохрани!

– Во время драки? Значит, там с ним были вы?

– Скажу вам одно, – продолжал твердить Краббе, причем говорил веско, от всего сердца. – Когда этот парень съезжает с катушек, от него лучше держаться подальше. Взгляните на это. – Он вытянул руку и раскрыл ладонь. На ней лежала деревянная пуговица – точная копия тех, что хранились в поцарапанной металлической коробке в Кёнигсвинтере. – Официантка подобрала это со стола. Подумала, что пуговица может ему еще понадобиться. И решила сохранить на случай, если он вернется, понимаете?

В дверь вошел Брэдфилд. Его лицо казалось напряженным.

– Как я понял, его здесь нет.

Все молчали.

– Вы настаиваете, что видели его?

– Никакой ошибки быть не могло. Уж извините, старина.

– Что ж, видимо, нам придется поверить вам на слово. А сейчас предлагаю вернуться в посольство. – Он посмотрел на Тернера. – Или, может, вы предпочтете задержаться? Если у вас еще остались версии, нуждающиеся в дальнейшей проверке. – Он оглядел помещение буфета. Лица присутствующих были обращены в их сторону. За стойкой бара хромированная кофеварка, за которой никто не присматривал, испускала струйки пара. Никакого движения. – Как я заметил, и здесь вы успели так или иначе наследить. – А когда они медленно шли к машине, Брэдфилд добавил: – Можете зайти в посольство, собрать свои пожитки, но к обеду вам следует покинуть здание. Если остались какие-то документы, доверьте их Корку, и они будут отправлены дипломатической почтой. Есть рейс в семь вечера. Воспользуйтесь им. Если свободных мест уже нет, отправляйтесь поездом. Но только убирайтесь.

Им пришлось подождать, пока Брэдфилд разговаривал с полицейским, показывая тому красное удостоверение. В его немецком языке проскальзывали английские интонации, зато грамматика была безукоризненной. Полицейский кивнул, отсалютовал, и они тронулись в путь. Все так же медленно вернулись они в посольство, пробиваясь сквозь угрюмую, потерявшую всякую цель толпу.

– Крайне необычное место нашел Лео, чтобы провести ночь, – пробормотал Краббе, но Тернер не слушал его, ощупывая пальцами в кармане ключ из серого металла, найденный в конверте какого-то официального государственного учреждения, и хотя им уже владело безнадежное ощущение человека, потерпевшего неудачу, продолжал гадать, какая все-таки дверь открывалась этим ключом.