Текст книги "Звонок мертвецу. Убийство по-джентльменски (сборник)"

Глава 7
Рассказ мистера Скарра

Мендель посмотрел на него. Оставалось только гадать, жив он или нет. Опустошив карманы своего плаща, Мендель бережно накрыл им Смайли, а потом как безумный побежал в сторону больницы, ворвался сквозь вращающуюся дверь поликлинического отделения и оказался в круглосуточно освещенном приемном покое. Дежурил молодой врач из «цветных». Мендель совал ему под нос свое удостоверение, что-то кричал, хватал за руку и пытался вытащить на улицу. Но доктор лишь терпеливо улыбался, качал головой и по телефону дозванивался в «скорую». Мендель кинулся назад и стал ждать. Через несколько минут «скорая помощь» прибыла, из нее вышли хорошо обученные своему делу санитары и увезли Смайли.

«Если он умрет, – подумал Мендель. – я заставлю эту сволочь заплатить за все сполна».

Какое-то время он оставался на месте, изучая грязный шлак, на который упал Смайли. При красном свете задних габаритных огней машины толком разглядеть ничего не удавалось. Все кругом было безнадежно затоптано санитарами и несколькими обитателями сборных домишек. Местные жители сначала слетелись, как хищные птицы на падаль, а потом молниеносно исчезли, поняв, что у них могут возникнуть проблемы, а проблем не хотелось никому.

– Сволочь, – снова прошипел Мендель и медленно побрел назад к пабу.

Зал постепенно заполнился. Скарр заказал себе еще порцию выпивки. Мендель взял его за рукав. Скарр повернулся к нему и сказал:

– А, ты вернулся, дружище. Присаживайся и выпей какой-нибудь отравы покрепче.

– Заткнись, – бросил Мендель. – Мне нужно снова поговорить с тобой. Пойдем на улицу.

Мистер Скарр помотал головой и причмокнул:

– Ничего не получится, старина. Никак не могу. У меня здесь намечается компания.

Он кивком указал на восемнадцатилетнюю крашеную блондинку с белесой помадой на губах, которая неподвижно сидела за угловым столиком. Ее густо подведенные глаза хранили выражение вечного испуганного изумления.

– Слушай меня внимательно, – прошептал Мендель. – Даю тебе ровно две секунды. А потом я оторву тебе уши, ты, лживая мразь!

Скарр отдал бокал на сохранение бармену, а потом неторопливо, с чувством собственного достоинства направился к выходу. На девицу он даже не посмотрел.

Мендель перевел его на противоположную сторону улицы, к сборным домам. В восьмидесяти ярдах оттуда были видны включенные подфарники машины Смайли.

Они свернули во двор. «Эм-джи» все еще стояла на прежнем месте. Мендель крепко держал Скарра за руку, готовый при необходимости с силой вывернуть ее вверх, чтобы сломать или вывихнуть плечевой сустав.

– Вот так дела! – воскликнул Скарр, приятно удивленный. – Она, стало быть, сама вернулась в родное гнездышко.

– Значит, угнали? – переспросил Мендель. – Увел высокий шотландец с тростью и адресом в Илинге? Как мило с его стороны вернуть украденное, верно? Дружеский жест, пусть и немного запоздалый. Ты явно занялся не своим делом, Скарр. – Менделя трясло от злости. – И почему габариты включены? Открой дверь.

Скарр в темноте повернулся к Менделю, свободной рукой похлопал по карманам в поисках ключей. Достал связку, ощупал каждый ключ, нашел нужный и отпер дверь машины.

Мендель забрался в салон, нашел выключатель в крыше кабины и нажал на него. Затем методично обыскал автомобиль. Скарр стоял снаружи и ждал.

Мендель работал быстро, но тщательно. Перчаточное отделение, сиденья, полы, пространство перед задним стеклом: ничего. Затем он запустил руку в кармашек пассажирской двери, достав оттуда дорожную карту и конверт. Он был длинный и плоский, серо-голубой, окантованный ленточкой. Сделано на континенте, отметил про себя Мендель. Никаких надписей сверху не оказалось. Он вскрыл конверт. Внутри лежали десять потрепанных пятифунтовых купюр и простая открытка без рисунка. Мендель поднес ее к свету и прочитал записку, выведенную печатными буквами шариковой ручкой:

ДЕЛО СДЕЛАНО. ПРОДАЙ ЕЕ.

Подпись отсутствовала.

Он вышел из машины и ухватил Скарра за локти. Тот невольно сделал шаг назад.

– В чем проблема, дружище? – спросил он.

Мендель ответил спокойно и негромко:

– У меня проблем нет, Скарр. А вот у тебя есть. И большая. У тебя охренительная проблема, каких еще никогда не возникало. Сговор с целью убийства, покушение на убийство, нарушение закона о государственной тайне. И можешь для довеска добавить нарушение правил сдачи в аренду транспортных средств, мошенничество, уклонение от уплаты налогов и еще пятнадцать других обвинений, основания для которых я найду, пока ты будешь париться на койке в камере.

– Минуточку, легавый, минуточку! Давай без эмоций. О чем ты толкуешь? При чем здесь убийство?

– Лучше послушай меня, Скарр. Ты – мелкая сошка, влез в дела больших людей, верно? Так что не удивляйся, если и отвечать придется по-крупному. Думаю, потянет лет на пятнадцать.

– Заглохни! Я не из пугливых.

– Нет, тебе придется все выслушать до конца, мелкий подонок. Ты вляпался в очень серьезное дело и расплатишься по полной программе. А мне что? Я буду сидеть и посмеиваться, пока ты сгниешь в Скрабсе[9]9
  Имеется в виду Уормвуд-Скрабс – известная лондонская тюрьма.


[Закрыть], пялясь на свое толстое брюхо. Видишь ту больницу? Там сейчас лежит при смерти мой товарищ, которого пытался отправить на тот свет твой высокий шотландец. Его нашли полчаса назад истекающим кровью в твоем дворе. А до этого был еще покойник в Суррее и, откуда мне знать, может, еще по одному в каждом графстве. Так что это твоя проблема, сволочь ты несчастная, а не моя. И есть еще кое-что. Ты ведь единственный, кто знает шотландца в лицо, угадал? Ему скорее всего захочется окончательно замести за собой следы. Не боишься?

Скарр медленно обошел вокруг машины.

Мендель уселся за руль и отпер пассажирскую дверь изнутри. Скарр расположился рядом с ним. Свет они больше не включали.

– Я так спокойно занимался здесь своим бизнесом, – грустно сказал Скарр. – Навар был небольшой, но стабильный. То есть до тех пор, пока не объявился этот тип.

– Что за тип?

– Давай без спешки, легавый. Не подгоняй меня. Это случилось четыре года назад. До встречи с ним я не верил в Санта-Клауса. Он назвался голландцем, сказал, что занимается бриллиантами. Не скажу, что поверил ему на слово, потому что я, как и ты, не такой уж простак. Я не задавал вопросов о его делах, а он со мной не откровенничал, но, думаю, это была контрабанда. Деньжищи у него водились пачками, это правда. Был увешан ими, как рождественская елка. «Скарр, – сказал он мне, – ты деловой человек. Я тоже. Оба не любим шумихи. По всему видать, мы с тобой птицы одного полета. Мне нужна машина. Но не навсегда, а на время». Это не в точности его слова, поскольку он говорил на ломаном английском, но смысл я тебе передаю точно. «Что ты предлагаешь? – спросил я. – Выкладывай».

«Что ж, – ответил он, – я еще и очень скромный человек. Мне нужна машина, чтобы никто по ней не смог меня найти. Даже если попаду в аварию. Купи мне тачку, Скарр, старую, но надежную, с хорошим движком под капотом. Но купи на свое имя и держи наготове для меня. Вот тебе пять сотен для начала, и будешь получать по двадцатке за каждый месяц хранения в гараже. Плюс плата за каждый день использования. Но хочу повторить, Скарр. Я – скромный и застенчивый, а потому ты меня не знаешь. За это и будешь получать хорошие деньги. За то, что даже не знаком со мной». Так он это изложил.

Никогда не забуду тот день. Дождь лил как из ведра, а я возился со старым такси, которое как-то купил у одного приятеля в Уонусворте. Я тогда задолжал одному букмекеру сорок фунтов, и легавым бы не понравилось, если бы мне пришло в голову швыряться деньгами. Так что я для вида просто обменял такси на невзрачный с виду «эм-джи», который нашел в Клэпхеме.

Мистер Скарр глубоко вздохнул с таким грустным видом, что выглядел почти комично.

– А потом возник тот тип, как нечистая совесть, засыпав меня купюрами, словно это были старые лотерейные билеты.

– Как он выглядел? – спросил Мендель.

– Довольно молодой. Высокий, светловолосый. И хладнокровный. Непроницаемый, как скала. После того как он мне заплатил, я его больше ни разу не видел. Он отправлял мне письма откуда-то из Лондона, напечатанные на простых листках. Просто: «Будь готов в понедельник вечером», «Будь готов во вторник вечером» и так далее. Мы обо всем заранее условились. Я оставлял машину во дворе, проверенную механиком и с полным баком. Он никогда не предупреждал, когда вернет ее. Обычно пригонял к закрытию моего заведения или позже. Бросал на прежнем месте с включенными подфарниками и запертыми дверцами. В карман дверцы клал по два фунта за каждый день использования.

– А что произошло бы в случае непредвиденных обстоятельств? К примеру, взяли бы тебя по какому-нибудь пустяковому делу?

– Он дал мне номер телефона. Велел позвонить и попросить к телефону определенного человека.

– Как ты должен был его называть?

– В том-то и дело, что он предложил мне самому выбрать для него прозвище. Я сказал, что он будет для меня Блондинчиком. Не думаю, что ему понравилось или он оценил юмор, но так и осталось. Номер был «Примроуз ноль ноль девяносто восемь».

– Ты им пользовался?

– Да. Пару лет назад меня сцапали и посадили в Маргейт на десять суток. Я решил, что будет лучше дать ему знать об этом. К телефону подошла девица – тоже голландка, судя по акценту. Она сказала, что Блондинчик в Голландии, но она передаст ему информацию. А потом я уже не утруждал себя звонками.

– Почему?

– Понимаешь, я кое-что стал соображать. Он приезжал за машиной регулярно раз в две недели – в первый и третий вторник каждого месяца, кроме января и февраля. В этот раз он объявился в январе впервые. Возвращал автомобиль, как правило, по четвергам. Странно, что он вдруг приехал сегодня. Но теперь у нас с ним все кончено, как я понимаю. – Скарр держал в огромной лапище открытку, которую взял у Менделя.

– Он делал паузы? Бывало, что долго не давал о себе знать?

– Зимой появлялся реже. В январе и феврале не приезжал никогда, как я сказал.

Мендель все еще сжимал в кулаке пятьдесят фунтов. И вдруг швырнул их Скарру на колени.

– Только не думай, что тебе повезло. Я бы не согласился поменяться с тобой местами и за вдвое большую сумму. И учти – я непременно вернусь.

Теперь Скарр действительно казался напуганным.

– Я бы не стал так с тобой откровенничать, – сказал он нервно, – но не хочу встревать ни в какие секретные делишки. Не могу допустить, чтобы моя старая добрая родина пострадала. Я прав, сквайр?

– О, ради всего святого, заткнись, – сказал Мендель, ощущая страшную усталость. Забрав у Скарра открытку, он выбрался из машины и побрел в сторону больницы.

Новостей не было. Смайли все еще оставался без сознания. Известили уголовный розыск. Менделю посоветовали продиктовать свои координаты и отправляться домой. Из больницы с ним свяжутся, как только появится новая информация. После долгих препирательств Мендель убедил старшую медсестру отдать ему ключи от машины Смайли.

Все-таки Митчам – не самое лучшее место, чтобы поселиться там надолго, решил он.

Глава 8
Размышления в больничной палате

Он ненавидел кровать, как утопающий, должно быть, ненавидит море. Он ненавидел простыни, в которые был укутан так, что не мог пошевелить ни ногой, ни рукой.

И он ненавидел эту комнату, потому что она пугала его. У двери стояла каталка со всякими медицинскими причиндалами вроде ножниц, бинтов и склянок с лекарствами, странными предметами, наводившими страх именно неясностью своего предназначения, причем некоторые были завернуты в марлю, словно для последнего причастия. Там стояли стеклянные банки – высокие, накрытые сверху белыми салфетками, которые напоминали хищных птиц, готовых в любой момент выклевать ему внутренности. В стеклянных сосудах поменьше лежали на дне резиновые трубочки, свернувшиеся змейками. Он ненавидел все это и боялся. Ему становилось жарко, и пот лил с него ручьями, а потом делалось холодно, и пот застывал где-то между ребер каплями запекшейся крови. День сменялся ночью снова и снова, но Смайли даже не подозревал об этом. Он вел отчаянную борьбу с сонливостью, потому что, стоило ему закрыть глаза, как они, казалось, обращались внутрь и взирали на хаос, царивший в его мозгу. Когда по временам веки смыкались просто под собственной тяжестью, он собирался с силами, чтобы разлепить их и снова видеть бледный свет, колыхавшийся где-то вверху.

Но затем наступил благословенный день, когда кто-то раздвинул шторы на окнах и впустил внутрь лучи зимнего солнца. Он услышал шум машин на улице и только тогда поверил, что теперь точно останется в живых.

Отныне проблема смерти снова переместилась в чисто умозрительную академическую плоскость, стала долгом, который он отдаст, как только разбогатеет и сможет сам оплатить собственный уход из жизни. Это было восхитительное в своей чистоте и простоте ощущение. Роскошное чувство. Его ум чудесным образом прояснился и царил над всей Землей подобно разуму Прометея. Кстати, где он слышал эту фразу: «Сознание как бы отделяется от тела, властвуя в бумажном королевстве…»? На него наводил тоску льющийся сверху блеклый свет, ему хотелось иметь возможность видеть больше. Он уже не мог выносить винограда, как и запахов меда, цветов и шоколада. Он нуждался в книгах и литературных журналах; как он мог продолжать научную работу, если ему не давали книг? О том историческом периоде, специалистом в котором он был, и без того написано крайне мало. Творцы XVII столетия не были по достоинству оценены литературной критикой.

Менделю позволили впервые навестить его только через три недели. Он вошел в палату, держа в руках новую шляпу и книгу о пчелах. Шляпу он разместил в ногах кровати, а книгу положил на тумбочку. На его лице играла улыбка.

– Я купил тебе книжку, – сказал он. – О пчелах. Это крошечные, но очень умные создания. Должны заинтересовать тебя.

Он присел на край постели.

– Еще я приобрел себе шляпу. Довольно дурацкую. В ознаменование своей отставки.

– Ах да! Я и забыл, что ты теперь тоже будешь пылиться на полке.

Оба посмеялись и снова замолчали.

Смайли часто моргал.

– Боюсь, ты у меня сейчас расплываешься перед глазами. Мне не разрешают пользоваться старыми очками. Обещают принести новые. – Он сделал паузу. – Ты узнал, кто это сделал, или нет?

– Быть может, и узнал. Пока трудно сказать. Но есть ниточка. Проблема в том, что мне пока слишком мало известно. Я имею в виду твою работу. Тебе о чем-нибудь говорит такое название, как «Представительство сталелитейной промышленности ГДР»? То есть Восточной Германии?

– Да, что-то припоминаю. Они появились в Лондоне года четыре назад и зарегистрировались в Торгово-промышленной палате.

Мендель пересказал ему свою содержательную беседу с мистером Скарром.

– … Назвался голландцем. Единственным способом связи с ним для Скарра был телефон с кодом «Примроуз». Я проверил абонента. Номер числился за представительством сталелитейной промышленности ГДР на Белсайз-парк.

Отправил одного из своих парней на разведку. Они оттуда съехали. Не осталось ничего. Никакой мебели, никаких бумаг или хотя бы канцелярской скрепки. Только телефонный аппарат, да и тот был с корнем вырван из розетки.

– И когда же они освободили помещение?

– Третьего января. В тот же день, когда был убит Феннан.

Он выжидающе посмотрел на Смайли.

– Свяжись с Питером Гилламом из министерства обороны и приведи его завтра сюда. Если придется, притащи за шкирку.

Мендель взял шляпу и направился к двери.

– До свидания, – сказал Смайли. – Спасибо за книгу.

– Завтра увидимся, – ответил Мендель и вышел.

Смайли откинулся на подушку. У него разболелась голова. «Черт, – подумал он, – я ведь забыл поблагодарить его за мед. Впрочем, он все равно купил его в „Фортнумс“».

Зачем же все-таки понадобился тот утренний телефонный звонок? Эта загадка мучила Смайли больше всего. Он понимал, насколько это глупо, но из всех необъяснимых деталей дела именно эта лишала его сна и покоя.

Объяснение, данное Эльзой Феннан, представлялось совершенно нелепым, абсолютно неправдоподобным. Энн – другое дело. Энн, если бы ей понадобилось, сумела бы поставить на уши всю телефонную станцию, но не Эльза Феннан. Ничто в ее настороженном маленьком интеллигентном личике не подтверждало странного утверждения, что она страдает рассеянностью. Это как раз было одной из противоречивых странностей характера самого Сэмюэла Феннана, которую Смайли обнаружил, когда готовился к беседе и наводил предварительные справки. Жадный читатель, любитель вестернов, отличный шахматист, музыкант, человек философского склада ума, но при этом – рассеянный. Из-за этого с ним однажды даже случился крупный скандал, когда он по ошибке вынес из здания МИДа секретные документы. Прихватил со стола вместе с номерами «Таймс» и вечерней газеты, сунул не глядя в портфель и отправился домой в Уоллистон.

Не поддалась ли Эльза Феннан в состоянии паники искушению закутаться в мантию мужа? Или даже взять на себя двигавший мужем мотив? Быть может, Феннан заказал звонок, чтобы ему о чем-то напомнили, а Эльза сделала это напоминанием себе? Вот только о чем было напоминание? Что именно его жена так усердно стремилась скрыть?

Сэмюэл Феннан. Новый и старый миры столкнулись в нем. «Вечный жид», культурный, космополитичный, целеустремленный, трудолюбивый, восприимчивый и, с точки зрения Смайли, весьма привлекательный внешне. Дитя своей эпохи, он, как и Эльза, подвергся гонениям, был вынужден покинуть принявшую когда-то его семью Германию и отправиться учиться в английский университет. А потом исключительно благодаря своим способностям сумел преодолеть все препятствия и предрассудки, чтобы попасть на службу в министерство иностранных дел. Это было немалое достижение, которого он добился исключительно за счет своего блестящего интеллекта. И если он немного возгордился, порой проявляя несогласие с решениями умов более приземленных и ограниченных, чем его собственный, то его трудно в этом винить. В министерстве случился переполох, когда Феннан открыто поддержал идею раздела Германии, но раздувать дела не стали, а просто перевели Феннана в департамент Азии, и вскоре казус забылся. В остальном же он проявил себя человеком великодушным и бескорыстным, был в равной степени уважаем и в Уайтхолле, и в Суррее, где несколько часов в неделю уделял благотворительности. Страстно увлекался горными лыжами. Каждый год он брал положенный ему отпуск целиком и проводил шесть недель в Швейцарии или Австрии. Насколько помнил Смайли, Германию он посетил лишь однажды – года четыре назад вместе с женой.

Выглядело вполне естественным, что в Оксфорде Феннан сблизился с левыми. То был период расцвета симпатий к коммунистам в университетской среде, а проповедовавшиеся ими идеалы, по понятным причинам, оказались ему близки. Приход к власти фашистов в Германии и Италии, вторжение Японии в Маньчжурию, мятеж Франко в Испании, депрессия в Америке, а прежде всего – волна антисемитизма, прокатившаяся по Европе. Феннан просто вынужден был искать политическую силу, которая помогла бы ему выплеснуть ярость и отвращение к происходившему. Кроме того, компартия пользовалась тогда уважением; неудачи, преследовавшие лейбористов, а затем и коалиционное правительство, убедили многих интеллектуалов, что только коммунисты способны стать эффективной альтернативой капитализму и фашизму. Добавьте сюда сам характер партии с ее духом товарищества и атмосферой конспирации, которые соответствовали некоторому духу авантюризма в характере Феннана и давали возможность избежать грозившего в противном случае полного одиночества. Он даже порывался воевать в Испании, и многие действительно отправились на ту войну, как Корнфорд – коммунист из Кембриджа, чтобы не вернуться живыми.

Смайли мог вообразить, каким был в те дни Феннан – полный энтузиазма, живой, очень серьезный, он мог, кроме того, поделиться со своими товарищами личным опытом реальных страданий, что делало его закаленным ветераном среди неоперившихся птенцов. Родители его умерли. Отец был скромным работником банка с единственной мечтой иметь небольшой счет в Швейцарии. Накопил он немного, но достаточно, чтобы сын смог себе позволить учиться в Оксфорде и не прозябать в бедности.

Смайли очень хорошо запомнил беседу с Феннаном. Она была одной из многих подобных, но все же складывалась иначе. И главное отличие заключалось в способе общения, в самом его языке. Феннан умел говорить так выразительно, так быстро, так уверенно. «Их величайший день наступил, когда пришли шахтеры из Рондды[10]10
  Имеется в виду поход безработных шахтеров в Лондон в ноябре 1936 г.


[Закрыть], помните? – рассказывал он. – И для наших товарищей словно сам дух Свободы снизошел с холмов Уэльса. Это был марш голодных людей, но до членов нашей ячейки почему-то не доходило, что участники похода были голодны в буквальном смысле слова. Только я сообразил. Мы наняли грузовик, а девушки приготовили тушеное мясо – целые тонны. Говядину купили дешево у одного симпатизировавшего нам мясника на рынке. И на этом грузовике выехали встречать их. Они подкрепились и пошли дальше. Но, если честно, чувствовалось, что мы им не нравимся, не пользуемся их доверием. – Он рассмеялся. – Они все были такие низкорослые – это мне запомнилось особенно отчетливо, – приземистые и темные, как сказочные эльфы. Нам очень хотелось, чтобы они хором запели. И они затянули песню, но не для нас – для себя самих. Я тогда впервые встретил настоящих валлийцев.

И в чем-то, как мне показалось, это помогло мне лучше понять свою этническую принадлежность. Я ведь еврей, как вы, должно быть, знаете».

Смайли кивнул.

«А мои товарищи по партии не знали, что делать, когда люди из Уэльса пришли к ним домой. Как себя вести, если твоя мечта сбылась? В тот момент многим в Оксфорде стало понятнее, почему в партии не слишком уважают интеллектуалов. Думаю, они почувствовали что-то вроде своей бесполезности и стыда. Стыдились мягких кроватей в спальнях, своих всегда сытых желудков и даже мудреных научных работ. Стыдились своих талантов и тонкого чувства юмора. Среди них бытовала легенда, что один из основателей лейбористского движения, Кир Харди, сам бывший шахтер, учился писать мелом на почерневшей от угля руке. И они устыдились своих письменных принадлежностей и дорогих сортов бумаги. Но ведь проблема состояла не только в этом, и ее нельзя было решить, попросту избавившись от излишеств обеспеченной жизни, понимаете? К этому я пришел очень скоро и, вероятно, потому покинул ряды компартии».

Смайли хотелось подробнее узнать о чувствах самого Феннана, но тот все продолжал говорить. Он понял, что не имеет с коммунистами ничего общего. Они были не взрослыми людьми, а незрелыми подростками, которым мечталось о кострах Свободы, цыганской музыке и Едином мире, который внезапно возникнет сам собой уже завтра. Им хотелось скакать на белых конях в прибое Бискайского залива. Им доставляло детское удовольствие угощать пивом голодных эльфов из Уэльса. Они, как несмышленыши, не способны были критически сопротивляться манящим лучам солнца с Востока и послушно поворачивали к нему свои лохматые головы. Они любили друг друга, а считали, что любят все человечество; они спорили друг с другом, а мнили, что решают судьбы планеты.

Уже скоро бывшие соратники стали казаться ему трогательными, но смешными. С его точки зрения, намного полезнее было бы вязать носки для солдат. Столь явное расхождение между мечтой и реальностью подвигло его на более пристальное изучение и того и другого. Он стал тратить почти все свое время на изучение исторических и философских трудов. К своему удивлению, он обнаружил, насколько его привлекает и успокаивает душевно сама по себе интеллектуальная простота и прямота марксизма. Он наслаждался его умственной безжалостностью, его увлекала смелость мыслей и решительная переоценка традиционных понятий. И кончилось тем, что именно теория, а не членство в партии, дала ему силы пережить одиночество, философия, требовавшая безоговорочно пожертвовать всем во имя неопровержимой идеи, что его унижало и вдохновляло одновременно. А потом, когда ему удалось добиться успеха, процветания и интеграции в общество, он с грустью отвернулся от сокровищ мудрости, которые перерос и поневоле должен был оставить там, в Оксфорде времен своей юности.

Так Феннан описал свою эволюцию, а Смайли поверил и понял. Это едва ли была та история озлобленности и отторжения, к каким Смайли привык в подобных беседах, и (вероятно, именно поэтому) она показалась ему гораздо более реалистичной. Но от разговора все же остался некоторый осадок: Смайли был уверен, что Феннан так и не поделился с ним чем-то крайне важным.

Но сейчас куда интереснее было другое. Существовала ли прямая, основанная на фактах связь между инцидентом на Байуотер-стрит и смертью Феннана? Смайли уже упрекал себя, что чересчур увлекся очевидными совпадениями. Если же смотреть трезво, то ничто, за исключением последовательности событий, пока не подтверждало, что Феннан и Смайли стали действующими лицами одного и того же дела.

Хотя не одна лишь последовательность событий сыграла свою роль. Нельзя было сбрасывать со счетов интуицию Смайли, его опыт – называйте как хотите, хоть шестым чувством. Именно это заставило его позвонить в дверь собственного дома. Но, однако же, не уберегло от преступника, стоявшего в ночи у него за спиной с обрезком свинцовой трубы в руке.

Беседу с Феннаном он провел неформально, что правда, то правда. Парк, по которому они прогуливались, больше напоминал ему об Оксфорде, чем об Уайтхолле. Да, процедура была необычной – поход в парк, потом столик в кафе у Миллбанк, но как это выглядело со стороны? Чиновник из МИДа прогуливается и очень серьезно разговаривает с каким-то невысоким, никому не известным мужчиной… Вот только что, если личность мужчины как раз была кому-то хорошо известна?

Смайли взял книжку в бумажном переплете и принялся карандашом писать на форзаце:

Есть предположение, которое пока ничем не подтверждено: что убийство Феннана и покушение на убийство Смайли – это звенья одной цепи. Какие обстоятельства связывали Смайли с Феннаном до гибели последнего?

1. До беседы, состоявшейся в понедельник 2 января, я никогда с Феннаном не встречался. Я лишь ознакомился с его личным делом в министерстве и провел кое-какую подготовительную работу.

2. К зданию министерства я добрался 2 января один и на такси. Нашу беседу организовали чиновники форин офиса, но они не знали, и это следует особо подчеркнуть, кто именно будет ее проводить. Отсюда следует, что ни Феннан, ни кто-либо другой за пределами моей собственной организации не имели обо мне никакой предварительной информации.

3. Сама по себе беседа распалась на две части: первая проходила в стенах форин офиса, где рядом постоянно находились люди, которые не обращали на нас никакого внимания, зато вторая протекала там, где нас мог видеть кто угодно.

Что же из этого вытекает? Ничего, если только…

Да, отсюда следовал единственный вывод: некто наблюдавший за ними на улице узнал не только Феннана, но и Смайли, причем их встреча вызвала с его стороны бурную негативную реакцию.

Почему? Чем Смайли мог быть опасен? Ответ вроде бы казался очевидным, но для Смайли он стал почти прозрением. Естественно, опасность он мог представлять только по одной причине. Он был офицером секретной службы. В данном конкретном случае – сотрудником контрразведки.

Он отложил карандаш в сторону.

Стало быть, тот, кто убил Сэма Феннана, был до крайности обеспокоен его контактом с британской службой безопасности. По всей видимости, кто-то в министерстве иностранных дел. И ему была известна также личность Смайли. Вероятно, Феннан знал убийцу еще по Оксфорду, знал как коммуниста, и тот, не желая огласки, опасался, что Феннан заговорит, если уже не заговорил. А если заговорил, то, стало быть, и Смайли подлежал устранению – причем срочному, пока он не составил детальный рапорт о проведенной беседе.

Это объясняет убийство Феннана и покушение на Смайли. Вроде бы в такой версии присутствовал здравый смысл, хотя и в умеренных дозах. Он построил высоченный карточный домик. Дальше строить было вроде бы некуда, но на руках еще оставалось много карт. Например, Эльза, ее ложь, ее возможное соучастие, ее страх. А была еще прокатная машина и тот звонок в восемь тридцать утра. Как быть с этим? И тогда вызывало вопросы анонимное письмо. Если убийцу пугала связь между Смайли и Феннаном, он едва ли написал бы письмо, привлекая к Феннану внимание спецслужб. Тогда кто же его написал? Кто?

Он откинулся в кровати и закрыл глаза. В голове снова пульсировала боль. Вероятно, Питер Гиллам сумеет помочь. На него вся надежда. А пока голова у Смайли шла кругом и разболелась с новой силой.