Текст книги "Летальный исход"

Келли оставила двигатель на холостом ходу, чтобы могла работать печка. Потом наполовину развернулась на своем сидении, чтобы иметь возможность наблюдать за нами.

– Моника, – сказал я, – я сейчас вас посажу, если вы пообещаете не орать.

Она кивнула, насколько это было возможно, и я помог ей устроиться в сидячем положении. Она яростно уставилась на Келли. А та пожала плечами и пробормотала: «Мне очень жаль», а потом протянула мне какую-то тряпку, чтобы я передал лоскут ее бывшей товарке. Мы смотрели, как Моника промокает и вытирает лицо, пока оно не приобрело более или менее презентабельный вид, какой только возможен в подобной ситуации. Потом она осторожно приложила тряпку к уху, скривилась от боли и осмотрела запачканную кровью ладонь. Крови было немного, но достаточно, чтобы ее глаза вновь заполнились слезами. Она поморгала, и они по большей части повисли у нее на ресницах, лишь несколько скатилось по щекам. Я все это время наблюдал за нею, дожидаясь, пока она отдышится и придет в себя и, может быть, чуть расслабится. Кажется, так оно и происходило. Думаю, она обрела какую-то надежду и теперь ухватилась за нее. В конце концов, зачем нам предлагать ей тряпку, чтобы вытереться, если мы намереваемся ее убить, верно?

Я набрал номер Виктора, сообщил ему, что женщина готова разговаривать, и передал трубку Монике, а мы с Келли выбрались из вэна и закрыли за собой дверь.

– Ты заметил выражение ее лица, когда передал ей телефон? – спросила Келли.

Я кивнул. Выражение это было нетрудно разгадать: смесь шока, замешательства, надежды, страха. Мне такое встретилось впервые.

– Как думаешь, она попробует там запереться? – спросила Келли.

– Сомневаюсь. Она же понимает, что не может добраться до переднего сидения быстрее, чем мы откроем дверь.

Келли кивнула. Мы наблюдали, как эта бедолага сжимает в руке телефон и прижимает его к своему неповрежденному уху, пытаясь понять, что ей говорит этот отрывистый металлический голос. Я понимал, что она сейчас чувствует.

– Как у тебя дела с двойником? – спросила Келли.

– С твоим двойником? – уточнил я. – Я еще думаю над этим.

Келли рассмеялась:

– Готова спорить, что и впрямь думаешь.

– Это нелегкая задача – подобрать милую и добрую библиотекаршу, чтобы она была похожа на тебя.

– Библиотекаршу, да?

– Конечно, а почему бы нет?

– Последней моей «библиотекаршей» была Фифи, французская шлюха. У нее еще была татуировка на лобке: «Читай по моим губам!».

Я улыбнулся при этом воспоминании.

– Фифи, точно. Только я что-то не помню, чтобы она считала себя французской шлюхой.

Келли нахмурилась.

– Это библиотекарское выражение. Только она не первая шлюха-библиотекарша с татуировкой в промежности. Ты хоть помнишь, как звали другую?

Я помнил. Констанс была бы отличным двойником для Келли… если не считать татуировки у нее в промежности, гласившей: «Тебе тут, внутри, горячо, или это я тебя так грею?».

– Полагаю, что заслуживаю большей благодарности, – заметил я. – Это нелегко – найти для тебя двойника. Не говоря уж о том, какой тщательный осмотр я должен произвести, раз уж ты так капризна насчет тату и всего прочего.

– Ага, точно. Я верю, что когда дело доходит до проституток, ты подходишь к этому делу со всем пылом.

Между тем Моника, сидящая в заднем углу вэна, подтянула колени к подбородку. По ее щекам текли слезы, губы двигались, произнося слова, которых я не слышал. Потом она, кажется, некоторое время слушала, после чего снова начала тихонько плакать.

– Как ты думаешь, что он ей говорит? – спросила Келли.

Я не имел ни малейшего понятия, и мне было неприятно, что меня это так заботит.

– А эта следующая моя подмена, другой двойник, – сказала Келли. – У нее есть тату?

– Джанин? Пока не знаю.

– Но тебе не терпится выяснить.

– Мое извечное стремление к точности, к деталям и подробностям уже стало легендой, – ответил я. – Бессмертной легендой.

– Точно такой же бессмертной, как триппер, – заметила Келли.

Моника подняла взгляд и посмотрела на меня через окно вэна. И кивнула. Я открыл дверь. И услышал, как она благодарит Виктора. Интересно, что это означает? Она отдала мне телефон. Я приложил его к уху.

– Это Крид, – сказал я.

– Вы… зна…ете, что де…лать даль…ше, – сказал Виктор.

Глава 7

Да, я знал, что делать дальше, но меня разбирало любопытство по поводу двух вещей. И я спросил у Моники, знакома ли она с Виктором.

– Я слышала о нем, – ответила она.

– Это как?

– От моего мужа.

Я кивнул. Значит, Виктор желает ее убить, чтобы за что-то покарать ее мужа. Ну, по крайней мере, это имеет хоть какой-то смысл. Мне, правда, совсем не хотелось задавать уж слишком много вопросов. За вопросами обычно следуют ответы, а ответы ведут к сомнениям, а сомнения могут погубить хорошего киллера, работающего по контракту. Я посмотрел на Келли. Она, кажется, уже была готова взорваться от любопытства, так ей хотелось узнать подробности.

– Расскажите мне про Виктора, – сказал я.

– Не могу. Если я вам про него расскажу, вы меня убьете.

Мы с Келли обменялись взглядами. Келли уже не могла больше терпеть и сдерживаться.

– Этот парень, Виктор… вы полагаете, что он сказал вам, что мы вас отпустим, если вы будете молчать о вашем с ним разговоре?

Моника, кажется, была в затруднении.

– Это шутка? – спросила она.

Келли недоверчиво посмотрела на нее.

– Какой он все же траханый урод! – заметила она.

– Эй, поосторожней на поворотах! – сказал я. – Ты же говоришь о нашем работодателе!

Мы с минуту смотрели друг на друга. Я, конечно, мог бы силой заставить ее все мне рассказать, но мне не хотелось ее пытать. Можно было бы пустить в ход угрозы, но это потребует некоторых усилий, чтобы внушить ей ложные надежды, а это почему-то казалось мне неуместным и неправильным. И я решил больше не заниматься мотивами.

– Окей, Моника, – сказал я. – Вы ничего не рассказали нам о своем разговоре с Виктором или о том, что вас с ним связывает, и это правильно. Я больше не буду вас про это спрашивать. Но скажите мне вот что: почему у него такой странный голос?

– Он квадриплегик. И руки, и ноги парализованы.

Я кивнул.

– И все же, – сказал я, – это не все. Там еще что-то имеется, что-то очень странное.

Моника теперь чувствовала себя немного свободнее, уверенная, что ее вот-вот отпустят. Она перестала плакать, и голос звучал спокойнее и увереннее. Кажется, она даже несколько приободрилась.

– Это, вероятно, потому, что он очень молодой, – сказала она. – И он – карлик.

Мы с Келли поглядели друг на друга.

– Карлик? – переспросил я.

Моника охнула.

– Он очень маленького роста, – сказала она. – Извините. Я не хотела это говорить…

– Очень молодой? – спросила Келли. – Насколько молодой?

Моника посмотрела на меня, прежде чем ответить.

– Я не знаю, – сказала она. – Может, чуть больше двадцати…

– Ваш муж, должно быть, совершил какой-то ужасный поступок, раз он так разозлил Виктора, – сказал я.

Она кивнула.

– Да. Он спас Виктору жизнь.

Глава 8

Я осторожно опустил голову Моники обратно на пол и придержал ее в таком положении. Погладил ее по волосам, чтобы успокоить. И она на некоторое время успокоилась… пока не увидела у меня в свободной руке шприц. И ее глаза тут же расширились от ужаса. Она начала биться и дергаться, кататься по полу вэна. Потом потеряла контроль над мочевым пузырем. Слишком испуганная, чтобы думать об этом, она вся описалась. Я даже слышал, как моча прямо-таки бьет изнутри, из промежности, по ее одежде, горячая и пульсирующая струя, которая потом стекает по ее бедру. А поскольку мы с нею были тесно прижаты друг к другу, она ухитрилась даже намочить мне штанину. Я оглянулся на Келли, недовольный и раздраженный.

– Не обращай внимания, Донован, – сказала та. – Можешь мне поверить, это только улучшит твой курортный внешний вид.

Я нахмурился и слегка ослабил захват, совсем чуть-чуть, но вполне достаточно для того, чтобы на сей раз крик Моники раздался громко и пронзительно. Конечно, это не принесло никаких результатов в нашей ситуации – мы ведь торчали в глухих зарослях. Я снова прижал ее к полу, полностью подчинив себе, развел ей волосы на голове и вонзил острие иглы шприца ей в кожу сбоку черепа. Через несколько минут я открыл боковую дверцу и вытолкнул Монику наружу. Ее тело рухнуло в густые заросли, чуть прокатилось и замерло. Она еще сумела подняться на ноги и, спотыкаясь, сделать несколько шагов, прежде чем упала и больше не двигалась.

Келли врубила скорость и осторожно вывела вэн через заросли обратно на шоссе. Держась в пределах разрешенной здесь скорости, она поехала на юг, оставив позади место преступления.

– Настоящий боец эта дама, – сказал я, пробираясь к переднему пассажирскому сидению. – На меня произвело большое впечатление, как она сумела подняться на ноги.

Келли кивнула.

Шины вэна ритмично погромыхивали по выщербленному асфальту шоссе. Мы миновали поле для гольфа справа и весьма смелый, даже амбициозный строящийся жилой комплекс слева. Строительство было, кажется, брошено незаконченным. Несколько въездов на его территорию уже здорово заросли, и листва даже сейчас, в феврале, закрывала их очень плотно, как камуфляж. Интересно, невольно подумал я, что это за люди вложили в этот проект такие астрономический суммы, и с какой стати они готовы жить в этом комплексе в целой полумиле от берега, среди пауков и москитов, даже не имея перед собой вида на океан.

– У нее были просто роскошные волосы, – заметил я.

– Ага, очень стильная прическа, – согласно кивнула Келли. Потом с минуту помолчала, прежде чем спросить: – Как думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем ее там обнаружат?

– Так близко к лесным зарослям? Наверное, пара дней.

– Думаешь, кто-то заметит след от иглы у нее на голове?

– Мы с тобой кто? Следственная бригада, что ли? Сомневаюсь, что судмедэксперт его заметит.

– Почему?

– Я воткнул иглу в одну из ссадин у нее на голове.

Келли подумала и сказала:

– Она, видимо, ударилась головой о борт вэна, когда ты ее туда забросил.

– Я тоже так думаю.

Некоторое время мы ехали молча, занятые исключительно рассматриванием разворачивающегося перед нами пейзажа. Мы ехали по шоссе А1А и находились к югу от курорта «Амелия Айленд», где двухполосная дорога на протяжении пятнадцати миль напрямую прорезает нетронутый участок болот и зарослей кустарника. На этом участке шоссе царило какое-то допотопное спокойствие, которое, видимо, препятствовало буйной коммерциализации этого района, свирепствующей почти безостановочно от Джексонвилла до Саут-Бич. Проехав пару миль, мы миновали три креста и грубый самодельный плакат с надписью «Иисус умер за твои грехи!».

– Моника была очень милая женщина, – сказала Келли. – Немножко воображала, правда, но это, наверное, из-за своих больших денег. Или из-за нашей разницы в возрасте. И все равно, она мне понравилась. У нее были отличные манеры.

Я рассмеялся.

– Манеры?

– У нее было какое-то предубеждение против нашего вэна, – сказала Келли. – Но она не хотела меня обижать, поэтому все равно пошла за мной.

Я попытался сформулировать это чуть иначе, по-своему:

– Она была убита, потому что имела хорошие манеры.

– Она мне понравилась, – повторила Келли.

– Мне тоже, – сказал я. – Пока она на меня не написала.

Я положил две пачки денег на колени Келли. Она взяла одну, взвесила на ладони, и заметила:

– Это мне нравится еще больше.

Вэн мы оставили позади заброшенного сарая в паре миль за причалом для парома. Потом извлекли взрывчатку из ниши для запасного колеса в машине, взятой Келли напрокат, и разместили ее по всему вэну.

– И сколько тебе придется за него заплатить? – спросила Келли.

– Четыре штуки, – ответил я. – И платить буду не я, а Виктор.

И тут, словно по подсказке, зазвонил мой телефон.

– Вы за…кон…чи…ли? – спросил Виктор.

– Погодите минутку, – сказал я, забрался на пассажирское сидение, и Келли отъехала на четверть мили, прежде чем поставить арендованную машину на парковку.

– Мы достаточно далеко убрались? – спросил я.

– Если отъедем еще дальше, – ответила она, – то не увидим самого интересного.

Она вылезла из машины, набрала на своем мобильнике номер, и оставленный в отдалении вэн тут же взорвался. Келли оставалась снаружи, пока воздушная волна от взрыва не скользнула по ее лицу.

– Ты спятила, – сказал я ей.

– Дело сделано, – сообщил я Виктору.

– Хо…ро…шо, – сказал он. – У ме…ня есть для вас еще два за…ка…за.

– Уже? – Я достал из кармана записную книжку и ручку и записал выданную мне информацию. Имена, возрасты, занятия и адреса были такими разными, что, казалось, были выдернуты прямо из воздуха.

– Вы хотя бы знаете этих людей? – спросил я у Виктора.

– Это всё час…ти ос…нов…ного пла…на – ответил он.

Я прикрыл микрофон и сказал Келли:

– Я беру назад свои слова насчет того, что ты спятила.

Потом спросил у Виктора:

– А еще будут?

– Много, – ответил он своим жутким металлическим голосом. – Прав…да, мис…тер Крид, зло име…ется пов…сюду, и оно дол…жно быть на…ка…за…но.

Глава 9

– Я хочу увидеть здешнего Пикассо, – заявила Кэтлин.

– Значит, увидите, – сказал я.

– И метрдотеля, – сказала она. – У них ведь имеется метрдотель, верно?

– И в самом деле, имеется.

– А он надутый и сердитый? Надеюсь, что он невыносимо надутый!

– Будет надутым, если я ему чаевых не оставлю, – ответил я.

Мы сидели в лобби ресторана «Четыре сезона» в здании компании «Сигрэм» на Восточной Пятьдесят второй улице.

Она коснулась моей руки.

– Донован, это, правда, очень мило с вашей стороны, но нам вовсе необязательно ужинать здесь. Я не хочу, чтобы вы так на меня тратились. Давайте просто выпьем, посмотрим эту картину и, может быть, их мраморный бассейн. А потом съедим пиццу у «Анджело».

– Успокойтесь, – сказал я. – Я богатый.

– Правда?

– Правда.

Ресторан «Четыре сезона» знаменит и существует как бы вне времени, он вечен и непреходящ. Это единственный ресторан во всем Нью-Йорке, построенный как настоящая достопримечательность.

– Вы действительно хотите сказать, что богаты, или вы и впрямь богаты? – спросила она.

– Я достаточно богат, чтобы заказать вам все, что вам захочется.

Она рассмеялась.

– В таком случае, я хочу Пикассо!

Я уже говорил вам, что мне эта леди очень нравится?

Я сообщил метрдотелю свою фамилию и повел Кэтлин по коридору туда, где висел ковер работы Пикассо. Он висел там с самого открытия этого ресторана в 1959 году. Эта работа Пикассо высотой в двадцать два фута на самом деле создавалась как центральная часть занавеса, закрывавшего сцену. Он создал ее в 1920 году специально для первой постановки «Треуголки»[8]8
  Балет «Треуголка» (англ. Three Cornered Hat) на музыку Мануэля де Фалья был поставлена Л. Мясиным в Лондоне и Париже в 1919-20 гг.


[Закрыть] в Париже. Когда владелец театра разорился, он вырезал из занавеса эту центральную часть работы Пикассо и продал ее. А сегодня, когда экономика пришла в плачевное состояние, Кэтлин узнала, что ковер вроде как выставляют на аукцион с начальной ценой в восемь миллионов долларов. И нынче, видимо, для Кэтлин был последний шанс увидеть эту работу Пикассо.

– Ох, Боже мой! – воскликнула она вдруг охрипшим голосом. – Как она мне нравится!

– По сравнению с другими его работами цвета здесь довольно приглушенные, – заметил я. – Но, да, она и впрямь великолепна.

– Расскажите мне про нее, – попросила она. – Произведите на меня впечатление.

– Это темпера по холсту, – сказал я.

– Темпера? Это от слова «температура»?

– Именно так.

Она недоверчиво глянула на меня:

– Какая чушь!

– Ну, это пишется почти точно так же. Вообще-то, это подразумевает, что краски разводятся на клею, и он служит связующим элементом.

Она издала недовольное сопение:

– Какая скука!

– Окей, – сказал я. – Забудем про это. Вот вам то, что вы хотели узнать: Пикассо разложил холст на полу и писал картину кистью, привязанной к ручке от швабры. А для выписывания мелких деталей пользовался зубной щеткой.

Кэтлин захлопала в ладоши.

– Давайте дальше!

– У него ушло три недели на эту работу.

Она выжидающе уставилась на меня.

– При этом он ходил в ковровых шлепанцах, чтобы не смазать краску.

Я старался припомнить все, что когда-то читал об этой работе. Потом пожал плечами:

– Это все, что у меня осталось в памяти.

Кэтлин улыбнулась и прижалась ко мне.

– Вы отлично справились с этой задачей, – сказала она.

Мы выпили в баре. Среди посетителей, ожидающих свободного столика, Кэтлин разглядела Вуди Аллена, Барбару Стрейзанд и Билли Джоэла.

– Видите вон тех двух парней возле пальмы? – спросил я. – Это Миллард Филмор и Джеки Глизон![9]9
  Филмор, Миллард (1800-74) – 13-й президент США; Джеки Глизон (1916–87) – американский актер-комик и музыкант.


[Закрыть]

Она фыркнула:

– По крайней мере, хоть двое знаменитых нью-йоркцев, о которых все врут, что они еще живы.

Беломраморный бассейн в центре обеденного зала окружали подходящие по сезону растения, и старший официант усадил нас под одним из них. Вдоль стен висели занавеси из крученой проволоки, они мягко и волнообразно колыхались под ветром от потолочных вентиляторов.

– Фантастика! – сказала она, оглядываясь вокруг. – Все тут такое элегантное, особенно это колыхающиеся занавеси. Они словно дышат!

– Ага, особенно они, – подтвердил я, залпом проглотил порцию бурбона и стал смотреть, как Кэтлин пьет свой мартини с гранатовым соком.

Официант принес напитки и покинул нас, дав время и возможность изучить меню. Теперь он вернулся, готовый принять заказ.

– Конечно, я никогда прежде здесь не бывала, – сказала Кэтлин. – Так что вам придется все заказывать самому, и для меня тоже.

Я кивнул и сказал:

– Начнем с жареных креветок…

– О, нет! Никаких ракообразных! – заявила Кэтлин.

– Извините, – сказал я. – А как насчет фуа-гра?

– Паштет из гусиной печенки? Ух ты!

– А как насчет куропатки под перечным соусом?

– Извините, нет, – сказала она. – Мясной продукт.

– Может, вы все же что-нибудь возьмете, просто поклевать? – спросил я.

Кэтлин, вероятно, уловила в моем голосе нотку раздражения. И от души рассмеялась.

– Да я просто дурака валяю, Донни! С удовольствием отведаю жареных креветок.

Мы с официантом обменялись понимающими взглядами.

– Она, весьма возможно, сошла с ума, – сказал я.

Кэтлин опять рассмеялась, потом сказала официанту:

– Вы с ним поосторожнее. Он в ресторанах всегда ворчит.

Официант ушел, чтобы передать заказ на кухню.

– Откуда взялся Донни? – спросил я, сделал вид, что обиделся, и она положила свою ладонь на мою.

– Окей, я не буду называть вас Донни. Но если уж мы намереваемся встречаться, мне хотелось бы придумать для вас какое-нибудь уменьшительное имя.

Мы посмотрели друг на друга, и я повернул ладонь, чтобы взять ее руку в свою. Она чуть склонила голову набок и приподняла бровь.

– Приходится признать, что вы очень особенная, – сказал я.

– О Боже! – воскликнула она и снова засмеялась. – Ну, хорошо, тогда никаких прозвищ и кличек!

А я пытался вспомнить, когда мы с Джанет смеялись вместе.

– Очень особенная, значит, – повторила Кэтлин. В ее глазах плясал веселый огонек. Она подмигнула мне и отпила немного коктейля. – М-м-м! – произнесла и прикоснулась ко рту салфеткой.

Можно собрать вместе все эти ее маньеризмы плюс прелестный внешний вид, но это никогда не составит понятия «великолепная» или «роскошная». Однако все же довольно скоро вы признаете, что она восхитительно прелестна, а для меня одного этого уже было вполне достаточно. Черт возьми, да я глаз от нее оторвать не мог!

– Давайте, – сказал я. – Спрашивайте.

– Спрашивать о чем?

– Вас что-то беспокоит. По глазам видно.

Она чуть скривила губы и вроде как слегка нахмурилась.

– Не хочется портить создавшуюся атмосферу.

– Атмосфера переживет.

– Окей, тогда держитесь.

Я выпустил ее руку и ухватился за края стола, притворяясь, будто крепко за них держусь.

– Валяйте! – сказал я.

Она набрала полную грудь воздуху.

– Вчера вечером в «Старбакс» вы рассказывали мне про то, что Джанет и Кен встречаются. И вы беспокоились насчет его буйного нрава, насчет того, что он может с нею сделать, если они поженятся.

Я молчал.

– Вы ее все еще любите?

– Нет. Но я не желаю, чтобы мать моей дочери вышла замуж за подонка, который бьет свою жену. – Она состроила гримаску, и я добавил: – Извините. Не могу себе представить, чем это было для вас.

На Кэтлин было то же самое теплое пальто, в котором она была вчера. Ей было холодно, и она не хотела оставлять его внизу, в гардеробе. Но сейчас она встала, сняла его, сложила и бросила на спинку своего стула. Под пальто оказались белая блузка, темно-коричневая замшевая юбка и широкий ремень с двумя золотистыми пряжками. Косметики на ней было немного, но, возможно, она просто не успела ее «освежить», поскольку пришла сюда прямо с работы. Кажется, это ее отнюдь не смущало, как смутило бы большинство женщин, окажись они в подобном положении. Кэтлин уселась обратно и тут удивила меня – взяла мою ладонь и поцеловала.

– Мне вовсе не хочется увидеть его мертвым или что-то в том же роде. Но Кен… – Она вздохнула. – Кен больше не часть моей жизни. Я хочу сказать, что я о нем почти не вспоминаю. И о тех ужасных вещах, которое он со мной делал. Однако… – Она сделала паузу и горько улыбнулась. И по ее лицу скользнула тень добрых воспоминаний. – Были у нас и хорошие времена. В самом начале.

Я кивнул.

Потом она добавила:

– Как я слышала, он прошел курс лечения, и я за него рада. Надеюсь, теперь с ним все в порядке. Надеюсь, теперь он живет в мире с самим собой.

Я снова кивнул.

Я уже разработал план, как мне нормализовать ситуацию, сложившуюся между Кеном и Джанет, и сейчас понял, что был прав, решив не привлекать Кэтлин к этому делу.

Мы отлично поужинали, а после этого мой водитель отвез нас к ней, и она пригласила меня зайти. Домом Кэтлин служил скромный коттедж-дуплекс, отделанный снаружи выцветшим зеленым сайдингом. Ее часть дуплекса состояла из трех комнат: кухни, гостиной и спальни. И ванной комнаты. В гостиной на одном конце вытертой до основы обивки дивана лежала небольшая стопка книг. Она взяла эти книги и положила их на кофейный столик, чтобы нам было куда сесть.

– Извините, у меня не слишком красиво, – сказала она.

– Не говорите глупостей.

– Дело в том, что нынче здесь все так дорого стоит…

– У вас просто отлично, – заявил я.

По мне, это действительно было так. Когда я торчу в Вирджинии, то вообще сплю в тюремной камере. Когда оказываюсь где-нибудь еще, да еще дольше, чем на день-два, то обычно врываюсь к дом к совершенно незнакомым людям и ночую у них на чердаке. Иногда даже живу на таком чердаке несколько недель подряд. По сравнению с этим дуплекс Кэтлин – это просто дворец.

– Могу предложить джин с тоником, газировку в бутылке, горячий шоколад со снятым молоком, – сказала она. – Или диетическую колу.

– У вас есть чердак? – спросил я.

– Какой странный вопрос! – сказала она.

– Да нет, я просто имел в виду, что здесь у вас не слишком много места, чтобы хранить разные вещи.

– В моем распоряжении половина чердака и половина подвала, – сказала она. – Это, что, дает мне право на какой-то приз?

Я прижал ладонь к ее щеке, и мы посмотрели друг на друга.

– Не просите показать их вам, – сказала она. – Чердак совсем захламлен, а в подвале, кажется, водятся крысы.

Я спросил, можно ли мне ее поцеловать.

– Окей, – сказала она. – Но только один раз. – И добавила: – И не так, как в кино.