Текст книги "Встречи с замечательными людьми"
Автор книги: Джон Рёскин
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Эта вторая неудача в делах моего отца произошла на четвертый год после первого его большого несчастья.
Все это время наша семья жила в городе Александрополе.
Как раз с этим временем совпало горячее переустройство русскими взятой ими знаменитой крепости Карс с прилегающим городом.
Открывшиеся там возможности хорошо заработать и уговоры дяди, уже имевшего в Карсе свое дело, побудили тогда отца перенести туда же свою мастерскую, и он сначала сам переехал, а потом перевез и всю семью в Карс.
К этому времени наша семья увеличилась еще тремя «космическими-аппаратами» для трансформации пищи в виде трех моих тогда действительно прелестных сестер.
По переезде в Карс отец определил меня сначала в греческую школу, а в скором времени перевел в русское городское училище.
Посещая училище, я, будучи способным, почти не тратил времени на приготовление уроков и все свободные часы помогал отцу в мастерской, и скоро стал иметь даже свой круг заказчиков, сначала среди товарищей, мастеря для них разные вещи, ружья, пеналы и т. п., а потом понемногу перешел на более серьезную работу, делая разные мелкие починки на домах.
Несмотря на то что я был тогда еще совсем карапузом, мне запомнился этот период жизни нашей семьи до мельчайших деталей, и на фоне всех этих деталей сейчас в моих воспоминаниях особенно вырисовывается все величие спокойствия и безразличия внутреннего состояния моего отца в его внешних проявлениях на все падавшие на его голову невзгоды.
Я теперь с уверенностью могу сказать, что несмотря на внешнюю отчаянную борьбу с сыпавшимися тогда, как из рога изобилия, неудачами в обстоятельствах жизни, он – как и раньше во всех трудных обстоятельствах – продолжал сохранять душу настоящего поэта.
По моему мнению, это и было причиной того, что во время моего детства, несмотря на большую нужду, в нашей семье постоянно царили необыкновенное взаимное согласие, любовь и желание помочь друг другу.
Отец, благодаря тому, что он имел в себе присущность воодушевляться красотой разных деталей жизни, и в бедности, в самые унылые моменты нашей семейной жизни, становился для всех нас источником бодрости и, заражая всех своею беззаботностью, этим самым зарождал в нас упомянутые счастливые импульсы.
Когда говоришь о моем отце, нельзя обойти молчанием его взгляды на так называемый «потусторонний-вопрос».
У него и на этот счет, как это было вообще ему свойственно, имелось своеобразное и в то же время очень простое определение.
Я помню, когда я приехал к нему в последний раз, я задал ему один из своих стереотипных вопросов, которые за последние тридцать лет – при встречах с незаурядными людьми, приобретшими в себе данные привлекать сознательное внимание других, – носили для меня как бы характер анкеты.
А именно я его, конечно после предварительной подготовки, сделавшейся у меня для таких случаев обычной, спросил, какое личное мнение, без всякого мудрствования и философствования, сложилось у него за время его жизни о том, есть ли у человека душа, и бессмертна ли она.
– Как тебе сказать… – ответил он, – в такую душу, в которую верят люди, что человек якобы имеет и про которую говорят, что она существует после смерти самостоятельно и переселяется, я не верю. И в то же время для меня несомненно, что в течение жизни человека «что-то» в нем образовывается.
Я себе объясняю это так: человек рождается с каким-то свойством и, благодаря этому свойству, в течение жизни некоторые переживания человека вырабатывают какое-то вещество, и из этого вещества в нем постепенно образовывается «что-то-такое», что может приобрести почти независимую от физического тела жизнь.
Когда человек умирает, это «что-то» разлагается не вместе с физическим телом, а гораздо позже, после своего отделения от физического тела.
Это «что-то», хотя образовывается из тех же веществ, что и физическое тело человека, есть гораздо более тонкой материальности и, как нужно полагать, обладает гораздо большей «чуткостью» ко всякого рода восприятиям.
Чуткость его восприятий, по-моему, такая, как… Помнишь, когда ты делал опыты с юродивой армянкой Сандо?
Он имел в виду тот мой эксперимент, который я как-то раз, за много лет до этого, в бытность мою в Александрополе, делал в его присутствии, приводя к разным степеням гипнотического состояния людей всяких типностей, в целях выяснения себе всяких деталей того явления, которое у ученых гипнотизеров называется «экстериоризация-чувствительности» или «перенесение-болевых-ощущений-на-расстояние».
Это я производил следующим образом:
Я делал из смеси глины с воском и с самой мелкой дробью фигуру, представляющую приблизительно копию медиума, приведенного мною в гипнотическое состояние, т. е. то психическое состояние человека, которое в отрасли науки, дошедшей до наших дней из очень древних времен, называлось «потеря-инициативности», какое состояние соответствует, по современной классификации так называемой «Нансийской-школы», третьей степени гипноза, и потом очень хорошо натирал определенный участок тела данного медиума мазью из смеси оливкового и бамбукового масла, а затем, соскабливая это масло с тела медиума и смазывая им соответствующее место фигуры, приступал уже к выяснению себе всяких интересовавших меня деталей этого феномена.
Как раз тогда моего отца больше всего поражало то явление, когда от моего прикосновения иголкой к натертому месту на фигуре у медиума вздрагивало соответствующее место, а при более сильном уколе, точно на том же самом месте части тела медиума выступала капля крови, и в особенности то, что спрошенный медиум, после того как был приведен в бодростное состояние, оказывалось, ничего не помнил об этом и утверждал, что ничего не чувствовал.
И вот, отец, в присутствии которого тогда этот опыт производился, теперь, ссылаясь на это самое, сказал:
– Вот, в этом духе, это «что-то-такое», как до смерти человека, так и после нее до своего разложения, реагирует на окружающие известные действия и не избавлено от их влияния.
У моего отца, как я уже упоминал в предыдущей главе, в отношении моего воспитания были определенные, как я их назвал, «настойчивые-преследования».
Одно из наиболее ярких таких его «настойчивых-преследований», оказавшее на меня бесспорно верный и резко ощутимый благотворный результат, каковой мог быть усмотрен и теми из знавших меня, кто сталкивался со мною во время моих странствований по разным дебрям твердынной поверхности земли в поисках истины, заключался в том, что он тогда в моем детском возрасте – именно в том возрасте, когда вообще в человеке слагаются всякие данные для импульсов ко времени ответственной жизни, – при всяком подходящем случае принимал меры, чтобы вместо данных, которые порождают такие импульсы, как «брезгливость», «отвращение», «гадливость», «боязнь», «робость» и т. п., во мне образовывались данные для безразличного отношения ко всему, обычно вызывающему подобные импульсы.
Я отлично помню, как он даже иногда для такой цели незаметно подкладывал мне в постель что-либо могущее вызывать перечисленные импульсы, как то: лягушку, червяка, мышь и т. п., и заставлял меня брать в руки неядовитых змей и даже играть с ними, и т. д.
Из приемов таких именно его «настойчивых-преследований» в отношении меня я помню, что больше всего нервировало других старших, окружавших меня в детстве – например, мать, дядю, тетю и наших старших пастухов – то, что он обязательно заставлял меня вставать рано утром, когда детский сон особенно сладок, идти к фонтану окачиваться холодной ключевой водой и после этого бегать нагишом, и если я противился этому, то он, несмотря на то что был очень добрым и любил меня, в этом никогда не уступал мне и даже беспощадно наказывал.
Впоследствии я не раз вспоминал его за это, и в такие моменты всем своим существом благодарил его.
Не будь этого, я никогда бы не смог одолеть тех препятствий и трудностей, которые вставали передо мной в последующей жизни во время моих путешествий.
Сам он вел жизнь до педантизма размеренную, и в выполнении этого был беспощаден к самому себе.
Например, имея обыкновение рано ложиться спать, чтобы рано утром приступить к выполнению заранее намеченного, он в этом отношении не сделал исключения даже в свадебный вечер своей дочери.
В последний раз я видел моего отца в 1916 году. Ему было восемьдесят два года, он был еще полный сил и здоровья, и недавно появившиеся седины еле просвечивались в его бороде.
Жизнь свою он кончил через год после этого моего последнего свидания с ним не своей, а насильственной смертью.
Этот для всех знавших его, и особенно для меня, печальный и прискорбный случай произошел как раз в период последнего большого очередного людского психоза.
Во время наступления турок на город Александрополь, когда семья должна была бежать, он не захотел покинуть свой угол на произвол судьбы и, защищая семейное добро, был ранен турками, вскоре скончался и был похоронен случайно оставшимися там стариками.
Оставшиеся после моего отца записи разных его сказаний и мелодий, сделанных под его диктовку, – которые, по моему мнению, лучше всего могли бы служить памятью о нем, – к несчастью всех мыслящих людей все погибли во время неоднократных разгромов нашего родного жилища, и может быть только случайно еще уцелели, среди предметов, которые я оставил в Москве, несколько сот валиков с напетыми им вещами.
Будет обидно для ценителей старого народного искусства, если эти валики не смогут быть разысканы.
По моему мнению, это может очень хорошо вырисовать перед внутренним взором всякого читателя индивидуальность и интеллектуальность моего отца, если я приведу здесь несколько из числа множества его любимых, часто употреблявшихся им во время разговора, так сказать, «субъективных-поговорок».
При этом интересно отметить, что как мною, так и многими другими был замечен тот факт, что когда он сам употреблял в разговоре эти поговорки, то всякому слушающему казалось, что данная поговорка всегда к месту и лучше не скажешь, но если эти же самые поговорки в разговоре употреблялись другими, то получалась какая-то бессмыслица и невероятная чушь.
Эти его субъективные поговорки были вроде следующих:
1. «Без соли сахар не бывает».
2. «Пепел получается от горения».
3. «На то и ряса, чтобы скрывать дураков».
4. «Он глубокий потому, что ты стоишь высоко».
5. «Если священник идет направо, то учитель обязательно должен идти налево».
6. «Если человек трус, это доказывает, что у него есть воля».
7. «Человек насыщается не количеством пищи, а отсутствием жадности».
8. «Истина то, от чего совесть может быть покойна».
9. «Без слона и лошади – и осел великий».
10. «В темноте и вошь хуже тигра».
11. «Если „Я“ в наличии, то и Бог и черт нипочем».
12. «Раз можешь тащить на себе, то это самая легкая вещь на свете».
13. «Представление об аде – в модном сапоге».
14. «Несчастье на земле – от мудрствования женщин».
15. «Тот дурак, кто „умный“».
16. «Счастлив тот, кто не ведает своего несчастья».
17. «Учитель-то – просветитель, а кто же тогда осел?»
18. «Хотя огонь согревает воду, но зато вода тушит огонь».
19. «Чингиз-Хан был велик, но наш жандарм, при желании, еще больше».
20. «Если ты – один, жена – два; если жена – один, ты лучше будь нуль; только тогда жизнь твоих кур будет в безопасности».
21. «Если хочешь быть богатым, веди дружбу с полицейским.
Если хочешь быть известным, то веди дружбу с репортером.
Если хочешь быть сытым – с тещей.
Если хочешь иметь покой – с соседом.
Если хочешь иметь сон – с женой.
Если хочешь потерять доверие – с попом».
Для более полного обрисования индивидуальности моего отца, надо еще сказать об одной, очень резко ощущавшейся всеми близко знавшими его и редко наблюдающейся в современных людях, присущности его натуры, которая, главным образом, и была причиной того, что с самого начала, когда он обеднев стал заниматься делами для добывания средств жизни, они у него шли настолько неудачно, что все, как близкие, так и сталкивающиеся с ним на деловой почве люди, уверенно считали его непрактичным и даже неумным.
У моего отца действительно всякие дела, производимые им в целях зарабатывания денег, всегда, как говорится, «не-клеились» и не приносили таких результатов, какие получали другие, занимавшиеся теми же делами, но происходило это не от непрактичности его или недостаточности в этом отношении умственных способностей, а как раз из-за сказанной присущности его натуры.
Эту присущность его натуры, очевидно приобретенную им еще с детства, я бы теперь формулировал так:
«Инстинктивная-брезгливость-извлекать-свою-личную-выгоду-из-непрактичности-и-неудач-другого-человека» – т. е. он, будучи честным и в высшей степени порядочным, никогда не мог сознательно строить, так сказать, свое благополучие на несчастии своего ближнего, и окружающие его, большинство из которых были типичными представителями современных людей, пользуясь его честностью, старались сознательно опутывать его и этим самым несознательно умаляли значение имеющейся в его психике черты, обусловливающей всю совокупность заповедей нашего общего отца для человека.
Короче говоря, в отношении моего отца могла бы до идеала хорошо подойти перефразированная цитата, взятая из Священного Писания, применяющаяся в настоящее время всюду на земле людьми, последователями всех религий, в целях охарактеризования установившихся ненормальностей обычной жизни и в целях преподания житейского совета:
Бей! – не битым будешь.
Аще не побьешь – все возлупят тя,
Яко сидорову козу.
Несмотря на это, т. е. на то, что он случайно часто оказывался в сфере событий, не зависящих от людей и влекущих за собой разные бедствия общечеловеческого характера, и на то, что он со стороны окружающих его людей почти всегда сталкивался с грязными в отношении себя проявлениями, напоминающими проявляемость и сущность шакала, он не падал духом и, никогда ни с чем не сливаясь, оставался внутренно свободным, всегда самим собой.
Отсутствие во внешней его жизни того, что окружающими считалось за благо, его ничуть внутренно не беспокоило; он со всем готов был примириться, лишь бы был хлеб и покой во время установившихся у него часов для созерцаний.
Больше всего ему не нравилось, когда кто-нибудь беспокоил его в то время, когда он по вечерам сидел на открытом месте и смотрел на звезды. Во всяком случае, я в настоящее время могу сказать только одно, что я всем своим существом желал бы мочь быть таким, каким я знал его в старости.
Из-за всяких, не от меня зависящих обстоятельств моей жизни, мне лично не пришлось видеть могилу, в которой покоится прах моего дорогого отца, и навряд ли и в будущем мне придется когда-либо побывать на его могиле, и потому, в заключение этой главы, посвященной отцу, я заповедаю кому-либо из моих сыновей, безразлично – по плоти или по духу, когда представится возможность разыскать эту в силу обстоятельств, вытекших главным образом из того человеческого бича, который именуется «чувством-стадности», заброшенную одинокую могилу, поставить надгробный памятник с надписью:
Я ЕСМЬ ТЫ
ТЫ ЕСИ Я.
ОН НАШ, МЫ ОБА ЕГО
ДА БУДЕТ ЖЕ ВСЕ
ДЛЯ БЛИЖНЯГО СВОЕГО.
Мой первый наставник
Первым моим наставником, как я уже об этом упомянул в предыдущей главе, был протоиерей Борщ. Он занимал тогда пост настоятеля Карского военного собора и являлся главой духовенства всего этого, не очень давно завоеванного Россией, края.
Он сделался для меня таковым, так сказать, «фактором-второградного-наслоения-для-основной-теперешней-моей-индивидуальности» по совершенно случайно сложившимся житейским обстоятельствам.
Когда я учился в Карском городском училище, как-то раз, из числа учеников этого училища набирали певчих для церковного хора этого самого крепостного собора, и я, обладавший тогда хорошим голосом, попал в число мальчишек певчих и с этого времени стал ходить в эту русскую церковь для пения и спевок.
Глава этой церкви, благообразного вида старик протоиерей, интересуясь новым составом певчих – главным образом потому, что предполагавшиеся в текущем году к исполнению этим хором певчих мелодии разных определенных священных песнопений были его собственного произведения, – начал часто приходить на наши спевки и, любя детей, был с нами, маленькими певчими, очень ласков.
Вскоре он почему-то стал особенно благоволить ко мне, может быть потому, что у меня был выдающийся для детского возраста голос, который даже в большом хору особенно выделялся, когда я вторил, а может быть просто потому, что я был большой баловник, а он любил таких «сорванцов» мальчишек – словом, он стал все более и более проявлять ко мне интерес и вскоре даже начал помогать в приготовлении задаваемых мне в училище уроков.
Однажды, уже в конце года, когда я, заразившись «трахомой», в течение целой недели не посещал церковь, отец протоиерей, узнав об этом, сам пришел к нам в дом в сопровождении двух военных врачей, специалистов по глазным болезням.
В это время был дома и мой отец.
Вот тогда-то, после того, как осмотревшие меня доктора (и решившие прислать сейчас фельдшера делать два раза в день прижигание «купрум-сульфурикум» и через всякие три часа смазывать так называемой «желтой-мазью») ушли, впервые заговорили друг с другом эти два относительно нормально дожившие до старости человека почти с одинаковыми убеждениями, несмотря на то что они свое подготовление для ответственного возраста получили при совершенно разных условиях.
С первой же встречи они понравились друг другу, и с этих пор старик отец протоиерей стал часто приходить к моему отцу в мастерскую, где, сидя в задней половине ее на мягких стружках и попивая тут же приготовленный отцом кофе, они часами беседовали на разные религиозные и исторические темы. Как я помню, протоиерей особенно оживлялся, когда отец говорил о чем-нибудь касавшемся Ассирии, из истории которой отец знал многое, и которою отец Борщ в это время почему-то сильно интересовался.
Отцу Борщ уже было тогда под семьдесят лет. Он был высокого роста, худой, с благообразным лицом, не крепкий здоровьем, но твердый и стойкий духом; он был человеком выдающимся по глубине и широте своих знаний, вел жизнь и имел взгляды совершенно отличные от окружающих, которые поэтому считали его за оригинала.
И действительно, внешняя его жизнь давала повод к такому мнению – хотя бы одно то, что, имея хорошие материальные возможности и получая большое содержание и особые квартирные, он занимал только одну комнату с кухней в домике для сторожей при соборе, тогда как его помощники, несколько других священников, получавшие содержание много меньше его, жили в квартирах из шести – десяти комнат со всякими удобствами.
Он вел очень замкнутую жизнь, мало общаясь с окружающими, не ходя по знакомым, и даже его комната ни для кого не была доступна, кроме, в это время, меня и денщика-солдата, и тот последний не мог входить в нее в его отсутствие.
Аккуратно выполняя свои обязанности, отец Борщ все свободное время отдавал наукам, преимущественно астрономии и химии, и иногда для отдыха занимался музыкой, играя на скрипке или сочиняя музыку для духовных песнопений, из которых некоторые очень прославились в России.
Несколько из тех песнопений, которые он сочинил при мне, много лет спустя мне пришлось слышать даже в граммофонном исполнении, как например: «Кто-Бог-Велий», «Свете-Тихий», «Тебе-Поем» и др.
Отец протоиерей к моему отцу приходил часто, главным образом по вечерам, когда они оба были более свободны от житейских обязанностей.
Свои посещения, чтобы, как он говорил, «не-вводить-других-в-соблазн», он старался делать перед посторонними лицами менее заметными, так как мой отец был только простой плотник, а он занимал в городе очень видное положение и почти все знали его в лицо.
Во время одной из бесед, происходившей в мастерской отца в моем присутствии, отец протоиерей стал говорить обо мне и о моем учении.
Он сказал, что видит во мне очень способного мальчика и считает, что мне оставаться в училище и тянуть восьмилетнюю лямку, чтобы по окончании получить аттестат трехклассного училища, бессмысленно.
И действительно, тогдашняя постановка дела в городских школах была крайне несуразная: училище состояло из восьми отделений с обязательным годичным пребыванием в каждом, а по своим правам приравнивалось к трем классам другого семиклассного, высшего.
Поэтому отец Борщ убедительно советовал отцу взять меня из школы и готовить на дому, причем обещал взять на себя часть уроков. Он говорил, что если в будущем мне будет нужен аттестат, я смогу просто держать экзамен за соответствующее число классов в любом училище.
После семейного совета так и сделали. Я оставил училище, и с этого времени отец Борщ взялся за мое обучение – частью стал сам со мной заниматься, а частью пригласили других учителей.
Учителями моими вначале были находившиеся в это время при соборе кандидаты в священники – Пономаренко и Крестовский, которые, окончив духовную Академию, были причислены к собору в качестве псаломщиков и ожидали назначения на должность военных священников, а также в преподаваемых мне уроках принял участие и врач Соколов.
Пономаренко стал преподавать мне географию и историю, Крестовский – Закон Божий и русский язык, Соколов – анатомию и физиологию, а математике и другим предметам меня учил сам протоиерей.
Я стал заниматься очень усиленно.
Хотя я был очень способным и учение мне легко давалось, но я с трудом успевал приготовлять свои многочисленные уроки и не имел почти ни одной свободной минуты.
Особенно много времени отнимало хождение с места на место, с квартиры на квартиру к моим учителям, которые жили в разных местах; в особенности далеко было ходить к Соколову, который жил при военном госпитале, находившемся на форте Чахмах, отстоявшем от города в четырех-пяти верстах.
Меня вначале в семье прочили в священники, но у отца Борщ были совершенно особые понятия о том, чем и кем должен быть настоящий священник.
По его понятиям, священник должен был не только заботиться о душе членов своей паствы, но и знать все относящееся к их телесным болезням и уметь врачевать их.
В его представлении обязанность священника сочеталась с тем, что обычно входит в область деятельности врача. Он говорил, что как врач, не имеющий доступа к душе пациента, не может приносить действительной помощи, так нельзя быть и хорошим священником, не будучи в то же время врачом, потому что дух и тело связаны между собою, и нельзя лечить одного, когда причина лежит часто в другом.
И он был склонен, чтобы я получил медицинское образование, но не в обычном смысле этого слова, а такое, как он понимал, т. е. быть врачом тела и духовником для души.
Самого же меня тянуло на совершенно другую житейскую дорогу. Я, имея с детства склонность мастерить разные вещи, мечтал о технической специальности.
Поэтому, так как вначале не было еще окончательно решено, по какой дороге мне идти, я стал готовиться сразу и на священника, и на врача, тем более что многие предметы были необходимы и в том, и в другом случае.
Потом уже само собой продолжалось так, и я, будучи способным, имел возможность успевать по всем направлениям; я даже успевал читать массу книг разнообразного содержания, даваемых мне отцом протоиереем или случайно попадавших мне в руки.
Отец протоиерей, очень усиленно занимаясь со мной по взятым им на себя предметам, часто после уроков оставлял меня у себя, поил чаем и иногда просил напеть какое-нибудь вновь сочиненное им песнопение, чтобы проверить запись голосов.
Во время таких частых и длительных пребываний у него он долго беседовал со мною или на темы проходимых предметов, или на совсем отвлеченные вопросы, и между нами постепенно установились такие отношения, что он стал беседовать со мною как с равным.
Я скоро привык к нему, и бывшее у меня вначале чувство застенчивости исчезло; сохраняя к нему полное уважение, я иногда забывался и вступал в спор, что его ничуть не обижало, а, как сейчас понимаю, даже ему нравилось.
В своих беседах со мною он часто говорил о половом вопросе.
Относительно половой похоти он раз сказал мне следующее:
– Всякий юноша, если эту свою похоть хоть раз удовлетворит до своего совершеннолетия, то от этого получится то же самое, что с историческим Исавом, который за одну ложку похлебки отдал свое первенство, т. е. блага всей своей жизни. Потому что если юноша хоть раз поддастся этому соблазну, он на всю свою жизнь теряет возможность быть настоящим достойным чело веком.
Последствия от удовлетворения похоти до совершеннолетия получаются такие же, как если бы в моллавалинское «Маджари»[3]3
Моллавали – это небольшая местность на юге Карской области, где делается «Маджари», совсем своеобразное, молодое, еще не бродившее вино.
[Закрыть] вливать спирт: точно также как от «Маджари», в которое нальют спирт, получится только уксус, так и удовлетворение похоти до совершеннолетия ведет юношу к тому, что он сделается человеком, во всех смыслах, уродом; а когда юноша станет взрослым, тогда он может делать все что угодно – как и «Маджари», когда оно уже вино, то можно сколько угодно в него наливать спирт, оно не только не испортится, но даже от него самого можно получать спирта сколько угодно.
Понятия о мире и о человеке у отца Борщ были очень оригинальны и своеобразны.
Его взгляды на человека и на цель его существования совершенно расходились с понятиями окружающих людей и с тем, что я вообще слышал и выносил из прочитанного об этом.
Я здесь приведу еще некоторые его мысли, из которых можно вынести заключение, какое он имел понимание о человеке и какие предъявлял к нему требования.
Он говорил:
– Человек до совершеннолетнего возраста ни за какие свои, хорошие или плохие, вольные или невольные поступки не ответствен, а ответственны за это окружающие его и взявшие на себя, сознательно или в силу случайных обстоятельств, обязанность подготовить его для совершеннолетней жизни.
Юношеские года всякого человека, как мужского пола так и женского, являются временем для продолжения оформливания до, так сказать, «свершительной-законченности» полученного еще во чреве матери первоначального зачатия.
С этого времени, т. е. с момента законченности своего полного оформливания, человек и становится сам лично ответственным за всякие свои вольные и невольные проявления.
Такое «законченное-оформливание» человека, согласно законам природы, выясненным и проверенным многовековыми наблюдениями людей чистого разума, для мужского пола наступает с двадцати до двадцатитрехлетнего возраста, а для женского пола – с пятнадцати до девятнадцатилетнего возраста, в зависимости от географических условий местности их возникновения и оформливания.
Этот, выясненный мудрыми людьми прошлых эпох, закономерно установленный природой возраст для уже самостоятельного бытия, с личной ответственностью за всякие свои проявления, в настоящее время, к несчастью, почти совсем не наблюдается, и, по моему мнению, это происходит главным образом благодаря тому небрежному отношению в деле воспитания к половому вопросу, играющему самую важную роль в жизни каждого человека, которое имеется у современных людей.
В смысле ответственности за свои поступки, большинство современных людей, достигших и даже немного перешедших совершеннолетний возраст, как ни странно покажется это на первый взгляд, могут оказаться неответственными ни за какие свои проявления, и, по моему мнению, это может рассматриваться как бы на законном основании.
Одной из главных уважительных причин для такой несуразности является то, что к этому своему возрасту современные люди, в большинстве случаев, не имеют соответствующего противоположного пола, закономерно долженствующего дополнять их типичность, представляющую собою, по не от них зависящим причинам, а по причинам, вытекшим от, так сказать, «больших-законов», нечто нецельное.
Человек, не имеющий к этому своему возрасту, для пополнения своей нецельной типичности, соответствующего типа противоположного пола, тем не менее, подчиняясь законам природы, не может оставаться без удовлетворения своей половой потребности, и, вступая в контакт с несоответствующим его типичности типом и подпадая, на основании закона «полюсности», в известных отношениях под влияние этого другого, ему несоответствующего типа, невольно и незаметно для себя теряет почти все типичные проявляемости своей индивидуальности.
Вот почему неизбежно требуется, чтобы всякий человек в процессе своей ответственной жизни имел бы возле себя, для взаимного во всех смыслах дополнения друг друга, особь противоположного пола соответствующего типа.
Такая неизбежная необходимость, между прочим, предусмотрительно хорошо была понята нашими далекими предками, и они почти во все эпохи самой главной задачей, в целях создавания условий для более или менее нормальной совместной жизни, считали нужным добиваться как можно лучше и точнее выбора типов двух противоположных полов.
У большинства прошедших народностей имелся даже обычай такие выборы между двумя полами или, как еще говорилось, «обручение» делать непременно на седьмом году мальчика с годовалой девочкой. И с этого времени на обе семьи так рано обрученных будущих супругов накладывалось обязательство взаимно помогать тому, чтобы обычно прививаемые во время роста вообще детей всякие привычки, как то: наклонности, увлекаемости, вкусы и т. д., соответствовали у одного с другим.
Я также помню очень хорошо, как другой раз отец протоиерей еще говорил:
– Чтобы человек в своем совершеннолетии был действительно человеком, а не тунеядцем, воспитание каждого человека в период детства должно базироваться обязательно на следующих десяти правилах.
С детства ребенку нужно внушить:
1. Веру в получение наказания за непослушание.
2. Надежду на получение награды только по заслугам.
3. Любовь к Богу, но безразличие к святым.
4. Угрызение совести от плохого обращения с животными.
5. Боязнь огорчить родителей и воспитателей.
6. Небоязнь чертей, змей и мышей.
7. Радость от довольства только тем, что он имеет.
8. Горе от потери расположения других к себе.
9. Терпеливое перенесение боли и голода.
10. Старание скорее заработать свою еду.
К моему большому прискорбию, мне не пришлось присутствовать при последних днях жизни этого достойного и незаурядного для нашего времени человека, для того чтобы отдать последний долг земной жизни ему, моему незабвенному наставнику, второму отцу.
Только много лет спустя после его кончины, в один воскресный день причт собора и прихожане были очень удивлены и заинтригованы, когда совершенно неизвестный им, местным жителям, человек попросил отслужить полную панихиду над одинокой, забытой могилой, единственной в ограде собора, и видели, как этот незнакомец, с трудом сдерживая навертывавшиеся слезы, а потом, щедро отблагодарив причт, не глядя ни на кого, велел кучеру ехать на вокзал.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?