Текст книги "Сезам и Лилии. Лекции об искусстве"

Лекция IV
Отношение искусства к пользе

91. Предметом нашего обсуждения сегодня является вопрос о том, на чем основано изящное искусство и каким путем оно может содействовать удовлетворению практических потребностей человеческого существования.

Здесь у искусства две функции: во-первых, оно дает форму знанию и красоту тому, что полезно, то есть делает зримыми те предметы, которые без него не могла бы описать наша наука, не могла бы удержать наша память; во-вторых, оно придает прелесть и ценность предметам повседневного потребления: одежде, мебели, жилищу. В первом случае оно сообщает точность и очарование истине, во втором – точность и очарование практически полезному. В самом деле, создав что-нибудь полезное, мы по закону природы испытываем удовольствие и удовлетворены как собой, так и сделанной вещью. Мы невольно желаем украсить или усовершенствовать ее как-нибудь поизящнее, обращаясь к помощи искусства, выражающего наше удовольствие.

Сегодня я хотел бы остановиться на этой тесной и здравой связи между изящными искусствами и материальной пользой, но сначала должен кратко пояснить вам первую функцию искусства, то есть придание формы истине.

92. Многое из того, чему я до сих пор старался научить вас, было оспоримо из-за того, что я придавал слишком большое значение искусству как средству изображения естественных явлений и слишком малое – как источнику удовольствия. И в последней из четырех вступительных лекций я хочу особо подчеркнуть и, насколько возможно, убедить вас в том, что вся сущность искусства зависит от того, истинно ли оно и полезно ли; и как бы ни было оно приятно, чудесно и выразительно само по себе, оно все-таки останется искусством низшего разряда, если не преследует одну из двух главных целей: или выразить что-либо истинное, или украсить что-либо практически полезное.

Оно никогда не может существовать одно, само по себе; его существование оправдано только тогда, когда оно является орудием знания или украшением чего-нибудь полезного для жизни.

93. Далее, прошу вас заметить, – я говорил об этом часто и раньше, но недостаточно ясно, – что всякое хорошее произведение искусства, какой бы из этих двух целей оно ни достигало, включает в себя два элемента: во-первых, проявление человеческого умения, и, во-вторых, создание поистине прекрасного творения.

Умение и красота здесь всегда налицо. Но помимо них изобразительное искусство неизменно преследует ту или другую из двух целей, на которые я только что указывал – истину или практическую пользу; без этих целей бесплодны и умение и красота; только благодаря этим целям могут законно царить и та и другая. Все графические искусства начинаются с очертания тени того, кого мы любили, и заканчиваются тем, что придают ей подобие жизни; все архитектурные искусства начинаются с изображения чаши или блюда и заканчиваются великолепным сводом.

Вы видите, что в графических искусствах присутствуют Уменье, Красота и Сходство, в архитектурных – Уменье, Красота и Польза. В каждой группе необходимо добиться равновесия и соразмерности трех элементов; все главные ошибки искусства заключаются в недооценке или в преувеличении одного из них.

94. Например, почти вся система и все надежды современности основываются на идее, что способность можно заменить механикой, живопись – фотографией, скульптуру – отливкой в формах. Это – основа веры или безверия нашего столетия. Вы думаете, что толчением можно добыть все: и музыку, и литературу, и живопись. К сожалению, это не так. Одной молотьбой ничего не добудешь, кроме пыли. Даже для того, чтобы намолоть ячменную муку, необходим ячмень; а он получается произрастанием, а не молотьбой. Главное же – мы совершенно потеряли способность наслаждаться самим умением работать, тем его величием, которое я старался объяснить вам в прошлый раз. Мы потеряли способность к полноценному ощущению этого наслаждения, потому что сами прилагаем недостаточно труда к тому, чтобы добиться правильности в работе, и не имеем представления о том, какой ценой приобретается эта правильность; поэтому восторг и уважение, которые мы обязаны чувствовать при виде работы сильного человека, нас покинули. Впрочем, мы отчасти еще храним их при созерцании пчелиных сот или птичьих гнезд; мы понимаем, что они, благодаря божественному дарованию, не то, что просто комок воска или пучок палочек. Но живописная картина более чудесна, чем соты или гнездо, а разве, несмотря на это, мы не знаем людей, и людей умных, которые думают, что в шесть уроков можно изучить искусство ее создания?

95. Итак, у вас должно быть уменье, должно быть понимание красоты, которая есть высший нравственный элемент, и, наконец, истины или полезности, которая является не нравственным, но жизненным элементом. Это стремление к истине или пользе есть одна из трех целей, которые всегда руководят великими школами и умами всех без исключения великих мастеров. Они могут допустить неумелость, уродство, но никогда – бесполезность или несоответствие истине.

96. По мере того как в их работе возрастают уменье и красота, еще более растет их стремление к истине. Невозможно найти все три элемента в более стройном равновесии и гармонии, чем в нашем соотечественнике Рейнолдсе. Он радуется, демонстрируя свое умение, и те из вас, кому удастся постигнуть, чем же в действительности является произведение художника, со временем будут так же радоваться, даже смеяться – это высший смех, происходящий от чистого блаженства, – при созерцании великого процесса: внутренняя мощь и пламень взмахом руки отпечатываются на холсте так же легко, как сила ветра на поверхности моря. Он, Рейнолдс, наслаждается отвлеченной красотой, симметрией и гармоничностью рисунка. Вы никогда не найдете у него краски, которая не была бы прекрасна, ни одной лишней тени, ни одной некрасивой линии. Но свой талант, свою изобретательность он подчиняет – и тем удачнее, что они полны благородства, – верной цели: он желает дать такое яркое изображение истинного англичанина и истинной англичанки, чтобы они вечно могли служить предметом созерцания.

97. Вы помните, надеюсь, – ведь я высказал это в такой форме, что, думаю, несколько поразил вас, – мое заявление о том, что искусство никогда не давало ничего более, кроме изображения благородного человеческого существа. И не только ничего помимо этого, но даже и это – очень редко. И лучшими произведениями великих школ всегда были портреты или группы портретов, часто людей простых и ни чем не примечательных. Вы можете найти в тематических картинах более яркие и поражающие достоинства. Вы встретите там фигуры, разбросанные подобно облакам или расположенные будто цветочные гирлянды; обнаружите сочетание света и теней, которое бывает лишь в бурю, найдете все цвета радуги. Но все эти изумляющие нас достоинства – лишь детская забава для великих мастеров. Их настоящая сила, насколько мне известно, никогда не раскрывалась так полно, как в изображении мужчины или женщины и обитающей внутри них души. И это не всегда самая возвышенная душа; часто это дух, который был способен к возвышенному, но сломлен преградами; мало того, дух преступный и жалкий; но орлиное око художника проникло в эту душу и, несмотря на ее жалкое состояние, открыло в ней все лучшее. Чтобы в нашей образцовой коллекции представить наилучшие памятники искусства, я даже из произведений крупнейших художников должен брать прежде всего портреты, а не картины на отвлеченные сюжеты. Мало того, даже в самих композициях все лучшее происходило из портретной живописи. Усердные занятия дадут вам возможность понять сущность вымысла и убедиться, что человеческий разум никогда не изобретал ничего более великого, чем образ человека, одухотворенный правдиво изображенной жизнью. Напротив, всякая попытка усовершенствовать или возвысить такую естественную человечность всегда ослабляет ее или доводит до карикатуры; иной раз она выражается в таких несообразностях, как в стремлении из угождения нашей фантазии придать человеку крылья птицы или глаза антилопы. Все действительно великое в греческом и христианском искусстве не выходит за пределы человеческого. И даже радость освобожденных душ, вступающих «celestamente ballando» («танцуя в небесах» (итал.) в дверь рая у Фра Анжелико, первоначально была хотя и самой чистой, но все-таки земной радостью флорентийских девушек.

98. Я понимаю, что сейчас это мнение не может не показаться спорным тем из моих слушателей, которым известны фазы греческого искусства. Ведь они знают, что момент его падения всегда совпадал с поворотом от абстрактных форм к портретной живописи. Но причина этого проста. Развитие греческого искусства заключалось в замене чудовищных представлений естественными; это совершалось по общим законам; искусство достигло безусловной правильности в изображении человеческой формы, и если бы нравственная сила греческой нации сохранилась, то портретная живопись получила бы естественное развитие. Но в этот поворотный момент закончилась собственно национальная жизнь Греции, и назначением портретной живописи стало поношение религии и лесть тиранам. Искусство Греции погибло не потому, что она приобрела верность глаза, а потому, что низость проникла в ее сердце.

99. Теперь подумаем о нашей собственной работе и постараемся определить, каким образом при всей своей скромности она может привести к правильности изображения. Мы, конечно, не можем начать сразу с изображения королей и королев, но можем попытаться даже в наших первых работах, если они будут успешны, изобразить нечто такое, что даст возможность приобрести правильные сведения и нам самим, и другим. По моему мнению, наибольший успех ждет нас в попытке внести больше жизни и воспитательной силы в простейшие отрасли естествознания, потому что великие ученые настолько поглощены движением науки вперед, что им некогда заниматься популяризацией своих открытий. Если мы будем подбирать остающиеся после них крохи и создадим изображения описываемых наукой предметов, то увидим, что это – дело вполне достойное. Мало того, мы можем даже принести пользу самой науке: ей сильно повредило ее гордое отделение от искусства; не заботясь о представлении своих открытий непросвещенному взору, она сама утратила правильный критерий того, что же в ней ценно в первую очередь.

100. Возьмите, например, ботанику. Наши ученые сейчас заняты главным образом классификацией видов; между тем в будущем при усовершенствовании методов эти разделения окажутся недостаточными. Далее, ботаники придумывают названия, из которых при дальнейших успехах науки при увеличившихся требованиях в одних опять-таки не будет надобности, другие же придется отвергнуть. Предметом ботаники также является исследование различных элементов при помощи микроскопа; и это исследование, торжественно открыв, что ткань состоит из сосудов, а сосуды из ткани, до сих пор убедительно не объяснило ни происхождения, ни энергии, ни течения сока; это исследование столько же сделало для естественной истории растений, сколько анатомия или химия – для естественной истории человека. Наши художники так убеждены в справедливости дарвиновской теории, что не всегда считают нужным воспроизводить различие между листьями вяза и дуба; почти каждая страница книг, служащих обычно подарками на Рождество, украшена тщательно прорисованными гирляндами роз, трилистника, чертополоха и незабудок, но даже для этих редких цветов рисовальщик не считает обязательным передавать правильность лепестков, а публика этого не требует.

101. В настоящее врем я для воспитательных целей более необходимо знать не строение растений, а их «биографию» – как и где они растут и умирают, их характер, благотворное и вредное действие, их болезни и силу. Нам нужно изобразить их во всех стадиях – от юности до старости, от почки до плода. Мы должны видеть разные формы их уменьшенного, но более стойкого роста в холодном климате или на скудной почве, а также силу и дикую пышность при обилии питания и тепла. И все это мы должны изобразить так точно, чтобы легко можно было сравнить часть одного растения с этой же частью другого, изображенного при соблюдении тех же требований. Это ли не работа, которую мы можем начать здесь, в Оксфорде, с добрыми упованиями, с великой радостью? Эта работа, по моему мнению, до того важна, что первым упражнением, которое я назначу вам, будет изобразить контур лаврового листа. Во вступлении к трактату Леонардо – отныне нашей настольной книге – вы найдете мысль, что вначале следует рисовать не с натуры, а копируя произведение какого-нибудь великого художника – «per assuefarsi a buone membra», приучая себя к правильному воспроизведению естественных форм. Итак, для первого вашего упражнения я выбрал верхушку лаврового скипетра Аполлона, сделанного одним итальянским гравером, современником Леонардо, затем мы воспроизведем сам лавровый лист и, думаю, мало-помалу сможем сами приобрести и дать другим большие сведения, чем были до сих пор, и о диких оливках Греции, и о диких розах Англии.

102. Перехожу к геологии. Позволю себе смотреть на нее как на науку, совершенно обособленную от прежней зоологии, присвоившей себе недавно и ее название, и возбуждаемый ею интерес. Мы увидим, что многие выдающиеся и способные зоологи обсуждают такие вопросы, которые по имеющимся на сегодняшний день данным даже нельзя ясно сформулировать; они выдвигают теоретические положения, в пользу которых говорит только то, что в будущем они могут сохранить значение, а между тем простой житель Кумберленда не может толком рассечь скиддоский сланец и не имеет ясных сведений о его происхождении. Хотя половина образованного лондонского общества отправляется путешествовать по великой швейцарской равнине, никто не знает и не желает знать, как образовалась эта равнина, почему к югу от нее лежат Альпы и существует ли какая-нибудь связь между песком первой и хребтами вторых. Украшением едва ли не каждого дворца Европы служат изделия из разноцветного мрамора; едва ли не у каждой европейской дамы среди уборов найдутся украшения из яшмы и халцедона; а между тем я убежден, что ни один геолог не мог бы с уверенностью сказать, каким образом мрамор приобретает окраску или откуда берутся полосы на шотландском камне.

103. Как только вы достигнете умения точно изображать не скажу гору, но хотя бы камень, любой подобный вопрос станет для вас понятным и интересным. Вы увидите, что в окраске, блеске и линиях самого незначительного обломка скалы обнаруживается действие сил разного рода и разной интенсивности, начиная с тех, которые потрясают землю вулканическим напором, и заканчивая теми, которые полируют столь красивый на вид кристалл в его убежище и заставляют вроде бы неподвижные металлы соединяться в жилы. Вы увидите, что, только искусно развив собственную руку и верность руководящего ею глаза, вы окажетесь в состоянии постичь это непостижимое и неподражаемое искусство самой земли. Способности, необходимые для того, чтобы уметь на расстоянии хорошо рисовать горы, можно приобрести со сравнительно небольшими усилиями; наградой за эти усилия будет то, что вы получите почти совершенно новое понятие о свойствах горной структуры.

104. Чтобы сразу придать нашей работе определенный характер в каком-либо направлении, позвольте мне обратиться с предложением к тем из вас, кто намерен провести каникулы в Швейцарии и кого занимают горы. Если вы пожелаете подготовиться к тому, чтобы правильно схватывать местоположение и подъем и верно чертить контур, то целую серию в высшей степени интересных в этом отношении задач представляет южный конец Швейцарской долины, а именно изучение соотношения между ее песчаными залежами и горными хребтами, которые своеобразно развернулись в цепи: Штокгорн, Бетенберг, Пилат, Митен над Швицем и Верхний Сент-Аппенцель; эти горы могут увлечь желающих на прогулки настолько приятные, насколько их считают опасными, и на любопытные открытия; эти же прогулки помогут приучить руку к рисованию скал.

105. Как бы рад я был, если бы можно было попросить вас вместо Альп изображать гребни Парнаса и Олимпа, Дельфийскую и Темпескую долины! Я не любил искусства Греции в такой степени, как другие. Но я люблю его настолько, что для меня необъяснимым чудом является следующий факт: в течение целых столетий главным предметом изучения являются язык и политический строй Греции, и каким образом все учащиеся мирятся с тем, что удерживают в памяти названия ее гор и рек, не имея о них ни малейшего представления? Кто из нас знает, каков вид спартанской долины или великой горной аркадской долины? Кто из нас знает что-либо, кроме разве имен, о «песчаных, украшенных лилиями берегах Ладона, о старом Лицее и седом Циллене?»[8]8
  Ладон – река в Аркадии, Лицей – гора в Аркадии, посвященная Юпитеру и Пану, Циллен – гора там же, посвященная Меркурию. – Прим. пер.


[Закрыть] Знаю, что выскажете: «Мы не можем поехать в ту самую Грецию!» Более того, даже в ту самую Великую Грецию. Но, английские джентльмены, вам следовало бы подумать, почему вы этого не можете. Собираясь изучать греческое искусство, вы не изучили ни ландшафт, ни природные условия страны, и это та причина, которая способна внушить вам стыд перед Европой.

106. Не знаю, причислить ли к полезным для искусства или науки фактам систематическое воспроизведение небесных явлений при помощи живописи? Но знаю наверняка, что для вас работа ни в одном направлении не может принести такой пользы, как в этом: вы должны дойти до того, чтобы постигать несравненную тонкость красок и образов, которые появляются на небосклоне прекрасным утром или вечером. Я даже признаюсь в другой своей заветной мысли, быть может, слишком пылкой: пройдет время, и, может быть, юные англичане и англичанки полюбят дыхание утреннего неба больше, чем дыхание полночи, и его свет больше, чем свет свечей.

107. Наконец, остановлюсь еще на зоологии. Греки много сделали для изображения лошади, Ландсир – для изображения собаки и оленя, для выражения самых характерных черт этих животных. Искусству остается сделать почти столько же по отношению ко всем другим животным высшей организации. Есть много птиц и зверей, которые, возможно, и не обладают такой сложной натурой, как лошадь и собака, но тем не менее представляют много интересного; в них можно отыскать и комичное, можно увидеть проявление и силы, и дикого, боязливого волнения, много своеобразного и таинственного. Ваша любовь к веселому, симпатия к несовершенным, но в высшей степени тонким, неуловимым чувствам, стремление постичь возвышенное в пределах, установленных высшими силами, – все это может найти себе здесь пищу. Все это, соединившись в выдающихся породах животных, приобретает разнообразную, фантастическую красоту; эта красота далеко превосходит все, что до сих пор уловило изобразительное искусство. В нашей образовательной коллекции я поместил изображение крыла, принадлежащее кисти Альбрехта Дюрера; искусство никогда еще не достигало такой высоты в рисовании перьев. Что касается изображения простого движения перьев, то в этом отношении нельзя пойти дальше Тициана и Тинторетто. Но если вы присмотритесь к тому, как пеликан, выйдя из воды, оправляет взъерошенные перья, если тщательно нарисуете контуры ястребиного крыла или крыла обыкновенного стрижа, или красноперое крылышко фламинго, вы получите совершенно новое представление о значении формы и краски в мироздании.

108. Во всех этих направлениях вы можете действовать обдуманно, не торопясь. Непосредственной опасности вымирания какого-нибудь вида растений и животных не существует. И Альпы, и спартанская долина вполне могут подождать вашего досуга. Но феодальные и монастырские постройки Европы, улицы ее древних городов исчезают, как сновидения. Трудно представить себе смешанное чувство зависти и презрения, с которым следующие поколения будут смотреть на нас: мы еще владели этими драгоценностями и не сделали ни одного усилия, чтобы сохранить их или увековечить на полотнах. Нынешние художники изображают их или слишком поверхностно, или слишком приукрашенно; они не стараются проникнуть в их сущность, они недостаточно терпеливы, чтобы воспроизвести их сдержанно и гармонично. Что касается мест, представляющих исторический интерес, я не знаю ни одного вполне верного их изображения, кроме пары видов Палестины и Египта, принадлежащих кисти восторженных молодых художников; вечная благодарность им, но следует позаботиться и о местах, лежащих ближе к родине.

109. Весьма вероятно, что некоторые из вас не пожелают затратить труда, необходимого для изображения цветов и животных, но найдут удовольствие в том, чтобы приобрести навык изображения архитектурных памятников и еще больше удовольствия – в полезном применении этого искусства. Предположите, например, что вам захотелось бы изобразить историческую обстановку к карлейлевскому «Фридриху». Вполне справедливо осуждает этот историк творчество прошедших времен: берлинские галереи, «подобно другим галереям, полны изображений козлоногого Пана, Ромуловой волчицы, быка, похитившего Европу, и Корреджо, но не имеют ни одного портрета Фридриха Великого, ни одного или почти ни одного изображения того благородного, что было в реальной жизни человечества, того, что породил не праздный ум фантазирующих dilletanti, но мысль Всемогущего Бога, для того чтобы оставить нам хоть какое-то воспоминание о бедной земле, сохранить хоть какое-нибудь дело, достойное бессмертия». Так говорит Карлейль – и он прав! Мы уже не можем создать для него изображения Фридриха, но можем запечатлеть древние замки и города, которые были колыбелью немецкой жизни, – Гогенцоллерн, Габсбург, Марбург и другие; мы можем сохранить их приблизительно верное изображение для потомства. Предположите, что мы должны иллюстрировать первый том «Фридриха»; не придется ли нам прежде всего отыскать в Кведлинбурге могилу Генриха Птицелова – Карлейль задается вопросом о ней – и затем стремиться далее, спасая то, что можно? Такая работа принесла бы несомненную пользу.

110. Но я уже достаточно говорил о назначении искусства для изображения фактов.

Позвольте теперь как можно яснее указать на главную функцию искусства, а именно – на его служение действительным потребностям повседневной жизни.

Вас, может быть, удивляет, что именно это я называю главной функцией искусства. Но это безусловно так. Дать свет картине – значит много, но дать свет жизни – значит еще больше. Помните, даже если это лишь подражание, без действительности у вас не может быть картин. Не было бы тернеровского пейзажа, если бы не было местности, которую он изображает; не было бы тициановского портрета, если бы не было человека, позировавшего для него. Думаю, нет нужды доказывать это в нашем кратком курсе. Но мне никогда не удавалось убедить ни одного человека в следующей истине: задача искусства заключается в том, чтобы сделать нашу страну чистой, а наш народ – прекрасным. Я уже десять лет стараюсь заставить если не уверовать в эту простую истину, то по крайней мере не считать ее чем-то чудовищным. Сделать свою страну чистой, свой народ прекрасным – повторяю, с этого должно начать искусство! И действительно, оно всегда существовало в странах, где народ и в грязи умел служить Богу, но его не было там, где народ оставался в грязи, служа дьяволу. Оно существовало в странах, где народ не вполне был красив: губы его были толсты, кожа – черна, но над ним светило солнце. И никогда не было искусства в странах, где народ был бледен, изнурен трудом, погибал от отсутствия света, где уста юноши, вместо того чтобы быть яркими от обилия крови, сжимались от голода и морщились от отравы. Обратите внимание на самый главный пункт всех этих продолжительных рассуждений. Я сказал, что есть два великих нравственных инстинкта – Гармония и Добро. В основе всех искусств лежат возделывание земли и доброе чувство, побуждающее нас доставить на роду пищу, одежду, жилище и украсить их. Греческое искусство начинается в садах Алкиноя, где царит образцовый порядок, цветут клумбы и бьют фонтаны. Христианское искусство, начавшееся с рыцарства, было возможно до тех пор, пока идеи рыцарства заставляли и королей, и рыцарей заботиться о благополучии народа; оно погибло, когда эти короли и рыцари стали δημοβο’ροι – истребителями народа. Оно возможно и в будущем, но только тогда, когда люди в буквальном смысле перекуют мечи на орала, когда английский св. Георг оправдает свое имя, и мы познаем христианское искусство, как познали Творца в преломлении хлеба.

111. Попробуем рассмотреть этот общий принцип на частных примерах. Обратите внимание, как от самого высшего до самых низших проявлений настоящее искусство всегда зависит от своего отношения к практическим потребностям. Первая необходимость – это чаша и блюдо, в особенности чаша. Пищу вы можете положить и на столы гарпий[9]9
  В героическом эпосе римского поэта Вергилия (70–19 гг. до н. э.) «Энесида» одна из гарпий, Делено, предсказала Энею и его спутникам, что их скитания окончатся не прежде, чем голод принудит их съесть столы. Предсказание это сбылось в том смысле, что по прибытии в Лациум Эней однажды со спутниками ел плоды, положенные за неимением столов на ржаные лепешки, съеденные затем проголодавшимися троянцами. – Прим. пер.


[Закрыть] или на что-либо другое, но для того, чтобы пить, необходима чаша. Чтобы удобно было ее держать, необходимо приделать к ней ручку. Чтобы наполнять ее, когда она пуста, нужен большой кубок. Чтобы носить этот кубок, полезно приделать к нему две ручки. Видоизменяйте формы этих предметов в соответствии с разнообразными требованиями, которые возникали из потребности пить много и с известным утонченным изяществом, из необходимости легко пить напиток, на целые годы сохранять его аромат, хранить в погребах, добывать из источников, совершать жертвенные возлияния, сберегать панафинейское масло или пепел погребальных костров, – совершите все соответствующие видоизменения, и в результате получите ряд прекрасных форм и украшений, начиная с грубо сделанных из красной глины амфор и заканчивая вазами работы Челлини из драгоценного камня и хрусталя; в этом ряду, преимущественно в его простейших формах, были созданы прекраснейшие линии и превосходнейшие образцы строгой композиции, каких только достигало искусство.

112. Чтобы наполнить кубок водой, необходимо отправиться к колодцу или ручью; нужно оградить колодец; нужны трубы или желоба, чтобы удержать поток весной; для проведения воды на расстояние необходимо построить открытый или закрытый водопровод, и на душной городской площади, куда выйдет поток, полезно для здоровья и приятно для взора заставить его биться фонтаном. Из этих серьезных потребностей создается школа скульптуры; в основе ее лежит украшение колодцев на равнинах и оформление оград источников в горах, но прежде всего – декор городских фонтанов, у которых сходятся хозяйки и торговки.

Существует и еще более важная причина, побуждающая применять искусство прежде всего в этих случаях, – при помощи искусства мы можем выразить чувство благоговения и благодарности. У всякого здравомыслящего народа появляется глубокое осознание присутствия божественной силы при виде того, как небо дарует нам дождь; это чувство проникает в сердце, наполняя его восторгом, и усиливается при виде того, как дар неба становится благодетельной силой и ежегодно является снова во время весенних разливов. Плодотворная сила муз ни в коем случае не может проявиться в народе, который презирает свой Геликон. Еще менее, возможно, чтобы могла расти та христианская нация «tan-quam lignum quod plantatum est secus aquarum» (подобно дереву, посаженному в безводной местности (лат.), которая не может постичь поучительного смысла рассказов о тех местах, где являлись Ревекка и Рахиль, где явилась та, у кого возле горы Гаризим попросил воды Странник, утомленный и не имевший, чем зачерпнуть ее.

113. И действительно, если наши источники скрываются вдали от городов, в долине, в скалистом ущелье или в зеленой аллее в летнюю засуху, то лучше не тревожить их счастливого покоя; но если они располагаются вблизи городов, если, став предметом общего пользования, они могут подвергнуться осквернению, то для искусства нет лучшего применения, чем защита источника и начала русла драгоценным мрамором. Нельзя придумать для здорового воспитания лучшего средства, чем сохранить каждый ручей на возможно большем протяжении чистым, полным рыбы и легко доступным для детей. Лет тридцать назад существовала небольшая и неглубокая речка Вандель, струившаяся через проезжую дорогу под мостом для пешеходов у подошвы последнего мелового холма возле Кройдона. Увы, приходили, уходили люди – и речка исчезла навсегда. Местные власти давно уже выстлали кирпичами русло, по которому она протекала. А между тем этот поток с водившимися в нем пескарями имел для воспитательных целей больше значения, чем тысячи фунтов, которые ежегодно тратятся на приходские школы; этот поток принес бы большую пользу даже в том случае, если бы каждый грош из этих тысяч вы употребили на то, чтобы заставить молодежь изучить свойства кислорода и водорода, вызубрить названия и скорость течения всех азиатских и американских рек.

114. Суть в следующем. Представьте, что мы сочли бы полезным [открыть] в Англии школу гончарного ремесла; мы, скромные художники, употребили бы все усилия, чтобы показать, сколь красивой может быть волнистая линия, какие прекрасные узоры можно вывести на белом фоне обыкновенной голубой краской, наконец, как красиво сочетание черного и каштанового цветов, встречающееся на керамических испанских собачках. Но могу предсказать, что все наши старания будут совершенно бесполезны, пока мы не научим крестьянина молиться перед принятием не только пищи, но и питья. Далее, снабдив его греческими чашами и блюдами, мы должны позаботиться о том, чтоб содержимое, которое мы вложим туда, было пригодно для еды.

115. Нет необходимости анализировать те проявления искусства, которые зиждятся на своей полезности для одежды и оружия. Но я должен заявить следующее: после того как мы добьемся для бедных здоровой пищи, следующий шаг, приближающий нас к созданию в Англии школ искусства, – добиться для бедных приличной и здоровой одежды. Она должна быть сделана из хорошего материала, приспособлена к повседневным занятиям, должна соответствовать их общественному положению, и носить ее следует опрятно и с достоинством. Этому порядку и достоинству бедных должны научить женщины высших и средних классов. От последних невозможно требовать правильности мысли, если они терпят грязь бедноты, а сами носят роскошные платья. Потребность в известном комфорте и естественное сознание своего достоинства, которые должны проглядывать в платье как богатых, так и бедных, – вот на чем должно основываться искусство в одежде. Мануфактурщики должны так же заботиться о совершенстве и красоте тканей, о материале и рисунках, как оружейники Милана и Дамаска некогда заботились о своей стали.