Текст книги "Лекции об искусстве. Орлиное гнездо"

Лекция III
Отношение искусства к нравственности

60. В начале предыдущей лекции, как вы, вероятно, помните, я указал, что искусство выполняло и должно выполнять только три функции: укрепление религиозного чувства, подъем нравственного состояния и оказание практической пользы. Сегодня мы займемся анализом второй функции, то есть способствованию подъема нравственности. Заметьте: подъему, а не формированию. Созданию произведений искусства должен предшествовать надлежащий нравственный уровень людей; без него не может быть искусства. Но раз оно уже приобретено, уже существует, его действие возвышает базовый уровень нравственности, из которой оно само произошло, и, главное, сообщает восторг другим умам, которые в нравственном отношении уже способны подчиниться его действию.

 61. Возьмите, например, искусство пения и самого простого и совершенного обладателя этого искусства в природе – жаворонка. У него вы можете научиться тому, что значит петь от счастья. Но сперва нужно достичь такого нравственного состояния, при котором возможно это чистое счастье, а затем дать ему законченное выражение; последнее само по себе является совершенным и может передаваться всем существам, которые способны к этому чистому счастью. Но оно недоступно тем, кто не подготовлен к его восприятию.

Всякая истинная песнь является законченным выражением радости или горя благородной личности, вызванных серьезными причинами; и возможность искусства точно соответствует серьезности причин и чистоте чувства. Девушка может петь о потерянной любви, скупец не может петь о потерянных деньгах. По отношению ко всем искусствам, от самого высшего до самого низшего, полностью справедлива мысль, что красота искусства является показателем нравственной чистоты и величия того чувства, которое искусством выражается.

Вы в любой момент можете в этом убедиться. Если какое-либо чувство овладело вашим умом, задайте себе вопрос: «Может ли его воспеть истинный художник, и притом воспеть благородно, с истинной гармонией и артистизмом?» Если да – значит, и чувство ваше истинное. Но если его нельзя воспеть совсем или можно лишь в качестве забавы, тогда это чувство относится к низким. То же во всех искусствах. С математической точностью, не знающей ни отклонений, ни исключений, искусство нации всегда является показателем ее нравственного уровня.

62. Заметьте, показателем и возвышающим стимулом, но не корнем или причиной. Вы не можете живописью или пением достигнуть того, чтобы стать хорошими людьми. Вы должны быть такими прежде, чем приобретете способность рисовать или петь, и только в этом случае цвета и голос завершат все то, что есть в вас хорошего.

Вот на это-то я и предлагал обратить внимание, когда на первой лекции сказал: «Выслушайте меня», на то, что изучение искусства может оказаться не только неполезным, но даже вредным, если в него не будет внесено нечто более глубокое, чем любое искусство. В самом деле, не только в том искусстве, указать законы которого – моя задача, но еще более в искусстве, которым владеет каждый и изучать которое вы и явились сюда, то есть в искусстве речи, главный недостаток воспитания вытекает из великого заблуждения – из предположения, что благородный язык есть предмет легкодоступной сноровки, грамматики или акцента, а не тщательное выражение правильных мыслей. Все достоинства языка в основе своей нравственны: он точен, если говорящий стремится быть правдивым; ясен, если вы говорите с сочувствием к предмету речи и желаете быть понятыми; силен, если говорите с увлечением; изящен, если оратор обладает чувством ритма и правильности. Других достоинств языка, которых можно было бы добиться искусственно, не существует; но позвольте мне чуть углубиться в смысл одного из них. Речь ясна лишь тогда, когда проникнута сочувствием говорящего. В самом деле, вы можете понять слова человека только при понимании всего склада его души, и ваши собственные слова будут для него чуждыми, пока он не поймет вас. И если какое-либо искусство вообще должно быть выделено, то это обстоятельство делает искусство речи наиболее пригодным орудием воспитания. В совершенстве понять значение слова – значит понять природу того духа, из которого оно вылилось; секрет речи есть секрет сочувствия, и полное очарование ее доступно только благородному.

Таким образом, правила прекрасной речи сводятся к искренности и доброте. По принципам, которые вырабатываются искренностью, можно потом составить фальшивую речь, имеющую вид прекрасной, но подобная подделка как в ораторском искусстве, так и в поэзии не только не приживется, но даже явится пагубной для тех принципов, на которые посягнула. Пока каждое слово произносится с искренним убеждением, до тех пор искусство речи постоянно возвышается; но в тот момент, когда речь начинают составлять и отделывать, руководствуясь лишь внешним эффектом, оно мельчает и гибнет. Эту истину осознали бы уже давно, если бы в развитии академических знаний не существовало тенденции отрицать непосредственную искренность первых мастеров речи. Раз мы учимся изящно писать по образцу древнего автора, то склонны думать, что и он писал по образцу еще более раннего. На самом же деле никогда возвышенный и правильный стиль не имел другой основы, кроме искреннего сердца.

Если писатель не разделяет того, что говорит, вам не стоит читать его для выработки вашего собственного стиля; великий стиль создается только искренними людьми. Возьмите любого родоначальника великого литературного стиля, и вы найдете человека, который раскрыл нам какие-то истины или чистые страсти; и все ваше чтение оживет, так как, будучи уверены в том, что автор верит в то, о чем говорит, вы гораздо старательнее будете разбирать его мысли.

63. Еще важнее постигнуть, что всякая степень красоты, достигнутая языком, есть показатель внутренних законов ее бытия. Строго и стойко храните характер народа. Сделайте, чтобы его речи были серьезны, свидетельствовали о благовоспитанности и посвящались достойным предметам; займите его надлежащим делом, и тогда его язык по необходимости должен стать великим. С другой стороны, неизбежно и обратное действие: язык не может быть благороден, если слова не являются призывами к делу. Все великие языки неизменно выражали великие дела и направляли их; им можно подражать только при полном повиновении. Их дыхание есть внушение, потому что оно не только голосовое, но и жизненное. И вы можете научиться говорить так, как говорили те люди, лишь став тем, чем были они.

 64. В подтверждение сказанного я желал бы обратить ваше внимание на отношение языка к характеру у двух великих мастеров, в совершенстве владевших искусством речи, – у Вергилия[34]34
  Публий Вергилий Марон (70–19 до н. э.) – римский поэт, автор «Энеиды» – поэмы об истоках римской истории.


[Закрыть] и Попа[35]35
  Поп, Александр (1668–1744) – английский поэт, один из крупнейших представителей британского классицизма.


[Закрыть]. Вы можете быть несколько удивлены последним именем. Действительно, у нас в Англии есть примеры гораздо большей силы и гармонии языка, исходящего из более пламенных умов, но среди них не найти ничего столь же совершенного. Я выбрал этих двоих потому, что они – два совершеннейших художника из всех, известных мне в литературе. Кроме того, я убежден, что вы с интересом будете изучать, как необыкновенное изящество речи одного, суровость речи другого и точность обоих целиком вытекают из нравственных элементов их духа: из глубокой нежности Вергилия, которая сделала его способным написать историю Ниса и Эвриала[36]36
  Нис и Эвриал – персонажы «Энеиды» Вергилия, известные неразлучной чистой дружбой.


[Закрыть], из чистой и праведной доброты, которая помогла Попу на два века опередить свое время и позволила обобщить законы добродетельной жизни в двух строках; эти строки, насколько мне известно, в английском языке являются самым полным, самым сжатым и величественным выражением нравственности:

 
Never elated, while one man’s oppress’d;
Never dejected, while another’s bless’d[37]37
Никогда не кичился, если ближний угнетен;Никогда не удручался, если он счастлив (англ.).

[Закрыть].
 

Я хочу, чтобы вы также помнили эти две строки Попа и разделили его этическую систему, потому что кроме Шекспира, который скорее принадлежит миру, чем нам, в лице Попа мы имеем самого совершенного представителя истинно английского духа со времен Чосера; думаю, что «Дунсиада» является наиболее совершенным, отчеканенным и самым грандиозным творением, которое создано в нашей стране. Изучая Попа, вы увидите, что самым точным языком и в самой сжатой форме он выразил все законы искусства, критики, экономики, политики, наконец, доброты – кроткой, разумной и смиренной, которая довольствуется отведенной ей долей и вверяет свое спасение Тому, в чьих руках находится спасение вселенной.

 65. Теперь я перехожу к искусствам, которые, собственно, и являются моим предметом и по отношению к которым, хотя явления здесь совершенно те же, мне труднее доказать свою мысль, так как немногие сознают достоинство живописи так же, как языка. Откуда проистекает это достоинство, я смогу объяснить вам только тогда, когда объясню, в чем оно заключается. Сейчас, впрочем, скажу, что искусство руки – столь же точный показатель уровня нравственности, как и другие способы выражения; во‑первых, безусловно точный показатель нравственности самого художника, а во‑вторых, точный, хотя и искаженный разными вредными влияниями, показатель нравственного развития той нации, к которой художник принадлежит.

Прежде всего, искусство – совершенный показатель духа творца; но помните, что, если дух велик и сложен, оно становится книгой, нелегкой для чтения, потому что мы сами должны обладать теми духовными свойствами, проявление которых нам приходится постигать. Ни один человек, сам не отличающийся трудолюбием, не может понять результата труда, потому что ему непонятно, чего стоит работа. Точно так же он не поймет проявления истинной страсти, если сам лишен пламени, и благородства, если сам неблагороден. О самых тонких признаках недостатка или слабости характера можно судить только тогда, когда самому приходилось бороться с подобным недостатком. Например, лично я понимаю нетерпение и утомление от работы лучше большинства критиков, потому что я сам нетерпелив и часто утомляюсь; но соприкосновение с могучим художником, свидетельствующее о терпении и неутомимости, для меня более чудесно, чем для других. Впрочем, не менее чудесным представится оно вам, если я докажу (вскоре мы приступим к практическим занятиям, и когда вы научитесь правильно вести линию, я сумею это вам доказать), что целый день труда таких мастеров, как Мантенья[38]38
  Мантенья, Андреа (1431–1506) – художник итальянского Ренессанса. Именно он, по мнению многих искусствоведов, связал своим творчеством флорентийский (ранний) Ренессанс и Позднее итальянское Возрождение.


[Закрыть] или Паоло Веронезе[39]39
  Веронезе, Паоло (1528–1588) – итальянский художник, один из виднейших живописцев венецианской школы.


[Закрыть], тратился на то, чтобы производить ряд неуклонных и непрерывных движений руки, более точных, чем движение лучшего фехтовальщика; карандаш, оставляя одну точку и переходя к другой, не только с непогрешимой точностью достигал конца линии, но и столь же непогрешимо совершал самые разнообразные движения на протяжении более фута, так что оба они (Веронезе часто и делал это) могли нарисовать законченный профиль или иной ракурс лица одной линией, не нуждавшейся в правке. Постарайтесь представить верность мускулов и интеллектуальное напряжение, которых требует подобное действие! Движения фехтовальщика достигают совершенства постоянной тренировкой, но движение руки великого художника каждый миг управляется новым намерением. Представьте, что твердость и отточенность действий мускулов и способность мозга ежеминутно выбирать и распределять используются на протяжении целого дня, и при этом не только не появляется утомление, но в этом напряжении даже заметно наслаждение, подобное тому, какое испытывает орел при взмахе крыльев, – и так в течение всей жизни, долгой жизни, не только без ослабления сил, но при постоянном возрастании их, пока позволяют возраст и здоровье. Подумайте – насколько вы знакомы с физиологией, – какая сила духа и тела сказывается в этом! Нравственная сила сквозь целые прошедшие столетия! Какая внутренняя чистота должна привести к этому, какое утонченное равновесие и гармония жизненных сил! Наконец, скажите, совместимо ли такое мужество с порочностью души, с мелочными тревогами, с пожирающей похотью, с муками злобы и раскаяния, с сознательным возмущением против законов Божьих и человеческих или с хотя бы и бессознательным нарушением таких законов, повиновение которым необходимо для честной жизни и для угождения ее Подателю?

66. Несомненно, иные великие художники имели крупные недостатки, но эти недостатки постоянно проявлялись в их произведениях. Несомненно, иные не могли совладать со своими страстями. В этом случае они или умирали молодыми, или в старости рисовали плохо. Но главная причина нашего непонимания проистекает оттого, что мы недостаточно хорошо знаем действительно хороших художников и наслаждаемся творениями мелких дарований, вскормленных копотью северных таверн, вместо тех, кто вдыхал небесный воздух, вместо сынов утра, воспитанных в Ассизских лесах или на Кадорских хребтах.

 67. Впрочем, справедливо и то, что все крупные художники, как уже было сказано, могут быть разделены на две большие группы: одни ведут простую и естественную жизнь, другие посвятили себя аскетическому поклонению искусству; принадлежность автора к каждой из этих двух групп вы можете с первого взгляда определить по его произведениям. Как правило, первые выше вторых; но среди «аскетов» есть двое таких, что если мне удастся в ходе моего трехлетнего курса сделать их творения понятными для вас, то нечего больше и желать. Одного я не могу теперь же назвать вам, а другого – не желаю. Первого я не могу назвать потому, что никто не знает его имени, кроме того, которое было дано ему при крещении – Бернардо, или «милый (маленький) Бернардо» – Бернардино, а также по месту его рождения (Луино близ Лаго-Маджоре) – Бернардо Луинский[40]40
  Бернардо Луини (ок. 1480–1532) – североитальянский художник, один из самых известных учеников и последователей Леонардо да Винчи. Многие его произведения в прошлом приписывались кисти Леонардо.


[Закрыть]. Второй – венецианец, о котором многие из вас, вероятно, никогда не слышали; о нем, впрочем, вам и не следует слышать от меня, пока мне не удастся выписать сюда, в Англию, некоторые из его творений.

 68. Обратите внимание, что этот аскетизм в поклонении красоте хотя и имеет слабые стороны, все-таки достоин уважения и является полной противоположностью ложному пуританству, презирающему красоту или страшащемуся ее. Чтобы разобраться в предмете, я должен от технических навыков перейти к выбору сюжета и показать вам, что нравственный склад автора так же полно раскрывается в поиске воплощаемых прекрасных образов и идей, как и в силе руки. Но незачем подробно останавливаться на доказательствах, потому что вы наверняка разбираетесь в этом вопросе, да и я в своих сочинениях достаточно писал об этом. Но я совсем мало говорил о том, что техническое совершенство работы является доказательством наличия других способностей. Действительно, прошло немало времени, прежде чем я понял ту гордость, которую ощущают величайшие люди при надлежащем выполнении работы; эта гордость служит нам вечным уроком в тех рассказах, которые – истинны ли они или вымышлены, – безусловно, верно определяют общее настроение великих художников: именно в рассказах о состязаниях Апеллеса и Протогена[41]41
  Апеллес (ок. 370 – ок. 306 гг. до н. э) – величайший древнегреческий живописец, друг Александра Великого. Протоген (ок. 373/375—297/299 гг. до н. э.) – древнегреческий художник, мастер живописи и скульптор; современник и друг Апеллеса. По легенде, однажды Апеллес пришел к Протогену и не застал его дома. Он провел тонкую-тонкую желтую линию на полотне, приготовленном к работе в мастерской. Вернувшийся Протоген догадался, что только Апеллес мог писать так тонко. Он взял кисть и провел поверх еще более тонкую черту, красную. На другой день Апеллес вписал в них еще одну, черную, самую тонкую. Протоген признал себя побежденным.


[Закрыть] в проведении одной-единственной линии (смысл его вы скоро поймете), в истории о круге Джотто[42]42
  Ди Бондоне, Джотто (1266/1267—1337) – итальянский художник и архитектор, основоположник эпохи Проторенессанса. Речь идет об истории, когда папа Бонифаций VII, выбирая художника для росписи лоджии в Латеранском дворце в Риме, отправил человека к Джотто, чтобы тот прислал понтифику образец своей работы. Художник обмакнул кисть в краску и от руки нарисовал идеально правильный круг. Папа увидел руку мастера и доверил ему заказ.


[Закрыть], и, наконец – на что вы, может быть, не обратили внимания, – в надписи, которую Дюрер сделал на присланных ему Рафаэлем произведениях: «Рафаэль создал и прислал эти образы Альбрехту Дюреру в Нюрнберг, чтобы показать ему…» – что именно? Не силу своей фантазии, не красоту изображения, но чтобы «seine Hand zu weisen» – «показать ему свою руку». При дальнейшем изучении вы увидите, что посредственные художники всегда старались уклониться от необходимого полноценного труда: они или предаются наслаждению сюжетом, или кичатся благородными побуждениями, увлекавшими их к таким попыткам, которых они не могут осуществить (и заметьте, кстати: то, что большей частью по недоразумению принято считать добросовестным побуждением, в действительности является самым гибельным по своей неуловимости элементом тщеславия). Великие люди всегда понимали, что первый нравственный долг художника, как и всякого другого, – знать свое дело. Они так строго относились к этому, что если вы будете судить о них по их творениям, то можете подумать, что их жизнь прошла в сильных волнениях; в действительности же они хотя и переживали самые сильные страсти, сумели смирить себя и отдаться покою, сходному с покоем озера, глубоко скрытого в горах: оно отражает каждое движение облаков, всякое изменение теней, но само неподвижно.

 69. Наконец, вы должны помнить, что истина здесь окутана мраком из-за недостатка цельности и простоты в современной жизни; все распустилось, все спуталось и в наших нравах, и в мыслях; кроме того, все фальшиво, подражательно до такой степени, что вы не можете сказать не только что за человек перед вами, но даже существует ли он, имеете ли вы дело действительно с одушевленным существом или только с эхом. Между произведениями достойного художника и его личностью теперь существует то же несоответствие, какое постоянно обманывает ожидания при знакомстве с жизнью современных литературных талантов. Одни и те же социальные условия исказили и ошибочно направили лучшие качества воображения как в нашей литературе, так и в искусстве. И вот, мы не сомневаемся в личных достоинствах Данте и Джотто, Шекспира и Гольбейна, но робеем перед попыткой разобрать нравственные основы таланта новейших поэтов, беллетристов и художников.

 70. Позвольте уверить раз и навсегда – становясь старше, вы на основании всего правильного в вашей жизни постепенно научитесь различать правильное в жизни других; вы увидите, что начало всего хорошего лежит в хорошем, а не в дурном, что всякий факт литературы или живописи, если он действительно прекрасен, всегда свидетельствует о том, что происходит из благородного источника, как бы ни была ошибочна его цель и каковы бы ни были отдельные погрешности. И если в творении есть истинная ценность, то эта ценность происходит из истинного достоинства того, кто его создал, хотя бы душа этого творца была испорчена и запятнана грехами; эти греховные наклонности иной раз кажутся более страшными и непонятными, чем те, которые каждый может открыть в собственном сердце, потому что они составляют часть личности несравненно более великой, чем наши; мы не можем осуждать темные стороны этой личности, как не можем перенять светлых. Это – предостережение от опасных последствий убеждения, которое могло бы зародиться в ваших умах, – что вы имеете право поддаться искушающим вас слабостям на том основании, что эти слабости, по вашему представлению, были присущи гениям. Повторяю: от этих пошлых и безрассудных взглядов вы легко можете уберечь себя, если поймете – это не трудно сделать, – что из всех форм существования, вероятно, самой страдальческой является жизнь людей, обладающих этим искаженным и испорченным благородством.

 71. Я перехожу ко второму, в практическом отношении наиболее важному для нас вопросу: «Каково влияние высокого искусства на людей? Что сделало оно для нравственности нации в прошлом и какое влияние на нас может оказать знание искусства или обладание им в настоящем?» Здесь мы сразу сталкиваемся с явлением столь же печальным, сколь бесспорным: в то время как многие крестьяне, в среде которых нет даже малейшего намека на искусство, живут сравнительно невинно, честно и счастливо, самый ужасающий цинизм и жестокосердие диких племен часто соединяются с тонкой изобретательностью в декоративном рисунке. Каждый народ достигает высшей степени художественных способностей в период цивилизации, который нередко омрачается жестокостями и даже чудовищными злодеяниями; наконец, период высшего развития художественных способностей народа всегда был верным признаком начала его падения.

 72. Применительно к этим феноменам заметьте, во‑первых, что хотя хорошее никогда не происходит из дурного, но высшего развития достигает в борьбе с дурным. В захолустных уголках христианского мира существуют группы крестьян, которые в своей невинности почти равняются с ягнятами, но нравственность, которая дает силу искусству, есть нравственность человека, а не скота.

Во-вторых, добродетели обитателей некоторых стран – только видимые, а не реальные: их жизнь безыскусна, но не невинна. Только благодаря однообразию условий и отсутствию искушения, которые мешают проявлению дурных страстей, последние не видны. Но они не менее реальны оттого, что дремлют, и не менее дурны оттого, что обнаруживаются лишь в мелких проступках и в пассивном зле.

73. Далее вы убедитесь, что полное отсутствие искусства для людей, хоть сколько-нибудь здоровых в нравственном отношении, невозможно; они всегда имеют искусство, которым живут, – земледелие или мореплавание; в этих занятиях кроются законы их нравственной выправки. В среде здравомыслящих крестьян, например, Швеции, Дании, Баварии или Швейцарии, необходимые занятия всегда сопровождаются вполне сформированной художественной школой, проявляющейся и в платье, и в пении, и в архитектуре.

 74. Незачем повторять то, что я пытался объяснить в первой лекции своей книги «Два пути» (The Two Paths) об искусстве диких рас; но могу вкратце отметить, что такое искусство – результат интеллектуальной деятельности, которая не находит себе простора, которую тирания природы или людей осудила на болезненное существование, задерживая ее рост. И куда не проникло ни христианство, ни другая религия, приносящая нравственную помощь, там животная энергия по необходимости разгорается в ужасное зло, и уродливые, страшные формы, в которые облекает их искусство, являются точным показателем искажения нравственной природы.

 75. Но действительно великие нации почти всегда ведут свое происхождение от рас, владеющих способностью к воображению. В течение некоторого времени их движение вперед совершается очень медленно, и их состояние есть не невинность, а лихорадочная и ложно направленная животная энергия. Мало-помалу она умеряется и поднимается до светлой человеческой жизни; художественный инстинкт очищается вместе с природой человека, пока не достигается почти полное совершенство общества. Тут уже наступает период, когда совесть и разум развиваются до столь высокой степени, что новая форма заблуждения проявляется в неспособности осуществить требования первой и ответить на сомнения второго. Тогда цельность человека утрачена; начинают развиваться все формы лицемерия и всякие противоречия знания; вера людей, с одной стороны, отравлена сомнением, а с другой – с ней вступают в компромисс; в то же время богатство разрастается до гибельных размеров; появляется роскошь, и гибель нации неизбежна; искусство же, как я сказал, служит лишь показателем каждой фазы нравственного состояния и управляет политическим развитием не более, чем свет светляка направляет его движение. Правда, самые блестящие результаты искусства проявляются при наибольшем влиянии той силы, которая влечет к пропасти; но сваливать ответственность за катастрофу на озаряющее ее искусство – то же, что видеть причину водопада в его радужных оттенках. Несомненно, что колоссальные пороки, зримые в эпохи богатства нации (потому что богатство, как вы увидите, является истинным корнем всякого зла), могут обратить к дурным целям любое дарование и природные способности человека. Если в такое время для дурных целей создаются прекрасные картины, то насколько более это характерно по отношению к прекрасной действительности? И если Миранда кажется Калибану[43]43
  Миранда, дочь герцога Миланского; горбун Калибан – персонажи драмы Шекспира «Буря» (1611).


[Закрыть] безнравственной, то разве это вина Миранды?

 76. Я легко мог бы проследить, какие черты нашего собственного характера проявляются в творениях современного искусства, а также, к несчастью, в произведениях того, что нельзя назвать искусством, а лишь греческим словом ἀτεχνία[44]44
  Отсутствие искусства или мастерства (др. – греч.).


[Закрыть]. Но гораздо более важный вопрос заключается в том, что проявится в будущем в этом искусстве. Какие качества, свидетельствующие о нашей теперешней силе и достоинстве, можно выразить и укрепить при помощи искусства?

Разве нет необходимости в том, чтобы четко понять это? Даже не думая о будущем, разве прежде всего не следует узнать, из какого материала мы сделаны, хорошего или негодного, насколько мы ἀγαθοὶ или κακοὶ – хороши или дурны? Узнать это мы можем довольно легко, если только пожелаем, чтобы этот вопрос глубоко затронул нас.

77. Предположите, что какой-нибудь врач, которому вы вполне доверяете, объявит, что вам остается жить только семь дней. Предположите также, что благодаря существующей системе воспитания с вами случилось то, что бывает со многими, а именно что вы никогда не слыхали о будущей жизни или не верите тому, что вам случалось слышать о ней; и вот вы поставлены перед фактом приближения смерти. Вы не боитесь наказания ни за те грехи, которые совершили в прошлом, ни за те, которые можете совершить за оставшиеся дни, а также не ожидаете награды за добрые дела, как прошлые, так и еще возможные, не надеетесь даже на то, что по прошествии семи дней у вас сохранится какое-нибудь представление о последствиях, которые ваши действия будут иметь для любимых вами людей, или о чувствах к вам тех, кто переживет вас. Ваши деяния в эти семь дней и будут точным мерилом вашей нравственности.

 78. Я знаю, что некоторые из вас – думаю, даже подавляющее большинство – провели бы эти подаренные дни так, как должно: не в подсчете ошибок, не в сожалении об удовольствиях прошлого, не в жадном стремлении к постыдным наслаждениям в настоящем, не в бесплодной скорби перед мраком будущего, но в неустанном и серьезном исполнении того, что можно исполнить, в устроении своих дел и в заботе об удобствах и утешении (насколько это достижимо распоряжениями и воспоминаниями о себе самих) дорогих вам людей, среди которых желаете сохранить память о себе – не для своего, а для их блага. Удастся ли это при человеческой слабости, при стыде за прошлое, при отчаянии из-за того, что так мало можно успеть сделать, при невыносимых страданиях из-за разбитых чувств, это будет зависеть от того, в какой степени ваша природа подавлена или укреплена всем образом прошедшей жизни. Но думаю, что большинство из вас провели бы эти дни лучше, чем все предшествовавшие.

 79. Если вы внимательно прочтете жизнеописания людей, принесших человечеству наибольшую пользу, то увидите, что все лучшее делалось именно таким образом, что для самых светлых умов и самых возвышенных душ – для истинных детей Господа, для Которого тысячелетия являются днем, – что для таких людей их несчастные семь десятков лет уподобляются семи дням. То обстоятельство, что призрак смерти находится на неизвестном, но всегда близком расстоянии, никогда не уничтожает в них ощущения ее близости. Увеличение или сокращение жизни на несколько часов не может уничтожить в них сознания недоступности беспредельного, познание которого выше их знания и дело которого выше того, что они делают: бесполезность минутного служения приводит их в величественное отчаяние, и даже честь свою они завещают для счастья других, когда отправляются в место упокоения, не заботясь о людских речах о себе.

 80. Лучшие дела, повторяю, делались именно в таких условиях, в обстановке скорби. Но большая часть добрых дел совершалась или в чистом, безмятежном, инстинктивном сознании долга, или, что еще лучше, в уверенности, что в конце концов Господь по заслугам воздаст за добросовестное исполнение любого дела. А достойно ли оно делается, полностью зависит от ценности деяния, которую каждый может измерить в себе указанным выше мерилом. Это мерило, заметьте, точно укажет степень вашего мужества и вашей энергии при верном их распределении в добрых деяниях по отношению к людям. Вы отделите все эгоистичные и низкие побуждения от двух истинных чувств, и в вас не останется ничего, кроме Гармонии и Любви.

 81. И вот там, где заложены эти два корня, все остальные силы и стремления находят себе надлежащую пищу, достигают высшего развития и доставляют пользу другим и удовольствие нам самим. Но если эти две главные пружины отсутствуют, то и другие силы портятся или гибнут. Даже любовь к истине, отдалившись от них, застывает в виде грубой и холодной скупости в накоплении знаний, которые, оставаясь без употребления, становятся еще более бесплодными, чем лежащее без употребления золото.

 82. Таковы два основных инстинкта человечности: чувство Гармонии и чувство Добра. Благодаря чувству Гармонии, нашей нравственной энергии приходится иметь дело с землей, возделывать и обрабатывать ее, а также соприкасаться со всеми разрушительными и разнузданными силами как в низших творениях, так и в нас самих. Благодаря любви к Добру, нам приходится откликаться на все окружающие проявления жизни. Опираясь на эти два инстинкта, мы можем развивать все другие страсти, и каждая из них будет обладать полной самостоятельностью и в то же время безусловно находиться под контролем.

 83. Каждый должен быть крепок, искусен и послушен, как боевой конь. Вот почему среди прекраснейших мистических произведений, трактующих вечную истину, бег колесницы, которым Платон пользуется как образом нравственной власти и который действительно является ее самым совершенным символом в наглядно проявляющемся умении человека, – вот почему бег колесницы сделался у греков постоянным сюжетом лучших поэтических и художественных произведений. И тем не менее сравнение Платона не вполне верно: в колеснице души не бывает черного, плохого коня. Одна из главных ошибок возницы заключается в том, что он морит коней голодом, другая – в том, что он их вовремя не дрессирует, но любой конь от природы хорош. Возьмите для примера что-нибудь такое, что принято считать безусловно дурным, например гнев, побуждающий к мести. Я причисляю к крупнейшим порокам нашего века то, что мы заставили застыть и атрофироваться свою способность к негодованию и не желаем и не дерзаем наказывать преступления по справедливости. Мы увлеклись милосердной (не правда ли?) идеей, будто дело правосудия – предупреждать, а не мстить, и воображаем, что должны наказывать не в гневе, а в состоянии уравновешенности, что не имеем права причинить провинившемуся заслуженное им страдание, но должны страхом удержать остальных от того же проступка. Прекрасная теория этого немстящего правосудия приводит к тому, что, признав человека виновным в преступлении, заслуживающем смерти, мы полностью прощаем преступника, возвращаем ему нашу любовь и уважение, а затем вешаем его уже не как злодея, а как пугало. Такова теория. Практика же заключается в том, что мы на месяц сажаем в тюрьму ребенка, укравшего горсть орехов, опасаясь, что другие дети придут воровать еще больше орехов, и в то же время не наказываем мошенника за разорение тысяч семейств, полагая, что плутовство есть благодетельное средство оживления торговли.