Текст книги "Заложница кармы и мистический Овал"

Я бросилась к растерявшейся и ничего не понимающей девушке.

– Валюша, милая, где он мог спрятать мой паспорт? Для меня это вопрос жизни! Валюша, где, где он спрятал мой паспорт?! – наседала я.

– Наверно, у себя в кабинете, – меловыми губами прошептала она. Наши мнения совпали. От этой ее догадки у меня на голове начали шевелиться волосы.

«Но он же не мог знать, что именно сегодня мы окажемся здесь. Как говорится, по горячим следам», – подумала я.

– Валя! Ты уверена?

– А кто же еще? Мы все вместе вышли отсюда за полночь. Валерий Ростиславович при мне отдал ему ключи. Ключ от входной двери и приемной есть как у него, так и у меня. А ключи от его кабинета он положил себе в карман. Когда я пришла на работу, он уже сидел в кабинете. В пепельнице было полно окурков. У меня уже давно вошло в привычку перед самым уходом выбрасывать окурки, чтобы хоть частично выветрить их неприятный и тяжелый запах.

– Это он! Это точно он! – потерянно повторяла она. – Что будет? Что теперь будет? Он свалит всю вину на тебя, Валя, – мягко сказала я.

– Как на меня?! – опешила девушка.

– А как ты сама думаешь?

– Он скажет на вас! – заикаясь от волнения, прошептала бедняжка.

– Нет, Валюша, на меня не скажет, так как он не сумасшедший. И зачем мне красть документы у себя самой. Понимаешь?

Она совсем растерялась.

– Что же мне теперь делать?

Я беспомощно развела руками и, немного подумав, сказала:

– Валюша, ты о своей догадке и о нашем с тобой разговоре никому не рассказывай. Прикинься дурочкой и сделай вид, что ты ничего не поняла.

Заслышав тяжелые шаги, я едва успела отскочить от Валиного стола. Из кабинета выскочила бледная, как смерть, Зоя.

– Ты посиди здесь, – с любезной улыбкой сказал военком, – пока я буду разговаривать с твоей подругой. Я вошла в кабинет, и он плотно прикрыл за собой дверь.

– Ну что, милая дамочка, попалась? – раскуривая сигарету, он в упор смотрел на меня. – Да, хороша-а, прямо настоящая красавица, – глумливо усмехаясь, сказал он.

«Хорошо, что на мне тулуп», – подумала я.

Он нагло усмехнулся, затянулся и продолжал изучать мое лицо.

«Я его не боюсь! Я его не боюсь! Он специально тянет время, чтобы сбить с толку. Сейчас мое положение намного стабильнее. Да и дети в безопасности. Мне за них нечего бояться. Выкручусь!»

Но я и представить себе не могла, что меня ожидает и что он с нами сделает.

– Так вот, – медленно, почти по слогам, процедил он. – Моя секретарша ошиблась. Она по уши влюблена в бывшего военкома. Девчонка расстроилась и все напутала. А на самом деле бывший военком требовал, чтобы я немедленно изолировал тебя от общества, доставив сюда под конвоем. И я действительно рассматривал фотографию, чтобы запомнить твое лицо. А еще он сказал, чтобы я не спускал с тебя глаз, так как твоя внешность может ввести в заблуждение кого угодно.

Он снова глубоко затянулся и, дымя сигаретой, уставился на меня, не мигая.

По моей спине бегали мурашки. Руки, засунутые в карманы тулупа, были так крепко сжаты, что ногти впились в ладони, а я не чувствовала боли.

«Господи, – подумала я. – Как хорошо, что старый учитель и милая Валя успели нам рассказать правду. Теперь я более или менее в курсе дела».

– Молчишь, ну и молчи. Я не собираюсь ходить возле тебя кругами. Ты преступница, а может быть, и шпионка! Мне приказано тебя доставить куда следует. Сейчас я позвоню в милицию и вызову наряд для твоего сопровождения.

Он опять помолчал и, прищурившись, старался поймать мой взгляд. Разгадав его замысел, я смотрела в пол.

– Молчишь? Ну что ж, посмотрим, как ты сейчас запоешь! – и он, бросив окурок, подошел ко мне вплотную. – Ты думаешь, что твои малолетние недоноски останутся в деревне у твоей сообщницы? И не надейся! Их отправят в детский дом, причем не вместе, а порознь, и в разные города. У них будут другие имена и другие фамилии. И твои дети никогда не узнают, кто их настоящие родители. Конечно, в том случае, если останутся живы. Дети врагов народа! Дети шпионки! Я думаю, что смерть для них была бы просто счастьем! – скалясь, выдохнул он мне прямо в лицо…

Маленькая Рита слышала, как отец скрипнул зубами.

– Этот выродок сделал паузу, чтобы вдоволь насладиться моим видом.

Уставившись в одну точку, я боялась поднять глаза, чтобы он не смог увидеть в них отчаяние. Такое удовольствие я ему не доставлю. Даже под дулом направленного на меня пистолета я не стала бы смотреть в его наглую рожу.

– Разыгрываешь из себя героиню? Валяй!

Он немного поторопился и слишком быстро выложил все свои козырные карты на стол, а теперь не знал, что с этим делать. Пока он раскуривал новую папиросу, я украдкой взглянула на его лицо.

«Он блефует! Он выжидает! Он бросил притраву, а теперь ждет удобного момента, чтобы полностью раздавить свою жертву. Он явно хочет от меня что-то получить! Но что? Что ему от меня нужно?»

Наверно, я была на таком нервном пределе, что истинное положение вещей не разглядела.

Он монотонно покачивался вперед-назад, назад-вперед, с каблука на носок и с носка на каблук. Я, как завороженная, стояла и смотрела на его до блеска надраенные сапоги, которые радостно вытанцовывали танец близкой победы. Приняв какое-то решение, он подошел ко мне так близко, что я чувствовала на своей щеке его обжигающе опасно-отвратное дыхание.

– Я могу рискнуть и сделать все, чтобы облегчить твою участь и участь твоих детей, – сказал он, понизив голос и стараясь придать ему естественность, схожую с доверительностью. – Мне просто жалко губить твою красоту и жаль твоих девочек. Они достойны лучшей доли. И он попытался изобразить на своем лице соответствующую для этого случая и его понимания вывеску.

«Куда он клонит?..» – у меня перехватило дыхание и стало нечем дышать. Меня выворачивало от его циничной ухмылки и несвежего дыхания. Я пошатнулась, а он бросился ко мне на помощь, не дав упасть. Делая над собой усилие, я выпрямилась и сбросила его руку.

– Да, именно так! Ты меня правильно поняла. Свобода и сладкая жизнь вместе с твоими детьми в обмен на твою любовь и понимание. Я рискую собой, своей карьерой ради тебя! Ну, как тебе это? – уверенный в полной победе, скалился он.

– Плохо вы начинаете свою работу на новом месте, товарищ военком. И не с того вы ее начинаете! – медленно собираясь с мыслями и силами, начала я. – Как вы думаете, почему я приехала сюда именно сегодня? Да только потому, что получила письмо с уведомлением о том, что мои документы отправлены сюда, в этот военкомат, – нажимая на последние слова, сказала я.

Он опешил. А я пыталась воспользоваться его замешательством.

«Думай, Люся, думай. Изворачивайся, как можешь. Ты должна его переиграть! Может быть, именно в этом твое спасение! Может, так я смогу избавиться от этого кошмара!»

Я молчала, радуясь в душе своей хоть маленькой, но победе, а в голове у меня билась одна единственная мысль: «Соображай, Люся, соображай быстрее!».

Одна мысль наплывала на другую и, отметая предыдущую, искала новую.

Должен, должен же быть хоть какой-то выход. Должен быть выход!

– Ты меня не поняла? – тон его стал почти угрожающим.

Пропустив его реплику мимо ушей, медленно выговаривая каждое слово, чтобы не задрожал голос, я продолжала:

– Да, вот еще что. Совсем забыла. Мы заехали на почту и отправили (хотела сказать телеграмму, но вовремя спохватилась, он может проверить) письмо, в котором я сообщила мужу, что нахожусь здесь, в военкомате. А кроме того я встретила одного знакомого офицера, который хорошо знает моего мужа и, естественно, меня. И по счастью, как это иногда бывает, он воюет в той же дивизии, что и мой муж.

«Люся! Каким ветром вас сюда занесло?» – спросил он. Я ему все рассказала и еще горько пошутила: «Надо же такому случиться. Когда я искала знакомых, которые могли бы подтвердить мою личность, их не было. А теперь, когда все прояснилось, встретила вас».

«Люся! Если вам нужна моя помощь, то – пожалуйста, с дорогой душой! А через пару дней ваш муж получит от меня живой привет. И тогда…».

– Хватит! – отрубил военком. Я поняла, что он сбит с толку.

– Ладно. Я тебя отпускаю. Пока отпускаю. Езжай в деревню и жди. Я все проверю. И не вздумай делать глупости. У меня руки длинные. Я здесь, а твой муж там. А в той глухомани, где ты находишься, сделать так, чтобы ты исчезла вместе со всеми своими потрохами, совсем нетрудно. А всю вину свалить на твою подругу. Вот будет потеха так потеха! Теперь выметайся…

Обменявшись с Зоей быстрыми взглядами, мы выскочили на улицу.

Вскочив на козлы, Зоя дернула вожжи и, подгоняя лошадей, щелкала кнутом с такой силой, что рассекаемый им воздух гудел и жалобно стонал. А она продолжала его раскручивать над нашими головами, взывая и умоляя о помощи. Я во все глаза смотрела на занавешенное оконце. Занавеска на нем качнулась, и мы, сломя голову, не разбирая дороги, помчались прочь, стараясь обогнать время и как можно быстрее вырваться из этого страшного места. Но мы еще не знали, что мы не убегаем, а стремительно приближаемся к уже вырытой для нас пропасти.

Ввалившись в хату, мы бросились к печи, на которой спали наши дети. Петя спал на самом краю. Он лежал на боку, повернувшись лицом к девочкам. Рядом, уткнувшись носом ему в грудь, спала Рита, которая не отпускала его руку даже во сне. Между ними и младенцем лежало валиком скрученное одеяло. Мальчик все предусмотрел. Через это препятствие крепко спящая Рита не могла толкнуть малышку. Их лица были спокойны и счастливы.

Мы же в ту ночь не ложились, несмотря на то, что валились с ног от дикой усталости.

Я дословно пересказала подруге то, о чем он говорил. Зоя слушала, не перебивая. В ее выразительных глазах нарастала тревога, переросшая в ужас.

– Люся! Мне страшно, мне первый раз в жизни по-настоящему страшно. Страшно не за себя, а за Петьку, за тебя и твоих девочек!

– Господи, Зоя, это из-за меня. Все из-за меня! Это я вас подставила и втянула в эту заваруху. Из-за меня ты попала в такой страшный переплет!

Пропустив мимо ушей мои причитания, Зоя продолжила начатую фразу:

– Да, действительно страшно, потому что этот мерзавец пойдет на любые подлости, лишь бы добиться того, чего ему хочется. Он мстителен, хитер и очень коварен!

У меня сжалось сердце и стало трудно дышать. Только сейчас я полностью осознала всю серьезность нашего положения.

– Что же ему от тебя было нужно?

Зоя долго молчала, собираясь с мыслями. Она сидела ко мне в пол-оборота, опустив глаза, так что я не могла угадать ход ее мыслей.

– Люся, – сказала она, набрав полную грудь воздуха, как будто собиралась броситься в ледяную воду. – Сейчас ты все поймешь… – слушай! Он подошел к столу и долго стоял, повернувшись ко мне спиной, выбивая на его поверхности победную дробь. Я знала, что он нарочно тянет время, чтобы я могла прочувствовать его превосходство и власть, понимаешь? Ему это необходимо, он этим живет и дышит. Власть! Ему всегда была нужна власть. А сейчас он изо всех сил старался подавить, парализовать мою волю и нагнать на меня как можно больше страха. Власть! Власть, к которой этот подонок рвался всю свою жизнь, выстроив для этого высочайшую лестницу из трупов убитых им людей. И теперь власть – в его руках. И этот подлец хотел, чтобы я прониклась этим чувством и запаниковала.

Молчание затянулось.

Моя ненависть к нему, а его ко мне сгущалась с каждой минутой. Она проникала в каждую клеточку моего тела, стучала в висках и в тревожно бьющемся сердце. Эта ненависть вибрировала между нами на таких высоких частотах, что мне стало казаться – вот сейчас, сию минуту мы оба взорвемся от электрического разряда, сравнимого с разрядом шаровой молнии.

Резко крутанувшись на каблуках, он выдохнул сигаретный дым мне прямо в лицо.

– Ну что, красавица! Не ожидала? И каково?! Впечатляет? – насмешливо произнес он. Я молчала.

– Что, от страха язык проглотила? Давно бы так. А то он у тебя с самого детства был намного длиннее, чем ему положено. Аль я в чем-то неправ? – дурашливо спросил он. Выдержав, как ему казалось, положенную по его сценарию паузу, он вдруг резко повысил голос и выкрикнул с напором и торжеством в голосе: – Я прав? Я всегда и во всем прав. Теперь и ты в этом смогла убедиться. Ой! Мне кажется, или так оно и есть, что ты от страха не только язык проглотила, а и в … – громко заржав, довольный собой и своей выходкой, он выразительно посмотрел на низ моего живота, скривился и повел носом, как бы принюхиваясь.

С трудом отлепив язык от вмиг пересохшего неба, я открыла рот и врезала ему по полной программе. Страха у меня еще не было. Он пришел немного позже.

– Насколько я помню, это ты страдал от несварения желудка и недержания мочи! От тебя и от запаха твоего тела тошнило не только меня, а и всех тех, кому с тобой приходилось общаться. Да и сейчас от тебя дурно пахнет! Утром ты слишком спешил, стараясь как можно быстрее занять это кресло, чтобы наконец-то сменить свою никчемность на чужую значимость. Ты – военком? Да ты – дерьмо собачье! Ты с детства был нечистоплотен, как мыслями, так и телом. И, видимо, так и не выучился соблюдать личную гигиену. Ты.. ты не тянешь на военкома! Не та закваска, понимаешь? Да будь ты хоть в царских хоромах, все равно останешься тем, кто ты есть на самом деле. А мыться – это как дышать. Но ты к этому не приучен. Вот поэтому от тебя и смердит! А ты сваливаешь на меня.

Он даже подпрыгнул от всепожирающей его ненависти.

– Что, голубая кровь в голову ударила?! Ишь как заговорила! Уверен, что таким языком ты не говоришь даже со своими коровами, так как в твоей деревне думают, что ты такая же невежда, как и они! А со мной вдруг решила блеснуть своим барским красноречием?! Не выпендривайся и не строй из себя благовоспитанную барышню, а то вмиг сброшу головой вниз! И вот, – Зоя замолчала и, набрав полную грудь воздуха, выдохнула: так вот, только я хотела раскрыть рот, как за его спиной возникли из небытия лица моего отца, Катерины и Пети. Они смотрели мне прямо в глаза, не мигая и не двигаясь.

Катерина очень медленно поднесла свой указательный палец к губам, требуя от меня полного и безоговорочного молчания.

– Боже мой, Зоя, ты бредишь! Бред наяву. Ты спятила? – дрожа всем телом, прошептала я.

– Нет, Люся, не спятила. Я их видела так, как вижу сейчас тебя… Мои расширившиеся зрачки, идиотское выражение лица и беззвучно шевелящиеся губы, видимо, произвели на него впечатление.

По моему остановившемуся взгляду он почувствовал, что за его спиной что-то происходит. Приученное к мгновенной реакции тело матерого зверя вмиг приняло оборонительное положение. Резко развернувшись, он успел заметить исчезающий контур лиц его матери и брата.

– Что, родственнички, решили меня навестить?! Так я вас в гости не приглашал. Убирайтесь! Вон отсюда! – в бешенстве шипел он. А потом внезапно зашелся от хохота и хохотал, как безумный, и только в этот миг я осознала всю степень опасности, которая меня подстерегает. Я стояла на самом лезвии ножа. У меня обострились все чувства. Между нами вибрировал такой мощный поток страшных, обличающих и разоблачающих его воспоминаний, которые в любую минуту могли привести к самым крайним в отношении меня мерам.

Его смех прекратился также внезапно, как и начался. В комнате повисла опасная тишина, которая тяжелым камнем давила мне на сердце и железными тисками сжимала виски.

Покачиваясь на носках взад и вперед, он смотрел куда-то поверх моей головы совершенно пустыми глазами. Человек с такими глазами пойдет на любые преступления. У него самая настоящая паранойя, помноженная на манию власти. У него нет тормозов, а тем более нет морали.

– Идиотка! Ты веришь в то, что тебя могут спасти эти мертвецы? Как бы не так! – и он, свернув огромную дулю, ткнул ею куда-то вверх. – А нате вам! Выкусите! Лично я, – ударив себя кулаком в грудь, – ни о чем не жалею и ни в чем не раскаиваюсь! Это они, эти трое, сделали меня таким, какой я есть!

И опять за его спиной возникли испуганно-суровые лица его матери и моего отца. Наверно, их души хотели предостеречь или, скорее, уберечь меня от чего-то такого, о чем они знали, а я – нет.

– Ты, дорогая, стреляла в меня дважды и довольно успешно, – нарочито добродушно пропел он. Но в его глазах притаилась такая бешеная злоба, от которой полопались мельчайшие капилляры в выбеленных злостью глазах, и они приобретали кроваво-красный оттенок.

Его вид был настолько отвратителен, что меня начало тошнить, и я делала отчаянные усилия, чтобы удержать в себе рвущийся из самых глубин моего существа поток возрастающего презрения к этому ничтожеству.

– Но я на тебя не злюсь, – продолжал он. – Ты женщина, и ты – защищалась! Зато мой братец мог свободно меня пристрелить. Ты представляешь – четыре раза я сидел у него на мушке, целых четыре раза! Слюнтяй! Нажми он тогда на курок, я бы не стоял перед тобой живой и здоровый, а занял бы его место. Смалодушничал, не пристрелил – вот за это и поплатился собственной жизнью.

Оглушенная этим цинизмом, забыв обо всем на свете, я схватила со стола первое, что мне попалась под руку, и запустила ему в рожу, но, к сожалению, промахнулась.

Он усмехнулся.

– Темперамента тебе не занимать! Но в юности ты была куда проворнее. Тогда ты была королевой, а сейчас – я, я здесь король! Улавливаешь разницу?

– Так это ты убил Петю? Убил своего родного брата? И убил только за то, что он не смог нажать на курок? Он не смог, а ты смог! Он тебя не убил, а ты убил и теперь обвиняешь его в трусости? Тебе неведомо чувство братской любви, чувство семьи и голоса крови. Ты ими обделен. То, что есть у всех нормальных людей, у тебя отсутствует. Рука твоего брата действительно не могла нажать на курок! И не потому, что он был трус или боялся промазать. Он всегда попадал в самое яблочко. Петя знал тебя, как облупленного. Он и твоя мать всегда знали, что ты подлец, который способен пойти на братоубийство. Так оно и случилось! Это ты убил двух невинных женщин, одна из которых только что стала матерью. За что, за что ты их убил? Я тебя спрашиваю, чего молчишь? Они же в тебя не стреляли?

Не сознавая того, что делаю, я двинулась на него и, подойдя вплотную, хотела влепить ему увесистую затрещину, но он успел перехватить мою руку и сжать с такой силой, что у меня стало темно в глазах.

– Тише, дорогая! Тише! Чего размахалась? Еще не настало время для махания. У тебя еще все спереди! – и загоготав, отбросил мою руку с такой силой, что мне показалось, она вылетит из сустава и грохнется на пол.

От резкой боли у меня потемнело в глазах.

– Подонок, урод! Как же я тебя ненавижу!

Когда-то очень давно, возможно, это бы и сработало, а сейчас мне твоя ненависть все равно, как до жопы дверца! Ты точно такая же стерва, какой была моя дорогая маменька! – как ни в чем не бывало и без всякой видимой связи сказал он.

– Что ты имеешь в виду? – неожиданно для себя спросила я.

– Только то, что моя родная, нежная, любящая мать стреляла в собственного сына, причем стреляла в упор. Старая сука, а туда же! Кому расскажешь, не поверят! А куда же она засунула эту, с позволения сказать, е… материнскую любовь, о которой кричат на каждом углу? Где и куда она у нее подевалась? Я тебя спрашиваю? – сквозь стиснутые зубы шипел он. – Отвечай!

– Ты хочешь услышать от меня, где была ее любовь? Любовь к тебе? Ты это хочешь узнать? Тогда получай! Ее любовь к тебе находилась в том самом месте, где у нее билось изболевшееся за тебя, подонка, сердце. Ты хочешь очернить ее, чтобы выгородить себя? Но со мной этот номер у тебя не пройдет! Тут тебе и впрямь ничего не светит. А скажи, кто, как не она, догадавшись, что ты ранен, блуждала по ночному лесу, отыскивая твою берлогу, для того чтобы поменять повязки с мазями, которые она терла для тебя целыми ночами. Носила туда, где ты скрывался, отлеживался и отъедался за наш счет и, как недобитый зверь, зализывал свои гниющие раны. Где бы ты был сейчас, если бы она тебя бросила? А? Где? Это она, твоя мать, тебя вылечила и поставила на ноги. Что, забыл? И ты еще спрашиваешь, где было ее материнское сердце? Свое истекающее кровью сердце она оставила там, там, между ногами твоего младшего брата, над которым ты так мерзко надругался. Мне становится дурно только от одной мысли, что ты это мог сделать еще до того, как его пристрелил! С тебя станется! Вот там и тогда на место зияющей кровавой раны, от вырванной с корнем плоти, она положила свое материнское сердце! Вот у кого было действительно благородное сердце, так это у Пети! У Пети, который, прячась, шел следом, охраняя мать, когда она шла по тайге одна, таская тебе эти проклятые отвары. Он хорошо знал то место, где ты скрывался, и не только не пристрелил, а позволял матери ухаживать за тобой, подонком! Мать тебя выходила, а Петю – предала! Предала именно тогда, в том чертовом лесу, когда носила тебе те целебные травы. Ну, что, что ты теперь скажешь!?

Ни один мускул не дрогнул на лице этого зверя.

– Что ты плетешь? Ради какой любви? Она делала это не из любви ко мне, а потому что всегда была законченной дурой! Если бы она была хоть чуточку поумней, то не стала бы нянчиться с чужим ребенком просто так, за здорово живешь, да на дармовщинку, стирая портки твоему незабвенному батюшке. Батрачкой была, батрачкой и подохла! Ха, ха, ха! Эта старая кляча решила помериться со мной силами? Ха! Она стреляла в меня в упор, понимаешь, в упор! И в полной уверенности, что я мертв, бросила возле меня ружье с полной обоймой и со спокойной душой направилась оплакивать своего любовника и сына. А с того места, где я валялся, истекая кровью, мне были видны их тела, которые лежали рядом. Ха, ха, ха! Кто бы мог подумать, что у этой старой клячи так много сил. Ха! И еще три ха-ха! Я лежал в луже собственной крови и медленно подыхал. А она все шла и шла!

Вся съежившись, я с ужасом ожидала его дальнейших признаний.

– Ха! Она бросила винтовку возле меня и медленно шла, не шла, а почти ползла. Это она нарочно! Нарочно, чтобы меня подольше помучить. Вот тогда я изловчился и метнул ей в спину нож, который так и остался торчать у этой старой карги в спине между лопаток. Она пошатнулась и снова пошла. Пошла и даже не обернулась! Она все шла, шла, шла, шла! И только дойдя до повозки, повернулась ко мне лицом. Повернулась и плюнула. Плюнула кровью! Плюнула в меня, в своего старшего сына! Чиркнув спичкой, подожгла пучок соломы и повернулась ко мне спиной. Она стояла и смотрела, как огонь пожирает тела ее любимцев. Даже мне от этого зрелища стало как-то не по себе. А ей хоть бы хны! Стоит себе и стоит. Смотрит себе и смотрит! А потом, когда телега с лежащими на сене трупами заполыхала так, что мне, лежащему в снегу, стало жарко, медленно перекрестилась и бросилась в пламя лицом вниз, широко распластав свои руки! И тогда, заживо зажариваясь, она делала это мне назло. Она обнимала их, а не меня!

Меня тошнило. Я медленно начала оседать на пол. Он услужливо и учтиво усадил меня на стул. Зверь, животное, мразь, урод! – все эти обидные эпитеты были просто пустыми словами. Для этого чудовища человечество еще не придумало подходящего слова.

– Ну, теперь ты, бывшая богачка, наконец-то, кое-что поняла. Теперь тебе нечем крыть? Значит, я прав. А раз прав, значит, я победитель! А победителей, как ты сама понимаешь, не судят.

– Люся, милая, ты мне можешь не верить, но я ясно видела, как моя мама, Катерина, стоя за его спиной, прикрыла лицо двумя руками, горько и беззвучно рыдая. Петя и папа суетились подле нее, стараясь как можно скорее вывести ее из этой проклятой комнаты, чтобы улететь высоко-высоко в небо, в их теперешнюю обитель.

Слезы рекой стекали с моего лица. Я не могла их больше держать в себе. Это было выше моих сил. А он все стоял, засунув руки в карманы своего галифе, и монотонно раскачивался с носка на пятку и обратно, с пятки на носок.

– Я всегда подозревала, что ты – беспросветный дурак, тупица и ублюдок! Но ты болен. Ты сумасшедший, и тебе нужно лечиться. Твоя мать знала, что ты жив. И зная, что это ты убил своего брата и в лютой злобе осквернил и обезобразил его тело, мать оставляла тебе шанс, шанс выжить. Она хотела, но не смогла быть тебе судьей. Поэтому и бросила рядом с тобой винтовку, чтобы дать тебе полную свободу действий. Твоя мать знала, что в душе ты трус и подлец, и в любой момент можешь выстрелить ей в спину. Поэтому сама тебе ее подставила. А что шла, еле переставляя ноги, так это потому, что выстрелом в тебя – она убила себя. Не физически – морально. У нее не осталось сил для жизни. Она хотела своей мученической смертью искупить свою вину перед всеми невинными людьми, которых ее родной сын убил или же обесчестил. Она страдала, обвиняя себя в тех преступлениях, которые не совершала. И поэтому сознательно обрекла себя на такую страшную смерть.

У такого человека, как ты, нет и не может быть ничего святого. Совесть тебя не мучает, так как ее у тебя нет и никогда не было. Не было изначально!

Он молчал. Лицо его покрылось бурыми пятнами ненависти.

– Ну, а теперь что? Теперь наступила моя очередь? Ведь я единственный свидетель, который остался еще в живых! – крикнула я.

– Ты? Тебя-то я меньше всего и боюсь. Ты будешь хранить мою тайну за семью печатями.

Я не верила своим ушам. Он что, совсем рехнулся или просто придуривается, чтобы меня как можно дольше помучить?

– А знаешь, кому я обязан своим чудесным спасением? Не знаешь? Так знай: твоему любимому мужу. Твоему Сергею!

Я сидела, как пришибленная, пока смысл его слов не дошел до моего сознания. Вскочив со стула, бросилась к нему и, схватив за китель, рванула его со всей силы. – Врешь, паскуда! Врешь! Ты всегда врешь, стараясь втоптать в грязь имя любого честного человека. Ты не человек, ты оборотень! И поверь, что если бы могла, я бы тебя задушила собственными руками!

Он ликовал. Он наслаждался. Омерзительно-наглая и кривая улыбка сделала его лицо еще более отвратительным.

Схватив меня за запястья, он развернул мои руки ладонями вверх и весело расхохотался.

– Господи, что я вижу. Куда подевались твои холеные белоснежные ручки с длинными и нежными пальчиками? Куда? Сколько раз я видел во сне, как эти самые ручки впиваются в мои волосы в порыве неистовой страсти!

Резким движением он отбросил мои руки и, вынув из кармана белоснежный и тщательно отутюженный носовой платок, стал нарочито брезгливо вытирать им свои ладони.

– Да, что делает с людьми жизнь. Кто бы мог подумать, что прекрасная нежная барышня превратится в грубую и неотесанную доярку? Кто? Да никто. А кто мог подумать, что несчастный голодранец, сын вашей батрачки, станет военкомом? Тоже никто. Только я, я сам знал с самого детства, что я должен, обязан как можно скорее растоптать тебя и твою семью, сделав так, чтобы вы всю свою жизнь провели в муках и бедности. И, как сама видишь, я с этим совсем неплохо справился. И помни, что это твоему мужу я обязан своей жизнью и головокружительной карьерой, и поэтому я дарю тебе жизнь! Именно ему, твоему Сергею. Это он нашел меня раненым. Это он вынес меня на руках и спрятал в надежном месте. Бедняга думал, что я пострадал от рук тех же бандитов, которые расстреляли его семью. Само собой разумеется, что я его не стал в этом переубеждать. Он пер меня на своем горбу по заснеженной тайге и все-таки донес до большой деревни, где был фельдшер. И это с его подачи меня признали своим. А я начал жизнь с чистого листа под вымышленной фамилией и с легкой руки твоего мужа превратился в настоящего героя. Потом, с его же подачи, начал работать и успешно продвигаться по служебной лестнице. Так что, если ты только вякнешь, то его упекут в тюрягу вместе со мной, как моего сообщника. А теперь живи и радуйся жизни. Желаю счастья, хотя теперь его станет гораздо меньше или же не станет совсем. Давай проваливай, пока я не передумал!

– Боже, Зоя, этот хладнокровный убийца – настоящий монстр. Он не остановится ни перед чем, чтобы добиться того, что ему нужно.

– Ладно, Люся, ладно. Нам нужно хотя бы немного вздремнуть. На свежую голову думать будет намного легче.

– Зоя, так это он! Это в него ты стреляла тогда в лесу после той кровавой расправы над несчастными женщинами и их детьми?

– Да, подруга, это он. А стреляла я в него не два, а три раза. Но он, как оборотень, его убиваешь, а он выживает! Его снова убиваешь, а он опять жив…

Уснуть я не могла. А перед глазами стояла его злорадно ухмыляющаяся рожа, от вида которой у меня кровь стыла в жилах. И одна мысль, появившаяся и застрявшая в голове, жужжала и не давала покоя. Я гнала ее, а она возвращалась.

Я уже видела это лицо! Мне знаком его утробный голос и этот наглый, раздевающий взгляд. Но где и когда? Когда и где? Вспомнила! Наконец-то вспомнила. В первый раз в милиции, где мне угрожали тюрьмой. Точно! Но что могло в тот страшный момент заставить меня обратить на него внимание? Ведь я выбежала на улицу, таща за собой Риту. Что? Ну что? Я ворочалась с боку на бок. Эта отвратительная рожа, колючие непредсказуемо-страшные глаза и этот смех…

Смех! Именно этот смех заставил меня обернуться и в считанные секунды запечатлеть его в своей памяти. Я попыталась вспомнить лицо того милиционера, который мне угрожал, но не смогла. Тогда почему именно он? Он, который во все время разговора сидел в сторонке, не проронив ни одного слова? И вдруг раздался этот дьявольский смех. Да, именно его дьявольский смех заставил меня оглянуться назад.

А дальше? Когда и где я могла его видеть еще раз? Когда и где, где и когда? – настойчиво-монотонно постукивало в висках. Вспоминай и быстрее, – предупреждало кровоточащее страхом сердце.

Здесь! Да, именно здесь. В этой деревне. Но когда? Когда? Я его видела, а Зоя, которая его знает тысячу лет, нет? Да как такое может быть? Тут что-то не так.

Нет, так. Люся, не торопись, передохни, сосредоточься и вспоминай.

И вдруг я увидела себя, стоящую перед суровыми жителями этой деревни, страдающую от жесточайших схваток, болевой лавиной сгибающих меня пополам, готовых каждую секунду смять и повалить на землю, прямо к ногам этих безжалостных людей. Страдая от унижения и боли, стараясь держаться достойно, я ждала их приговора. И… вдруг на меня подуло холодом, а затем бросило в жар от демонически-сатанинского взгляда, которым смотрел на меня человек из-под надвинутой по самые брови кепке. Кепке в крупную клетку. Наши взгляды скрестились, и мне показалось, что он нагло и плотоядно оскалился, и, словно издеваясь, приподнял эту кепку в совершенно идиотском приветствии. Потом беззвучно рассмеялся. Да, именно рассмеялся. Мне стало так жутко, что боль от постоянных схваток по сравнению с этим чувством и сравнить было нельзя.