Текст книги "Заложница кармы и мистический Овал"

– Держи винтовку! Следи за огнем! В нем наша жизнь. Если услышишь или увидишь чужака, стреляй! Стреляй прямо в него. Если ты не убьешь его, он убьет нас и их тоже. Только не бойся, стреляешь ты метко. Осечки не будет! А если появятся волки в радиусе вот той самой большой сосны, пришей! Желательно, вожака. Только тогда стая оставит нас на некоторое время в покое. И не дрейфь! Сейчас наш успех зависит только от тебя одной! – и он растворился в ночи.

– Петя, постой! Ты куда?

Мне казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как Петю поглотила тьма. Я подползла к девочке, которую мы вытащили из-под лежащего на ней трупа и положила рядом с матерью. Цвет лица у нее стал не такой синюшный. Я протянула к ней руку, но вдруг услышала скрип снега… Человек шел быстро и уверенно. Шел, не прячась, во весь рост. Ему нечего и некого было бояться. Он был хорошо вооружен, сыт, обут. Он ощущал себя властелином леса и человеческих судеб.

Я бросилась в снег и приготовилась к бою. Спички и две запасные лучины я сунула за пазуху, а свою задула, давая возможность глазам привыкнуть к темноте.

У меня не было никаких сомнений, что я увижу именно его, моего самого заклятого врага.

Я должна в него стрелять. Стрелять первой. Стрелять на поражение. Я готова. Я не струшу. Я сделаю это, не моргнув глазом, без сожаления и колебаний. И наповал!

Он вышел на поляну и закричал:

– Зойка! Не бойся меня! Я пришел с миром! Хочу спасти тебя, мою мать, брата и твоего отца от голодной смерти! И не пытайся бежать! Лучше меня не зли, а не то расстреляю твоих подопечных с превеликим удовольствием! Прикончу этих брюхатых жидовок, которые плодятся, как навозные жуки, и своей вонью заставляют дышать порядочных людей!

В это же время я услышала сзади себя напряженно-хриплое дыхание матерого волка. Наверно, страх прочищает мозги. Испуг – реакция, кувырок через голову, выстрел, и пуля, которую я успела всадить ему прямо в открытую пасть.

И тут же, забыв про волка, проделала тоже самое, только в обратном направлении. Но минута и расчет на неожиданность были мною утеряны…

– Вот сука! Значит, ты вооружена!

И он начал стрелять во все стороны. Я зарылась лицом в снег. Как только он сделал паузу, я подняла голову. Прицелилась и выстрелила. Он упал. Я немного подождала и хотела подняться, чтобы размять взмокшие от пережитого страха ноги, которые начали быстро коченеть.

Вдруг он вскочил и, петляя, побежал к лесу. Я опешила. Потом схватила лежащую на снегу винтовку, прицелилась и успела сделать два выстрела, прежде чем он плашмя повалился на землю.

В это время к нам подъехал Петя. Лошадь и телега были не наши – чужие. Повозка была нагружена всяким скарбом.

Петька спрыгнул с козлов.

– Зоя, ты как? Ты в порядке?

Он подбежал ко мне и начал целовать куда попало. Лучина погасла. И снова где-то совсем рядом послышалось надрывное завывание волчьей стаи.

Наши подопечные лежали, не шевелясь.

– Сейчас подгоню повозку, и мы их перенесем, – прохрипел Петя.

Я взяла младенца на руки, приоткрыла краешек одеяла, наклонилась, прислушиваясь к его дыханию. Чистый запах новорожденного вдохнул в меня новую струю жизни. Я положила его в телегу под брезентовое укрытие и вернулась за девочкой. Она была жива, но дышала тяжело и с надрывом. Я ее положила рядом с братишкой, закутала в огромное одеяло и вернулась к женщине, которая была без сознания. Подложив под раненую кусок брезента, мы волоком подтянули ее к повозке. Петя забрался в повозку и, свесившись, взялся за концы брезента, приподнял и начал тянуть, а я помогала ему, как могла. Эта работа забрала у нас последние силы. Мы не могли перевести дыхание. Несмотря на мороз, по моей спине струился пот. Я посмотрела на женщину. Она не шевелилась. Петя набросил на нее все, что оказалось под руками.

– Зоя, прыгай сюда, поехали!

– А как же мертвая, которая осталась лежать там, на снегу? Ведь ее надо похоронить, нельзя же бросить на съедение волкам!

– Я знаю. Но наши старики остались в этом проклятом лесу одни. Это очень опасно. Им даже от волков защищаться нечем. Мы и так здесь потратили уйму времени. Нужно позаботиться о живых, а не о мертвых.

– Петя, что с тобой? Я тебя не узнаю! Я не меньше тебя волнуюсь за наших стариков, но мертвую женщину я здесь не оставлю! Слезай! Давай поднимем ее и положим на самый край телеги. А завтра утром похороним.

Так мы и сделали.

– Ну, трогай! – крикнул Петя, натягивая поводья. Лошадь, почувствовав твердую руку, послушно тронулась с места. Страшного места.

Мы поехали. Недалеко от дороги лежала брошенная Сенькой винтовка. Петя слез, поднял ее и положил рядом с собой.

– Теперь у нас с тобой уже есть две винтовки. Возможно, теперь мы не будем голодать.

– Петя, смотри! Вон там валяется его вещевой мешок, – сказала я.

– Где, где ты его видишь?

– А вот там на снегу! Видишь?

– Нет.

– Тогда смотри левее… Видишь?

– Да!

– Хочешь его взять?

– Да, пожалуй, нужно его забрать. На войне, как на войне! Он же не постеснялся выкрасть у нас лекарства, чтобы поскорее отправить твоего отца на тот свет. Да и лишние улики нам совсем не нужны.

Я увидела бордово-красную дорожку, которая на девственно белом снегу выделялась особенно четко. Значит, я его ранила. Винтовку и мешок со всем необходимым он бросил. Дай бог, чтобы он не мучился и сразу умер! А что будет, если на него нападут волки… В конце концов каждый получает то, что заслужил… Это божья кара за кровавую расправу над беззащитными женщинами и маленькими детьми, – решила я.

– Зоя! Не нужно рассказывать моей маме про то, что случилось в этом лесу. Как-никак он ее сын. Пусть живет спокойно, без угрызений совести. Ты согласна?

– Конечно! Им обоим не нужно об этом знать.

Отец и Катерина, укрывшись всем, что у нас было, лежали в телеге. У них не было сил. Они волновались за нас и в то же время отлично понимали, что если мы еще немного задержимся, то они замерзнут или, скорее всего, их сожрут волки. Наверно, их спасло только то, что волки были заняты кровавой трапезой, разрывая на куски убитую недавно лошадь.

Подъехав к нашей телеге вплотную, мы бросились к нашим старикам. Слава богу, они были живы. На радостях даже отец немного приободрился. Петя и его мать занялись сооружением костра. А я взяла на руки младенца, приоткрыла кончик одеяла, защищающий его от холода, просунула туда нос и чуть не задохнулась от охватившей меня радости. Этот маленький комочек излучал какое-то особое тепло. Не знаю, было ли так на самом деле или моя душа так истосковалась по человеческому жилью и нормальным условиям, что мне показалось, что от него исходит лучик жизни, проникающий в самую глубь моего естества, вселяя в меня уже почти угасшую надежду и уверенность в своих силах.

Петя соорудил над костром перекладину и повесил на него большущий котел, наполненный снегом.

Мое горло сжалось от голодного спазма. Я схватила пригоршню снега и засунула его в рот. Спазмы прекратились, зато внутри все захолодело. Холод снаружи плюс холод внутри – это уже было выше моих сил. У меня потемнело в глазах. В ушах появился противный звон. Я зашаталась и чуть не упала. Сквозь этот звон до меня донеслось слабое попискивание. Я вся обратилась в слух. Плакал ребенок. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я схватила его на руки и судорожно прижала к своей груди. Ко мне подошел Петя, держа в руках кружку кипятка и – о чудо – корочку замерзшего хлеба. Катерина, которая была занята осмотром больных, крикнула:

– Зайка, смотри пей, но потихоньку, маленькими глоточками, а корочкой только занюхивай! Когда в середке почувствуешь тепло, только тогда начинай ее грызть. И не глотай сразу. Сначала хорошенько размочи во рту, потом жуй, жуй, так ты забьешь свой голод. Поняла?

Я кивнула в знак согласия. Согревшись, я подползла к Катерине, которая, приложив ухо к груди девочки, пыталась уловить ее дыхание.

– Что с ней? Она ранена?

– Да нет. Слава богу, дышит. Только ей нужен особый уход и хорошая еда, а где ее взять? – тяжело вздохнув, ответила Катерина.

– Мам, что с девочкой? – с тревогой в голосе спросил подошедший Петя. – Может, тебе нужна моя помощь?

– Да нет, сынок, сама справлюсь. А за заботу спасибо, – и, повернувшись к девочке, она начала растирать ее тельце какими-то одной ей известными мазями.

– Эта бедняжка чуть не задохнулась под упавшей на нее женщиной. С одной стороны, это хорошо, так как малышку не занесло снегом, и она не успела закоченеть. А с другой, ей было трудно дышать. А кроме того, я думаю, что она все видела. Видела весь этот кошмар, – сказала Катерина.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

– Так она ж несколько раз повторяла одни и те же слова: «Только не убивайте мою маму, только не убивайте мою маму!»

– А кто ее мамка? Та, что уже давно померла, или эта, что уже намного ближе к богу, чем к дочке?

– Та, что жива, ее мать. Катерина, а что мне делать с новорожденным?

– С каким таким новорожденным?

– Да вот с этим, – и я протянула ей ребенка.

– Господи, боже милостивый! Помоги! Не откажи нам в своей милости! Сжалься над невинными детишками, – и она несколько раз перекрестилась.

До моего носа начали долетать давно забытые запахи. Мне казалось, что я чувствую запах вареного мяса. У меня от голода свело желудок, но голос Катерины вернул к реальности.

– Петька, поди сюда! – крикнула она. – Как там мясо?

– Уже готово!

– Готово? Так что ж ты молчишь? Сынок, бери кружки и налей каждому горячей юшки. Да не забудь напоить Зайкиного отца!

Отпив половину кружки, она оторвала от своего подола кусочек материала и, смочив его в этом мясном отваре, поднесла его к ротику младенца. Он с жадностью начал сосать намоченную бульоном тряпочку.

– Да! Другого, мил дружок, я тебе предложить не могу. Ты мужик и должен привыкать к тому, что есть. Зоя, возьми дитя и передай своему отцу. Пусть займется делом. Так он скорее поправится и малявке будет веселее. А тебе, дорогая, тоже хватит баклуши бить. С больными я справлюсь сама. А ты вместе с Петькой наведи в телеге порядок, посмотрите, что есть, а то, что не нужно, спрячьте. Первым делом обтяните вон тот каркас брезентом, наверно, у них все так и было до нападения на них этих басурманов. Чтоб им сдохнуть! – и она снова начала креститься.

Когда мы натянули брезент, получилась просторная полость. Она хорошо защищала от ветра. В телеге мы нашли ковры, одеяла, подушки, теплую одежду для взрослых и для детей. Когда я наткнулась на большое количество мужской одежды, я показала ее Пете.

– Петя! Ты посмотри: с ними был мужчина. Наверно, он и есть отец этих детей. Ты только взгляни на этот громадный размер! Да он настоящий великан. Куда же он мог подеваться?

– Наверно, он ушел поохотиться, а этот подлец воспользовался его отсутствием и учинил расправу над бедными женщинами и малыми детьми. Помнишь, как она открыла глаза и просила не убивать ее сына, – ответил Петя.

– Да, ты прав, наверно, так и было. Тогда где он сейчас? Почему не ищет своих?

– А может, он уже нашел это проклятое место. Не волнуйся, след, оставленный лошадью, обязательно приведет его сюда! – уверенно сказал Петя.

– Как было бы хорошо. У малышей будет отец, а может, и их мать поправится…

Несколько добротных ковров мы уложили поверх соломы. Наверх положили матрасы, а на них навалили три огромных пушистых перины. Одеяла и еще несколько перин отложили в сторону, чтобы можно было ими укрыть детей и больную женщину. У этой кибитки была даже брезентовая дверь, которая застегивалась, как изнутри, так и снаружи.

Мне не хотелось оттуда вылезать. От тепла я просто сомлела. Петя вылез наружу и сказал:

– Мама! Там полный порядок, давай начнем их пере

носить в тепло. С кого начнем? Катерина молча вытирала мокрое от слез лицо.

– Петя, покличь сюда Зою.

– Мама, зачем она тебе? Я помогу тебе сам, а она пусть немного поспит, места там на всех хватит.

– Данеяее зову, а зовет наша гостья, – стараясь не выдать своего волнения и страха, громко произнесла Катерина.

Я вылезла наружу. Больная тут же открыла глаза. В них стояла смерть. Но они еще жили, они умоляли, требовали, просили и надеялись. В них было все: мольба, вера, но страха или отчаяния в них не было.

– Зоя! – я вздрогнула. – Я уже знаю, что тебя зовут Зоей. Так вот, Зоя, я тебе оставляю своих детей. Я видела, как ты смотрела на моего сына. У тебя добрая душа и большое сердце. Ты сильная и смелая. Тебе много дано, но и многое спросится.

– Господи, да Зоя и сама еще дите, – прошептала Катерина. – Ей всего-то семнадцатый годок пошел.

Я видела, что матери этих детей каждое произнесенное слово стоит огромных усилий.

– Зоя! Прошу тебя, не бойся. Наклонись поближе.

Она дышала тяжело, со свистом. С каждым сказанным словом она теряла силы и последние минуты жизни. Но она боролась, боролась до конца. Она должна была уйти, зная, что у ее детей есть будущее, и они останутся жить и не просто жить, а попадут в хорошие и добрые руки.

– Зоя… У меня есть муж – отец этих детей. Он у меня красавец. Он обязательно вас найдет. Зоя, выходи за него замуж. Ты об этом никогда не пожалеешь. Вы будете отличной парой. А любви в твоем сердце хватит и на моих детей, и на твоих. Да, и еще… Я и мой муж – евреи. Значит, и дети мои евреи. Но ты не бойся, тебе за них краснеть не придется. А мне тоже стыдиться нечего. Я отправляюсь на встречу с богом с открытой душой и с чистой совестью.

Она хотела что-то мне сказать, но не смогла.

Ее не стало.

Я сидела, как громом пораженная. Перед моими глазами стояла эта отважная женщина, которая до последней минуты своей жизни отчаянно сражалась за жизнь и счастье своих детей.

О, ужас! Вдруг веки ее снова затрепетали. Она прилагала титанические усилия, пытаясь приоткрыть глаза. Но не смогла, так как неумолимая смерть уже успела придавить их пудовыми гирями. Наверно, ей все-таки удалось уговорить небесных ангелов, которые сопровождали ее в пути и готовили к встрече с самим Господом Богом. Она убедила их вернуться и немного повременить, чтобы дать ей возможность прошептать мне то, на что у нее не хватило времени, так как время ее жизни истекло.

– Зоя… Не бойся, – прошептала она. – У меня под одеждой спрятаны три золотые вещицы. Возьми их. И сохрани. А когда дети подрастут, их отец расскажет им о Щите Давида, который будет их путеводной Звездой. Пусть они знают и всегда помнят, кто они есть на самом деле. Они обязаны об этом знать. А тот, что висит на моей шее, возьми себе, он твой. Я не думаю, что мой Магендавид и твой крестик могут помешать друг другу. Наоборот, вместе они сделают тебя намного сильнее. Он вас всех защитит!

Налетевший порыв ветра унес ее туда, где ее уже давно ждали. Наши лица были мокрыми от слез.

– Зоя, а где сейчас то, что она тебе завещала? У тебя?

– Нет, Люся, оно у моих детей и всегда с ними. А мой при мне, – и она кивнула на ворот рубашки. – Здесь крестик, что носила моя покойная мама, а вот эту шестиконечную звезду носила она. Только этот у меня виден, а другой спрятан у самого сердца.

– Но это же так опасно!

– Да, опасно. Но я надеюсь, что этот Щит их защитит. Так сказала их мать. А я ей верю. Думаю, что она и там, наверху, продолжает о них заботиться. А Щит Давида и его звезда помогают и защищают их здесь на земле. Пусть же эта звезда будет их путеводной звездой и в самую трудную минуту их жизни укажет им путь к спасению через надежду!

– Зоя, а как же ты, ведь ты их вырастила? Говорят, что не та мать, что родила, а та, что вырастила.

– Да, Люся, это так. Но когда я, шестнадцатилетняя девчонка, появилась здесь с трехлетней девочкой и новорожденным младенцем, мне пришлось прибавить себе годочков. И никто даже не заподозрил, что это не мои дети. Так я стала их матерью.

– А где сейчас твоя дочь?

– Моя Светлана поступила в Ленинградский мединститут. Она с самого детства лечила всех подряд, начиная с тряпичных кукол и кончая любой, самой паршивой собачонкой. Моя дочь хочет стать хирургом, да не просто хирургом, а хирургом с ученой степенью. Вот как. Я получила от нее в самом начале войны два письма, из которых я поняла, что она рвется на фронт. Она – девочка боевая, и если чего решила, то своего обязательно добьется. Мой старший сын – это тот мальчик, которого мы нашли с Петей в сугробе. Я его назвала Денисом, хотя в душе всегда знала, что его мать назвала бы его Давидом. Так вот, Денис поступил учиться в Омский институт. Он хочет стать инженером. А теперь вот тоже воюет. Отец их воюет, его сын воюет, а возможно, и дочка воюет.

– Зоя, а они знают о той трагедии, что произошла в лесу?

– А как же? Они все знают! Но об этом, кроме моей семьи, а сейчас и тебя, ни одна живая душа не знает.

– А Петя, как он?

– Петя не знает. Да и зачем ему об этом знать. Они все трое так близки и так друг друга любят, что этот вопрос никого из нас не волнует. У нас с мужем, глядя на них, душа радуется. Да и их отец гордится ими и очень счастлив. Единственное, от чего я отступилась, не записала их евреями. Они у меня все и, в том числе мой муж, записаны русскими.

– А как же вы нашли друг друга?

– Это, моя дорогая, уже другая история. А сейчас давай спать.

Мы, как всегда, сидели на твердой скамье, прикрытой чистым рядном, поджав под себя ноги, у теплой русской печки и с наслаждением грели промерзшие и натруженные за целый день спины.

Разомлев от тепла, мы лениво перебрасывались словами. У Зои было приподнятое настроение, так как в этот день она получила сразу два письма от мужа, хотя даты на них стояли с расхождением в один месяц, и одно письмо от сына.

Из письма мужа она узнала, что их дочь работает в военном госпитале хирургом. Денис прислал матери очень теплое письмо:

«Петр, будь настоящим мужчиной, помогай матери по хозяйству и занимайся. Грызи науку и постоянно работай над собой, подбирай нужный материал, изобретай и не смей зарывать свой талант, ведь такую голову и руки, как у тебя, природа дарит избранным. Но главное, береги нашу маму!»

– Ты знаешь, Люся, их мать звали Сарой. Так вот Сара, как в воду глядела, когда говорила, что моей любви на всех хватит, что мы с моим Сергеем будем красивой и счастливой парой.

Она встала и принесла старинный альбом с толстыми тисненными листами.

– Смотри, подружка, это мой отец, а это моя мать. А это мой муж, – и она любовно обвила мизинцем контур его губ.

Он был действительно хорош собой. Открытое лицо, светлые волнистые волосы, серые глаза, широкий нос.

– Наше счастье, что ни он, ни дети внешне не похожи на евреев.

Я с интересом разглядывала запечатленные на фотографиях лица: старший сын, как и младший – точные копии своего отца. Зато дочь унаследовала от биологической матери черную тайну глаз и смелый разлет бровей. Небольшой прямой нос. Лицо овальной формы с высокими скулами. Большие черные глаза и тонко очерченные брови в сочетании с небольшим прямым носом в ореоле пышных светлых и вьющихся, как у отца, волос делали это юное лицо неотразимым. У меня даже дух перехватило.

– Вот это да! Настоящая фея! – восторгалась я. Зоя весело и молодо рассмеялась.

– По ее лицу и комплекции ты никогда не скажешь, что у этой, как ты говоришь, феи – железный характер и сильная воля. Не дай бог, если ее избранник будет иметь ее характер. Он скомандует налево, а она тут же – кругом и строевым шагом марш! – прямо к двери и без промедления – за дверь, – и она ласково провела своей натруженной ладонью по милому личику дочери.

– Зоя, а фотографии Петра, твоего друга, у тебя нет?

– К моему сожалению, они сгорели вместе с нашими повозками.

– Как? Как это могло произойти? Поджог или случайность?

– Да нет, ни то и ни другое… Слушай. Как только чуть-чуть просветлело, я и Петр начали долбить промерзшую землю, чтобы по-человечески похоронить погибших женщин. У меня и сейчас стоит перед глазами прекрасное юное лицо Сары. Она была всего-то на пару годков старше меня.

Потом мы на двух повозках тронулись в путь. На одной – возницей был Петр, а на другой я. В его телегу мы сложили весь скарб. А в моей, под брезентовым навесом находились наши старики и дети. Возле меня лежало заряженное ружье, а возле Петра другое. Мы торопились, понимая, что нам нужно как можно скорее покинуть это страшное место. Дружки убийцы могли нагрянуть в любую минуту, чтобы отомстить за него, а заодно поживиться добром, которое нам досталось в наследство от погибших женщин. Мороз крепчал. От лютой стужи трещали многовековые деревья. Их ветви жалобно стонали. Самые слабые, хрустя надломившимися «суставами» -сучьями, падали тут же, рядом. Мне казалось, что это конец. И я молила бога, чтобы он сжалился над нами и помог выбраться из этого бесконечно лютого леса.

Господи! Пожалей, если не нас, так хоть малых детей.

Лошади еле плелись. Они тоже смертельно устали. Нам не удастся спастись. Наши следы видны за версту. Господи! Сделай, пожалуйста, так, чтобы пошел снег. Он заметет наши следы, или, на худой конец, затруднит погоню. Всем своим существом я ощущала ее близкое дыхание.

Ехавший впереди меня Петя сделал знак, чтобы я остановилась. Подбежав ко мне, он тихо сказал:

– Зайка! Сейчас я переложу к тебе в повозку все самое необходимое. Ты поедешь вперед, а я буду ехать сзади тебя. Если что случится, гони лошадей и ни в коем случае не останавливайся. Не забудь, что ты теперь мать двоих детей. Судьбы четырех человек зависят только от тебя.

– Да, Петя, я поняла. А как же ты? Что будет с тобой?

– За меня не беспокойся. Все будет хорошо! Ты думай о них. Когда эта заварушка закончится, я тебя найду. А теперь вперед, гони, гони вперед и только вперед, и ни в коем случае не останавливайся!

– Погодь, дочка!

Отец проворно спрыгнул на землю и встал рядом с Петром.

– Гони! – заорал Петя.

– Вперед, дочка! Смелей! – крикнул отец.

У меня в упряжке были две сильные и сытые лошади, которых вчера пригнал Петя. А у него – заезженная кляча.

Я гнала и гнала лошадей вперед, подгоняя их щелканьем кнута. Когда стало темно, мы сделали привал. Катерина держалась молодцом. Ответственность за судьбы детей и страшная опасность, которая витала в воздухе, влили в нее новые силы.

Петя все предусмотрел. У меня в телеге были приготовлены сухие сучья для запала, и мы быстро развели костер. Катерина строгала намертво замерзшее мясо, срезанное с убитой лошади, и бросала его в котелок, в котором начала закипать вода. Хлеб, который мы нашли в телеге, припрятала для детей. Пока она занимались детьми, я стояла в дозоре, ни на минуту не выпуская ружья из рук.

– Нужно поддерживать огонь, тогда голодные волки не смогут подойти к нам слишком близко, а нашим будет легче нас отыскать. Ты, дочка, поешь, а потом полезай в телегу и хоть немножко поспи. Завтра у нас будет трудный день. Тебе понадобится много сил. Ступай же, иди, а я покараулю.

Катерина уже успела покормить и уложить детей. Эта ночь прошла спокойно. Рано утром мы тронулись с места. Мороз крепчал, а снег отдыхал.

Они приехали ночью. Петя еле держался в седле. На левой ноге у него запеклась кровь. Отец держал под уздцы гнедого красавца. За плечами у него висели три запасных ружья.

Катерина умело обработала рану, густо намазала какой-то вонючей смесью и, туго перевязав, напоила сына целебным зельем. И он мгновенно заснул.

– Жить будет. Он у меня крепкий. Через пару-тройку дней сможет скакать на этом красавце. Смекаешь, Зоя? Мой красавец-сын сидит на этом скакуне! – И она от гордости за сына как-то даже стала выше ростом.

Теперь была моя очередь нести дежурство. Неутомимая Катерина сидела у огня, подбрасывая в него сучья. Где-то недалеко завывали волки. Я сидела возле Катерины, держа между ногами ружье. Уловив внезапно наступившую тишину, я вскочила и передернула затвор. Сидевшая возле меня Катерина мигом метнулась к повозке. Возле меня стоял отец, держа в руках ружье. Он напряженно всматривался в темноту. Катерина тушила костер. Отец, наклонившись ко мне, шепнул:

– Сейчас бежать уже поздно. Они успели нас окружить. Спрячься вон за ту большую ель. Веди наблюдение. До поры до времени сиди тихо. Не высовывайся. Смотри, чтобы тебя не обнаружили. Следи за телегой. Стрелять – если детям будет угрожать опасность. – Катерина, стой! – он вплотную придвинулся к ней. – Беги к повозке и придержи лошадей, чтобы они, не приведи господь, испугавшись, не понесли телегу. Как только вы услышите мой свист, ты, Катя, рви когти и гони, гони, что есть мочи! А ты, дочка, прыгай в телегу И стреляй, не жалея патронов! Если бандиты начнут наседать, хватайте детей, поджигайте телегу и прыгайте в сугроб. Пока они будут радоваться вашей смерти, хлестать самогон и базарить, – попытайтесь скрыться. А теперь, Катерина, беги к лошадям. И разбуди Петра.

Через несколько секунд Петя, прихрамывая, скрылся за ближайшим ельником. Молодые ели росли так густо, что образовалась почти непроходимая чаща. Там он и засел. Отец одобрительно хмыкнул и тут же исчез. Он облюбовал для себя старую, необъятных размеров лиственницу, за которой его не было видно. Теперь все видимое пространство нами простреливалось вдоль и поперек.

Бандиты рассчитывали на внезапность. С гиканьем и свистом они вылетели из леса на открытое пространство и тут же попали под наш перекрестный огонь. Три всадника были убиты сразу. Один из напавших быстро смекнул, что его единственное спасение – возле нашей повозки. Подняв лошадь на дыбы, он круто развернулся. Его сбил Петя. Падая, он попал под копыта собственной лошади, которая, почувствовав свободу, не разбирая дороги, скрылась в лесу. В наступившей тишине затаилась смертельная опасность. Мы выжидали. Они тоже.

Отец швырнул свою ушанку, она пролетела между деревьями так близко к земле, что нападающие решили, – это один из нас, низко пригнувшись, меняет свое место. Раздались сразу же пять выстрелов в то место, куда упала шапка. Мы их засекли. Три выстрела грохнули одновременно. Через пару минут прогремел еще один. Стрелял Петр – он успел перекатиться и поменять место. И мы услышали, как затрещали кусты от падения чего-то тяжелого.

«Это не лошадь, упал человек», – подумала я.

Послышался топот, который с каждой минутой становился все тише и тише. Отец сделал нам знак, чтобы все остались на своих местах, а сам пошел выяснять обстановку. Он умел передвигаться совершенно бесшумно и, как настоящий охотник, не оставлял без внимания ни одну мелочь. Подойдя к лежащему между деревьев в луже крови человеку и убедившись, что он не опасен, отец присел рядом и нащупал пульс.

Раненый открыл глаза и попросил пить. Отец осмотрел его рану. Он был ранен в живот. Рана была смертельной. Отец зачерпнул полную пригоршню снега и приложил его ко рту умирающего. Это был молодой парнишка, неизвестно как попавший в банду отъявленных головорезов. Отцу стало его жалко, и он пригладил слипшиеся волосы раненого. Наверно, пареньку было очень больно и страшно. Он открыл глаза, в них стояли слезы.

– Дядечка, уходите отсюда… Здесь скрываются бандиты. Это они меня пришили, – еле слышно прошептал он.

– Да, это они, проклятые. А мы – мирные люди. Эта банда преследует нас, а мы обороняемся. Скажи мне, как тебя зовут?

– Коля. Николай Зотов… – теряя силы, прошептал он.

– Твоего главаря случайно не Семеном зовут?

Паренек с трудом приоткрыл глаза.

– Да, Семен.

Подошедшая Катерина старалась наложить хоть какую-то повязку на его открытую рану.

– Почему вы плачете? Не надо плакать. Вы перевязали мою рану, теперь я останусь жив, – с надеждой в голосе прошептал паренек.

– А потому и плачу, что этот проклятый Семен приходится мне родным сыном, который охотится за своей матерью и за своим родным братом. Сынок, скажи мне, а сколько в его банде человек?

– Сейчас осталось одиннадцать.

– А до ближайшей деревни далеко?

– Да нет, километров десять, а то и меньше. Залезьте ко мне за пазуху, там есть карта.

– А название этой деревни ты-то хоть помнишь?

– А как же, я сам оттуда из этой деревни, из Северной.

– Значит, ее название Северная.

– Дядечка, вы езжайте туда. Сенька туда ни ногой. Там стоит военный гарнизон. Ему там будет хана. А вам в самый раз!

– Куда же они подевались и почему тебя-то бросили?

– Они помчались за подмогой. Наверно, решили, что я убит. Лишняя обуза им ни к чему и свидетель тоже. Если бы они увидели, что я ранен, все равно бы меня пристрелили. Дайте мне снега, мне очень больно и сильно жжет внутри.

Это были его последние слова. Мы забрали его тело с собой и тронулись с места. Петя ехал за нами на своем вчерашнем скакуне. Раненая нога у него распухла. А время работало против нас. Нам нужно было спешить.

Но они нас нагнали.

– Зоя, ты помнишь наш вчерашний разговор? – спросил меня отец.

– Конечно!

– Наш план остается в силе. По моим подсчетам до этого села осталось два или три километра. Мы от него совсем близко. Так что в случае чего доберешься. Держи карту. Держись! Побереги себя и детей!

И мы уехали, а они с Петей остались нас прикрывать. Как назло, поднялся сильный ветер и повалил снег. Видимость была равна нулю. Мы остановились. Я боялась сбиться с пути. Катерина протянула мне кусочек хлеба.

– Зоя, положи хлеб себе в рот. Разжуй его хорошенько, но не глотай. Потом эту кашицу дадим младенцу.

– Ты лучше пожуй сама, а то я боюсь, что нечаянно проглочу.

– Бог с тобой, Зоя! О чем ты говоришь!? Я уже старая, а ты молодая, здоровая, зубы у тебя все целые, а значит, дитя получит здоровую еду.

Господи! Какая же она мудрая и какая добрая. Я подошла к ней и обняла.

– Мама Катя, ты – необыкновенная женщина! Я тебя очень люблю! Спасибо тебе за все. Мы долго стояли обнявшись.

– Нет, Зоя. Это тебе спасибо. Ты назвала меня мамой. Первый раз в жизни. А я все эти годы любила тебя как свою дочь и уже перестала надеяться, что услышу от тебя такие дорогие для меня слова. Тем более что я всю свою жизнь любила твоего отца. Любила его, пожалуй, с самого детства.

Я стояла, как громом пораженная.

– А отец? Он знал?

– Конечно, знал! И твоя покойная мама тоже знала. Но между мной и твоим отцом ничего такого не было. Он любил только ее, ее одну. Но я знала, что если бы ты назвала меня своей мамой еще в детстве, он бы на мне женился. Твой отец не посмотрел бы на то, что я ему не ровня. Для него ты была продолжением ее – его любимой женщины – твоей матери.

Боже мой, как же я могла не догадаться об этом раньше? Прости меня, прости меня – мама. Снег сыпал и сыпал. Наши молитвы не пропали даром. Господь их услышал. Но сейчас был явный перебор.

Ночь. Звенящая тишина. Белоснежная дымка укутала деревья и землю пушистым снежным покрывалом. Мороз пошел на убыль.

Мы с Катериной стояли, обнявшись, чутко и настороженно слушая эту предательски завораживающую тишину. Мне показалось, что я слышу отголоски – эхо от далеких выстрелов. Катерина испуганно вздрогнула и уставилась на меня таким взглядом, что мне стало не по себе. Такой потерянной я ее никогда в жизни не видела, хотя на ее долю выпало столько страданий, что хватило бы на целую дюжину других жизней.